Текст книги "Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения"

Дал ли Алессио что-нибудь Лукреции? Только шаль. После пострига он ничего ей не дарил.

После этого вопроса суд отправил университетского надзирателя в одиночную камеру, обычное место для подозреваемых, все еще находящихся под следствием.

Когда Алессио вернулся в зал суда три дня спустя, во вторник, суд спросил, не хочет ли он добавить что-нибудь к тому, что уже сказал и в чем признался, по их выражению, раньше. Его ответ начался как любопытный рассказ.

Господин, да, мне пришло в голову рассказать, что совсем недавно я проходил мимо церкви Св. Екатерины. И у дверей церкви меня встретил капеллан со служкой, не пропустившие меня внутрь. Я попросил капеллана передать Лукреции, что ей следует свободно высказать свое мнение и не стыдиться этого. И я спросил его: «Капеллан, кто сейчас внутри?» Он сказал, что внутри слуга епископа Бергамо, и я ушел по своим делам. И когда я находился на Пьяцца Маттеи [в квартале оттуда], я вернулся, чтобы посмотреть, кто же был тот слуга епископа, подумав, что это тот, кто обучал Лукрецию музицировать. И мимоходом, чтобы посмотреть, стар он или молод, я зашел во двор и увидел внутри Баттисту Маратту, который стал мне угрожать за то, что я вошел. И я сказал ему, что пришел посмотреть, что они делают, и в этот момент я увидел, как выходил из гостиной, где учат петь, этот слуга епископа Бергамского с песенником и посохом. Он мог быть моего возраста, то есть около тридцати пяти, и это он учил Лукрецию петь. Я сказал ему: «Я тоже могу хорошо петь!» И потом я ушел и пошел по своим делам151151
  О музыке как составной части обучения девушек в последующие столетия: Camerano A. Assistenza richiesta ed assistenza imposta. P. 250–251.


[Закрыть].

Послесловие

Эта странная история выявляет чудаковатость Алессио. Зрелый мужчина тридцати пяти лет осаждал монастырь, как влюбленный щенок, жадно ловя вздохи и дуясь при виде учителя музыки, достаточно молодого, чтобы быть ему соперником. И все это ради девушки, которую он знал исключительно по ее вышивке и единственный его разговор с которой состоял из нескольких неясных слов и жестов из окна через двор. В то же время он знал, что консерваторий готов был бы выдать замуж любую другую девушку, но только не эту. Был ли Алессио навязчивым преследователем или просто очень упрямым человеком? Какой идеал, какая фантазия, какое чувство толкали его на такие усилия, столь дорого обошедшиеся ему и ей?

Алессио, конечно, не единственный представляет для нас загадку. Поведение Лукреции – девушки, которая не может сказать ни да ни нет ни Алессио, ни религии, – тоже сбивает с толку. Конечно, она была гораздо моложе его и обладала гораздо меньшим жизненным опытом. Ее колебания, возможно, были вполне естественны для отгороженной от мира молодой женщины; она боялась мира, но в то же время он ее искушал, и даже после пострига она сомневалась в своем призвании. Алессио подозревал, что она вынуждена отвечать по-разному: одно она говорила на свободе, через окно, а другое под давлением, в гостиной, когда приходили посетители, чтобы узнать ее желания. Он, вполне возможно, пришел к правильному выводу, отсюда и его хитрая комбинация с целью перевести ее в нейтральное место.

Историкам мало известно об эмоциональной жизни простых людей эпох, предшествующих Новому времени. Исследователи консерваториев предполагают, что многие женихи сватали девушек из‐за денег, и историки в целом считают брак при этом старом порядке более прагматичным и менее романтичным, чем бы мы хотели и чем представляем его себе сегодня. Поведение Алессио предстает в таком свете любопытным: как пышно расцвели чувства на столь скудной почве. Загадка! Как это часто бывает, суд в Риме оставляет место для самых разных сегодняшних прочтений.

Впрочем, из всего сказанного мы можем извлечь несколько более основательных уроков о том, как был устроен мир наших героев. Если в истории Алессио есть хотя бы доля правды, то из нее следует, что женщины, как это часто бывает, обладали намного большими неформальным влиянием и самостоятельностью, чем позволяют предположить формальные структуры: законы, институты, доктрины. В этой истории практически вся инициатива, кроме порывов Алессио, принадлежит женщинам152152
  Итальянские историки гендерных отношений подчеркивают женскую инициативу в матримониальной политике. В книге: Cavallo S., Ferrante L. Donne, famiglie e istituzioni nella Roma del Sette-Ottocento. P. 429, утверждается для более позднего периода, что женщины и их семьи играли далеко не пассивную роль в отношениях с институциями общественного призрения. В работе: D’Amelia M. La conquista d’una dote, passim, подчеркивается роль женских альянсов при борьбе за приданое, браки и места в монастырях.


[Закрыть]. Именно Ливия, жена плотника, в присутствии тети Алессио впервые заговорила о браке. Вновь откроют тему сватовства к Лукреции не больной ювелир Джакомино, а его родственницы. И не кто иной, как жена Джакомино, Изабетта, организовала изготовление обручального кольца. Не Оттавиано устраивал и комментировал встречи во дворе, а Панта, его жена. И именно она привела Алессио после его освобождения из тюрьмы на встречу с девушками у ее окна, и она же подтолкнула его привести уважаемого члена общины в качестве свидетеля. И конечно, Сиджизмонда передавала послания, как не смог бы ни один мужчина, и она посоветовала Алессио отступиться, когда он неосторожно проболтался.

Вернемся же к тому, с чего мы начали, – ко множеству призраков. Моя работа затягивает меня в паутину различных историй. Я жил в центре Рима; и правда, еще недавно я угнездился там на целый год и писал, сидя на четвертом этаже над тем местом, где когда-то лежал оцепеневший труп Цезаря, и в нескольких шагах от монастыря Св. Екатерины. Я ходил на работу, делал покупки и разговаривал со своими жизнерадостными римскими друзьями и соседями среди призраков моих исчезнувших героев. Память об их похождениях и злоключениях живет почти на каждом углу, в каждом переулке и дворе; пока я брожу по городу, я зачастую не могу отделаться от воспоминаний о них.

Нас, историков, опьяняет трогательность временнóго разрыва. Мы стремимся приблизиться к людям, о которых пишем, но время и забвение только дразнят нас. Мы томимся по ним, но, как Алессио и, возможно, как, по-своему, Лукреция, мы, сочинители, никогда не сможем обнять тех, кого мы ищем. Таким образом, история о несбывшейся любви практически удваивает наши собственные страдания и желание. И история, неизвестно чем закончившаяся, дразнит нас тем больше, обостряя эти чувства. Заполучил ли парень девушку, и наоборот? Это маловероятно, но не невозможно.

Летом 2000 года я вернулся в Рим, чтобы навестить друзей и наконец завершить незаконченные исследования в архивах. Тогда Национальный музей Рима (крипта Бальба) с его смешанной экспозицией, посвященной археологии одного пространства, средневековой жизни и истории более позднего памятника, только что открылся. Большая часть музея располагается в реставрированных остатках монастырского комплекса. В то же время центр квартала все еще был переполнен инструментами, решетками, раскопами и прочими загадками археологии. Директор музея доктор Вендителли обошлась со мной со всей римской любезностью и представила меня профессору Манакорде, маститому археологу, в течение двух десятилетий руководившему раскопками на этом месте. Я рассказал им историю Алессио и пообещал копию его судебного дела. Взамен они одарили меня очень полезной вещью – двумя томами издания результатов археологических раскопок. Оттуда я узнал, среди многого другого, что раскопки сада обогатили историю итальянской керамики XVI века повседневного назначения. Там найдены тысячи осколков из мастерских по всему полуострову. Среди них, как я уже упоминал, были чаши, на которых девушки или их наставницы написали краской или процарапали свои имена153153
  Archeologia urbana a Roma: Il progetto della Crypta Balbi. Vol. 3: Il giardino del Conservatorio di S. Caterina della Rossa. P. 437.


[Закрыть]. Однако Лукреция оказалась неуловимой. В городском Государственном архиве есть регистр zitelle монастыря Св. Екатерины, со сведениями об их происхождении и судьбах; он построен по алфавиту, но литеры I и L утрачены154154
  ASR, Santa Caterina della Rosa, busta 79. В книге под ред. Манакорда черепки с именем Сиджизмонды не упоминаются.


[Закрыть]. И все же в публикации об археологических находках, во второй части третьего тома, в середине страницы 427, среди прочих изображений, обнаруживается рисунок дна скоделлы, миски тосканского типа, датируемого второй третью XVI века. Именно на таких девушки ставили свои имена. Она принадлежала zitella по имени Лавиния. Но кто-то перечеркнул ее имя. Любопытно! Существует 155 фрагментов глиняной посуды с именами, и только на этом имя перечеркнуто. Согрешила ли Лавиния? Или умерла? Под перечеркнутым именем твердой рукой выведено заглавными буквами имя LVCRRTI//A (последняя буква находится ниже остальных). Была ли это та Лукреция, по которой сох Алессио? Она ли это написала? Было бы соблазнительно так думать, но мы не можем этого выяснить; это отсылающее к античности имя было популярно в Риме XVI века, как и знаменитая легенда о добродетельной римлянке, изнасилованной сыном седьмого и последнего царя Тарквиния Гордого и покончившей с собой, чтобы защитить свою честь. Эта история превозносит супружество и целомудрие. И Казасанта, фамилия девушки, вызывает в памяти церковь или монастырь. Не взвешивала ли Лукреция Казасанта порой в своих метаниях столь разные смыслы, что сплелись в ее имени?

***

Глава об университетском надзирателе буквально написала себя сама, и я ее почти не касался. Однако то, что последует за ней, потребовало гораздо больше ремесленного труда. В случае с Алессио у нас есть единственный документ, повествование в котором ведется от одного лица. В случае семьи Джустини из нашей следующей главы у нас есть материалы нескольких судов, пакет нотариальных записей, печатный пасквиль, кипа семейных писем, опубликованные генеалогические таблицы и статуя патриарха на колонне в церкви. И на бумаге звучат голоса десятков людей обоего пола: дворян и простолюдинов, хозяев и слуг, тех, кто знал ситуацию изнутри, и прохожих. Сначала меня заинтересовала Сильвия, старшая сестра, со всей страстью бросившая вызов своим братьям у постели бедной Виттории. Чтобы понять ее и всю историю, я проделал свои обычные трюки, составив список действующих лиц со всеми характерными для них чертами и хронологию речей, просьб, проклятий и ударов. Но в этот раз свидетели были столь многочисленны, что описание стало насыщенным до такой степени, что из‐за большого количества событий моя хронология обросла длинными цепочками диалогов. «Это же мыльная опера», – подумал я и представил ее в таком виде на семинаре, с голосами двух с лишним десятков персонажей.

Я хотел вставить свой подстрочный комментарий в сценические ремарки. Но, поскольку я слишком много знал, мои наблюдения вылились в пролог, эпилог и два антракта. Я опробовал свой черновик, послав его в солидный журнал. Два рецензента c сожалением, но твердо заявили, что это, очевидно, был неудачный дебют новичка. Это меня отрезвило. Ясно, кипятился я, такие глупости, как мои, должны быть признаком того, что я не скоро состарюсь. Я поскрежетал зубами, посокрушался вместе с коллегами и отважно попробовал во второй раз опубликовать это в серьезном журнале. И вот ответ рецензента: хороший материал, но держу пари, редакция это ни при каких обстоятельствах не пропустит (пророческое замечание!). И пьеса слишком длинная; почему бы, спросил рецензент, не сделать из нее книгу? Но сама по себе, подумал я, эта история слишком коротка; нужно больше рассказов. И, чтобы она не осталась в одиночестве, я написал эту книгу.

Как и в главе 1, искусство здесь призвано преподнести урок. Жанр мыльной оперы в какой-то момент отступает и дает слово автору. Диалог, по традиции, исключает историка; он или она уходит в сторону. Но сценические ремарки вновь вводят современного комментатора и напоминают нам, что сама высокомерная идея, согласно которой можно представить прошлое в беспристрастном виде, на самом деле приводит к прямо противоположному. Эта история, хотя и кажется сырой, на самом деле приготовлена и подана с помощью расследований, вынесения суждений, отбора, доказательства и всех тех причуд чувств, голоса и зрения, которые привязывают рассказчика к нашему времени и месту.

Мы, читатели, находимся в плену у настоящего. Прошлое доходит до нас через длинную череду линз опыта, восприятия и памяти XVI века в доме и саду Джустини, а затем через устные показания и судебные записи, через чтение, понимание, перевод и истолкование XXI века, чтобы, наконец, найти свой путь на эти страницы. Преломление на каждом шагу! Прекрасный способ провести этот урок для преподавателя – это инсценировать рассказ Джустини. Студенты сразу понимают, что каждая интонация, каждый жест и выражение лица – это диалог между настоящим и очень далеким прошлым. История – это всегда интерпретация.

Глава 3
Последняя воля Виттории Джустини

Так уж заведено у нас, историков – а может быть, такова наша судьба, – если мы цитируем голоса прошлого, мы втискиваем их в повествование, скроенное по нашим собственным лекалам155155
  Благодарю Джейн Бестор, Кэролин Валоун, Чарльза Донахью, Роберта Дэвиса, Сандру Кавалло, Томаса Кюна, Лори Нуссдорфер, Симону Фечи и семинар по социальной истории и антропологии Йоркского университета за замечания и обсуждение.


[Закрыть]. Записи, уцелевшие от прошлых лет, столь отрывочны и кратки, что лишь изредка они самостоятельно складываются в историю, которая говорила бы сама за себя. Исследователю приходится заделывать зияющие дыры современной прозой. Однако в этой главе мы, напротив, попытаемся поднять из мертвых одну римскую семью и дать возможность ее членам заговорить самим; да что там заговорить – снова пережить, без посторонней помощи, два тяжелых и печальных дня, случившихся 467 лет назад. Историк здесь превращается в простого театрального режиссера, который может только выбрать место и время и предоставить прошлому снова, как в те два июльских дня 1557 года, по-мужски надуваться важностью и по-женски в смятении страдать156156
  Рис Айзек выдвигает драматургию в качестве образца для истории культуры: Isaac R. The Transformation of Virginia. Chapel Hill, 1982. P. 323–357, особенно: P. 350–356.


[Закрыть].

Мы с Клио можем провернуть такой фокус благодаря тому, что в этой точке пересекаются сразу три вида источников. Самый колоритный из них – дело, разбиравшееся в уголовном суде римского губернатора. В основе дела – предъявленное дворянину Помпео Джустини обвинение в том, что он заставил умирающую сестру составить завещание, которое, будучи написанным под принуждением, является недействительным. Этот центральный юридический вопрос переплетается с показаниями о других преступлениях: здесь и запрещенный поединок двух братьев на шпагах, и слухи об отравлении братом брата, и даже злоумышленное использование будто бы говорящего мертвого тела. Источником всех этих страстных и местами странных обвинений была собственная семья упомянутого Помпео. Вообще-то римские судебные дела XVI столетия далеко не всегда представляют особый интерес; однако же это дело, возбужденное против Помпео и его брата Асканио, представляет собой истинное сокровище: домашняя жизнь описана там настолько основательно, что историк может почувствовать и вернуть к жизни сам ритм разговоров, заговоров и горячих дискуссий. Судьи и их усердные секретари слово в слово записывали многочисленные и многословные показания слуг, друзей, прохожих, а также братьев, сестер и других родичей из семьи Джустини. Таким образом, историк, тщательно и изобретательно поработав над реконструкцией, сможет затем немного отойти в сторону и дать прошлому говорить самому за себя. Если ученый распутает хронологию и осторожно отберет версии событий, не поддаваясь пристрастности участников и кажущейся достоверности, он сможет собрать правдоподобные выдержки из самих манускриптов и нанизать их, как сверкающий бисер, на нить времени. Клио, словно драматург, рассудительно собирает диалоги, выстраивает мизансцену, а затем позволяет прошлому произнести свой текст.

В этой главе принятые рамки ученого повествования раздвинуты настолько, чтобы можно было почувствовать, пощупать давно ушедшие события. Самой этой попыткой мы предупреждаем читателя о том, каковы ограничения, стоящие перед историей по самой ее природе. То, что нам удается запечатлеть, отнюдь не воспроизводит прошлое во всей его полноте. Отсутствует бесчисленное множество подробностей: звуки голосов, ритм речи, движения тел, голов, рук, не говоря уже о запахах – запахах кухни, болезни, смерти. Нам не хватает и помещений, с их освещением, отоплением, обстановкой, сквозняками, с резкой или приглушенной акустикой. Что говорить, мы в точности не знаем и самих слов, которые произносились, ведь не бывает совершенно точной цитата, приведенная по памяти. Мы находимся не в области факта, а в области драмы-как-гипотезы. И все же, благодаря терпеливой, осторожной археологии текстов, эта драма гораздо вернее передает жизненный пульс римской семьи XVI века, чем любой исторический вымысел.

Что касается других документов, то вторая их группа менее драматична, чем судебные бумаги, но представляет собой драгоценное прибавление к ним. Это многочисленные нотариальные акты семьи Джустини. Они сообщают подробности о земельных владениях семьи, о домах, должностях, рентах, приданых, завещаниях, сделках и других актах передачи имущества, как внутри семьи, так и в отношениях с другими римскими фамилиями, знатными и незнатными. Третья группа документов – оживленная переписка членов семьи, в основном Сильвии, одной из главных героинь и сестры главных героев всей истории. Итак, перед нами судебное дело, протоколы и письма. Вместе они и соткут наш рассказ.

Но, право, стоит ли вообще этим заниматься? Сама по себе такая история – всего лишь еще одно микроисторическое исследование, прибавление в копилку жанра, который некоторые уже окрестили «неоантикварным»157157
  О сильных и слабых сторонах микроистории см.: Cohn Jr. S.K. Women in the Streets: Essays on Sex and Power in Renaissance Italy. Baltimore, 1996. P. 2–3. Аргументы в ее защиту см.: Muir E. Introduction: Observing Trifles // Microhistory and the Lost Peoples of Europe / Ed. by E. Muir and G. Ruggiero. Baltimore, 1991. P. VII–XXI.


[Закрыть]. Сколь бы живой ни была история, в ней нет пользы для исторической науки, если она не преподает какой-либо урок. Рассказ всего лишь о двух днях в жизни одной семьи не может гарантировать включения индуктивного хода мысли, выковывающего исторические обобщения. Более того, эти два дня в семье Джустини существенно выбивались из привычного хода их жизни. И все же здесь, как это всегда и бывает, крайности складываются из мириад обыденностей, пусть порой и скомпонованных под непривычным углом. И то сказать: необычное всегда подсвечивает границы обычного. Поэтому печальная история смерти Виттории Джустини содержит важные уроки об устройстве семьи. Некоторые из наиболее интересных относятся к вопросу о женской солидарности и многочисленным политическим ухищрениям, при помощи которых женщины могли расстраивать замыслы мужчин, гасить их импульсы и подрывать их ценности. Мой тезис здесь не в том, что женщины могли действовать самостоятельно, – это мы и так знаем. Я скорее пытаюсь доказать, что в рамках семьи, несмотря на все преимущества, которыми располагали мужчины, женщины обладали многообразными моральными, эмоциональными, риторическими и политическими ресурсами, отвечавшими женской стратегии и тактике и способствовавшими созданию женских союзов.

Хотя наш рассказ о семье Джустини продемонстрирует самостоятельность женщин, он вместе с тем станет и хроникой их поражения. В итоге мужчины достигли всех своих целей; но все же женщины смогли сделать этот путь нелегким. Победа коалиции мужчин неудивительна: большие батальоны были на их стороне. У них были престиж, привычка приказывать, сильные руки и кинжалы на поясе. В их распоряжении были и связи с властью и судом, и юридическое образование. В мире, где важнейшую роль играла родословная, именно мужчины были связаны особенно прочными узами родства. И все же женщинам удалось оказать им скоординированное и эффективное сопротивление. В пределах семьи, где политика задействует речь и жест не в меньшей степени, чем формальные институты, женщины могли использовать свое volgar’eloquentia (красноречие на народном языке) и готовность к взаимопомощи. Рассматривая эту драму гендерной политики, мы несколько раз остановимся, чтобы оценить вес противоборствующих коалиций и разобраться в мотивах, побуждениях, метафорах и уловках отдельных участников.

Итак, наша задача будет заключаться в том, чтобы восстановить подлинные разговоры, а затем проанализировать риторические стратегии их участников. Следовательно, это история устного слова в условиях семейной политики, где речь человека зависит от гендера, положения, возраста и объема власти. Однако точных слов в нашем распоряжении нет. Все, чем мы располагаем, – воспоминания, собранные в качестве судебных свидетельств, сформулированные специально для судейских ушей. А показания не бывают нейтральными. Поскольку все свидетели пристрастны, нам следует прежде всего распутать политический клубок – акт дачи показаний, отягощенный целями свидетелей и сформированный языковыми привычками (как правовыми, так и повествовательными), чтобы добраться до более раннего момента, с его собственными отягчающими обстоятельствами и формами – момента реального диалога в доме Джустини. Поэтому в качестве предосторожности мы указываем в примечаниях к каждой произнесенной фразе имена свидетелей, от которых мы о ней узнали158158
  Маленький справочник по свидетелям, дававшим показания:
  Действия первое и второе, история завещания Виттории
  Члены семьи Джустини
  Мужской союз
  • Братья: Помпео, Космо и Фабрицио Джустини
  • Слуги: Стефано, Гано
  • Свидетели завещания: Джулиано Бландино, друг семьи; Джованни-Баттиста Мариони, деловой партнер; Дженнаро ди Виоланте и Бартоломео ди Антонио ди Таддео, слуги братьев Джустини; Этьен де Монреаль; Франческо ди Джустиниано; Анджело ди Тиволи
  Женский союз
  • Сестры: Сильвия и Чечилия Джустини
  • Служанки Сильвии: Клеменция, Франческа, Лукреция
  Тиберио Альберини, муж Чечилии, соблюдает нейтралитет
  Бернардино дель Конте, нотариус
  Действие третье, сражение во дворе
  Союз братьев Джустини
  • Братья: Помпео, Космо и Фабрицио
  • Их слуги: Франческо ди Дотти, Франсуа, помощник конюха, Анджело ди Дотти, дворецкий
  • Гость братьев Джустини: Маркантонио ди Кантальмаджо
  Асканио и его слуга Джулиано
  Нейтралы: Лоренцо Куарра, Агостино Бонаморе, Якобо делло Стинко.


[Закрыть].

Пролог: сцена и декорации

Для того чтобы словами воссоздать внутрисемейный кризис, нужен тщательно написанный фон. Так кем же были эти Джустини? В середине века они были еще новичками в Риме. Старинная история римских семей почтенного сплетника Теодоро Амайдена возводит ветвь влиятельного в Читта-ди-Кастелло рода Джустини, переехавшую в Рим, именно к Джеронимо, отцу фигурантов нашей истории. Он был доктором канонического и гражданского права и известным юристом159159
  Amayden T. La storia delle famiglie romane. Vol. 1. P. 453–454 (рукопись Амайдена датируется временем до 1625 года). Благодарю Эгмонта Ли за информацию о Джустини из Читта-ди-Кастелло. В книге: Pecchiai P. Roma nel Cinquecento. Bologna, 1948. P. 280, Джеронимо назван одним из «двух выдающихся законоведов», с которыми консультировались по поводу налогов в 1523 году. Ему было тогда около тридцати, он был молод и амбициозен.


[Закрыть]. К концу 1540‐х годов он прожил в Риме уже достаточно долго, чтобы скопить внушительное состояние и сплести сеть союзов с городской знатью160160
  ASR, Collegio di Notai Capitolini (далее Not. Cap.) 620, fol. 277v, 21 июля 1547 года: Джеронимо покупает право на ренту капеллы Санта-Мария-Маджоре.


[Закрыть]. Он женился на Джерониме из влиятельного рода Фабиев161161
  О родной семье Джеронимы см.: Ibid. 618, fol. 186v, 22 апреля 1541 года; также: Ibid. 619, fol. 110r, 22 апреля 1541 года. О древности рода Фабиев см.: Amayden T. La storia delle famiglie romane. Vol. 1. P. 384–387.


[Закрыть]. Кроме того, он добился присвоения ему папой звания «адвоката консистории», предмета вожделения многих законоведов162162
  Conti O. P. Elenco dei defensores e degli avvocati concistoriali dall’anno 598 al 1905 con discorso preliminare. Roma, 1905. P. 44.


[Закрыть].

Как и большинство преуспевающих римлян, Джеронимо вкладывал свои средства в должности, ренты и немалую недвижимость. Ему принадлежали виноградники к югу и к северу от города163163
  Два виноградника в Порта-Латина к югу от Рима: Not. Cap. 620, fol. 308v, 3 октября 1547 года (завещание Джеронимо). Виноградник за Порта-дель-Пополо: Ibid. 621, fol. 55r. Четвертый виноградник, бывший частью приданого его жены, Джеронимо, согласно его завещанию, продал кардиналу Сальвиати за 2500 дукатов: Ibid. 620, fol. 309r.


[Закрыть]. В одном из них, расположенном прямо за северными воротами Рима, не стыдно было принять в качестве гостя самого папу: в 1538 году Павел III отдыхал там около часа между длинными церемониями по случаю его торжественного возвращения из Ниццы164164
  Forcella V. Feste in Roma nel pontificato di Paolo III. Roma, 1885. P. 55.


[Закрыть]. Были и более существенные владения: три casale (поместья)165165
  Незадолго до смерти Джеронимо приобрел Кастель-де-Лео-е-делла-Торричелла за Аппиевыми воротами за без малого 9000 скудо, сумму, эквивалентную приданому для двух дочерей: Not. Cap. 621, fol. 277r–v, 21 июля 1547 года. Продавцами были представители знатной семьи Маргани. Местоположение: Ibid. 622, fol. 134r. По другим нотариальным актам можно проследить, как это поместье переходит сначала к Асканио, а затем к Космо. Его арендует Камилло де Асталли, см.: Ibid. 621, fol. 48r, 23 сентября 1553 года; см. также: fol. 313; 622, fol. 134, 183r–v. Второе поместье, собственником которого был Джеронимо, Казаль-Ротондо, также находилось за Аппиевыми воротами. Переход Казаль-Ротондо из рук в руки в семье Джустини: Ibid. 621, fol. 48r, 55r, 198r, 202r. В 1548 году Джеронимо завещал его Космо, который уступил его Асканио, который уступил его Пьетро-Паоло в ноябре 1552 года. Цена его нам неизвестна. Было и третье поместье, Казаль-Луккезе, меньшее, чем Кастель-де-Лео, и расположенное к западу от Рима, у Тре-Капанне. Пьетро-Паоло продал его всего за 1500 золотых скудо своей тетке Лукреции, что, возможно, было фиктивной ценой для прикрытия внутрисемейного займа, связанного с censo (залогом недвижимости). См.: Ibid. 621, fol. 313r, 9 октября 1555 года.


[Закрыть]. В городе у Джеронимо также имелась различная недвижимость, в том числе три хлебные житницы у подножия Капитолия166166
  Ibid. 620, fol. 309r, 3 октября 1547 года, завещание Джеронимо. Он передает ямные зернохранилища своей вдове. Они располагались близ церкви Санта-Мария-делла-Консолационе, у подножия Капитолийского холма.


[Закрыть]. В историческом центре, недалеко от дворца Канчеллерия, у Джеронимо был скромный дом, но он продал его еще при своей жизни167167
  Ibid. Выручка от продажи пошла на приданое его вдове.


[Закрыть]. Вместе с приданым жены семья получила дом на задворках оживленной торговой улицы Виа делле Банки168168
  Ibid., fol. 308v, 3 октября 1547 года, завещание Джеронимо.


[Закрыть]. Эти постройки, а также палаццо на берегу Тибра Джеронимо сдавал внаем169169
  Ibid. 621, fol. 202r, 13 ноября 1552 года. Палаццо стояло возле Сан-Симеоне в районе Понте. Пьетро-Паоло, унаследовавший его, обменял его с Асканио на дом их отца и Кастель-де-Лео. Его арендовал римский губернатор.


[Закрыть]. Помимо этих владений, раскиданных по городу, у Джеронимо имелся и просторный собственный дом у южного окончания Виа ди Парионе (короткая улица, ответвляющаяся к северу от старинного пути процессий – Виа Папале, ныне Говерно-Веккьо)170170
  Not. Cap. 621, fol. 198, 12 сентября 1552 года Асканио уступает этот «большой дом» (domus magna). В мае 1547 года Джеронимо заплатил 1000 скудо за еще один дом с двумя лавками на Виа Папале (ныне Говерно-Веккьо), примыкавший к принадлежавшему ему строению за углом на Виа ди Парионе: Ibid. 620, fol. 219r–v, 5 мая 1547 года. Остается неясным, соединил ли он оба дома.


[Закрыть]. В этом доме на первом этаже располагались различные лавки, выходившие окнами на запад.

Когда вы в следующий раз будете в Риме, навестите этого человека. Чтобы найти место, где когда-то стоял его дом, пройдите два квартала на запад от знаменитой говорящей статуи Пасквино (прямо рядом с площадью Пьяцца Навона), поверните направо на улицу Виа ди Париони и по правую руку прямо сразу представьте себе его дверь, пристроившуюся между лавками, которые он сдавал внаем171171
  Ibid. 621, fol. 48r, 23 сентября 1551 года – упоминание лавок. Здесь Космо уступает дом Асканио, хотя там живет Помпео. Асканио уступает Пьетро-Паоло тот же отцовский дом «через дорогу от церкви святого Фомы»: Ibid., fol. 207v, 13 сентября 1552 года.


[Закрыть]. Напротив стоит церковь Сан-Томмазо, успевшая с тех пор сменить фасад на новый. Это место было центром расселения семьи Джустини в Риме. В одном квартале на север по той же улице, на следующем углу, также по правую руку стоял второй дом с тремя лавками на первом этаже. В нем жила и в 1554 году умерла родная сестра Джеронимо – Лукреция172172
  Дома Лукреции и кардинала Балдуино дель Монте смотрели друг на друга. См.: Ibid. 621, fol. 405r, 7 апреля 1554 года – Помпео забирает дом себе после смерти тетки. Палаццо дель Монте на карте Буфалини 1551 года отмечен на западной стороне Виа ди Парионе к югу от первого перекрестка (с улицей Виа делла Фосса). Таким образом, дом Лукреции, а затем Помпео выходил окнами на запад. Три лавки: Ibid., fol. 359r, 27 января 1554 года, завещание Лукреции. Из независимых друг от друга актов мы узнаем, что один из свидетелей сделок Джустини, портной, жил «в виду» обоих домов; значит, они стояли очень близко друг к другу: Ibid., fol. 313, завещание Джеронимо; Ibid., fol. 360v, завещание Лукреции.


[Закрыть]. Таким образом, Джустини были тут местными: они всегда занимали место среди магистратов в своем районе Парионе. Теперь пройдите еще два квартала, к монастырю Санта-Мария-делла-Паче, где Джустини хоронили своих мертвых, а заодно ставили свои мраморные бюсты и хранили ценности. Знаменитый фасад был построен позднее, точно так же как и апсида. Однако изящный клуатр работы Браманте, уютно окружающий задний дворик, относится еще к Раннему Возрождению, как и первые капеллы в базилике с изысканными фресками Рафаэля и Перуцци. Они появились там задолго до того, как Джеронимо написал завещание, продиктовал эпитафию и отложил деньги на свой скульптурный портрет173173
  Ibid. 620, fol. 615, 9 февраля 1550 года. Помпео продает бюсты в церкви Паче и другие ценные вещи Марио Франджипани за 500 золотых скудо. О занимаемых членами семьи Джустини должностях см. опись в Капитолийском архиве: Magni, Archivio della Camera Capitolina, Protocolli, fol. 448, 719, 915, 949, 1153, 1158, 1192, 2071. Могилы в Санта-Мария-делла-Паче: Not. Cap. 621, fol. 307r, завещание Джеронимо; 622, fol. 127r, завещание Виттории. Согласно завещанию Джеронимо, второй усыпальницей Джустини была церковь Санта-Мария-дель-Пополо у северных ворот Рима. Согласно завещанию Лукреции, наследники могли выбрать, в какой из двух церквей ее похоронить, см.: Not. Cap. 621, fol. 358r.


[Закрыть]. Его и сейчас можно навестить: он – за первой колонной слева, выглядывает из своей ниши, величавый, собранный, с умным красивым лицом. Вглядитесь в его бесстрастные черты: можно ли распознать следы головной боли, которую принесла ему его семья?

Сверх сказанного мы мало что знаем. Не сохранилось полного списка ни его рент, ни должностей при римской курии. Мы не знаем точной стоимости многих из них, а из завещания узнаем лишь, что сам Джеронимо считал их достаточным источником дохода, чтобы снабдить щедрым приданым двух своих незамужних дочерей174174
  В завещании Джеронимо указано, что на приданое для Чечилии (4500 дукатов), если не хватит других источников, должны пойти суммы от его рент: Not. Cap. 621. fol. 308r–v. Такое же распоряжение было сделано и относительно Виттории, если она выйдет замуж и если не хватит других активов. Для Асканио отец приобрел синекуру «апостолического писца» (scriptor apostolicus) за 1937 скудо (Ibid., fol. 309v).


[Закрыть]. Прибавим еще одно: Джеронимо, как говорится в его завещании, хотел, чтобы его эпитафия прославила его дело и усердие, с которым он занимался своим ремеслом: «Здесь лежит Джеронимо из рода Джустини, родом из Читта-ди-Кастелло, адвокат консистории, умевший позаботиться о себе и своих делах»175175
  Текст эпитафии в завещании: «Hic jacet Hieronymus de Justinis de Castello advocatus consistorialis et pro se et suis faciendis curavit» (Ibid. 620, fol. 307r). См. также: Amayden T. La storia delle famiglie romane. Vol. 1. P. 454, или само надгробие, где в существующей эпитафии пропало гордое заявление о своей рачительности: «Hic jacet Hieronymus Justinus de Castello advocatus consitorialis. Vixit annos LV menses IX Obiit XX Junii MDXLVIII».


[Закрыть]. Наследники оставили титул, но закончили надпись просто: «Он прожил 55 лет и 9 месяцев и умер 20 июня 1548 года».

Джеронимо Джустини был счастлив не только в приумножении богатства, но и в производстве потомства. Его пережили восемь детей, из них пятеро мальчиков и три девочки. Младшей, героине нашего рассказа Виттории, было тогда только пять лет, а Сильвия, первенец, уже пять лет как вышла замуж176176
  Когда Сильвия вышла замуж, вероятно, незадолго до 12 ноября 1543 года, ей было меньше 20 лет, то есть она еще не достигла совершеннолетия. Ко времени смерти отца через 5 лет после этого ей должно было быть 23–24 года. Отказ Сильвии от наследства в обмен на приданое см.: Not. Cap. 619, fols. 285r–291v, 12 ноября 1543 года. Ее юридическое несовершеннолетие: fol. 285v; несовершеннолетие мужа: fol. 291v.


[Закрыть]. Однако счастье в деторождении оказалось с ложкой дегтя: в завещании Джеронимо обрушивается на двух старших сыновей, Асканио и Помпео, и лишает их наследства как «неблагодарных, недостойных отцовского наследия как за оскорбительные и непотребные речи, обращенные против матери и отца, так и за их крайнее непослушание и другие недостойные поступки, совершенные против родителей»177177
  Ibid. 620, fol. 309r (3 октября 1547 года).


[Закрыть]. По неизвестным причинам гнев отца утихал по мере ухудшения его здоровья, и через полгода, незадолго до смерти, он отменил свое жестокое завещание. И все же он воздержался от того, чтобы безусловно простить сыновей, оставив над их головами Дамоклов меч старого завещания. Он поручил трем душеприказчикам удостовериться, честно ли ведут себя его отпрыски и достойны ли они того, чтобы их избавили от тяжких условий первой духовной и позволили им получить наследство. Этими людьми стали сестра завещателя Лукреция, знаменитый врач Орацио Ланчелотти, его деловой партнер, и постоянный и доверенный семейный нотариус Бернардино дель Конте, который сыграет центральную роль в нашем рассказе178178
  Ibid., fol. 361r (17 апреля 1548 года). Доктор Ланчелотти через два года был третейским судьей при разделе имущества Джеронимо: Ibid., fol. 615r (9 февраля 1550 года). Этот документ отменяет первое завещание, но не заменяет его. Мне не удалось найти полного второго завещания с отредактированными условиями, и я сомневаюсь, что оно вообще существовало. Позднейшие нотариальные акты свидетельствуют, что все пятеро сыновей действительно получили значительные доли земельных владений, городской недвижимости, рент и синекур.


[Закрыть], и все трое выполнили волю умирающего.

Мы, конечно, не знаем, из‐за чего отец Джустини воспылал гневом, но дальнейшие события подтвердили, что его старшие сыновья могли приносить кучу неприятностей. Ни старший, Асканио, ни второй сын, Помпео, не пошли по мирным следам отца к законоведению и высоким постам179179
  Нам неизвестен точный возраст старших сыновей, но порядок их рождения удостоверяется последовательным порядком их перечисления в отцовском завещании (Ibid. 620, fol. 309r). Все нотариальные документы используют тот же порядок перечисления. О почтительном отношении семьи Джустини к дель Конте и доверии к нему см.: Archivio Secreto Vaticano (далее – ASV). Archivio della Valle–del Bufalo 182 (письмо Козимо и Фабрицио от 24 апреля 1554 года).


[Закрыть]; напротив, они стали сорить деньгами, подражая разгульной жизни знати. Об этом мы узнаем не из нотариальных актов, а из их собственных свидетельств перед властями в 1555 году и летом – осенью 1557 года. Оба увлекались азартными играми в аристократических домах. Асканио признался перед судом, что ставил свои средства на карту в достойнейшем обществе тузов и вельмож: «я играл с синьором Франческо Колонна, и с синьором Джулио Орсини, и в доме синьора Алессандро Колонна с сотней дворян, и с Франческо д’Аспра, бывшим [государственным] казначеем». Помимо прочих, он играл со своим знатным кузеном Ченчио Капидзукки, человеком военным и союзником Асканио на дальнейших страницах нашего рассказа180180
  ASR. Governatore, Tribunale Criminale. Constituti 52 (далее – Constituti 52), fol. 227 (1 сентября 1557 года). «Сотня» – сказано, конечно, фигурально. Асканио перечислил и других своих знатных партнеров по игре: Ченчио Капидзукки и Инноченцио дель Буфало. См.: ASR, Governatore, Tribunale Criminale, Processi (далее – G.P.), busta 31, case 1 (1557), fol. 224v. В: G.P. 20.4 (1555), fol. 378r, мы видим, что Асканио играл (обманывая) с дворянином Филиппо делла Валле, родственником своего зятя, и со многими другими жертвами своего жульничества.


[Закрыть]. Асканио утверждал, что продувался страшно. «Спросите, не я ли проиграл более трех тысяч скудо в Риме, Тиволи и между ними»181181
  Constituti 52, fol. 227r. См. также: Ibid., fol. 226v: «Я играл с десятью тысячами господ, и каждый раз проигрывал». В суде Асканио мечется между похвальбой и жалобами.


[Закрыть]. Иногда за одну партию братья выигрывали или проигрывали по нескольку сотен скудо, суммы, на которые в Риме можно было купить солидный дом182182
  Асканио заявил перед судом: «В другой раз мы играли в примьеру – Помпео, я и Антонио [Каньетто, всегдашний свидетель?], наш агент по недвижимости. Ранним утром мы играли в кости, и я выиграл почти 100 скудо. После обеда мы занялись примьерой, и Помпео выиграл у меня более четырехсот скудо; мои деньги вышли, и я послал за Джулиано, торговцем с другой стороны улицы. Он принес 80 серебряных скудо, которые был мне должен, и сколько-то золотых, не знаю точно сколько. Мы начали игру, я отыгрался и выиграл у него сотню скудо. Все эти скудо были баттальини [досл. «сраженьица», что, возможно, означает свежеотчеканенную золотую монету, без повреждений и надкусов; на золотом скудо изображен архангел с обнаженным мечом. Такое толкование предложено Аланом Сталем (Alan M. Stahl), членом Американского нумизматического общества.] Пока мы играли, Помпео не хотел, чтобы кто-либо подходил посмотреть, и прогонял всех, кто подходил. Он хотел поставить кое-какие драгоценности и ожерелья, но я не захотел больше играть. Тогда он рассердился» (Ibid., fol. 225v). См. также: Ibid., fol. 227v. Под нажимом судьи Асканио признал, что держал в руке пять карт в другом случае, но утверждал, что это произошло по оплошности. Джулиано, одолживший ему денег, – это Джулиано Бландино, часто встречающийся в документах семьи Джустини; он был одним из свидетелей при завещании Виттории и находился рядом с ней при ее смерти и во время погребения: G.P. 31.1, fols. 36r–37r. С его слов известно, что эти события потрясли его и повергли в горе.


[Закрыть].

Репутация Асканио за игорным столом была далеко не безупречна. После того как однажды летом 1555 года он обчистил карманы Помпео за «примьерой», игрой, напоминавшей покер, наутро его обвинили в том, что вместо положенных четырех карт он держал на руках пять. Последовавший обмен обвинениями привел к разрыву в семье, ибо Помпео принял участие в поисках свидетелей нечестных поступков Асканио183183
  Продолжение версии Асканио: «Наутро [после моего большого выигрыша] я пришел к Помпео, лежавшему еще в постели. Он сказал мне, что слуга по имени Франческо Танчи видел у меня в руках пять карт. Я сказал, что он бесстыдно лжет, что он привык получать на чай каждый раз, когда его хозяин выигрывал, а на сей раз не получил ничего. Тогда Помпео сказал, что пойдет к губернатору, которым тогда был мессер Джироламетто. Он разыскал всех людей, которые играли со мной и желали мне зла. Там был и Ченчио Дольче [автор печатного памфлета, о котором подробнее ниже в этой главе]. Они допрашивали меня, говоря, что я играл пятью картами, но перед мессером Джироламетто, губернатором, перед Антонио Мотулой, губернатором, и перед мессером Антонио ли Белли, третейским судьей (iudice compromisario), Помпео добился лишь той чести, какой заслуживал» (Constituti 52, fols. 225v–226r). «Мессер Джироламетто» – это Джироламо Федеричи, служивший губернатором с 21 января по 5 июля 1555 года; см.: del Re N. Monsignore governatore di Roma. Roma, 1972. P. 84. Мотулы в списке дель Ре нет.


[Закрыть]. Между братьями уже и раньше проявлялось озлобление; так, однажды ночью Помпео подстерег и ранил брата на улице184184
  Версия Асканио: Constituti 52, fols. 223r–v, 226r. Асканио приписывает предупреждение предшественнику Джироламетто – епископу павийскому, управлявшему с 22 ноября 1551 года до 21 января 1555 года (del Re N. Monsignore governatore di Roma. P. 84). Таким образом, он ставит лошадь (то есть стычку) перед телегой (игрой с пятью картами). Однако эти два эпизода должны были быть связаны. По-видимому, Асканио перепутал губернаторов. Конфликт можно датировать при помощи нотариальных актов. Еще 10 апреля 1554 года братья мирно вели дела друг с другом: Асканио продал Помпео свою долю в поместье Лукреции за 400 скудо (Not. Cap. 621, fol. 406v). За следующие 5 лет нет ни одного нотариального акта, где бы братья участвовали совместно. Значит, у нас есть terminus post quem для разрыва отношений между братьями. Их распря должна была начаться между 10 апреля 1554 года и 5 июля 1555 года, днем отставки губернатора Федеричи. Как мы увидим, Асканио женился на бывшей куртизанке ранее 12 сентября 1552 года (Not. Cap. 621, fol. 198). Как бы ни раздражал семью этот брак, он не мог стать единственной причиной раздора. Столкновения между братьями происходили не раз и не два; как свидетельствует Асканио, «он [Помпео] крепче и крупнее меня, потому что мы несколько раз вступали с ним в бой» (Constituti 52, fol. 221v).


[Закрыть]. Когда об этой схватке узнал римский губернатор, он наложил на участников формальное обязательство сохранять мир с запретом вступать в стычки под угрозой пени в 1000 скудо185185
  Свидетельство Асканио: «Когда губернатором был епископ павийский, Помпео учинил мне это однажды вечером примерно в третьем часу ночи [21:00], ибо я был без оружия и вообще без ничего. Я пошел к епископу павийскому, губернатору, той же ночью и все ему рассказал об увечье и ране, нанесенных мне Помпео. Губернатор тотчас же послал за ним и, если я правильно помню, спросил его: „Как это понимать? Ты заслуживаешь, чтобы я тебя наказал“. Я столько наговорил губернатору, что он сказал, если я правильно помню: „Больше не делайте таких вещей, ибо тогда я накажу вас обоих, а тот, кто первым ранит другого, заплатит тысячу скудо!“ Он вселил страх в нас обоих, когда говорил эти слова. Я не помню, было ли принято формальное обязательство. Я уверен, что клятвы не было и ничего такого, но я помню, что он вселил в нас страх, когда сказал, что заставит нас заплатить большой штраф, и принудил нас заключить мир» (Constituti 52, fol. 223r–v). Здесь Асканио явно пытается затемнить и принизить значение губернаторского приговора. Текст предупреждения, несмотря на долгие и тщательные поиски в архивах, так и не найден.


[Закрыть]. О том, что Асканио нечист на руку, знали далеко за пределами его семьи. Шулерский прием против Помпео не был с его стороны случайной оплошностью; этот инцидент вызвал шквал доносов самому губернатору: знатные люди, которых Асканио надул за картами или одурачил своими скандальными игральными костями, утяжеленными с одной стороны, буквально выстраивались в очередь, чтобы выразить свое негодование186186
  G.P. 20.4 (1555), fols. 374r–379r. Как правило, губернатор участвовал в заседании только при разборе наиболее серьезных дел, поэтому его присутствие знаменательно. Губернатор выслушал два свидетельства, остальные четыре слушали его нотарии.


[Закрыть]. Ченчио Дольче, одна из его жертв, широко ославил его, а через каких-то три года Асканио наконец-то собрался обвинить его во лжи и потребовать сатисфакции. Дольче, созвав вельмож в доме одного из князей Колонна и собрав свидетелей бесчестья своего обвинителя, напечатал язвительный памфлет, в котором отказывался от поединка на том основании, что Асканио нечестен за игорным столом и известен своей трусостью187187
  Pecchiai P. Roma nel Cinquecento. P. 335–336. Пеккиаи, вслед за Дж. Томасетти, опубликовавшим памфлет в своей работе «Due manifesti del secolo XVI» (в: Studi e documenti di storia e diritto. T. 3 (1882). P. 89–96), не сумел установить фамилию Асканио. Ченчио Дольче, автор листовки, ни разу не упоминает фамилию «Джустини». В памфлете можно прочитать, что Асканио дважды убегал от схватки один на один, один раз вместе со своим слугой-арапом. Приношу благодарность Хелен Лэнгдон и Лизе Данкан за эти данные.


[Закрыть]. Ясно, что Асканио навсегда потерял уважение в своем кругу, ибо после того, как в 1546 году отслужил на незначительном посту маршала (maresciallo), он ни разу больше не занимал государственных постов, на которые обычно попадали пользовавшиеся уважением представители римской элиты. Что касается Дольче, то ему еще придется заплатить за оскорбление, нанесенное чести семьи Джустини, но пострадает он, как мы увидим, не от руки Асканио.

Впрочем, в глазах родичей позор Асканио венчало не его жульничество с картами и костями; его позор венчал брак с «этой шлюхой», Лаодомией. Свидетельствуя перед судом, Асканио сам признал ее прежнее ремесло, но, изворачиваясь, как змея, отказался подтвердить факт брака с ней188188
  «Они терпеть меня не могут и сговаривались вместе, ибо они предпочли бы, чтобы я умер. Я могу показать вам письма, из которых видно, что замышлял Помпео. И все это из‐за женщины, которую я взял. Они утверждают, что она моя жена. Она была проституткой, но я не хочу здесь говорить, жена она мне или не жена, потому что я не хочу навредить сам себе в важных делах, но я скажу устно губернатору, если он захочет узнать, или кардиналу Карафе, нашему общему господину» (G.P. 31.1, fol. 55r–v). Карафа, энергичный племянник папы, был могущественнейшим человеком в Риме.


[Закрыть]. Однако нотариальный акт, заключенный от ее имени, не оставляет сомнений, что уже в сентябре 1552 года Лаодомия была законной женой Асканио и вложила свое приданое в его земельные владения189189
  Not. Cap. 621, fol. 198. После этого у нее было приданое в Казаль-Ротондо и в доме Джеронимо на Виа ди Парионе. Будучи родом из Неаполя, она не имела родичей в Риме.


[Закрыть]. Их союз вызывал толки в городе; про него раструбили и в том самом пасквиле, где расписывались художества Асканио за игрой190190
  Pecchiai P. Roma nel Cinquecento. P. 335–336. В листовке утверждалось, что жена-куртизанка принесла приданое в 1300 скудо. Это было суммарным пересказом акта о приданом, зарегистрированного в Тиволи в октябре 1555 года Лаодомия де Разис, неаполитанка, имела деньги, ссуженные благородному Космо Паллавичино; ясно, что она была куртизанкой, располагавшей средствами, и сама снабдила себя приданым.


[Закрыть]. Хотя представители римской знати, бывало, брали в жены куртизанок, очевидно, как и в данном случае, это могло дорого им обойтись191191
  Kurzel-Runtscheiner M. Töchter der Venus: Die Kurtisanen Roms im 16 Jahrhundert. München, 1995. S. 235–236: подобные браки не были редкостью, но среди них были такие, что вызывали яростное сопротивление семьи. Сведений о Лаодомии в этой книге нет.


[Закрыть]. В глазах своей семьи Асканио был настолько паршивой овцой, что, отверженный родными, он утратил первородство, и главенство в его поколении Джустини перешло к следующему брату.

У Помпео, несмотря на азартные игры, репутация была гораздо лучше. В 1560‐х годах он трижды занимал официальные посты, в том числе престижную должность главы округи, капорионе192192
  Глава района (парионе): Magni, Archivio della Camera Capitolina, Protocolli, fol. 719, 1 апреля 1563 года. Советник округа: Ibid., fol. 1153, 1 октября 1563 года; 1158, 1 апреля 1564 года.


[Закрыть]. Еще до 1557 года ему досталось звание первого среди братьев (primo di tutti), которым до этого по праву обладал Асканио. В отличие от последнего, он женился на порядочной девушке – его жена Калифурния происходила из знатного римского рода Альберини193193
  Генеалогическую таблицу см. в: Alberini M. Il sacco di Roma / A cura di D. Orano. Roma, 1901. P. 499 (репринт. изд. Roma, 1997). Дата свадьбы Тиберио Альберини и Чечилии в таблице дана с ошибкой.


[Закрыть]. Но доброе имя Помпео все же нельзя назвать незапятнанным. Будучи женатым, он нередко посещал известных куртизанок194194
  Помпео отвечает на вопрос, почему не поспешил на стены Рима для отражения испанской армии: «Синьор, да, мне кажется, я был в доме [Пасхи?] Падуанки. Я был на улице, верхом, а Падуанка у окна, и, кажется, какие-то другие шлюхи – кажется, Изабелла де Луна была среди них – спросили меня, почему я не поспешил на стены» (G.P. 31.1, fol. 53v – 54r). О Пасхе Падуанке см.: Cohen E. S., Cohen T. V. Words and Deeds in Renaissance Rome. P. 45–64, 91–94. О том, как женатые представители высшего сословия посещали куртизанок, см.: Kurzel-Runtscheiner M. Töchter der Venus. S. 100; о знаменитой Изабелле де Луна: Ibid. Passim (по указателю).


[Закрыть]. В военное время летом 1557 года поступила клеветническая анонимка (возможно, написанная Асканио), где высказывались сомнения в желании Помпео оборонять Рим на городских стенах.