Текст книги "Приключения Ганса Стерка"

XXIII

Хищники, поступившие так грубо с Гансом, шли без остановки почти до самого заката. Очевидно, они были хорошо знакомы с местностью и уже заранее решили, какое направление выбрать. Они свободно говорили между собою, и Ганс догадался, хоть и не понял ни слова, что говорят о нем. В их языке не было ни английских, ни голландских, ни негритянских слов. Из этого Ганс заключил, что они говорят по-португальски.

Он не понимал, за что его взяли в плен. Никаких преступлений он не совершал, а охотился в крае, где имел право охотиться каждый.

Когда солнце почти вплотную приблизилось к горизонту и в лесу стало совершенно темно от длинных теней деревьев, они остановились.

Наскоро собрав дров и хворосту, они разложили огонь и стали жарить солонину. Ганса накормили полной порцией и дали ему еще воды. Затем его крепко привязали к одному из воинов, приставленных его караулить. О бегстве и думать было нечего. Остальные, оставив одного караулить, легли возле Ганса и тотчас заснули.

На следующее утро, едва успело взойти солнце, его разбудили и, накормив завтраком, повели дальше. Их путь продолжался до полудня, когда они сделали привал для отдыха и дали два-три выстрела, вероятно, это был условный знак. На эти выстрелы ответили, и вскоре с южной стороны показался новый отряд, ничем не отличавшийся от первого. Среди пришедших было три кафра, связанных так же, как и Ганс.

Оба отряда обменялись вопросами и ответами. Было ясно, что пришедшие рассказывают о своих приключениях; судя по жестам – это было сражение с охотившимися кафрами, из которых трое попались в плен.

Ганс достаточно хорошо знал язык кафров, чтобы спросить у своих товарищей по несчастью, при каких обстоятельствах их взяли в плен, но так как это было бы не более, чем простым любопытством с его стороны, он счел за лучшее помолчать и не показывать, что он понимает язык других пленников. Из разговоров пленных кафров он понял, что на них напали в то время, когда они охотились, нескольких из тех, которые оказывали им сопротивление, они убили, но вообще старались больше брать в плен, чем убивать. Предводитель, взявший в плен Ганса, подошел к кафрам и начал ощупывать их руки и тело, подобно тому, как ощупывают при покупке скот. Сначала Ганс испугался, не людоеды ли это, которые берут в плен людей, чтобы съесть их, но это предположение он тут же отбросил. Судя по внешнему виду и тому, что у них были ружья, вряд ли это каннибалы. Оставалось еще одно предположение, и Ганс удивился, почему эта мысль не пришла ему в голову раньше.

Колонистам случалось слышать, что на восточном берегу белые иногда усаживали туземцев на корабль, увозили их, а потом, в качестве невольников, продавали их в чужих странах. Он понял, что его и зулусов взяли в плен именно для этого, и эта мысль показалась еще менее утешительной, чем быть съеденным людоедами.

Путешествие по малонаселенным местам длилось четыре дня, изредка охотились за какой-нибудь дичью. Ганса и кафров кормили очень хорошо. Это убеждало еще больше в том, что их хотят продать. Ведь цена на полного, здорового невольника гораздо выше, чем на тощего, слабого на вид. К концу четвертого дня он увидел море. На берегу стояло несколько двухэтажных построек, выгодно отличавшихся от кафрских в архитектурном отношении.

Из этих домов им навстречу вышло несколько мужчин, женщин и детей; они встретили с радостью экспедицию, отправившуюся, очевидно, на ловлю невольников. Они с большим любопытством смотрели на Ганса, но не обратили ни малейшего внимания на его страстный протест и требование, чтобы его немедленно освободили. Вместе с кафрами его отвели в хижину, где стояли скамейки. На окнах были устроены решетки. К решеткам были приделаны цепи для рук и для ног. Очевидно, люди, которые привели их в эту хижину, не в первый раз занимались этим грязным делом. Они быстро заковали в цепи пленников, затем принесли им вареного риса, молока и заперли их на ночь совершенно одних. Впрочем, с наружной стороны был поставлен часовой, в обязанности которого входило поднять тревогу в случае, если пленники попытаются бежать.

На следующее утро Ганса отвели в одно из отдаленных зданий, где его ожидало несколько белых, которых он еще не видал до сих пор. Когда Ганс вошел, один из них остриг ему волосы на голове и бороду так, что у него стало волос не больше, чем у любого кафра. Ганс напрасно протестовал против такого отношения к себе. На его слова никто не обращал никакого внимания, его руки были закованы в кандалы, и он всецело находился во власти своих врагов. Затем принесли сосуд с какою-то черною мазью, сняли с него одежду и старательно вымазали его ею. Мазь очень быстро обсохла на нем. Судя по телу и по тому, каким стало его лицо, он понял, что теперь он ничем не отличается от негра или от зулуса. Он пришел к заключению, что это делается для того, чтобы он не походил на белого. Хотя он понимал, что навсегда скрыть его национальность нельзя, так как он говорит по-голландски и вполне свободно может объясняться на английском языке.

Когда его снова привели в хижину, где были заперты остальные пленники, никто его не узнал, и все решили, что привели нового пленника.

В этой хижине Ганса вместе с тремя кафрами содержали десять дней. На утро одиннадцатого дня они поняли по разным приметам, что для них готовится какая-то перемена. Стражники вошли к ним раньше, чем обычно и знаками приказали следовать за ними. Кандалы были сняты, при этом им дали понять, что при малейшей попытке к бегству их убьют копьями.

Потом их повели к морскому берегу. Ганс понял, аачем это было сделано. Близ берега за мыском, прикрытым лесом, стоял низкий длинный, крайне подозрительный на вид корабль. Пленных ввели в деревянный сарай, стоявший на берегу. Здесь их старательно осмотрели шесть здоровых, грубых моряков зловещего вида. Ганс заговорил с ними сперва по-голландски, затем по-английски, но они даже не обратили на него никакого внимания, может, не понимали его, а может, не хотели понимать.

Произошел торг. Моряки вошли в лодку, взяли веревки, связали вместе Ганса и кафров и повели их в лодку. Продавцы шли сзади с дубинками и дротиками в руках, готовые в случае сопротивления применить насилие.

Пленников бросили на дно, и лодка отчалила к кораблю.

Ганс взошел на палубу. Беглый взгляд, брошенный на трюм, и отвратительный запах, поднимавшийся оттуда, убедили его, что все, что ему случалось слышать об ужасном положении пленников, сущая правда. Более ста чернокожих были прикованы, точно дикие звери, к скамейкам на палубе.

Ганс, дышавший всю жизнь чистым горным и степным воздухом, вдруг очутился в таком положении, которое было для него тяжелее всякого другого. «Лучше смерть», – подумал Ганс, и, нечеловеческим усилием освободив руки от связывавших его веревок, схватил лежавший подле него рычаг, и в один момент сбил с ног двух матросов. Другие, стоявшие тут же, в первую минуту отшатнулись. Но так как в их распоряжении были тесаки и пистолеты, то Гансу пришлось бы очень плохо, если бы капитан, на глазах которого произошла эта сцена, не удержал матросов, отдав им какое-то непонятное Гансу приказание. Капитан взял другой рычаг и подошел к Гансу, словно намереваясь вступить с ним в единоборство; так, по крайней мере, подумал Ганс в первую минуту. Ганс, сосредоточив все внимание на капитане, приблизился к нему, готовый нанести удар рычагом. Но едва он успел приблизиться, как перед ним мелькнула какая-то петля, и он почувствовал, что его плечи стянуты веревкой. Не успел он понять, что с ним хотят сделать, как его связали по рукам и ногам.

Он выражал протест то по-голландски, то по-английски, но его все-таки стащили в трюм и приковали к цепи вместе с несколькими африканцами, языка которых он не понимал. Сперва он думал, что никто из окружающих не понимает его, но несколько часов спустя к нему спустился матрос и спросил его:

– Вы говорите по-английски?

– Да, – отвечал Ганс, – я голландский фермер. По какому праву вы взяли меня в плен и держите в неволе?

– Капитан заплатил за вас деньги. Если вы дадите ему больше, он отпустит вас, в противном случае вы останетесь здесь.

– У меня нет с собой денег, – ответил Ганс. – Если бы он послал кого-нибудь вместе со мной в Наталь, я достал бы много денег, гораздо больше, чем он заплатил за меня.

– Капитан и не подумает отправиться или посылать кого-нибудь в Наталь. Там часто встречаются английские корабли, вооруженные пушками. Поэтому ему незачем туда идти, гораздо проще продать вас в Америке.

Сообщив эту неприятную новость, матрос ушел, и Ганс остался один.

На рассвете третьего дня якорь был поднят, и корабль, пользуясь попутным ветром, тронулся в путь вдоль южного берега, но все же на некотором расстоянии от него.

Гансу до сих пор не случалось быть не только в море, но даже и на корабле; в довершение к страданиям от духоты он скоро почувствовал приступы морской болезни.

Он лежал пластом, не будучи в состоянии сделать даже малейшее движение, чтобы найти более удобное положение для усталых членов.

В течение трех дней и ночей корабль двигался в южном направлении. За это время Ганс привык к качке, превозмог морскую болезнь и стал даже подумывать о бегстве.

Он давно решил, что смерть гораздо лучше, чем вечное рабство. Он много думал о своем положении, наконец пришел к заключению, что единственным возможным способом освобождения является бунт невольников. Если бы удалось освободиться от цепей и как-то осуществить задуманное, пленники, безусловно, одержали бы победу. Как выполнить это, Ганс пока еще не представлял себе; но ему казалось, что, если спустить все паруса и стоять на одном месте, то в конце концов мимо них пройдет какой-нибудь корабль, заметит и подаст помощь.

На четвертый день по движению корабля Ганс понял, что на море произошла какая-то перемена. Вместо того, чтобы плыть вперед, немного вздрагивая, корабль стал нырять, подпрыгивать. Кроме того, на палубе началась суета и беготня; ветер рвал снасти, заглушал своим ревом стоны и крики невольников. Тяжелые волны ударялись в борт маленького корабля и рассыпались каскадом брызг и пены, вода попадала даже в трюм. Ночь тянулась бесконечно.

Как только занялась заря, несколько матросов спустились в трюм, бичом избили наиболее беспокойных невольников, сняли с шести человек, в том числе и с Ганса, кандалы и знаками велели им подняться наверх.

Даже если бы Ганса вели на виселицу, то он и тогда охотно исполнил бы это приказание, – так сильно он ощущал потребность в свежем воздухе. Когда он поднялся на палубу, его глазам открылось зрелище, сильно поразившее его. Ему приходилось видеть бесконечные африканские степи, простирающиеся так далеко, насколько могло охватить его зрение; он любовался степями, но они не могли дать ему представления о величии океана. Схватившись за ближайший канат, он впился глазами в бесконечную водную даль, движущуюся и пенящуюся.

Его потащили на корму, дали в руки ведро и приказали вычерпывать попавшую в трюм воду. Ганс хотел было не исполнить приказания, но потом сообразил, что лучше повиноваться. Он послушно опустил ведро на веревке и вылил его за борт.

Работа не мешала ему смотреть по сторонам. Он обратил внимание на то, что матросы постоянно смотрят в одну сторону, некоторые же из них взбираются на мачты и глядят вдаль. Его дальнозоркие глаза тотчас же отличили на горизонте небольшой предмет, и он понял, что это корабль. Предполагая, что корабль гонится за невольничьим судном, Ганс с рвением принялся за работу, опасаясь, чтобы его не послали вниз и этим не отняли у него возможность наблюдать за кораблем, который мог избавить его от неволи.

Ганс более часа пробыл на корме, не отрываясь, насколько это позволяла ему качка, от работы. В это время корабль, очевидно, настигал невольничье судно. Ганс понял это по тому, что количество парусов увеличилось по сравнению с тем, которое он видел в первый раз. Очевидно, и капитан заметил судно. Невзирая на то, что мачты трещали под тяжестью парусов, он приказал поднять на носу еще один новый парус.

К заходу солнца ветер стих. Когда же совсем стемнело, невольничье судно нельзя было никакими силами сдвинуть с места. Последние солнечные лучи золотили паруса отставшего далеко чужого корабля, когда Ганса снова отвели вниз и приковали к скамейке. Наступила ночь, и на палубе стало тихо. Слышался только ленивый плеск воды. Свежий морской воздух и продолжительная работа нагнала на Стерка сон, и он, несмотря на крайне неудобное положение, несколько раз засыпал. Проснувшись после минутного сна, он услышал, что матросы о чем-то вполголоса разговаривают на палубе. Потом он услышал бряцание шпаг, ножей или чего-то в этом роде и хорошо знакомый ему стук шомпола, забивающего заряд. Он никак не мог понять, ради чего устраиваются эти приготовления.

Зарядив ружья, матросы умолкли, и ничего не обнаружило присутствия на палубе живых людей.

Тишина была непродолжительной, вскоре Ганс услышал движение на палубе и легкий шепот. Так как он сидел возле самого люка, то ему было очень хорошо слышно, что делалось наверху. Там была беготня, и он увидал, что весь экипаж в полном сборе. Вдруг капитан громко крикнул что-то. Стерк ясно разобрал голос, доносившийся с моря.

Спрашивали по-английски:

– Какой это корабль?

Очевидно, капитан не знал, что сказать, и ответа не последовало. Когда же вопрос: «Какой это корабль» повторился, матрос, разговаривающий по-английски с Гансом, ответил:

– Португальский! Чего вы хотите?

– Нам нужно к вам на корабль, – послышался голос с моря.

В душе Ганса родилась надежда. Он сделал страшное усилие, чтобы сбить с руки железные кандалы, но эта попытка не привела ни к чему. Он боялся, что те, кто спрашивал, вполне удовлетворятся ответом и, значит, не увидят того, что творилось на корабле. Но он ошибся.

Среди молчания, которое наступило после слов англичанина, послышался мерный плеск весел и, немного погодя, лодка с шумом ударилась о борт корабля. Затем раздался треск ломающихся досок, плеск, крики людей, бившихся в воде и призывающих на помощь. Ответом на их крики было громкое ура, и тотчас же три лодки, скрытые до сих пор темнотой, быстро налетели на корабль.

Капитан был человек смекалистый; все его имущество состояло из корабля. Он или догадался, что неприятельский корабль пошлет против него больше, чем одну лодку, или же случайно услышал голоса и всплеск весел и приготовился к обороне. С грот-реи свешивались на канатах железные бруски, фунтов по сто каждый; возле канатов был поставлен матрос с острым ножом, которому было приказано перерезать канат, как только лодка приблизится к борту корабля. Матрос исполнил приказание, и железные бруски, упавшие с значительной высоты, пробили лодку и задавили двух человек. С английского корабля было отправлено четыре лодки и оставшиеся три поспешили на помощь первой. Экипаж первой лодки барахтался в воде; как это нередко бывает, матросы по большей части не умели плавать и легко могли утонуть. По этой причине, другие шлюпки, которым пришлось подбирать товарищей, значительно запоздали.

Благодаря фосфорическому блеску воды, с невольничьего корабля их можно было отлично видеть. Этим воспользовался капитан. Он приказал матросам стрелять по шлюпкам и, выстрелив сперва из пистолета, а потом из двухствольного ружья, сам подал пример. Матросы – народ отчаянный, вооружены они были отлично, да сверх того знали, что им не спастись от смертной казни в случае, если они будут взяты в плен. Кроме того, они видели, что численное превосходство находится на их стороне и поэтому произвели дружный, меткий залп, после чего сейчас же спрятались за ванты.

Продолжать атаку было бы безумием со стороны англичан, и офицер, командовавший шлюпками, дал приказание немедленно отступать, что послужило сигналом для нового залпа.

После шума и суеты, бывших во время сражения, наступила тишина, которая отозвалась болью в сердце бедного Ганса. Нападение со стороны англичан казалось ему невозможным раньше, чем на следующий день. Расстояние до корабля, с которого были спущены шлюпки, было настолько велико, что шлюпки не могли вернуться к нему, а потом назад раньше, чем к рассвету. На рассвете же обыкновенно поднимается береговой ветер. Бедный Ганс решил, что ему придется быть невольником до гробовой доски. Поэтому он с большой неохотой последовал за матросом, который вместе с полудюжиною других невольников повел его на палубу поднимать паруса.

Он пробыл на палубе до тех пор, пока на востоке не появилась алая полоса. Но так как горизонт был скрыт туманом, то он не мог видеть английского корабля. Понемногу, впрочем, туман рассеивался и, к немалому изумлению всего экипажа, появился английский корабль на расстоянии всего каких-нибудь двух миль.

На корабле были подняты уже все паруса, поэтому работы никакой не предвиделось. Маленький кораблик, благодаря своей легкости и удобной конструкции, не давал английскому кораблю возможности сократить расстояние, и в течение нескольких часов ни тот, ни другой не переменили своего относительного положения.

В течение дня выяснилось, что преимущество на стороне португальского корабля; к заходу же солнца английский корабль, оказавшийся военным бригом, отстал от противника на добрых пять миль.

Когда стало совершенно темно, капитан переменил курс и направился к берегу. Проплыв с полчаса в этом направлении, он приказал держать на юго-запад, надеясь в темноте незаметно проскользнуть мимо брига. Но потому ли, что на военном корабле имелись подзорные трубы, или же с невольничьего корабля случайно был виден огонь, но поворот, сделанный им, был тотчас же замечен, и как только было взято юго-западное направление, судно очутилось в полумиле от брига, который шел прямо на него. Гром пушечного выстрела и свист снаряда, пролетевшего над палубой, показал, что англичане не шутят.

Португальский корабль начал было уже уходить, когда ядро ударилось в грот-мачту и сломало ее пополам, отчего ход корабля мгновенно уменьшился. В эту тяжелую минуту капитан корабля позвал своего лейтенанта, спустил с его помощью шлюпку, вынес из каюты тяжелый мешок, наполненный, очевидно, золотом и прежде, чем кто-нибудь сообразил, что он хочет сделать, отплыл вместе с лейтенантом по направлению к берегу, до которого было не более пятидесяти миль.

Меткий выстрел, сломавший грот-мачту невольничьего корабля, позволил бригу подойти совсем близко. Через несколько минут невольники услышали английскую речь. Капитан спросил: сдаются ли португальцы?

Кроме Ганса, никто не понял вопроса и поэтому ответом было молчание. Наконец, Ганс крикнул:

– Капитан покинул корабль. Приходите и освободите нас.

Англичане свободно взошли на корабль и приказали португальцам сложить оружие.

Сначала Ганса приняли за матроса, но кандалы на ногах ясно показывали, что он находится в числе невольников. Обо всех своих перипетиях он рассказал офицеру, командовавшему шлюпками. Выслушав Ганса, лейтенант попросил все это изложить капитану брига и сообщить все, что он знал относительно невольничьего корабля.

Ганс рассказал о том, как его взяли в плен и как обращались с невольниками. Этот рассказ потряс капитана, и он тотчас же составил план кампании. План заключался в том, чтобы отправить невольничье судно к берегу без сопровождения брига, сняв с него предварительно весь экипаж и всех невольников. Он думал, что поставщики придут к заключению, что какая-нибудь непредвиденная случайность заставила корабль невовремя вернуться назад и это их не вспугнет. Появление же брига заставит их насторожиться.

XXIV

Несмотря на то, что у Ганса с португальским кораблем были связаны самые тяжелые воспоминания, он, как только узнал, что корабль идет в Каптаун, обратился к капитану с просьбой разрешить ему отправиться туда. Ему хотелось как можно скорее вернуться в Наталь или же, по крайней мере, сообщить своим, что он жив и здоров. После долгих и напрасных стараний уговорить Ганса остаться при нем капитан, наконец, согласился исполнить его желание. Теперь Ганс пустился в плавание на том же самом корабле, хоть в совершенно иной роли. Он свободно расхаживал по всему кораблю и имел койку в каюте капитана.

Командир корабля не дал полную свободу невольникам всем сразу. Их выводили на свежий воздух по несколько человек, но так, чтобы каждый невольник хоть часть суток провел на чистом воздухе, потом их снова запирали в трюм.

Дул попутный ветер, и корабль быстро бежал по течению, идущему к юго-западу вдоль берега. На другой день после того, как он покинул бриг, расстояние до мыса Л'Агульса не превышало, по расчетам офицера, сорока миль.

Ганс стоял, прислонившись к борту корабля, и разговаривал с лейтенантом.

– Куда вы хотите отправиться из Каптауна? – спросил лейтенант.

– Мне нужно попасть как можно скорее в Наталь, – ответил Ганс. – Но я совершенно не представляю себе, как это сделать. У меня нет денег и, кроме того, никаких знакомств… Слышите?! Как шумят невольники!

– Это одних вводят в трюм, а других приковывают. Какая неприятная обязанность везти невольников! Однако, такого крика не должно быть… Очевидно, что-то произошло…

Не успел он сказать это, как из люка выскочили четверо матросов. Лица двух были окровавлены, двое других вели их под руки. С криками: «Невольники взбунтовались!», «Будьте осторожны – они вырываются из рук!» – все четверо подбежали к лейтенанту и Гансу. Следом за ними бежало около двадцати чернокожих, вооруженных цепями и обломками досок от внутренней обшивки корабля. Слышались пронзительные крики.

Лейтенант понял сразу, что только энергичные действия могут их спасти. Он подозвал к себе двух не раненных матросов, схватил шпагу и на месте уложил одного негра. Из пистолета он убил второго и уже хотел приняться за третьего, но негры, не ожидавшие такого присутствия духа и решительного отпора, в ужасе бросились обратно в люк. Толкая друг друга, они кувырком летели вниз по лестнице. На палубе остались только двое убитых.

– Закрыть люк! Забить гвоздями! – приказал лейтенант.

Его приказание было немедленно исполнено.

– Все матросы на палубе? – спросил он.

– Все, сэр.

– Джонс, выньте оружие из ящика и выдайте каждому по пятьдесят зарядов. Пусть четверо станут возле люка и убивают каждого, кто вздумает выйти из трюма. Блэк, возьмите двух матросов и смотрите, чтобы португальцы сидели смирно. Пусть они знают, что мы не намерены шутить.

Отдав все эти приказания, лейтенант зарядил пистолет и сказал Гансу:

– Идите в мою каюту; там, над койкой, вы найдете двухствольный пистолет. Возможно, что нам еще придется взяться за оружие.

Стемнело очень быстро, как это обычно бывает в тропиках. Солнце уже село, наступила ночь; невольники утихли. Видя, что в ближайшее время им бояться нечего, лейтенант предложил Гансу пройти в каюту, чтобы закусить. Стерк очень охотно согласился на это.

В эту же самую минуту страшные вопли и шум заставили их подбежать к люку, из которого выбивался дымок.

– Что это такое? – закричал еще издали лейтенант.

– Невольники подожгли корабль, сэр, – отвечал один старый матрос.

– Будь они прокляты! – прошептал лейтенант. – Они хотят погубить себя и нас! Возьмите трех матросов, – сказал он одному из людей, – и спустите шлюпки. А вы, Стерк, станьте здесь и покараульте люк. Мне нужно захватить кое-что. Корабль сгорит, словно трут, и нам нельзя терять ни минуты…

За те несколько минут, которые лейтенант пробыл в каюте, пламя охватило почти все судно, крики и вопли невольников стали оглушительны.

– Пойдем со мной, – сказал лейтенант, – и раскуем португальцев.

При помощи Ганса и еще одного матроса он снял цепи с экипажа и сделал знак, чтобы матросы шли на палубу.

– Теперь, ребята, в шлюпки, – крикнул он. – Мы спасем всех, для кого у нас хватит места. Посторонитесь – дайте мне пройти: я открою люк и выпущу невольников.

Матросы тотчас же сломали засов; таким образом достаточно было самого незначительного натиска, чтобы открыть люк. После этого он сел в шлюпку и приказал отъехать на безопасное расстояние и здесь остановиться. Он думал, что освобожденные от оков люди станут тушить пожар и хотел издали следить за этим.

В это время на корабле творилось что-то невообразимое.

Когда дверцы люка подались натиску невольников, они, точно черти, выбежали с воплями на палубу. Увидя, что несколько португальцев тоже вышли на палубу, они напали на них, и на горящем корабле произошла ужасная драка. В качестве оружия применялось все, что было в ту минуту под рукой. Огонь гулял по палубе, но они не обращали на него ни малейшего внимания. Благодаря численному преимуществу, неграм нетрудно было осилить португальцев. Итак, негры остались полными хозяевами на корабле. Это время они использовали не для того, чтобы погасить пожар, или же принять какие-нибудь меры к спасению, они начали грабить каюты и искать спиртные напитки, поиски не увенчались успехом – они не нашли ничего, кроме нескольких бутылок дрянного коньяку. Из-за этого коньяка произошла дикая драка, причем в дело были пущены рычаги и обломки корабельных досок.

Теперь пламя лизало снасти и окружило со всех сторон ревущих чернокожих. Масса людей, которым предстояла неизбежная гибель, думала лишь о том, чтобы отдаться минутной оргии!

В этой вакханалии не принимали участия лишь те три кафра, которые были проданы в рабство вместе с Гансом. Они спокойно стояли в стороне. Ганс обратил на них свое внимание.

– Видите вы, – сказал он лейтенанту, – трех кафров, стоящих у мачты? Нельзя ли их спасти?

– Я не против, но как? – ответил лейтенант.

– Вы примете их в шлюпку? – спросил Ганс.

– Конечно, если только они доплывут до нас. Если же мы подплывем ближе к кораблю, нас затопит, и мы все до единого погибнем.

– Я постараюсь объяснить им это, – сказал Ганс. – Только уж вы, пожалуйста, помогите им, если они доплывут до шлюпок. Менабо! – закричал Ганс.

Кафры встрепенулись и стали пристально смотреть в ту сторону, где находились шлюпки, освещенные пламенем горящего корабля. Когда кафры увидели Ганса, он крикнул по-кафрски:

– Вы сгорите, если не броситесь в воду! Плывите сюда!

Кафры колебались один миг. Затем, увидев, что пламя охватило все кругом, они спокойно стали на борт и бросились в море. Минуту спустя на поверхности воды появились три головы. Они быстро доплыли до шлюпок и при помощи матросов забрались в них.

Огонь, поднимавшийся до этого времени до половины мачт, вдруг потух; вместо него повалили густые клубы дыма; корпус стал медленно погружаться в воду: матросы едва успели исполнить приказание лейтенанта: «На весла! Дружно!» и отплыть подальше. Стройный корабль, наполненный беснующимися демонами и изувеченными телами, был покрыт холодными волнами океана…

В течение четверти часа лейтенант ожидал, не придется ли подать кому-нибудь помощь, затем проплыл над тем местом, где корабль погрузился в воду; потом, распределив матросов по сменам, взглянул на захваченный с корабля маленький компас, сел на руль и приказал тронуться в дальний и опасный путь.