Текст книги "Последняя история Мигела Торреша да Силва"

День двести тридцать третий
Мария

Раз в год факультеты отмечали свой праздник, и весь город праздновал вместе с ними. Студенты надевали свои черные накидки. Через средневековую неразбериху то плавно поднимающихся вверх, то круто обрывающихся вниз переулков с их корявыми мостовыми текли толпы пестро наряженного народа, а на берегу Мондегу творилось такое! Казалось, мир затрещал по всем швам. Чем ближе к ночи, тем яростнее раскачивались студенты в упоительном танце. И то тут, то там внезапно появлялась девушка с белокурыми волосами.

Шальной поток людей подхватил Мануэла и понес мимо украшенных цветами лавок ремесленников и торговцев. Он наслаждался весельем этого летнего вечера, радостными лицами, озорным смехом.

Внизу у реки трактирщики расставляли столы и скамейки, на деревянной площадке под гирляндами выступала капелла, а вокруг в мерцающем свете факелов танцевали люди.

Внезапно она остановилась перед ним, призывно глядя, и потащила в круг танцующих. Прошло несколько мгновений, прежде чем Мануэл понял, что произошло, потом он подчинился ритму барабанов и пламенному голосу певца, обнял девушку, которую прежде никогда не видел, вдыхая аромат ее волос при каждом повороте ее тела, то прижимавшегося к нему, то отстранявшегося, чтоб потом опять припасть к нему. Этот танец показался ему бесконечным, пока музыка наконец не смолкла после оглушительного аккорда, и они оба, смертельно устав, упали на берег.

– Меня зовут Мария, – представилась девушка спустя некоторое время. – А ты Мануэл Торреш да Силва.

Мануэл с удивлением посмотрел на нее:

– Откуда ты знаешь меня?

– Мне сказали об этом падающие звезды, – ответила Мария с важным видом, а когда увидела его озадаченное лицо, засмеялась и продолжила; – Ты пришел с севера, здесь, в Коимбре, изучаешь математику, а твой дед много путешествовал.

– Откуда ты знаешь все это? – спросил Мануэл с изумлением.

– Потому что этого захотел случай.

– Какой такой случай?

– А такой, что твоя хозяйка покупает ткани в самом дорогом магазине и рассказывает там о своем умном и, как она неоднократно подчеркивала, симпатичном студенте, который пришел с севера. Она кое-что разузнала о нем, поскольку мой отец именно туда сбывает свой товар.

– Значит, твой отец купец…

– Торговец сукном, из Порту. Мы живем то там, то в Коимбре.

Мануэл опять удивился, но пока что не знал, что сказать на это.

– Однажды вечером он пришел домой и за ужином преподнес нам сенсацию.

– Какую сенсацию?

– «Представьте себе, я знаю, куда делся внук старого Мигела Торреша да Силва!»

Мануэл не верил своим ушам.

– Откуда твой отец знал моего деда?

– Они встречались много раз. Мой отец рассказывал всем подряд об одном виноторговце с севера, который мастерски сочинял разные истории и с которым он, благодаря счастливым обстоятельствам, неоднократно встречался.

– Вот почему дед иногда привозил бабушке и своей дочери такие ткани, какие у нас нигде не продавались.

– Красивое сукно за красивую историю.

– Ты имеешь в виду…

– Купцы свои люди. Так у нас принято.

– А как ты догадалась, что именно я и есть тот студент, о котором шла речь?!

– Я приехала в город с намерением разыскать тебя. И вот я тебя нашла.

– Чушь! – вырвалось у Мануэла. – И кроме того: какой был смысл разыскивать меня?

– Потому что я любопытная, – сказала Мария, улыбнувшись, и, помолчав, добавила: – И захотела узнать, а внук что, тоже рассказчик историй? Пойдем, уже поздно.

Она встала, взяла его за руку, да так естественно, как будто они были давно знакомы, прямо-таки друзья с пеленок. Мануэл, хотя все еще слегка смущался, однако не без удовольствия позволил ей это. Девушка нравилась ему. Он восхищался ее простой манерой держаться, ее бесхитростной натурой. Они шли по ночному городу, все больше удаляясь от разудалой толпы, и, наконец, попали в место, до сей поры совершенно незнакомое Мануэлу. Вдоль улицы за каменными оградами в окружении пробковых дубов стояли респектабельные патрицианские виллы, Мария остановилась перед коваными железными воротами. Громадный внутренний двор, находящийся за ними, был почти не виден в темноте.

– Спасибо, что ты проводил меня. Возможно, мы с тобой когда-нибудь увидимся. Дай мне знать, что ты потребуешь взамен. Может быть, когда опять на берегу Мондегу будет играть музыка, или в каком-нибудь другом месте. Или в другой истории.

И не успел Мануэл что-либо сказать в ответ, как она исчезла, проскользнув через железные ворота, и в темноте патио зазвучали ее поспешные шаги. Оцепенев, Мануэл постоял некоторое время на улице, потом отправился домой. Было далеко за полночь. В Коимбру вернулась тишина, и лишь несколько ночных мечтателей в одиночку бродили по улицам.

«По крайней мере я знаю, где она живет»; – думал Мануэл, который никак не мог заснуть и вот уже несколько часов бодрствовал на своей постели.

Ему припомнилась одна фраза деда:

«Когда ты откроешь дверь в свою жизнь, то там обнаружится больше фантазии, чем ты мог себе вообразить».

«Мария – это сон или игра воображения? Существовала ли она в действительности? Почему она внезапно возникла в моей жизни? Что нужно ей? А мне?»

Мануэл терялся в догадках и не мог найти ответа.

«Самое главное теперь для меня, это выяснить, откуда ее отец знал старого Мигела Торреша да Силва», – убеждал себя Мануэл и в общем-то был отчасти прав. Умом он признавал справедливость этой мысли. Но все его существо с головы до пят было заполнено именно Марией, именно из-за нее он лежал без сна и мучился догадками.

С чего начать, как жить дальше? Молитва тут не поможет. И математика тоже. Один неверный шаг – и его высмеют, он станет предметом насмешек всего города.

Нужно подождать. Возможно, Мария появится опять. В раздражении он встал, подошел к окну, посмотрел на небо. Там наверху был полный, никем не нарушаемый порядок. Безоблачно. Ясно. А здесь, внизу, все внезапно запуталось. В его голове хаос.

В виноградной листве, обрамляющей окно, стрекотали цикады. Мануэл закрыл ставни. В. кувшине оставалось немного вина. Он выпил глоток, потом другой и опять лег в постель. Вспомнились былые времена, когда все было еще легко и просто. Когда дед читал вечернюю молитву, без которой нельзя было лечь спать, немыслимо заснуть. Сейчас он нуждался в снотворном. Нет, не в микстуре, а в паре-другой воспоминаний, которые, как паром, перевезли бы его в страну снов. Раньше это была дикая возня в постелях с братом и сестрой, пока не вмешивался дедушка, чтобы задать им всем перцу, а заодно и каждый лупил другого, не причиняя при этом боли. Чтобы без слез – вот был высший принцип! Обычно так оно и было. Почти всегда. Но в случае необходимости дедушка мог осушить детские слезы. Никто это не делал так хорошо, как он.

«Другие дети разучивали песни перед отходом ко сну. А мы слушали дедушкины истории. Самое важное – его голос. Он окутывал нас, давал чувство защищенности. В середине его рассказов наши глаза слипались, и мы отбывали в торжественные покои, где нас встречали сны, нередко навеянные дедушкиными словами и которые потом бесцеремонно проказничали с нами.

Ах, дедушка, дедушка, наверное, сегодня я немножко перебрал, но чего бы я не отдал, чтобы снова почувствовать прикосновение твоей колючей бороды к моему лицу, а ведь раньше, черт меня побери, мне это не нравилось! Я многое бы отдал сейчас за это. Ничего не выйдет. Понятно, что ничего. Но если я сейчас положу голову на локоть, начну мечтать, вспоминать о том, что было и никогда больше не повторится, мне кажется, я почувствую тебя и твой запах. Никто так хорошо не пахнул, как ты. И незадолго до своей смерти – это было на дне рождения тети – ты положил руку на мое плечо и тихо сказал: «Ты самый любимый!» Я ощутил тогда чувство неловкости и обрадовался, что этих слов никто не слышал, и совершенно не пони, мал, почему, собственно, я. Это было тогда. Сегодня я лучше понимаю твои слова. Это было благословение. По крайней мере так я думаю сейчас. Со всем своим смирением».

Луна, продолжая свой ночной путь, послала несколько светлых лучей через прорези ставней. Мануэл закрыл глаза.

«Уже нет ни наказанья, ни смеха, ни слез, ни утешения, ни рассказов. Но я слышу твой голос. Он сопровождает меня в моих ночных видениях – пусть их игры со мной будут поспокойнее!»

Еще не рассвело, а Мануэл уже проснулся. Последний сон хорошо запечатлелся в его памяти. Двое мужчин на верхней палубе трехмачтовика, один из них сидит на бочке, другой на стянутых веревками рулонах ткани. Они шепчутся друг с другом.

Мануэл встал, оделся и пошел через спящий город вниз к Мондегу. Искать дорогу нужно отсюда, подумал он. Несколько кошек прошмыгнули по улице и скрылись в подъездах. Вокруг не было ни души. Наискосок от кованного из железа портала церкви виднелась полуразрушенная стен сада, за ней можно было разглядеть агавы с их соцветиями размером почти с дом. Мануэл стал искать там уединенное местечко, откуда можно было видеть вход в церковь. Но вскоре глаза его слиплись от усталости, и только когда окончательно рассвело, он заметил пару упрямых мулов, неохотно тащившихся по дороге. Тут только ему стало ясно, где он находится. «Когда-нибудь Мария все же выйдет из дома», – подумал он.

Прошла целая вечность. Наконец ворота отворились, и две женщины вышли на улицу: это была Мария в сопровождении старой, одетой во все черное женщины. У обеих в руках были плетеные корзинки.

«Рыночный день», – сообразил Мануэл и на почтительном расстоянии последовал за ними.

На рыночной площади царило оживление. Он пытался не потерять обеих из виду, раздумывая, как незаметно для старухи заговорить с Марией.

Он купил дыню. Все должно выглядеть как чистая случайность. В конце концов, покупки – самое нормальное дело на свете. Нормальное, если одновременно нет занятий в университете. Только теперь он понял, что случилось и что не имело права случиться. Он забыл о занятиях. С удивлением констатировал, что в данный момент ему это безразлично. Он наблюдал, как обе женщины основательно наполнили корзины, как они поставили их на землю перед ступенями, ведущими к церкви, причем Мария осталась на площади, а старуха поднялась по ступеням и исчезла в храме.

«Дар небес!» – подумал Мануэл и поспешил к Марии.

– Мануэл!

– Я хочу подарить тебе дыню, – сказал он и тут же сообразил, как комично он выглядит рядом с Марией и ее корзинами, полными фруктов.

Мария была сначала слегка испугана и растеряна, но потом засмеялась и сказала: «Давай произведем обмен. Я тоже хочу тебе кое-что подарить».

Она достала из корзины дыню и протянула ее Мануэлу.

– Я хотел бы встретиться с тобой, – сказал он и заметил, что Мария покраснела.

– Ты должен уйти, – ответила она. – Старая Жозефа хотела только поставить свечу. Она занимается у нас домашним хозяйством.

– Скажи, где и когда!

– В пятницу, после вечерни. Ты знаешь Санта-Круз? Там, перед крытой галереей. А теперь иди! Мне бы хотелось, чтобы Жозефа не знала тебя в лицо.

Слишком поздно.

Сломя голову Мануэл бросился прочь через прилавки.

– Ах ты, воровское отребье! – бранилась ему вслед старуха, но Мануэл уже исчез в одном из многочисленных маленьких переулков.

«Ах вот что, – подумал он, остановился, глубоко вздохнул и с облегчением сказал сам себе: – Ах вот что, ведь сегодня суббота!»

* * *

Мануэл поднялся в Кумулу и без особой радости вошел в университет. Было утро понедельника, с которого под беспощадным светом летнего солнца началась новая учебная неделя. Утомительные занятия нудно тянулись целый день. И даже предложение продолжить их на свежем воздухе, в другое время встреченное бы с радостью, на сей раз не нашло должного отклика. Студенты мечтали о каникулах, Мануэл – о грядущей пятнице.

Лишь в середине недели вместе с грозами пришло небольшое похолодание. Когда Мануэл, промокший до нитки, добрался до дома, его поджидала хозяйка с тарелкой свежих фруктов, которые она принесла ему прямо в комнату. Это была вдова лет шестидесяти, всегда заботившаяся о благополучии своих студентов. Обычно она сокрушалась по поводу растущих цен и болтала без умолку обо всем, что доходило до ее слуха. Так Мануэл узнал о торговце сукном, которого она недавно встретила.

«Это хорошо, – подумал Мануэл. – Делу не повредит, если я кое-что узнаю от нее».

* * *

Мануэл где-то прочитал, что в Санта-Круз некогда жили монахи, которые после основания университета, пару столетий назад, стали преподавать теологию первым студентам.

Он пришел к крытой галерее, Клаустру-ду-Силенсиу, задолго до назначенного срока и встал там, полный нетерпения. Наконец, почти последняя, из церкви вышла Мария.

– Дынный вор, – смеясь, сказала она вместо приветствия. Они молча пошли переулками вниз к Мондегу, сели там на лодочный причал и стали болтать ногами. В реке отражалось вечернее солнце.

Жозефа твердо убеждена, что ты украл у меня дыню. Она добрая, но держит в своих руках бразды правления. Возражать бесполезно.

«Однажды в долину Дору спустился человек, который раньше никогда не покидал свою деревню там за горами. На севере, и впервые в жизни увидел фруктовый сад с такими плодами, деревьями и овощами, которых не было на его скудной родине. С удивлением рассматривал он роскошные дары природы и восхищался садоводческими способностями Господа. Но ему было непонятно, почему к такой слабой, стелющейся по земле траве прикреплены такие тяжелые дыни, а на крепких деревьях висят маленькие орешки. Случай распорядился так, что, когда он прикорнул в саду, чтобы слегка вздремнуть, один из этих маленьких орешков упал ему на голову и весьма невежливо разбудил его. «Ну, – подумал он, когда отправился дальше, – Господь устроил все правильно. Орех остался в целости и сохранности, шишку я переживу. Если бы на меня с дерева упала дыня, вряд ли бы она и моя голова остались целы».

Мария засмеялась.

– Бедняга! – сказала она. – Но у некоторых и учение вызывает страшные головные боли.

Она запрокинула голову и поцеловала Мануэла:

– В награду.

Мануэл смущенно смотрел на игру волн. Потом взял Марию за руку:

– Мне очень интересно, что твой отец знал моем деде.

– Так спроси его!

Мануэл с удивлением повернулся к ней:

– Как мне это сделать?

Мария задумалась.

– Твоя хозяйка тебе, случайно, ничего не рассказывала?

– Да, несколько дней назад…

– Тогда напиши моему отцу пару строчек, скажи ему, что твоя хозяйка рассказала тебе недавно… ну и так далее.

– А откуда я могу знать его адрес?

– Будет сомневаться – скажи, что звездочка нашептала.

Вечером Мануэл уселся и стал писать.

Как-то сами собой потекли из-под пера строчки. Ни слова о том, что он знаком с Марией, речь шла только о его деде Мигеле Торреше да Силва, он, мол, хотел бы, если это не покажется дерзостью с его стороны и не причинит ненужного беспокойства, побольше узнать о нем.

* * *

Мануэл Торреш да Силва штудировал арифметику и геометрию, думал о Марии и нередко отвлекался, когда Рибейро щедро рассыпал по доске свои числа. Он изнывал от нетерпения и надеялся на ответ, который заставлял себя ждать, и вот он наконец стоит перед дверью. Мария, улыбаясь, передала ему приглашение пожаловать к обеду в следующее воскресенье.

* * *

«Дынный вор!» Старая служанка, открывшая ему дверь, отказывалась что-либо понимать.

– Успокойся, Жозефа, гости отца – честные люди, – сказала Мария, желая предотвратить самое худшее.

Купец был представительным человеком, лет за пятьдесят, жовиальный, со светским выражением лица. Мать – красивая, изящная женщина с приветливой улыбкой. Младшие братья Марии ссорились из-за мячей до тех пор, пока не вмешалась старшая сестра. Посередине большого помещения, куда привели Мануэла, стоял богато накрытый обеденный стол, стену напротив входной двери заслоняли два тяжелых шкафа с посудой, а на стене против окон висели огромные картины. Парусники, стоявшие на якоре в какой-то восточной бухте; дервиши с развевающимися знаменами протискиваются через громадные ворота, трубят в горны, бьют в барабаны и танцуют, что явно не производит никакого впечатления на стоящего у стены дома груженного поклажей осла. На картине тявкают собаки, убегают дерущиеся дети, у женщин закрытые лица, а на головах – глиняные кувшины; старый араб сидит на обвалившихся каменных ступенях и курит наргиле; праздные торговцы пряностями клюют носом среди своих наполненных специями чаш, жесткие тени от ослепительного солнца – и над всем этим довлеет жар Востока.

Рядом висела картина, изображавшая мечеть. Нищий в лохмотьях, с большим тюрбаном на голове погрузившись в себя, сидит на корточках перед входом. На небольшом расстоянии от него стоят маленькими группами горделивые, привлекательные, воинственно глядящие люди. Голуби спокойно клюют на земле зерна. Немощные старики с длинными бородами, опираясь на свои палки, ведут неспешную беседу.

Как завороженный, смотрел Мануэл на эти картины. «Так могли бы выглядеть декорации ко многим историям деда», – подумал он.

Сели за стол, слуги принесли еду, и Мануэл вернулся в реальность. За столом ели, разговаривали о том о сем, украдкой обменивались взглядами, потом Мануэлу пришлось рассказать, нравится ли ему в Коимбре, как обстоят дела с учебой и не мучит ли его тоска по родине.

– Да, иногда, – сказал он. – Тоска по прогулкам с дедом через виноградники.

– Я тоже скучаю по старому Мигелу Торрешу да Силва, – начал купец, – он был мне как отец, я ему многим обязан и от него многому научился. Наша первая встреча случилась очень давно. Впоследствии мы часто встречались, или заранее договорившись, или благодаря счастливому стечению обстоятельств. Мне вспоминается, как мы однажды, оба в фесках на голове, случайно оказались на одном и том же корабле, отплывавшем в Португалию, и всю ночь не сомкнули глаз – так жадно он интересовался всем новым. Я не являюсь хорошим рассказчиком. Он относился с пониманием к моим разрозненным впечатлениям, внимал всякой смешной ерунде, дошедшей до моего слуха, смысл которой мне был непонятен. Он улыбался, но слушал терпеливо, задавал то тот, то другой вопрос, иной раз долго раздумывал, прежде чем высказаться самому. У него повсюду были глаза и уши, из услышанного он сочинял свою песню, вывязывал ту или иную из своих историй, а когда был в ударе, мог сочинять из ничего. Этому можно было позавидовать! «Такое бывает только в шатрах кочевников или в кофейнях Востока», – говорили те кому посчастливилось застать его в эти моменты.

Купец остановился, подумал, откинулся назад и продолжил:

– Я никогда не мог разобраться в нем, раскрыть его замыслы, редко понимал, когда действительность переходила в вымысел. Да будет так! Он мне много помогал, его советы я ценил на вес золота. Когда уже никто не знал, как быть дальше, он никогда не затруднялся с ответом, да что я говорю – с поучительной историей.

После паузы купец тихо добавил:

– К сожалению – не важно, сколько ему было лет, – он слишком рано умер. Такие, как он, всегда умирают слишком рано. Одному своему другу, арабскому купцу из Марокко, с которым мы уже много лет находимся в дружеских и деловых отношениях, я пообещал, что твой дед ему, а точнее сказать, его больной дочери укажет путь из гибельного тупика. С начала ее болезни прошло не так много времени, поэтому я рассказал ему о твоем деде. Насколько мне известно, он немедленно послал своего доверенного в Португалию, однако, когда тот причалил в Порту и стал наводить справки, по всей видимости, было уже поздно. Я совершенно уверен, старик смог бы помочь.

Мануэл сидел как громом пораженный. Должен он рассказать о том арабе, которого встретил его дед. когда незадолго до смерти опять остановился в Порту?

С большим трудом ему удалось подавить волнение. Стараясь, чтобы никто ничего не заметил, он украдкой бросил взгляд на другой конец стола, где сидела Мария. По ее прекрасному лицу порхала улыбка. Вскоре служанка, слава богу, позаботилась о перемене, принеся тарелку со свежими фигами. К ним подали кофе. Купец раскурил трубку. Мануэл сидел молча, не решаясь задавать вопросы.

– Я никогда не забуду, как мы много лет назад плыли из Сеуты в Порту. Бушевал ужасный шторм, море бурлило, палубу захлестывали волны, и что не было закреплено, то каталось вдоль и поперек по трюму. Только после полуночи шторм постепенно затих. Твой дед был первый, кто устремился наружу, к свежему воздуху и первым звездам. Я последовал за ним. Заметив мое тяжелое внутреннее состояние, он сказал мне: «Иной раз достаточно одного долгого взгляда на ночное небо. И тогда неспокойной душе с одной из звезд приходит спасение». Мы стояли на юте У бортового леера нашего португальского трехмачтового парусника. Я был, как уже сказано, не в лучшем состоянии. Мои торговые дела шли не самым удовлетворительным образом, и я не знал, что делать. Внезапно старый Мигел стал рассказывать о странствиях Одиссея и высказал при этом нечто весьма примечательное. Я не забыл это по сей день. «Этот грек, – сказал он, – этот грек никогда не выпускал из виду свою цель. Он не знал дороги, он блуждал. Но поскольку он знал свою цель, он в конце концов нашел и дорогу к ней». Ах, мне кое-что пришло на ум!

Купец встал. Из одного из шкафов с деревянными решетчатыми дверцами он достал маленький, сложенный в несколько раз платок.

– Я хочу тебе кое-что подарить. Впрочем, подарить – неправильное слово. Передать то, что предназначалось твоему деду, а теперь принадлежит наследнику.

Он положил шелковый платок на стол, осторожно развернул его и передал Мануэлу маленькую фаянсовую плитку размером не больше ладони. Плитка была богато украшена орнаментом бирюзового цвета, арабскими буквами и числами.

– Эту роскошную плитку вложил мне в руку садовник моего арабского купца, человек, который самым точным образом мог назвать каждое растение в своем парке – поэтому чертами лица он напоминал чудаковатого ученого. От него ничего не скрывали – наоборот, он пользовался полным доверием всей семьи. Он отдал мне эту «азулежу» с просьбой доставить ее моему высокочтимому рассказчику историй. Не спрашивайте меня, зачем и почему и что он ожидал от этого, что за этим крылось, что означают письмена и числа. Но следующее безусловно: эта мавританская плитка – драгоценная вещь, и так как она была предназначена Мигелу Торрешу да Силва, его внук и наследник его историй будет дорожить ею.

Эти слова прозвучали почти патетически, и Мануэл почувствовал, что было на душе у купца.

Смущенно смотрел он на плитку, держа ее в руке.

– Спасибо, я буду дорожить ею, – тихо сказал он. – Поскольку вы так хорошо знали моего деда, разрешите мне один вопрос. Какую помощь ждали от него? Он был винодел, в Порту высоко ценились его вина. И он был чудесный рассказчик историй. Мы, дети, ловили каждое его слово, как, впрочем, и старики, в трактире или при других обстоятельствах. Но ведь он не был врачом.

– Ты прав, врачом он не был. Но его истории были целебны. И кто знает, может быть, они до сих пор таковы.

* * *

Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, рассказчика историй, штудировал арифметику и геометрию, пытался понять «Ars magna» Раймунда Луллия, который еще в XIII столетии в своем математическом труде пытался выяснить последние истины универсума. Многие из его современников считали этого любящего удовольствия сумасшедшего сельского жителя гениальным. Джордано Бруно был в таком восторге от него, что непоколебимо верил, будто в универсальной алгебре Луллия прячутся методы решения тайн многих метафизических истин.

Но намного важнее было для Мануэла изучение различных книг, в которых могли бы быть сведения о значении плитки. Стены многих зданий в Коимбре, да и во всей стране, были как снаружи, так и изнутри облицованы изразцами. Но он никогда этим раньше не интересовался, безразлично проходил мимо, да и не попадались ему на глаза такие, где кроме орнамента были еще слова и числа. Арабская надпись на его плитке гласила: «Бог ведет, кого хочет». Но что означали числа, узнать было негде. Одна двойка, одна восьмерка и одна четверка. Двойка содержится в восьмерке четыре раза. Сумма всех чисел равна четырнадцати. «Четырнадцать дней необходимо луне, чтобы из стадии новолуния перейти в стадию полнолуния, – раздумывал Мануэл. – Или нужно эти три цифры прочитать как одно число? Тогда это будет двести восемьдесят четыре».

Мануэл должен был думать об отце Марии, торговце сукном, и о том, что он узнал от него о своем деде. А он думал о Марии.

Когда он на следующий день вернулся вечером домой после университетских занятий, то нашел подсунутое под дверь письмо.

«Меня безумно интересуют истории. Если хочешь, приходи в пятницу вечером, когда стемнеет. Я буду ждать у ворот. Мария».

* * *

– Мне бы хотелось спросить вас кое о чем.

Мануэл подождал, пока остальные студенты покинут аудиторию.

– Мне показалось, что ты сегодня не в форме. Это связано с твоим вопросом?

Рибейро опять сел.

«Он замечает все», – подумал Мануэл.

– Мне очень жаль.

– Это не упрек. Иногда другие вещи важнее. Что ты хотел узнать?

– Я не знаю, важно ли это, но мне хотелось бы знать, имеют ли числа «два», «восемь» и «четыре» особое значение.

– Ага, знаменитые двести восемьдесят четыре, – повторил Рибейро, как будто речь шла о давно и хорошо знакомой личности. – Кто тебе это дал?

Мануэл ничего не понимал.

– Смотри! – Учитель встал, подошел к доске. – Как часто в таких случаях нам помогает Пифагор! Он разделил числа на различные категории. О простых числах мы уже говорили. Кроме того, он открыл числа, которые назвал совершенными и которые до сих пор так и называются. Их сущность в том, что они равны сумме собственных делителей. Или, скажем по-другому: сумма собственных делителей, включая единицу, равна самому числу. Наименьшее совершенное число, таким образом, шесть, поскольку оно делится на один, на два и на три. А один плюс два и плюс три дают в сумме шесть. Следующее совершенное число – двадцать восемь. Это означает, что большинство чисел или превосходят границы совершенства, или не достигают их. Но сейчас это для нас не важно. Совершенство вообще крайне редкая вещь. Кроме того, он выявил ряд так называемых дружественных чисел, то есть таких, где сумма собственных делителей одного числа равна другому числу. И это как раз твой случай. Назови мне числа, на которые делится двести восемьдесят четыре.

Мануэл подумал.

– Это один, два, четыре, потом… потом семьдесят один и сто сорок два.

– Правильно, – сказал Рибейро, записывая числа на доске. – А если ты эти числа суммируешь, то что получится?

– Получится двести двадцать, – . сказал Мануэл.

– Теперь назови мне все числа, на которые делится двести двадцать.

– Один, два, четыре, пять, десять, одиннадцать двадцать, двадцать два, сорок четыре, пятьдесят пять и, конечно, сто десять.

Рибейро записал.

– А теперь суммируй их.

– Двести восемьдесят четыре, – удивленно сказал Мануэл.

– И alter ego, второе Я этого числа – двести двадцать. Как видишь, опять подобное находит подобное. То, что здесь обнаружил Пифагор, совсем неплохо. Как мы знаем от Ямвлиха, старый вычислитель приписывал таким числам магические, почти божественные свойства. В последующие столетия с дружественными числами экспериментировали арабские маги и ученые. Так, известный Эль Маджрити велел запечь в один пирог одно дружественное число, а в другой – другое. Когда он дал это съесть молодому человеку и юной женщине, они стали неразлучной парой. А ученейший Ибн Халдун четыреста лет назад был твердо убежден в том, что двух человек, ставших обладателями амулетов с этими числами, ничто не сможет разлучить. Однако почему Иаков подарил своему брату Исаву двести двадцать коз, я, к сожалению, не смогу тебе объяснить. Коллега Себастьяно так мне и не ответил…

Мануэл слушал как завороженный, смотрел на учителя слегка недоверчиво и не знал, что, собственно, сказать, когда тот закончил.

– Прежде чем ты начнешь напрягать мозги, признай лучше за случаем право на участие в такого рода игре чисел, – сказал Рибейро, собирая бумаги. – У меня сейчас факультетский совет. Реформы маркиза де Помбала великое благо для нас, но требуют много работы.

И, уходя, добавил, насмешливо улыбаясь:

– Рекомендую тебе принять освежающую ванну в Мондегу!

– Спасибо за разъяснения, – сказал Мануэл и вслед за учителем вышел наружу.

* * *

Мария открыла ворота. Они прошли через патио, украшенный живыми растениями и горшками с цветами. Дом был уже погружен в темноту. Мануэл удивился:

– А где остальные?

– Они все упорхнули. Отец отправился в долгое путешествие в Марокко. Он собирается приобрести там новые товары и вернется в Порту на паруснике, груженном тканями. Мать с моими обоими братьями отправилась на конец недели на море, там у наших друзей поместье.

– А ты почему не поехала с ними?

– Потому что я захотела стать непослушной или потому что захотела увидеть тебя. Или может быть, просто так, – сказала Мария и пошла вперед, вверх по наружной каменной лестнице. Они оказались на деревянной веранде со многими дверями, ведущими в дом. Была звездная ночь. Мария остановилась и прислонилась к одной из богато украшенных резьбой деревянных колонн, Мануэл встал перед ней. Впервые они спокойно смотрели друг на друга. Он рассматривал ее лицо, слегка приоткрытый рот, устремленные на него большие глаза, длинные вьющиеся волосы. Они взялись за руки и простояли так, не шевелясь, целую вечность.

Помещение, в которое Мария привела потом своего гостя, было не особенно большое, обставлено хотя и просто, но с любовью. Лунный свет падал на отдельные предметы, явно привезенные из дальних стран. Мария зажгла фитиль масляной лампы. Теплый воздух летней ночи наполнил комнату.

Они ласково прикасались друг к другу, ощупывали друг друга кончиками пальцев – сначала робко, потом все смелее и смелее. Мария нежно поглаживала щеки Мануэла, он обхватил руками ее бедра и притянул к себе. Прикосновения воспламенили их трепещущие тела. Они сбросили с себя одежды, упали на постель, утонули в мягких одеялах, обтянутых шелковыми тканями, приятно холодившими их разгоряченную кожу. Прижавшись друг к другу, они тихо целовались, опьяненные запахом своих влажных тел; тесно переплетались, проникая друг в друга, их трепещущие тела алчно требовали и ускоряли приближение сладостного дурмана, чтобы, в конце концов, вместе утонуть в упоительном счастье.

Лампа была погашена, луна высоко стояла на небе, когда, утомившись после любовных ласк, влюбленные наконец заснули.

Когда первые лучи солнца проникли в комнату, Мануэл еще спал. Мария задумчиво разглядывала балки на потолке, ее левая рука в это время тихонько гладила кудри на голове Мануэла, пока он спустя длительное время не проснулся.