Текст книги "Черное воскресенье"

Глава 3

Воздух в спальне содрогнулся от звука, похожего на ленивый раскат грома, пламя свечей заколебалось, но слившиеся воедино Далиа и Лэндер не заметили этого. Звук был самый обычный: ночной рейс реактивного самолета из Нью-Йорка в Вашингтон. «Боинг-727», набирая высоту, прошел в шести тысячах футов над Лэйкхерстом.

Этой ночью он нес на борту охотника. Им был плечистый мужчина в рыжевато-коричневом костюме, сидевшем у прохода чуть позади крыла. Когда стюардесса собирала деньги за проезд, он протянул 50 долларов, и она нахмурилась.

– У вас нет ничего помельче?

– Два места, – ответил он, указывая на грузного мужчину, спавшего в кресле рядом. – Он и я.

Пассажир говорил с акцентом, но с каким – этого стюардесса определить не могла. Она решила, что он либо немец, либо голландец. Она ошиблась.

Это был майор Дэвид Кабаков из Моссад Алия Бет, израильской секретной службы. Он надеялся, что у трех мужчин, которые сидели по другую сторону прохода, найдутся купюры помельче, иначе стюардесса может запомнить их. Надо было позаботиться об этом в Тель-Авиве, подумал майор. Посадка в аэропорту Кеннеди была слишком короткой, и они не успели разменять деньги. Оплошность, конечно, пустяковая, но и она раздражала Кабакова. Он дожил до тридцати семи лет лишь потому, что почти не совершал ошибок.

Рядом с ним, запрокинув голову, тихонько похрапывал сержант Роберт Мошевский. За весь долгий перелет из Тель-Авива ни Кабаков, ни Мошевский ни разу не подали виду, что знакомы с тремя мужчинами, сидевшими чуть сзади, хотя знали их долгие годы. Все эти трое были рыжеволосы, с обветренными лицами. Они носили неброские мешковатые костюмы и принадлежали к подразделению, которое в Моссад называлось «командой тактического вторжения». В Америке их назвали бы «ударной группой».

За трое суток, прошедших с тех пор, как Кабаков застрелил в Бейруте Хафеза Наджира, ему почти не довелось вздремнуть. Он знал: сразу же по прибытии в американскую столицу надо будет делать подробный доклад. Ознакомившись с добычей, привезенной им из рейда против руководства «Черного Сентября», и прослушав магнитофонную запись, Моссад тотчас же взялся за дело. В американском посольстве наспех провели совещание, после чего Кабакова отправили в командировку.

На тель-авивской встрече американских и израильских разведчиков было четко и ясно сказано, что Кабакова посылают в Соединенные Штаты, чтобы помочь американцам определить, существует ли реальная угроза, и установить личность террористов, если удастся их обнаружить. Официальное предписание было предельно ясным.

Однако руководство Моссад дало Кабакову и дополнительные указания, столь же недвусмысленные и категоричные: остановить арабов любыми средствами, какие он сочтет нужным применить.

Переговоры о продаже Израилю добавочных партий реактивных «фантомов» и «скайхоков» достигли критической точки, и арабское давление усилилось. В частности, благодаря нехватке нефти на Западе. Израилю позарез нужны самолеты. В тот день, когда над пустыней не пронесется ни один «фантом», вперед двинутся арабские танки.

Крупный акт насилия в пределах Соединенных Штатов может пошатнуть баланс сил в пользу американских изоляционистов. Помощь Израилю не должна обходиться американцам слишком дорого.

Ни в американском, ни в израильском внешнеполитических ведомствах не знали о трех мужчинах, сидевших позади Кабакова. Они вселятся в квартиру неподалеку от национального аэропорта и будут ждать его вызова. Кабаков надеялся, что в этом не возникнет нужды. Он бы предпочел тихонько разобраться со всем лично.

Надеялся он и на то, что дипломаты не станут совать нос в его дела. Майор не доверял ни дипломатам, ни политикам, и это недоверие отражалось в грубоватых чертах его умного славянского лица.

Он считал, что беззаботные евреи умирают в молодости, а слабые попадают за колючую проволоку. Он был дитя войны. Перед самым немецким нашествием Дэвид бежал с родителями из Латвии. Потом он бежал от русских. Его отец сгинул в Треблинке. Мать отвезла Давида и его сестру в Италию, и этот переезд убил ее. На пути в Триест ее поддерживал какой-то внутренний огонь, который давал силы, но вместе с тем выедал плоть.

Теперь, спустя тридцать лет. Кабаков видел эту дорогу в Триест как бы рассеченной по диагонали покачивающейся в такт ходьбе рукой матери. Она шла вперед, ведя его за собой, и ее локоть, похожий на острую кнопку, торчал из дыры в отрепьях. Он помнил лицо матери, которое, казалось, чуть ли не пылало во тьме, когда она будила своих детей. Первые рассветные лучи вползали в траншею, в которой они спали.

В Триесте она передала детей на попечение сионистского подполья, перешла через улицу и упала замертво в дверях какого-то дома.

В 1946 году Дэвид Кабаков с сестрой очутились в Палестине, и их бегство кончилось. В десять лет от роду он уже был солдатом и оборонял шоссе Тель-Авив – Иерусалим.

Провоевав двадцать семь лет. Кабаков лучше многих других знал, сколь ценен мир. Он не испытывал ненависти к арабам, но полагал, что любые попытки вести переговоры с ООП – пустая трата времени. Именно так он и говорил, когда начальство обращалось к нему за советом, что случалось нечасто.

В Моссад он считался хорошим офицером-разведчиком, но его послужной список был блистателен, и ему слишком везло «в поле», чтобы засаживать его за письменный стол. На оперативной работе Кабаков рисковал свободой, следовательно, его не допускали в святая святых Моссад. Он так и оставался в исполнительном звене разведки, вновь и вновь нанося удары по оплотам ООП в Ливане и Иордании. Высшее руководство Моссад дало ему прозвище «Окончательное решение».

Но никто никогда не назвал его так в лицо.

Огни Вашингтона внизу завертелись колесом, когда самолет пошел к взлетной полосе национального аэропорта. Кабаков разглядел Капитолий, белевший в струящемся свете. Может быть, Капитолий и есть их цель? – подумал он.

Двое мужчин, ждавших в маленькой комнате для совещаний в израильском посольстве, внимательно оглядели Кабакова, вошедшего вместе с послом Йохимом Теллем. Сэму Корли из ФБР майор напомнил капитана рейнджеров в Форт-Беннинге, где он учился двадцать лет назад.

Фаулер из ЦРУ никогда не был на военной службе. Ему Кабаков показался похожим на бульдога. Оба разведчика изучили второпях собранное досье на израильтянина, но там говорилось в основном о Шестидневной и Октябрьской войнах. Это были старые ксерокопии из ближневосточного отдела ЦРУ и газетная вырезка: «Кабаков – тигр перевала Митла». Журналистика, одним словом.

Посол Телль, так и не снявший свой обеденный фрак, быстро представил их друг другу. В комнате наступила тишина, и Кабаков нажал кнопку своего маленького магнитофона. Раздался голос Далии Айад: «Граждане Америки...».

Когда запись кончилась, Кабаков заговорил, медленно и осторожно, взвешивая свои слова:

– Мы полагаем, что «Черный Сентябрь» готовит здесь террористический акт. На этот раз их не интересуют заложники, переговоры или театральная революционная показуха. Им нужно как можно большее число жертв. Они хотят, чтобы вам стало тошно. По нашему мнению, замысел уже полным ходом приводится в действие и эта женщина играет в нем ключевую роль. – Он помолчал. – Нам представляется вероятным, что она уже здесь.

– Значит, у вас есть сведения, подтверждающие то, что на пленке, – сказал Фаулер.

– Это подтверждается тем фактом, что нам известно об их намерении нанести здесь удар, и обстоятельствами, при которых была обнаружена пленка. Да и не первая это их попытка, – ответил Кабаков.

– Вы взяли пленку из квартиры Наджира после того, как убили его?

– Да.

– Перед этим вы не подвергали его допросу?

– Допрашивать Наджира было бы бессмысленно.

Сэм Корли заметил сердитое выражение лица Фаулера и взглянул на лежавшую перед ним папку.

– Почему вы думаете, что пленку записала та женщина, которую вы видели в квартире?

– Потому что Наджир не успел спрятать запись в надежное место, – отвечал Кабаков. – Он не был беспечным человеком.

– Но ему достало беспечности позволить вам убить себя, – ввернул Фаулер.

– Наджир продержался очень долго, – ответил Кабаков. – Достаточно долго, чтобы организовать удары в Мюнхене и аэропорту Лод. Слишком долго. Если сейчас вы не примете мер предосторожности, по воздуху залетают руки и ноги американцев.

– Почему вы думаете, что замысел воплотится теперь, когда Наджир мертв.

Корли поднял взгляд от газетной вырезки, которую изучал, и сам ответил Фаулеру:

– Потому что пленка была опасной уликой, и ее запись – наверняка, один из последних этапов подготовки. Приказ уже отдан. Я прав, майор?

Кабаков умел распознавать мастеров следственного дела. Корли выступал как его адвокат.

– Совершенно верно, – ответил он.

– Возможно, операция планировалась в другой стране, и сюда ее перенесли в самую последнюю минуту, – продолжал Корли. – Почему вы думаете, что женщина здесь?

– Квартира Наджира некоторое время находилась под наблюдением, – объяснил Кабаков. – Женщину не видели в Бейруте ни до, ни после нашего налета. Два языковеда из Моссад независимо друг от друга прослушали пленку и пришли к выводу: в детстве женщина изучала английский с помощью британцев, но последние год-два вращалась в американской языковой среде. Кроме того, в квартире найдена одежда американского производства.

– А может, она была просто курьером, прибывшим к Наджиру за последними указаниями, – предположил Фаулер. – Отвезти инструкции можно куда угодно.

– Будь она простым курьером, ей бы никогда не позволили увидеть лицо Наджира, – возразил Кабаков. – «Черный Сентябрь» построен по образцу пчелиных сот. В большинстве своем агенты знают только двух-трех других.

– Почему же вы не убили заодно и женщину, майор? – задавая этот вопрос, Фаулер не смотрел в лицо Кабакову. А если бы и смотрел, то очень скоро бы отвел глаза.

Посол впервые нарушил молчание.

– Потому что в то время убить ее не было причин, мистер Фаулер, – сказал он, – Надеюсь, вы не сожалеете о том, что майор поступил именно так?

Кабаков смежил и разомкнул веки. Эти люди не сознавали опасности. Они не встревожены. Мысленным взором он уже видел, как арабская броня с грохотом несется через Ситнайский полуостров, врывается в еврейские города, окружает их мирных жителей и гонит, будто стадо. А все потому, что нет самолетов. Потому, что американцы напуганы до тошноты. Потому, что он сохранил жизнь той женщине. Сотни одержанных им побед сейчас только расстраивали Кабакова. То, что он никак не мог знать, насколько важна роль этой женщины, отнюдь не оправдывало его в собственных глазах. Бейрутское задание не было выполнено безупречно.

Кабаков уставился на пухлую физиономию Фаулера.

– У вас есть досье на Хафеза Наджира?

– Он у нас фигурирует в списке офицеров ООП.

– Полное досье на него приложено к моему докладу. Взгляните на снимки, мистер Фаулер, они были сделаны на местах воплощения ранних замыслов Наджира.

– Зверствами меня не удивишь.

– Но такого вы не видывали, – Израильтянин возвысил голос.

– Хафез Наджир мертв, майор Кабаков.

– Однако зло не погребено вместе с ним, Фаулер. Если не найти эту женщину, «Черный Сентябрь» вымажет ваш нос в кишках.

Фаулер взглянул на посла, словно ожидая, что тот вмешается, но маленькие мудрые глаза Йохима Телля смотрели серьезно и сурово. Он явно был согласен с Кабаковым.

Когда майор заговорил снова, голоса его было почти не слышно:

– Вы должны поверить мне, мистер Фаулер.

– Смогли бы вы узнать ее снова, майор? – спросил Корли.

– Да.

– Если она окопалась здесь, зачем ей ехать в Бейрут?

– Ей было нужно нечто такое, чего нельзя достать тут. Нечто такое, что мог раздобыть для нее только Наджир. И чтобы получить это нечто, женщина должна была лично дать ему некоторые разъяснения и уточнения. – Кабаков понимал, что его речь звучит слишком туманно, и это несколько огорчало его. Он злился на себя и за то, что употребил слово «нечто» три раза подряд.

Фаулер раскрыл было рот, но Корли опередил его:

– Это не может быть стрелковое оружие.

– Тащить сюда стрелковое оружие – все равно что везти уголь в Ньюкасл, – угрюмо сказал Фаулер.

– Это либо снаряжение, либо доступ в другую ячейку «сот» или к важному агенту, – продолжал Корли. – Сомневаюсь, чтобы ей был нужен доступ к агенту. Насколько я знаю, египетская разведка здесь выглядит весьма жалко.

– Да, – подтвердил посол. – Наш посольский коридорный продает им содержимое моей корзинки для бумаг, а у их коридорного покупает то же самое. Мы наполняем наши корзины старой или подложной почтой, в их корзинах преобладают счета от кредиторов и реклама весьма необычных резиновых изделий.

Совещание продолжалось еще полчаса. Наконец американцы поднялись, собираясь уходить.

– Попытаюсь протащить это в повестку дня утреннего заседания в Лэнгли, – сказал Корли.

– Если хотите, я мог бы...

– Вашего доклада и пленки вполне достаточно, майор Кабаков, – перебил его Фаулер.

Американцы покинули посольство в начале четвертого утра.

– Ох, арабы наступают! – произнес Фаулер, когда они шагали к своим машинам.

– Что вы об этом думаете? – спросил Корли.

– Думаю, что завтра утром я бы вам не позавидовал, – ответил Фаулер. – И если тут пахнет скандалом, агентство будет держаться подальше. Хватит дурачиться в Штатах. – ЦРУ еще не оправилось после Уотергейта. – Если в ближневосточном отделе что-нибудь откопают, мы дадим вам знать.

– Чего это вы так ершились там, в посольстве?

– Устал я от этого, – сказал Фаулер. – Мы работали с израильтянами в Риме, Лондоне, Париже, один раз даже в Токио. Выявляешь какого-нибудь араба, ставишь их в известность, и что же? Они пытаются его перевербовать? Нет. Они следят за ним? Да, но лишь до тех пор, пока не узнают, с кем он дружит. А потом следует громкое «бу-ум!». Арабов сдувает как ветром, а ты остаешься с носом.

– Им не следовало присылать Кабакова, – проговорил Корли.

– Еще как следовало. Вы заметили, что там не было военного атташе Вайсмана. Мы оба знаем, что он выполняет задания разведки. Но он занят сделкой с «фантомами». Им совсем не хочется официально признавать, что между нею и этим делом есть связь.

– Вы завтра будете в Лэнгли?

– Буду, как не быть. Не допустите, чтобы вас отшлепали из-за Кабакова.

* * *

Каждый четверг, рано поутру, вся американская разведывательная братия проводит совещание в выложенной свинцовыми плитами комнате без окон – в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. Тут представлены ЦРУ, ФБР, Агентство национальной безопасности, военная контрразведка, Национальный комитет по разведке и советники по военной разведке Объединенного комитета начальников штабов. При необходимости приглашают узких специалистов. Повестка дня сводится не более чем к четырнадцати пунктам, время строго ограничено.

Корли говорил десять минут, Фаулер – пять, а представитель руководства бюро иммиграции и натурализации – и того меньше.

Тем временем в тесном кабинете Корли в штаб-квартире ФБР Кабаков ждал возвращения хозяина.

– Меня просили поблагодарить вас за приезд к нам, – сказал ему Корли. – Госдепартамент намерен выразить признательность послу. Наш посол в Тель-Авиве изъявит благодарность Йигалу Аллону.

– Милости прошу, но что вы намерены предпринять?

– Чертовски мало, – ответил Корли, раскуривая трубку. – Фаулер притащил кучу записей передач каирского и бейрутского радио. Все они, по его словам, представляют собой разнообразные угрозы, дальше которых дело не пошло. ЦРУ сейчас сопоставляет голоса на этих пленках с вашей.

– Моя запись – вовсе не угроза. Ее сделали, чтобы пустить в ход после удара.

– В ЦРУ проверяют свои источники в Ливане.

– В Ливане ЦРУ вынуждено глотать то же дерьмо, что и мы, поставляемое одними и теми же людьми, – сказал Кабаков. – Сведения, которые через два часа так и так попадут в газеты.

– Иногда и того быстрее, – ответил Корли. – Вы пока можете просмотреть снимки. У нас на заметке около сотни сочувствующих ООП, те, кто, по нашему мнению, участвуют в движении Пятого июля. Иммиграция и натурализация не афишируют этого, но у них есть дела на подозрительных арабов. Однако вам придется ехать в Нью-Йорк, чтобы ознакомиться с ними.

– Вы можете своей властью объявить общую тревогу по таможне?

– Я это уже сделал. На нее мы прежде всего и надеемся. Для крупного дела им, вероятно, придется ввозить бомбу из-за границы. Разумеется, если это бомба, – уточнил Корли. – За последние два года тут были три небольших взрыва, организацию которых связывают с движением Пятого июля. На воздух взлетели израильские представительства в Нью-Йорке. С тех...

– Один раз они использовали пластик и дважды – динамит, – вставил Кабаков.

– Совершенно верно. Вы в курсе дела, не так ли? Очевидно, тут они не смогут раздобыть достаточно много пластика, иначе не играли бы с динамитом, рискуя взлететь на воздух во время выделения нитроглицерина.

– В движении Пятого июля полно любителей, – сказал Кабаков. – Им Наджир не доверил бы такое дело. Заряды привезут сюда в упаковке, если уже не привезли. – Израильтянин поднялся и подошел к окну. – Итак, ваше правительство открывает для меня досье, велит таможенникам следить в оба за парнями с бомбами, и все?

– Извините, майор, но я не вижу, что еще мы можем сделать на основе имеющихся сведений.

– Америка могла бы попросить своих новых союзников в Египте надавить на Каддафи в Ливии. Он оплачивает деятельность «Черного Сентября». Ублюдок выдал им пять миллионов долларов из ливийской казны в награду за мюнхенское смертоубийство. Возможно, он отменит операцию, если Египет нажмет посильнее.

Полковник Муаммар Каддафи, глава Ливийского Революционного Совета, опять заигрывал с Египтом, стремясь заложить основы прочной власти. Сейчас он мог поддаться давлению египтян.

– Госдепартамент не будет в это вмешиваться, – сказал Корли.

– Американская разведка вообще не думает, что они могут ударить здесь, не так ли, Корли?

– Так, – устало ответил Сэм Корли. – Они считают, что арабы не осмелятся.

Глава 4

В этот миг сухогруз «Летиция» пересек двадцать первый меридиан, держа курс на Азорские острова и дальше на Нью-Йорк. В его нижнем носовом трюме, в запертом отсеке, лежали в серых клетях 1200 фунтов пластиковой взрывчатки.

Рядом с корзинами в кромешной тьме растянулся полубесчувственный Али Хассан. Вверх по его животу ползла большая крыса. Хассан пролежал так уже трое суток. Капитан Кемаль Лармозо пырнул его в живот стальным прутом.

Крыса была еще не очень голодна. Поначалу стоны Хассана пугали ее, но теперь раненый только судорожно и хрипло дышал. Крыса стояла на корке запекшейся крови и обнюхивала рану. Потом влезла Хассану на грудь.

Сквозь ткань рубашки Хассан чувствовал уколы коготков. Надо выждать. В левой руке Хассан сжимал короткий прут, который капитан Лармозо выронил, когда араб застал его врасплох возле клетей, а в правой – самозарядный «вальтер ППК». Хассан слишком поздно выхватил его. Теперь-то стрелять нельзя: кто-нибудь может услышать. Пусть предатель Лармозо, когда опять явится в трюм, думает, что Хассан мертв.

Нос крысы почти касался его подбородка, усы ее колыхались от судорожного дыхания человека.

Хассан размахнулся изо всех сил и почувствовал, как прут пронзает бок крысы. Коготки впились в тело, когда она отпрыгнула прочь, и Хассан услышал их дробный стук по стальному настилу. Крыса удирала.

Шли минуты. До Хассана донесся легкий шорох. Ему почудилось, что какая-то тварь возится в штанине. Раненый не чувствовал своего тела ниже пояса и был рад этому.

Теперь его неотступно преследовало желание покончить с собой. У Хассана хватило сил поднести «вальтер» к виску. Он убьет себя, как только появится Мухаммед Фазиль – так обещал себе Хассан. А до тех пор он обязан охранять ящики.

Хассан не знал, долго ли пролежал в темноте, но понимал, что на этот раз сознание вернулось к нему лишь на несколько минут, и попытался поразмыслить. До Азорских островов оставалось чуть больше трех суток плавания, когда он застал Лармозо возле ящиков. Мухаммед Фазиль не получил телеграмму от Хассана 2 ноября. Значит, у него будет двое суток, чтобы предпринять какие-то действия, прежде чем «Летиция» вновь выйдет в море. Азорские острова были последней остановкой перед Нью-Йорком.

Фазиль что-нибудь сделает, а уж я его не подведу.

С каждым оборотом престарелого винта «Летиции» палубный настил под головой содрогался. Глаза застилала багровая пелена. Хассан вслушивался в шум дизеля, и ему казалось, что это стучит сердце Аллаха.

В шестидесяти футах над трюмом в своей каюте отдыхал капитан Кемаль Лармозо. Он пил пиво «Саппоро» и слушал последние известия. Ливанская армия опять воевала с боевиками. Хорошо, думал Лармозо, пусть себе убивают друг дружку.

Ливанцы могли отобрать у него документы, а партизаны – жизнь. Когда он заходил в Бейрут, Тир или Тобрук, надо было подмазывать и тех, и других. Партизан – поменьше, вонючих ливанских таможенников – побольше.

Сейчас он перешел дорогу боевикам. Лармозо понял, что обречен с того мгновения, когда Хассан застал его возле ящиков. Фазиль и остальные начнут охотиться за ним, как только он вернется в Бейрут. Может, король Хуссейн чему-то научил ливанцев и они прогонят боевиков. Тогда ему придется подмазывать только одну сторону. Боевики надоели Лармозо до тошноты. «Ведите его туда, доставайте пушки, ни слова не говорить!» Однажды он обнаружил на покрытом водорослями корпусе «Летиции» магнитную мину со взведенным запалом. Она должна была взорваться, если бы он отказался выполнить требования партизан.

Лармозо был крупным волосатым мужчиной, от которого воняло так; что даже у матросов слезились глаза. Его койка провисла почти до самой палубы – настолько он был тяжел. Капитан зубами откупорил еще одну бутылку «Саппоро» и стал в задумчивости потягивать пиво, вперив взор в приклеенный к переборке разворот итальянского журнала, изображавший голую парочку.

Потом он поднял с палубы маленькую фигурку Мадонны и поставил ее себе на грудь. На фигурке, в том месте, где он скреб ее ножом, остались борозды. Лармозо не сразу понял, что это такое.

Капитан знал три места, где можно превратить взрывчатку в звонкую монету. Кубинские эмигранты в Майами, у которых денег куда больше, чем здравого смысла. В Доминиканской республике один парень платил бразильскими крузейро за все, что могло стрелять или взрываться. Третий возможный покупатель – правительство США.

Помимо вознаграждения, сделка с американцами могла принести и другие блага. Возможно, американская таможня забудет о предубеждении, с которым относится к нему.

Лармозо вскрыл клети потому, что хотел подцепить на крючок заказчика, Бенджамина Музи. Тот заплатил ему на удивление много, и капитану необходимо было знать, какова действительная стоимость контрабандного груза, чтоб высчитать, сколько еще можно заломить. Прежде Лармозо не заглядывал в грузы, заказанные Музи, но недавно до него дошли упорные слухи о том, что импортер сворачивает свои сделки на Ближнем Востоке. Для капитана это было чревато резким падением доходов. Может быть, Музи везет свой последний груз, и Лармозо хотелось выжать из него все что можно.

Он рассчитывал обнаружить особенно крупную партию гашиша, который Музи часто покупал у людей, близких к ООП. Но вместо гашиша капитан увидел пластиковую взрывчатку. А потом появился Хассан и, как дурак, полез за пистолетом. Пластик – штука серьезная, не то что обычная следка с наркотиками, когда приятели могут ограничиться взаимным шантажом.

Лармозо надеялся, что Музи уладит дело с партизанами и получит выгоду от продажи пластика. Но теперь, когда он вскрыл клети, заказчик будет в ярости.

Если Музи не захочет помогать, откажется оплатить молчание Лармозо и защитить его от боевиков, капитан оставит взрывчатку себе и продаст ее где-нибудь в другом месте. Лучше быть состоятельным беглецом, чем бедным. Но прежде надо оценить то, что имеешь и можешь продать, а заодно избавиться от этого мусора в трюме.

Лармозо знал, что серьезно ранил Хассана. Он ждал достаточно долго, тот уже успел умереть. Капитан решил, что сунет труп в мешок, прицепит груз в Понта-Делгада, когда на борту будет только рейдовая вахта, и утопит тело в глубоких водах, едва судно покинет Азорские острова.

* * *

В это день Мухаммед Фазиль каждый час заходил на бейрутский телеграф. Сначала он надеялся, что телеграмма Хассана с Азорских островов просто запаздывает. Прежде депеши всегда прибывали к полудню. Их было уже три – из Бенгази, Туниса и Лиссабона. Хассан посылал их по мере того, как сухогруз продвигался на запад. Слова в каждой телеграмме были разные, но означали одно и то же: взрывчатка в целости и сохранности. В следующей телеграмме должно было говориться: «Маме сегодня гораздо лучше. Хосе». В шесть пополудни, так и не получив телеграмму, Фазиль поехал в аэропорт. У него были документы на имя алжирского фотографа и аппарат, в котором лежал «магнум» калибра 357. Билет Фазиль на всякий случай заказал еще две недели назад. Она знал, что сможет попасть в Понта-Делгада к четырем часам следующего дня.

Капитан Лармозо сменил за штурвалом своего первого помощника рано утром 2 ноября, когда с борта «Летиции» уже можно было разглядеть вершину Санта-Марии. Обогнув с юго-запада маленький островок, он взял курс на север, к острову Сан-Мигел и порту Понта-Делгада.

Этот португальский городок, залитый лучами зимнего солнца, выглядел очень мило. Белые стены, красные черепичные крыши, вечнозеленые деревья между зданиями, почти такие же высокие, как местная колокольня. Дальше за городом начинались пологие предгорья, испещренные квадратиками полей.

Пришвартованная к пирсу «Летиция», казалось, заросла ракушками и водорослями больше, чем когда-либо. Ее выцветшее кольцо Плимсоля мало-помалу показалось из воды, когда команда выгрузила на берег партию отремонтированной сельхозтехники, и снова погрузилось после того, как на борт доставили ящики с бутылками минеральной воды.

Лармозо не волновался: в погрузке и выгрузке был задействован только кормовой трюм. В маленький запертый отсек носового трюма никто не сунется.

На второй день, пополудни, почти вся работа была закончена, и капитан отпустил команду на берег. Казначей выдал каждому ровно столько денег, сколько нужно на один вечер в баре и борделе.

Команда быстро зашагала по причалу, предвкушая вечерние удовольствия. У матроса, шедшего впереди, под ухом виднелась полоска крема для бритья. Моряки не заметили худощавого мужчину, стоявшего под колоннадой Национального банка Ультрамарине. Они прошагали мимо, и он пересчитал их.

Тишину на корабле нарушали только шаги капитана Лармозо. Он спустился в мастерскую при машинном отделении – тесную каморку, тускло освещенную лампочкой в проволочной сетке. Порывшись в куче железного хлама, капитан вытащил шатун с поршневым пальцем на конце. Палец рассыпался во время поломки дизеля прошлой весной недалеко от Тобрука. Шатун был похож на громадную стальную кость. Лармозо с трудом поднял его. Убедившись, что груз достаточно тяжел, чтобы увлечь тело Хассана на далекое дно Атлантики, Лармозо отволок шатун на корму в запер там в шкафчик вместе с мотком веревки.

Потом он взял с камбуза большущий холщовый мешок для мусора и отнес его через пустую кают-компанию к носовому сходному трапу. Накинув мешок на плечи, будто серапе, он двинулся по коридору. Капитан громко стучал ногами и насвистывал сквозь зубы. Внезапно сзади донесся тихий шорох. Лармозо замер и прислушался. Может, это старик, стоявший при якоре, расхаживает по палубе над головой? Лармозо шагнул в люк кают-компании, ступил на сходный трап и двинулся вниз по железным ступеням к носовому трюму. Но в трюм капитан не вошел. Вместо этого он громко хлопнул дверцей и прижался к переборке у подножия трапа. Он смотрел вверх, на люк, которым заканчивалась темная шахта со ступенями. Пятиразрядный «смит-вессон» в его громадной ладони казался детской игрушкой.

Дверца люка кают-компании распахнулись, и в проеме медленно появилась голова Мухаммеда Фазиля. Он был похож на ищущую добычу змею.

Лармозо выстрелил. В тесном пространстве, ограниченном стальными переборками, выстрел прозвучал невероятно громко. Пуля срикошетила от поручня. Капитан пригнулся, бросился в трюм и с грохотом задраил за собой люк. Он обливался потом, стоя в темноте, и зловоние его тела смешивалось с запахами ржавчины и машинного масла.

Медленные размеренные шаги. Человек спускался по трапу. Лармозо знал, что одной рукой Фазиль держится за поручень, а в другой у него пистолет, наведенный на закрытый люк. Капитан забился за клеть футах в двенадцати от дверцы. Время работало на него. Рано или поздно вернется команда. Лармозо лихорадочно соображал, какие отговорки и сделки можно предложить Фазилю. Нет, все бесполезно. У него осталось четыре патрона, и он убьет Фазиля, когда тот будет в проеме люка. Это решено.

На миг на трапе стало тихо. Потом рявкнул «магнум» Фазиля, пуля прошила люк, и через трюм полетели кусочки металла. Лармозо выстрелил в дверцу люка. Пуля 38-го калибра со специальной головкой оставила только вмятину в металле. Капитан стрелял без перерыва, потому что люк распахнулся, и на пороге возникла черная устремленная вперед фигура.

Выпуская последний патрон, Лармозо заметил, что он палит по диванной подушке, прихваченной Фазилем из кают-компании. Капитан побежал по темному трюму в носовой отсек. Он спотыкался и сыпал проклятиями.

Ему нужен был пистолет Хассана. Завладев им, Лармозо застрелит Фазиля.

Капитан бежал быстро для человека своей комплекции. К тому же, он хорошо знал трюм. Меньше, чем через полминуты он уже был у дверцы отсека и вставлял в скважину ключ. Вонь, которой его обдало изнутри, заставила капитана зажать рот ладонью. Ему не хотелось зажигать спичку, и Лармозо пополз по палубе, ощупью отыскивая в темноте Хассана. Он что-то бормотал себе под нос. Потом ударился о клети и ползком обогнул их. Его рука нащупала ботинок. Лармозо повел ладонью вверх по ноге, по животу. Пистолета за поясом не было. Он ощупал палубу слева и справа от Хассана, наткнулся на руку, почувствовал, что та шевелится. Но пистолет капитан обнаружил, только когда тот громыхнул перед самой его физиономией.

У Фазиля заложило уши, и лишь спустя несколько минут он услышал едва уловимый шепот, доносившийся из носового отсека:

– Фазиль... Фазиль...

Боевик направил в отсек луч своего маленького фонарика, и послышался топот крысиных лапок. Осветив кровавую маску, в которую превратилось лицо лежавшего навзничь мертвого Лармозо, Фазиль шагнул в отсек.