Текст книги "Одинокое ранчо (сборник)"

Глава 8. Нож, пистолет и томагавк

Не успевают эти мужественные слова сорваться с губ Уолта Уайлдера, как фургоны скрываются в клубах дыма. Они затягивают корраль такой густой пеленой, что защитники перестают различать друг друга. Но даже через завесу каждый подбадривает соседа криками, выражая решимость стоять до конца.

Американцы знают, что у них нет воды для тушения быстро распространяющегося пламени, но в эту критическую минуту прибегают к испытанному средству. В фургонах имеются лопаты – вооружившись ими, погонщики забрасывают занявшиеся места песком в расчете затушить огонь. Дай им время и свободу действий, пожар вполне можно было бы победить. Но на свободу действий рассчитывать не приходится, потому как дикари, спеша воспользоваться добытым преимуществом, теперь стремительно приближаются для решительной атаки на корраль, и инженерные мероприятия приходится отставить.

И вот осажденные, снова схватившись за ружья, прыгают в фургоны. Каждый зорко высматривает атакующих. Пусть и наполовину ослепнув от дыма, они ухитряются различать подкрадывающихся врагов – индейцы, уверенность которых в победе крепнет, подъезжают на опасно близкое расстояние. Следуют быстрые залпы – более частые, чем когда-либо прежде. Они производятся с предельной скоростью, с которой способны заряжать и вести огонь десять опытных стрелков. Менее чем за минуту более двух десятков дикарей сражены смертоносными пулями, равнина кажется усеянной телами.

Однако решающий момент – нападение силами всей шайки – приближается, и вот смуглое внешнее кольцо стало постепенно сжиматься вокруг корраля. Краснокожие надвигаются со всех сторон – кто пешком, кто верхом – и каждый горит желанием добыть скальп. Они атакуют, отчаянно размахивая руками и издавая дикие, полные ярости крики.

Для осажденных наступает отчаянный миг. Фургоны занялись, в некоторых местах из-за завесы дыма стало прорываться пламя. Защитники уже не пытаются его сбить, так как понимают, что это тщетно. Думают они о сдаче? Нет, ни один. Это тоже будет тщетно. В голосах приближающихся врагов не угадывается ни намека на жалость.

Сдаться? И быть убитым, а перед тем пережить пытки, быть может, оказаться привязанным к конскому хвосту или послужить мишенью для тренировок стрелков тенава? Никогда! Все одно умирать, так лучше уж сейчас. Эти люди не из тех, кто подставляет обидчику вторую щеку. Им предстоит расстаться с жизнью, но смерть слаще, если земля вокруг будет густо усеяна трупами индейцев. Сначала они устроят гекатомбу из ненавистных врагов, а затем падут сами. Именно такой род смерти предпочитают люди прерий: охотники, трапперы и торговцы. Для них она столь же почетна, как гибель на перепаханном ядрами поле для солдата. Именно к ней взывал Уолт Уайлдер, когда говорил: «Пусть мы умрем, но не как собаки, но как мужчины. Как американцы!»

К этому времени дым полностью затягивает фургоны, тесное пространство между ними, и распространяется на значительную ширину снаружи. Но темное кольцо приближается – это индейские всадники летят галопом, чтобы спешиться для нанесения более верного удара. Воины подбадривают друг друга, каждый жаждет заполучить скальп.

Бой вступает в завершающую фазу. Это уже не перестрелка на расстоянии, не соревнование между конической пулей и зазубренной стрелой, но решительная, отчаянная рукопашная с использованием пистолета, ножа, копья, палицы и томагавка.

Десять белых – никто из них до поры не выбыл из строя – понимают, что их ждет. Ни один не дрогнул и не заговорил о бегстве. Нет помыслов и о капитуляции. Да и даже пожелай они сдаться, уже слишком поздно. Но бойцы не желают пощады. Подвергнувшись вероломному нападению из засады, они испытывают ярость, заглушающую страх. И гнев теперь толкает их к ожесточенному сопротивлению.

Дикари уже у фургонов. Часть залегла у колес, иные, извиваясь подобно змеям, ползут через оставшиеся незащищенными места. Винтовки смолкают, но начинают говорить пистолеты – револьверы, сеющие с каждым выстрелом смерть, посылают краснокожих одного за другим в счастливые поля охоты. Сполохи выстрелов выхватывают из пелены дыма блеск стали – то сверкающей, то темной от стекающей крови.

На каждого павшего белого на песок валится по меньше мере трое краснокожих. Неравная схватка не может тянуться долго. Она продолжается десять минут, хотя благодаря плотному дыму могла закончиться и за пять. Дым благоприятствует защитникам, пряча их от противников. Благодаря револьверам, американцы учиняют такую бойню, что дикари, удивленные и пораженные, на миг пятятся, словно собираясь вновь отступить.

Но они не отступают, попросту не осмеливаются. Их численное превосходство, позор быть побитыми горсткой врагов, жажда славы, и, стоит добавить, жгучая жажда мести в сердце – все побуждает индейцев идти вперед. Атака возобновляется с еще большей яростью, чем прежде.

Все это время Фрэнк Хэмерсли проявляет храбрость, которая побуждает его людей меньше бояться смерти и не сожалеть о том, что им придется пасть рядом с ним. Сражаясь, как лев, кентуккиец успевает повсюду, сполна внося свой вклад в оборону.

Но все напрасно. Даже стоя посреди облака густого дыма, невидимый сам и лишенный способности видеть, он знает, что большая часть его преданных соратников пала. В этом убеждают все реже раздающиеся в ответ на его призывы крики. Все говорит о скором конце схватки. Неудивительно, что его боевой пыл уступает место отчаянию. Но то не подлый страх, нет и мыслей о бегстве. Решимость Фрэнка не дать взять себя живым тверда, как никогда.

Ладонь его крепко сжимает нож «боуи», с лезвия которого стекает кровь не одного врага, потому как не в одно тело вонзал его американец. Он стискивает рукоять с намерением убивать и дальше, забрать еще одну жизнь прежде, чем расстаться с собственной.

Это безнадежная, бесцельная бойня, но упоительная. Почти сойдя с ума от ярости, он испытывает наслаждение. Трое смуглых противников лежали мертвыми у его ног, Фрэнк же устремляется через корраль в поисках четвертого. Гигантская фигура обрисовывается перед ним, еще более громадная благодаря преломляющему свет оптическому эффекту дыма. Но то не дикарь, а Уолт Уайлдер.

– Разбиты наголову! – торопливо хрипит проводник. – Нам остается только отдать концы, Фрэнк. Если мы не хотим, конечно…

– Хотим что, Уолт?

– Свалить отсюда.

– Невозможно.

– Неправда. Еще есть шанс, я думаю – для нас двоих, во всяком случае. Едва ли кто еще уцелел, и даже если так, мы им теперь не поможем. Оставаться тут проку нет – нет смысла умирать с ними, тогда как ежели мы вырвемся, то сможем отомстить. Видите, обе наши лошади еще целы? Вон они, прижались к одному из фургонов. Пусть слабый, но все же шанс. Давайте испытаем его.

Хэмерсли колеблется. Это означает бросить преданных соратников, которые принесли, или еще приносят в жертву свою жизнь, служа ему. Но как справедливо заметил проводник, какую пользу сослужит им, если они останутся и дадут себя убить? Ведь можно спастись и отомстить за товарищей!

Последний довод убеждает Фрэнка. Но Уайлдер не ждет, пока тот решится. Поторапливая хозяина словами, он кладет руку ему на плечо и увлекает в направлении лошадей.

– Не бросайте ружье, пусть даже патронов нет, – советует проводник поспешно. – Если удерем, оно нам понадобится. В прериях без ружья мы все равно что покойники. А теперь по коням!

Почти механически молодой кентуккиец вскакивает на спину ближайшей из лошадей – своей собственной. Проводник еще не сел в седло. Насколько Фрэнк способен разглядеть сквозь дым, Уолт склоняется у колеса одного из фургонов. Секунду спустя Хэмерсли понимает, что повозка движется, и слышит легкий скрип – это обод шуршит по песку. Огромная «коннестога» покоряется силе колосса.

В следующий миг Уайлдер запрыгивает на своего коня и подъезжает к Хэмерсли.

– Я приоткрыл щель между фургонами, – говорит он на ухо молодому человеку. – Проскочим через нее. Будем укрываться в дыму, насколько возможно. Следуйте за мной, да не теряйте меня из виду. Если уж отдавать концы, так лучше на открытой равнине, а не запертыми, как барсуки в бочке! Держитесь поближе, Фрэнк. Теперь или никогда!

Кентуккиец подчиняется почти бессознательно, и вот десять секунд спустя два всадника вырываются из окруженного вопящими дикарями кольца фургонов и несутся во весь опор по песчаной равнине.

Глава 9. Ссора из-за скальпов

Почти одновременно с отъездом двух всадников наступает развязка боя. Собственно говоря, она свершалась именно в момент их исчезновения, потому как никто из их товарищей не стоял уже на ногах – некому было сделать еще один выстрел или нанести очередной удар. Все лежат среди фургонов, убитые или раненые. Иной из павших, живой или мертвый, так и не выпустил из рук окровавленного ножа или пистолета, дуло которого еще дымится.

Но вскоре раненых среди белых не остается, потому как нахлынувшая со всех сторон толпа запруживает все пространство внутри, добивая томагавками всех, кто выказывает признаки жизни, или, орудуя длинными копьями, прикалывает их к песку. На теле каждого из американцев насчитывается по меньшей мере с полдюжины ран, а примерно такое же количество дикарей либо склоняется над трупом, либо пляшет вокруг него.

Затем наступает черед сцены, которая более уместна среди диких зверей или поклонников какого-нибудь дьявольского культа. Это борьба за обладание скальпами убитых – каждый из победителей заявляет право добычу. Одни стоят с обнаженными ножами, готовые содрать трофей, другие выставляют вперед руки и оружие в намерении помешать этому. С уст спорящих срываются крики и оскорбления, взгляды мечут огонь, а длани вздымаются и опадают в яростной жестикуляции.

Среди хора демонических реплик выделяется голос, более сильный чем иные, раздающий громовые приказы. Он призывает оставить грозящую вспыхнуть ссору и заняться тушением пламени, еще пожирающего фургоны. Говорит тот самый воин с красным крестом на груди, охровые перекладины которого огнем горят на фоне смуглой кожи. Это, как верно определил Уолт Уайлдер, вождь тенава-команчей Рогатая Ящерица.

Вождя подобает слушать, ему тут же повинуются. Горлопаны притихают на время и, отложив оружие, бросаются исполнять приказ. Похватав лопаты, выпавшие из рук бездыханных теперь противников, индейцы пускают их в ход и вскоре сбивают пламя. Дым тоже развеивается, и только тонкие струйки пробиваются через толстый слой песка.

Среди дикарей выделяется человек, обличье которого несколько отлично от всех прочих. Индеец по одежде и раскраске, вооруженный, как дикарь, и такой же смуглый, чертами он напоминает представителей более цивилизованной расы. Лицо его явно говорит о принадлежности к европейцам, совсем не походя на физиономии аборигенов Америки. Прежде всего, в отличие от них, у него имеется борода, густо покрывающая щеки и свисающая на грудь.

Да, среди команчей иногда встречаются бородачи – это метисы, потомки смешавшихся с краснокожими белых. Но мужчина, рыскающий среди захваченного каравана, не походит на них. Рядом с ним обретается еще один субъект, тоже отличающийся растительностью на щеках, хоть и менее густой и более всклокоченной. Разговор между ними ведется не на гортанном языке тенава-команчей, но на чистейшем мексиканском варианте испанского.

Оба спешиваются, оставив коней. Тот, у которого борода гуще, руководит, второй помогает. Первый шныряет от трупа к трупу. Наклонившись над очередным, он заглядывает ему в лицо – одних удостаивает лишь беглого взгляда, других подвергает внимательному изучению – после чего идет дальше с видом разочарования, сопровождаемого соответствующими восклицаниями.

Через некоторое время, обойдя всех убитых, незнакомец поворачивается к своему подручному.

– Пор диос![19]19
  Проклятье! (исп.)


[Закрыть] – восклицает он. – Похоже, его нет среди них! Что бы это значило? Сомнений в его намерении идти с караваном нет. Вот караван, вот мы, но где он? Карахо![20]20
  Черт побери! (исп.)


[Закрыть] Если ему удалось улизнуть, останется только признать, что все эти хлопоты были напрасны.

– Подумайте о богатой добыче, – возражает второй. – Эти огромные carretas[21]21
  Повозки (исп.).


[Закрыть] нагружены ценными товарами. Уж их-то никак нельзя сбрасывать со счетов.

– К черту товары! За его скальп я отдал бы все шелка и весь сатин, который когда-либо привозился в Санта-Фе. Мне нет дела до таких пустяков. Вот Рогатая Ящерица рад им, судя по тому, как он замотался в ткани с головы до пят. Но мне не это нужно. Где же он? Явно не среди убитых – тут нет никого, кто хотя бы отдаленно походил на него. Это ведь его караван, о котором он сообщал в своем письме? Никакой другой не должен был отправиться этим маршрутом. И вот они все лежат мертвые, как камень: люди, мулы, лошади, но его нет.

Дым рассеялся, остается лишь тонкая пелена среди фургонов, тенты которых, сожранные огнем, уже не скрывают хранящегося внутри содержимого – часть его сильно обгорела, часть едва пострадала. Грабители принимаются вытаскивать ящики и тюки, их вождь бдительно надзирает, чтобы воины снова не занялись сдиранием скальпов с убитых. С работой покончено быстро, меньше чем за десять минут – именно столько времени прошло с того мига, как Уайлдер и Хэмерсли, выбравшись из-под колес, ускакали под покровом дыма.

Говорящий по-испански бородач, закончивший осмотр трупов, обращается к своему подчиненному с видом озадаченного разочарования, не раз прорывающегося в словах.

– Демониос! – в очередной раз дает он волю чувствам. – Не понимаю! Нельзя ли допустить, что кому-то удалось сбежать?

Едва вопрос срывается с его губ, как слышится крик снаружи, вполне способный сойти за ответ. Потому как в нем угадывается досада – вопль совсем не походит на боевой клич команчей. Знакомый с сигналами дикарей, мексиканец понимает, что это доклад о попытке неприятеля скрыться.

Выбежав из корраля, он видит примерно в миле от них двоих всадников, скачущих в направлении утесов. Чуть ближе два десятка человек запрыгивают на коней – это индейцы, заметившие беглецов и отправляющиеся в погоню.

Охваченный рвением как никто другой, бородач бросается к лошади, и вскакивает на нее, словно подброшенный пружиной. Дав шпоры, он устремляется по равнине к тому месту, где видит двоих, пытающихся ускользнуть. Мексиканец не знает, кто второй, да и не хочет знать, так как чувствует наверняка, что один из них обязательно окажется тем, кого не нашлось среди убитых.

– Ты еще не мертв, но это ненадолго! – бормочет он сквозь стиснутые зубы.

Держа одной рукой поводья, другой крепко сжимая рукоять двуствольного пистолета, он гонит коня следом за двумя всадниками. Те скачут напрямик к утесам, и явно не имеют ни единого шанса на спасение, поскольку преследователи надвигаются на них черной тучей, подобно страшному «северянину», дующему над техасской пустыней, и издавая клич подобный реву, с каким налетает этот свирепый ветер.

Глава 10. Отважный скакун покинут

Предпринимая отчаянный шаг, Уолт Уайлдер действовал не без обдуманного плана. Таковой у него имелся. Дым, затянувший окрестности, мог послужить укрытием, и в итоге средством спасения – во всяком случае, давал время оторваться от преследователей, а затем уже все будет зависеть от резвости коней.

Поначалу беглецы следуют этому плану, но вскоре с огорчением обнаруживают, что он не сработает. Дым плывет не в нужном им направлении. Ветер сносит его почти прямо к линии утесов, тогда как единственный шанс на спасение лежит на открытой равнине – упершись в скалы, далеко не убежишь.

До поры дым укрывает их. Густой и удушающий в непосредственной близости от фургонов, он позволяет американцам незамеченным проскользнуть сквозь толпу дикарей. Многие индейцы, еще не слезшие с коней, заметили их, но в сизой пелене приняли за своих. Скорее всего, команчам и в голову не пришло, что в коррале могли уцелеть лошади, поэтому они не ожидали бегства загнанных в ловушку врагов таким способом. К тому же, покончив с сопротивлением, они все силы бросили на тушение огня.

Признаков погони нет, и беглецы скачут под защитой окружающего их нимба. Мягкий песок приглушает стук копыт, и американцы беззвучно, словно привидения, летят к утесам.

Достигнув их подножия, они вынуждены или изменить направление движения, или остановиться. Скалы уходят вертикально вверх, подобно грубо сложенной из камня стене. Даже кошка не сумеет взобраться на них, не говоря уж о лошади или человеке. Даже и пытаться не стоит.

Но как поступить беглецам? Выехать из завесы или оставаться под ее спасительным покровом? В любом случае их обнаружат и организуют погоню. Вскоре дым рассеется, и со стороны фургонов их заметят. Пелена уже быстро редеет – стараясь спасти сокровища, явно послужившие главной причиной нападения на караван, индейцы почти потушили пожар. Так что через несколько минут дыма не будет. И что тогда?

Беглецы не останавливаются, чтобы задуматься о будущем – любая задержка только увеличит опасность. Подгоняемые этой мыслью, американцы поворачивают коней налево и скачут вдоль линии утесов. Шесть секунд спустя она оказываются на чистом воздухе, под лучами ослепительно яркого солнца.

Вот только радости это им не доставляет. Вопль дикарей служит сигналом, что их обнаружили. Одновременно с криком Фрэнк и Уолт замечают, как от толпы отделяются десятка два всадников и на всем скаку устремляются к ним.

Оба белых – хорошие наездники, и даже теперь имеют неплохой шанс оторваться, но тут их глазам предстает новая картина, которая снова подвигает их к самому краю отчаяния. Прямо на пути, глубоко вдаваясь в песчаную равнину, простирается скалистый выступ. Окончание его располагается ближе к преследователям, чем к беглецам. Прежде чем последние успеют его обогнуть, их отрежут.

Нет ли шанса уйти в противоположном направлении? Резко повернув, всадники мчатся назад и снова окунаются в дымовой пояс, затем опять выезжают на солнечный свет.

И в очередной раз испытывают мучительное разочарование. Еще один выступ, близнец первого, преграждает им дорогу. В этом нет ничего загадочного. Американцы понимают, какую ошибку допустили: скача под покровом дыма, они забрались слишком далеко и очутились внутри глубокой выемки в каменной стене!

Преследователи, быстро повернувшие следом, снова оказываются в выигрышном положении. Выступ скалы находится ближе к ним, и они почти наверняка поспеют туда вперед беглецов. Последним не остается ничего иного, как гнать коней и попытать счастья, проложив себе путь через кольцо врагов, потому как опасность попасть в окружение становится почти неотвратимой.

– Держите нож наготове, Фрэнк! – кричит Уайлдер, ударяя шпорами в бока лошади, отчего та несется во весь опор. – И держитесь рядом – живыми или мертвыми, но вместе!

Кони не нуждаются в понукании. На американскую лошадь, привыкшую к прерии, боевой клич индейцев действует лучше любых шпор – она знает, что за ним обычно следует либо укус пули, либо зазубренной стрелы. Обе идут бок о бок, преодолевая рыхлый песок, но быстрые, как ветер.

Тщетно. Прежде чем беглецы успевают достичь края выступа, дикари уже располагаются там. По меньшей мере, два десятка воинов с копьями наперевес, натянутыми луками и воздетыми палицами поджидают белых.

Преодолеть подобную преграду едва ли удастся. Путь к отступлению беглецам отрезан, и неотвратимая смерть смотрит им в глаза.

– Нам предстоит погибнуть, Уолт, – восклицает молодой прерийный торговец, в отчаянии поворачиваясь к спутнику.

– Быть может, не сейчас, – отзывается Уайлдер, пристальным взглядом обшаривая обращенный к ним фасад каменной стены.

Красный песчаник, шероховатый и морщинистый, уходит ввысь на добрых пятьсот футов. На первый взгляд этот монолит не обещает ни единого шанса взобраться на него или найти укрытие. У подножья не имеется даже валунов, за которыми можно хоть на время спрятаться от стрел преследователей. При всем том Уайлдер продолжает вглядываться в него, словно роясь в каких-то давних воспоминаниях.

– Это, должно быть, то самое место, – бормочет проводник. – Точно, ей-богу!

Повернув коня, он скачет к утесам, сделав компаньону знак следовать за ним. Хэмерсли повинуется, хоть и не знает, чего ожидать далее. Но через мгновение понимает, чем вызвана столь резкая перемена тактики со стороны собрата по несчастью. Взгляд его падает на темную линию, говорящую о проеме в стене.

То всего лишь трещина или расселина, едва ли шире дверного проема, куда навряд ли протиснется человек верхом на коне, но вверх она уходит до самого конца, разрезая линию утесов снизу доверху.

– С коня! – восклицает Уайлдер, натягивая поводья перед расселиной и одновременно спрыгивая с седла. – Бросайте поводья, оставьте лошадь тут. Одной для моей затеи достаточно, пусть будет моя. Бедная скотинка, жуть как ее жалко! Да ничего не поделать. Нам нужно какое-то прикрытие, чтобы спрятаться. Быстрее, Фрэнк, эти скунсы скоро налетят!

Как ни жаль Хэмерсли оставлять верного скакуна, он подчиняется, не задавая вопросов. Последняя реплика проводника носит характер несколько загадочный, хотя Фрэнк и подозревает, что в ней кроется важный смысл.

Соскользнув с седла, он стоит рядом с конем, этим благородным красавцем, гордостью родного штата Кентукки, знаменитым чистокровностью породы. Животное словно чувствует намерение хозяина расстаться с ним. Оно поворачивает к человеку голову, и, выгнув шею и раздувая парящие ноздри, тихо и горестно ржет, будто спрашивая: «Зачем ты бросаешь меня?»

При других обстоятельствах из глаз кентуккийца полились бы слезы. За многие месяцы они с конем сроднились так, как можно сродниться только за время долгого путешествия по прерии – это товарищество создает между седоком и его питомцем связь столь же прочную, как дружба между людьми, почти такую же долговечную и болезненную, если ее разорвать. Именно так чувствует себя Фрэнк Хэмерсли, когда закидывает на холку лошади уздечку, но все еще держит повод, будучи не в силах отпустить его.

Но выбора нет. Вопли преследователей слышатся все ближе. Фрэнк видит поблескивающие на солнце копья. Скоро индейцы будут совсем рядом, а зазубренные острия орудий вонзятся американцам между ребер. Если не хочешь умереть, не время распускать нюни и медлить.

Бросив на скакуна прощальный взгляд, молодой человек отпускает повод и отворачивается с видом человека, предающего друга и страшащегося упреков за свой поступок, но не имеющего возможности объяснить его причины. Некоторое время покинутый конь стоит смирно, недоуменно глядя вслед хозяину. Затем, когда шайка краснокожих приближается, вскидывает голову, фыркает и мчится прочь, волоча за собой уздечку.

Хэмерсли поворачивается к проводнику, тоже спешенному, но все еще держащему лошадь, которую ведет к трещине в стене. Уайлдеру приходится прилагать немалые усилия, чтобы добиться своего – четвероногое упирается, словно чувствует исходящую из темной расселины опасность.

– Ступайте вперед, Фрэнк! – говорит он кентуккийцу, продолжая тянуть. – Ныряйте в каньон, не теряя ни секунды! Да, возьмите мое ружье, и зарядите оба, пока я тут дыру заделываю.

Подхватив обе винтовки, Хэмерсли устремляется в расселину и останавливается, лишь оказавшись достаточно глубоко внутри ее мрачных челюстей. Уайлдер следует за ним, ведя в поводу по-прежнему упирающуюся лошадь.

Путь преграждает большой каменный валун, через который коня предстоит перевести. Валун больше двух футов в высоту. Когда животное переставляет за него передние ноги, Уайлдер заставляет питомца остановиться. Лошадь, через силу повиновавшаяся человеку, теперь дрожит и выказывает сильное желание подать назад. Во взгляде своего хозяина она читает нечто незнакомое ранее – и это жутко пугает ее. Но при всем стремлении сбежать, животное не в силах этого сделать – скалы с обеих сторон стиснули ему ребра, не давая пошевелиться, а туго натянутая уздечка не позволяет пятиться.

Хэмерсли, торопливо заряжая винтовки, находит время понаблюдать за приготовлениями Уайлдера, и ломает голову над их предназначением.

– Какая жалость, – приговаривает проводник, каждый раз повторяя эти слова сокрушенным тоном. – Но ничего поделаешь, надо. Будь у нас достаточно большой камень, бревно или что-нибудь эдакое… Но нет, другой возможности соорудить укрытие нет. Значит, придется поработать немного мясником.

Пока Уайлдер ведет сам с собой эту беседу, Хэмерсли замечает как он извлекает из-за пояса нож-боуи, еще красный от человеческой крови. В следующий миг лезвие его полоснуло по лошадиному горлу, из которого хлынул густой алый поток, мощный, как струя из насоса. Несчастное создание делает последнюю отчаянную попытку выбраться, но поскольку передние его ноги находятся за камнем, а голова зажата между ними, не может стронуться с места. Содрогнувшись пару раз, лошадь оседает, ребра ее накрепко застревают между сужающимися стенками расселины. В таком положении она и заканчивает свою жизнь – голова ее поникает, а глаза с немым упреком обращаются на хозяина, который так безжалостно убил ее!

– Мне пришлось, тут ничем не поможешь, – пробормотал Уолт, а потом торопливо повернулся к товарищу. – Вы зарядили ружья?

Вместо ответа Хэмерсли протягивает ему винтовку, готовую к выстрелу.

– Будь прокляты эти подлые трусы! – воскликнул проводник, сжимая оружие и оборачиваясь к равнине. – Не знаю, чем все кончится, но на какое-то время это их задержит, как ни крути.

С этими словами он устраивается за тушей зарезанного скакуна. Зажатый в приподнятом положении между узкими стенами конь образовывает собой превосходную баррикаду против пуль и стрел индейцев. Краснокожие уже прихлынули, и среди утесов эхом разносятся возгласы удивления – крики, говорящие о мести, которую приходится отсрочить, а возможно и забыть.

Однако они не спешат подходить на опасное расстояние к длинной серо-стальной трубке, вращавшейся подобно телескопу на подставке, и охватывающей сектор открытого пространства перед утесами радиусом, по меньшей мере, в сотню ярдов.

Вопреки нетерпению выплеснуть свою ярость, преследователи наталкиваются на препятствие и на некоторое время смиряются с этим. Хэмерсли рассматривает это всего лишь как отсрочку – временное избавление от опасности, но считает гибель неизбежной. Да, у них есть своего рода оборонительная позиция, которую они смогут защищать, пока не истратят патроны, или не изнемогут от голода и жажды. Разве есть шанс отсюда выбраться? Это почти все равно, как если бы их загнали в пещеру, лишив возможности пойти на вылазку или сбежать.

Он делится этими мыслями с товарищем, как только у них находится минута поговорить.

– Голод и жажда тут не при чем, – отзывается Уайлдер. – Нам и двадцати минут тут просидеть не придется, если ваш покорный слуга сумеет устроить все, как задумал. Неужто вы думаете, что я запрыгнул бы в эту дыру, как кролик, за которым гонятся собаки? Нет, Фрэнк, я слыхал об этом месте раньше от одного малого, которому пришлось, как и нам, укрываться от шайки киманчей. Тут есть лаз, выводящий на ту сторону, и как только мы пустим пыль в глаза этим завывающим шакалам, ринемся прямиком туда. Не знаю, что это за проход, наверное что-то вроде скалистой расселины, уходящей наверх. Надо постараться разыскать его.

– Но как мы воспрепятствуем индейцам последовать за нами? Вы обмолвились, что хотите пустить им пыль в глаза. Но как, Уолт?

– Подождите, и увидите. Долго терпеть не придется – у нас для этого просто нет времени. В этих утесах есть еще один проход, недалеко от этого – инджуны о нем, без сомнения, знают. Поэтому если мы не поторопимся, они воспользуются им и постучатся через черный ход, а нам это совсем не с руки. Как увидите, что я отступаю, без разговоров следуйте за мной.

Хэмерсли обещает повиноваться, а проводник, по-прежнему склоняющийся над своей столь жестоким образом устроенной баррикадой, принимается совершать серию маневров, о смысле которых его товарищу остается только теряться в догадках.

Для начала он пристраивает ружье так, чтобы ствол, пройдя между ног мертвой лошади, высунулся из-под ее хвоста. В этом положении он его и закрепляет, примотав приклад ремешком к выступающей части седла. Затем снимает головной убор – енотовую шапку, и кладет его так, чтобы верхняя часть виднелась над лукой, и приподнимает дюйма на три над крупом. Это старая уловка, но с некоторыми добавками и декорациями.

– Все готово, – заявляет проводник, отворачиваясь от туши и пробираясь туда, где его поджидает товарищ. – Идемте, Фрэнк. Если мы успеем выбраться наверх, пока они не раскусили нашу уловку, шанс у нас еще есть. В путь, и не отставайте!

Хэмерсли шагает следом, не сказав ни слова. Он понимает, что Уайлдер, человек бывалый и проверенный, и имеет веские причины поступать так, а не иначе. Теперь не время задавать вопросы или ставить под сомнение предпринятые им шаги. Впереди их может подстерегать опасность, но за спиной остается смерть – грозная и неотвратимая.