Текст книги "Убийство на вокзале. Сенсационная история раскрытия одного из самых сложных дел 19 века"

Еще трое офицеров работали в комнате, тщательно осматривая тело, мебель, пол и окна. Большая часть этой кропотливой работы была совершенно бессмысленной, так как шансы узнать что-то новое или полезное теперь были невелики.

За 5 часов, прошедших с момента обнаружения тела, небольшая армия посетителей перевернула кабинет вверх дном.

Каждый движимый предмет был поднят, убран или унесен, каждый шкаф и ящик опустошен как минимум тремя парами рук. Циновка на полу была измазана грязью, сажей и опилками, которые натаскали из мастерских внизу – неразборчивая смесь старых и новых следов от обуви. Если на месте смерти Джорджа Литтла и были какие-то криминалистические зацепки, то они уже давно исчезли. При обыске одежды кассира было найдено несколько личных вещей, однако ни одна из них не оказалась примечательной. Констебли формально изучали старую и довольно кривую кочергу, которую один из них нашел возле камина. При виде вошедшего коронера они прервали свой разговор, и старший офицер провел его по комнате. Помощник коронера делал записи, а его начальник внимательно слушал рассказ полицейского. Говорить тут, равно как и осматривать, было особо нечего.

Мистер Хайндман простоял рядом с телом Джорджа Литтла дольше всех, резко вдохнув, когда увидел мерзкий разрез, рассекавший горло от края до края. По его просьбе констебли перевернули труп, и с громким «спасибо» он вернулся в коридор к ожидавшему его Генри Бозиру. Секретарь уже высказал свое пожелание о скорейшем проведении коронерского суда и решил повторить просьбу, однако коронер прервал его. «Об этом не может быть и речи», – сказал он. Для того чтобы собрать присяжных, нужно послать полицейских на поиски двенадцати местных жителей с хорошей репутацией и потребовать, чтобы они бросили все дела и прибыли на станцию. Вряд ли это было разумно в столь поздний час; в любом случае уже почти стемнело, а дневной свет необходим присяжным, чтобы как следует осмотреть тело [6]6
   В России присяжные не участвуют в осмотре тела и подобных следственных действиях. – Прим. Алёны Ленковской.


[Закрыть].

Мистер Хайндман понимал, что скорость была крайне важна не в последнюю очередь потому, что останки Джорджа Литтла можно было перенести или подготовить к захоронению только после окончания коронерского суда. Следующим днем была суббота, и коронер должен был провести свои слушания в течение сорока восьми часов после получения извещения о скоропостижной смерти, однако в воскресенье проводить какие-либо судебные заседания запрещено. Поэтому решение было простым: коронерский суд должен был состояться на следующий день, в полдень. Мистер Хайндман уже составил мысленный список задач, который теперь с некоторой срочностью передавал своему помощнику. Ему нужно было узнать имена всех, кто заходил в кабинет кассира в последний день, когда его видели живым; всех, кто жил в этом здании или приходил туда на ночь; всех, кто присутствовал при взломе двери и обнаружении тела. Если они располагали какой-либо полезной информацией, то под страхом уголовного преследования должны быть вызваны для дачи показаний. Коронеру также потребовались два хирурга для проведения профессионального вскрытия трупа и определения причины смерти. Затем, разумеется, необходимо было найти присяжных и достаточно просторную комнату, чтобы вместить всех желающих. Помощник записал все эти требования и поспешил приступить к работе. Ночь предстояла долгая.

3
Суббота, 15 ноября

Обозначив, что коронерский суд состоится в субботу в полдень, коронер упустил из виду одно важное обстоятельство. На железнодорожном вокзале есть власть, которая выше даже Ее Величества Королевы, власть более святая, чем Священное Писание, и более капризная, чем погода. Эта высшая инстанция – железнодорожное расписание, документ, который одновременно является предсказанием и обещанием, предположением и откровенной ложью. Расписание управляет Бродстонским вокзалом с произволом тирана, диктуя действия своих подданных и сбивая их планы.

Именно оно отложило момент торжества правосудия, поскольку за несколько минут до полудня первый экспресс дня, отправившийся в 08:50 из Атлона, прибыл на платформу. Двери вагонов распахнулись еще до того, как он с визгом остановился, и пассажиры сгрудились на платформе, нетерпеливо ожидая возможности заняться своими субботними делами в столице. В билетном зале они столкнулись с разношерстной толпой полицейских, офисных служащих, рабочих и, чуть поодаль, группой людей в траурных одеяниях. Последними были участники коронерского суда, ожидавшие допуска в помещение на первом этаже, где должно было состояться слушание. Шум и неразбериха продолжались еще несколько минут после открытия дверей, и, чтобы заседание прошло достойно, мистер Хайндман подождал, пока стихнет последнее эхо.

Импровизированный суд, на котором он председательствовал, организовали в конференц-зале – самом большом из всех, что были в распоряжении на Бродстонском вокзале. В отличие от остальных помещений, открытых для общественности, там были дорогие ковры и высокие потолки, а также деревянная отделка. В этом зале еженедельно проходили совещания директоров компании, а также выступали крупные инвесторы и представители власти.

Мистер Хайндман не привык к столь роскошному интерьеру. В Дублине еще не было специально построенного коронерского суда; при получении сообщения о скоропостижной смерти тело обычно отвозили в ближайший паб и укладывали в ожидании коронерского суда, который проводился в тот же день. Благодаря недавним изменениям в законодательстве владельцы пабов не имели на этот счет права голоса: они были обязаны закрыть свое заведение до окончания заседания или согласиться на крупный штраф в размере сорока шиллингов. Они не получали никакой компенсации за упущенную выгоду, хотя временное присутствие трупа в помещении могло нанести ущерб их бизнесу на несколько дней или недель вперед.

Такие слушания по очевидным причинам часто носят неформальный характер, и, учитывая степень интереса к этому делу, было удачей, что на станции имелось помещение, столь хорошо подходящее для этой цели. Коронер расположился перед окнами в дальнем конце комнаты за тяжелым дубовым столом, который обычно занимал центральную часть помещения. Вдоль одной из боковых стен были расставлены стулья, на которых могли разместиться двенадцать присяжных. В передней части зала, ближе к коронеру и лицом к нему, сидел Джон Эннис, председатель совета директоров Midland Great Western Railway, в сопровождении шести директоров компании и ряда других официальных лиц, включая мистера Бозира. Позади них находились несколько родственников Джорджа Литтла мужского пола – его мать и сестра остались дома. В зале было всего несколько десятков стульев, поэтому большинство зрителей стояли. На небольшом свободном пространстве рядом с дверью расположилась компания из полицейских констеблей и детективов: констебли в уставных шлемах и застегнутых на все пуговицы синих мундирах, детективы – в штатском.

После приведения присяжных к присяге мистер Хайндман произнес короткую мрачную речь, в которой объяснил цель дневного заседания и подчеркнул серьезность решения, которое предстоит принять. Первая и самая важная задача присяжных была наименее приятной. Принципиальным для самой природы коронерского суда было то, что он проводился super visum corporis – юридическая фраза, как пояснил коронер, означающая «после осмотра тела». Прежде чем выслушать какие-либо показания, они должны были сами увидеть мистера Литтла, а потому двенадцать человек сопроводили мистера Хайндмана наверх, чтобы выполнить эту обязанность.

Задвигались стулья, и полицейские, стоявшие у дверей, посторонились, чтобы пропустить присяжных. Импровизированная процессия с мистером Хайндманом и его секретарем, шедшим сзади, прошла через кассовый зал и поднялась по парадной лестнице в кабинет кассира. Их визит был кратким: хотя осмотр тела и требовался по закону, эта процедура быстро превращалась в пустой ритуал, пережиток средневековой практики. Присяжные мало что узнавали из осмотра окровавленного трупа, кроме того, что человек мертв, а определение причины смерти уже не входило в их компетенцию. Эта задача возлагалась на медицинских экспертов – хирурга и врача, которые уже стояли в коридоре и ждали, когда их оставят в покое, чтобы они могли приступить к вскрытию трупа. Одним из них был Венсли Дженнингс, оправившийся от пережитого накануне шока и, к общему удивлению, вызвавшийся помочь в проведении вскрытия тела своего двоюродного брата.

В конференц-зале раздавался нестройный гул, похожий на шум скучающих прихожан на похоронах, затянувшихся из-за позднего прихода священника. Все замолчали, когда двери распахнулись. Зашел коронер, и те, кому посчастливилось сидеть, встали, пока он и присяжные возвращались на свои места. Мистер Хайндман попросил вызвать первого свидетеля.

Генри Бозир прошел к небольшому столу, служившему свидетельской трибуной, и принес присягу. В викторианской Ирландии коронерский суд не имел ничего общего с сегодняшней официальной процедурой: хотя семье погибшего (и подозреваемому, если таковой имелся) разрешалось иметь юридическое представительство, в данном случае в зале не было ни барристеров, ни каких-либо других адвокатов. Свидетелей допрашивал коронер, однако присяжным и даже представителям общественности разрешалось в любой момент высказаться. В полномочия присяжных входил также вызов свидетеля на допрос, если они хотели получить разъяснения, или вернуться к какому-то вопросу, если появлялись новые доказательства.

Мистера Бозира попросили подтвердить, что он, прежде всего, знает Джорджа Литтла. Он рассказал, что кассир начал работать на станции тремя годами ранее и занимал эту должность с марта предыдущего года. Затем коронер перешел к, казалось бы, очевидной линии вопросов.

– Мистер Бозир, как часто мистер Литтл представлял свои счета для проверки?

– Его кассовый отчет представлялся директорам каждую среду. В прошлую среду он был предоставлен им в обычном порядке.

– А была ли у вас или ваших коллег привычка проводить какую-то проверку того, что цифры, которые он вам назвал, соответствуют полученным им деньгам?

– Да. Несколькими неделями ранее наличность в его кассе была проверена директорами, которые с этой целью заходили в его кабинет, и они не обнаружили несоответствий. На самом деле, наличность в кассе проверялась вплоть до вечера предыдущего воскресенья или утра понедельника.

– С тех пор прошло пять дней. Насколько вам известно, все ли в порядке со счетами за эту неделю?

– Большая сумма денег, найденная в его кабинете вчера вечером, была пересчитана и, насколько я могу сейчас судить, оказалась в значительной степени верной.

Коронер сделал паузу прежде чем задать вопрос, к которому он так долго готовился.

– Мистер Бозир, вы, наверное, знаете, что в последние месяцы ряд компаний стал жертвами жадности своих сотрудников. Указывает ли что-либо на то, что в данном случае имело место хищение?

– Я не знаю ни о каком хищении.

Этот ответ, как хорошо знал мистер Хайндман, был далеко не исчерпывающим. Когда компанию обманывают, начальство зачастую узнает об этом последним. Так, всего за два месяца до того, как стало известно о гигантских махинациях Леопольда Редпата, председатель и директора Great Northern Railway получили от ревизоров компании благодушную записку, в которой выражалось «полное одобрение» годовой отчетности «с нашим обычным заключением о ее правильности». Пропала четверть миллиона фунтов стерлингов, но они об этом даже не догадывались: Редпат был слишком хитер, чтобы его нечестность отразилась в балансовом отчете.

Способов сокрытия правонарушений в бухгалтерском учете было множество, но один из самых простых – документальное оформление погашения задолженности, которая еще не была оплачена. Коронер решил продолжить допрос.

– Для чиновника, занимающего должность мистера Литтла, было бы совершенно обычным иногда принимать вексель, письменную гарантию будущего платежа, вместо наличных денег, не так ли?

– Да, конечно.

– Включал ли он такие векселя в свои еженедельные счета или ждал, пока долг не будет погашен?

– Не включал, сэр. Он постоянно авансировал деньги по долговым распискам и не писал о них в отчете, пока стороны окончательно не рассчитаются.

Мистер Хайндман собирался продолжить копать в этом направлении, но следующий вопрос замер на его губах. В конце комнаты возникла суматоха: дверь с силой распахнулась, и из толпы полицейских, загораживающих коронеру обзор, вышел доктор Дженнингс. Доктор, заикаясь, извинился и, не дожидаясь ответа, перевернул слушание с ног на голову:

– Нет никаких сомнений, что он был убит, сэр. Его голова покрыта ранами.

В газетном отчете для описания этого момента использовали одно лишь слово – «сенсация», что позволило исчерпывающе описать вздохи, и крики удивления, и страдания, последовавшие за неожиданным вмешательством врача. Коронер подождал, пока шок утихнет, и только после этого ответил:

– Спасибо, доктор Дженнингс. Это оправдывает то, что вчера я отказался от проведения слушаний. Тогда я не был уверен в том, что речь идет о самоубийстве, и очень сожалел, что не смог удовлетворить просьбу о немедленном проведении коронерского суда.

Сэр Перси Ньюджент, бывший член парламента и один из директоров компании, встал и заискивающе заметил, что мистер Хайндман действовал очень благоразумно.

Поскольку новая информация могла изменить исход слушаний, коронер предложил присяжным осмотреть тело во второй раз. Они снова поднялись по лестнице в роковой кабинет, где их ждало страшное зрелище. Если в первый раз смотреть на труп было не так просто, то теперь, всего двадцать минут спустя, он предстал перед ними в еще более ужасающем виде. Труп подняли с пола, положили на стол и сняли с него одежду. Санитары смыли кровь с головы и побрили волосы, тем самым словно лишив тело остатков человеческой личности.

Теперь было отчетливо видно, что голова практически отрезана от тела. Бледное лицо, представшее перед присяжными, казалось скорее животным, нежели человеческим – причудливым анатомическим образцом, а не останками друга, любимого брата и сына.

Когда скальп был обнажен, стало ясно, что рана на горле – не единственное повреждение. И спереди, и сзади голова Джорджа Литтла была синюшной от кровоподтеков, а там, где должен был находиться гладкий свод черепа, виднелась глубокая вмятина. Он был жестоко избит, его череп раздробили многочисленные удары сокрушительной силы.

По другую сторону деревянной стойки молодой хирург по имени Джордж Портер открыл сумку с инструментами и стал ждать, когда уйдут присяжные. Как только последний из них покинул помещение, он закрыл дверь, взял нож и хирургический зонд и с мрачным намерением шагнул к телу.

В зале заседаний атмосфера изменилась. Напряжение витало в воздухе, возникло ощущение, что скоро последуют новые откровения. Управляющий компании не покинул свидетельскую трибуну, и, когда коронер вновь занял свое место, опрос продолжился. Отныне обстоятельства требовали иного подхода.

– Мистер Бозир, сколько денег было в кассе?

– После обнаружения тела там было более одной тысячи ста фунтов стерлингов.

– А когда вы в последний раз видели мистера Литтла?

– Мне кажется, я не видел его около восьми или десяти дней.

– А почему на столе мистера Литтла было так много денег?

– Во вторник и среду в Муллингаре проходила ярмарка, потому объем выручки и вырос: в один день она составила более восьмисот фунтов, а на следующий – более шестисот.

По просьбе коронера он объяснил все тонкости работы мистера Литтла: как к нему попадали деньги, что он с ними делал и куда они потом отправлялись.

– Мистер Бозир, вы говорите об очень больших суммах. Сколько людей на этой станции знают, что мистер Литтл регулярно оперирует такими суммами?

– Среди большинства служащих было известно, что он ежедневно получает выручку со всех станций на линии. Возможно, об этом знали и некоторые носильщики.

– А как бы вы описали характер мистера Литтла?

– Покойный был тихим, приветливым, непритязательным и самым безгрешным созданием на свете.

– Ссорился ли он с кем-нибудь здесь, на станции?

– Насколько мне известно, у него не было никаких разногласий ни со служащими или носильщиками на станции, ни с кем-либо другим.

– Были ли у него враги: те, кто мог желать ему зла?

– Мне неизвестно, чтобы кто-то питал к нему неприязнь.

Затем мистер Бозир рассказал о событиях предыдущего дня, начиная с внезапного визита сестры Джорджа и заканчивая прибытием коронера. Присяжные попросили рассказать подробнее о мерах безопасности. Управляющий компании поведал о неожиданном посетителе, чье появление поздно вечером, когда Джордж пересчитывал золото, так напугало кассира, и о том, как он обезопасил себя от подобного. Также он рассказал о скрупулезности мистера Литтла и его привычке оставаться на работе после того, как все клерки уйдут домой.

В голову коронеру пришла последняя мысль:

– Мистер Бозир, успел ли покойный закончить свою работу к моменту, когда на него напали?

– Мне кажется, что он закончил пересчитывать деньги. Мелких денег не было, а на столе перед ним лежал листок с чеками за предыдущий день.

Мистер Хайндман поблагодарил управляющего компании и попросил его занять свое место. Во время последней части его показаний в комнату практически незаметно проскользнули две фигуры. Медики закончили вскрытие трупа и теперь были готовы представить свое заключение.

Первым выступил хирург Джордж Портер, который изложил свои показания в спокойной фактологической манере руководителя, зачитывающего квартальный отчет. Его тон не соответствовал тому перечню ужасов, о которых ему пришлось рассказать. Мистер Литтл стал жертвой продолжительной атаки ошеломляющей силы. Врачи обнаружили раны над обеими бровями, еще пять – на лбу, три – на левой щеке, глубокую рану над левым ухом и еще одну – сбоку от него. На затылке было семь ран, на макушке – одна. Кончик правого уха был почти отрезан.

Наиболее очевидным повреждением была двенадцатисантиметровая рана в передней части горла, начинавшаяся под левым ухом и заканчивавшаяся примерно в двух сантиметрах позади адамова яблока. Обе яремные вены с левой стороны были полностью перерезаны, как и пищевод, а также все мышцы перед позвоночником, до самой кости. Когда хирург снял скальп, он обнаружил под ним обширное кровоизлияние. Череп был проломлен в нескольких местах, причем одна трещина проходила от правой брови до левого виска. Вся левая сторона черепа была раздроблена на мелкие кусочки, что привело к катастрофическому повреждению нижележащих отделов мозга.

Даже коронер был потрясен масштабами повреждений у погибшего и жестокостью, с которой они были нанесены. Собравшись с мыслями, он спросил хирурга, каким оружием мог воспользоваться нападавший.

– Я считаю, что перелом над левым ухом стал следствием удара каким-то тяжелым предметом, когда покойный находился в скорченном положении. Нападавший стоял перед ним. Остальные рваные раны головы и резаные раны лица и горла были нанесены, когда покойный лежал без сознания на полу. Для разрезания горла и лица использовался какой-то очень острый инструмент.

– Возможно ли, что покойный сам нанес себе эти повреждения?

– Нет, сэр. Я уверен, что речь идет не о самоубийстве. Покойный был ранен другим человеком.

– А если не брать в расчет перерезанное горло, раны на голове сами по себе могли привести к смерти?

– Перелом черепа, безусловно, был смертельным.

– И вы говорите, что череп в месте пролома разбит на бесчисленное множество мелких кусочков?

– Мы не смогли их сосчитать.

Теперь место хирурга занял доктор Дженнингс, который вкратце поддержал выводы своего коллеги. Мистер Литтл, по его словам, был «варварски убит».

Поскольку оба медика согласились с тем, что переломы черепа были нанесены тупым предметом, наверх был отправлен мальчик, чтобы принести погнутую кочергу, которую полицейские заметили в кабинете. Этот предмет внимательно осмотрели, но мистер Портер и доктор Дженнингс пришли к мнению, что он не мог быть орудием убийства, поскольку на нем не было никаких следов.

После оба врача удалились. Настала очередь опросить помощника мистера Литтла, Уильяма Чемберлена, который подробно рассказал о своих передвижениях в четверг – последний день, когда Джорджа Литтла видели живым. Как и мистер Бозир, он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь на станции сказал хоть слово против кассира, который, судя по всему, не имел врагов.

Мистер Хайндман перешел к вопросу о возможности ограбления. Уильям признал, что большинство людей на станции знают, что в кабинете обычно хранятся крупные суммы денег. Он рассказал историю о грубом на вид незнакомце, чей неожиданный визит однажды вечером напугал мистера Литтла. Уильям столкнулся с ним на выходе из здания и спросил, куда он идет, а тот протянул ему скомканный листок бумаги с написанным на нем именем главного инженера, мистера Кэбри. Уильям как раз рассказывал ему, что мистер Кэбри ушел домой, когда другой сотрудник железной дороги прервал его и предложил подняться, чтобы оставить сообщение. Хотя в тот момент он не придал этому значения, Уильям заметил, что у него в руках была массивная веревка – оружие, которое иногда используют грабители.

Коронер спросил, знал ли Уильям этого человека и видел ли его после того случая, произошедшего несколько недель назад.

– Я бы узнал его снова: и по внешности, и по голосу, но я никогда не видел его раньше.

Один из присяжных спросил Уильяма о замке на двери кабинета, который он делил с кассиром. Молодой человек рассказал, как мистер Литтл обнаружил, что дверь не закрывается изнутри, и как плотник переделал ее – дело было на прошлой неделе.

– А что случилось с ключом от этого замка, когда мистер Литтл ночью ушел домой? Забрал ли он его с собой?

– Нет, сэр, он никогда не брал ключ домой. В день замены замка он сказал мне, чтобы я оставил ключ в кабинете, когда мы будем уходить. В течение дня ключ оставался в замке с внешней стороны двери.

Это было очень важно: единственное реальное назначение замка на двери мистера Литтла заключалось в том, чтобы предотвратить проникновение злоумышленников в кабинет, если он окажется там один. Джордж не считал нужным запирать кабинет, когда уходил домой, поскольку все деньги, оставленные в комнате на ночь, хранились в прочном железном сейфе.

Несмотря на ранее высказанные сомнения свидетелей-медиков, коронер попросил показать Уильяму кочергу из кабинета.

– Чемберлен, вы, несомненно, узнали эту кочергу. Она довольно сильно погнута. Она была такой, когда вы выходили из кабинета в четверг вечером?

– Я думаю, что она уже была погнута какое-то время, хотя, возможно, сейчас больше, чем раньше. Трудно сказать точно.

Внезапно вспомнив об одном потенциально важном событии в тот роковой день, Уильям рассказал о визите продавца очков и его упорном отказе покинуть кабинет. Мистер Хайндман проявил к этому замечанию повышенный интерес:

– Находились ли в кабинете деньги, когда этот человек, этот торгаш, вошел в комнату?

– Да, сэр, на столе лежала крупная сумма денег.

– И как бы вы его описали?

– Я никогда не видел этого человека раньше. Судя по тому, как он говорил, это был иностранец. Еще у него был один из этих кожаных ранцев…

– Ранцев?

– Да, сэр. Думаю, он еврей. Мистер Литтл сказал, что он тоже так думает.

Прозвучало замечание из зала, которое мистер Хайндман стерпел, поскольку оно, по всей видимости, положило конец этой серии вопросов. Один из сотрудников станции, поддержанный несколькими коллегами, сказал, что хорошо знает еврейского торговца: он часто бывает в здании и, по общему мнению, безобиден.

Поскольку с потенциального подозреваемого были сняты все подозрения, Уильяма отпустили. Оставался еще незнакомец с веревкой, который утверждал, что ищет мистера Кэбри. Очевидно, что следовало обратиться к главному инженеру, однако его найти не удалось. Мальчик, посланный за ним в контору, вернулся с известием, что тот лежит в постели: накануне утром он вывихнул лодыжку, пытаясь выломать дверь в кабинете мистера Литтла.

По сути, в дополнительных показаниях не было необходимости, поскольку задача коронерского суда заключалась лишь в том, чтобы установить, было ли совершено преступление. Становилось ясно, каким будет вердикт присяжных, и коронер мог больше не вызывать свидетелей, однако мистеру Хайндману очень хотелось поговорить с постоянными обитателями Дирекции, чтобы выяснить какие-нибудь важные детали о вероятном убийце.

Первой выступила Энн Ганнинг, экономка, проживавшая на территории станции. Коронер спросил ее насчет ключа от двери кабинета мистера Литтла.

– Иногда он задерживался до десяти часов и всегда оставлял ключ в двери, когда уходил. Служащая убирает офисы и оставляет ключи в дверях офисов на всю ночь.

Миссис Ганнинг рассказала о том, как пыталась заглянуть в кабинет в четверг в половину восьмого вечера: дверь была заперта, а через замочную скважину из кабинета виднелся свет газового фонаря. Она также вспомнила, что на следующее утро ее служанка Кэтрин попросила ключи, поскольку дверь все еще была заперта; это было необычно, однако миссис Ганнинг предположила, что кассир взял ключ с собой домой – возможно, оставил на столе важные бумаги.

Один из присяжных задал вопрос о том, насколько легко постороннему человеку проникнуть в кабинет кассира в вечернее время после ухода всех работников.

– Дверь, ведущая на платформу, не запирается до половины одиннадцатого, через нее по черной лестнице можно попасть куда угодно в здании. Перед тем как запереть дверь на ночь, производится обход, чтобы убедиться, что на территории нет посторонних.

– Допустим, через эту дверь вошел незнакомец. Легко ли ему будет найти кабинет мистера Литтла?

– Нет, нужно хорошо знать внутреннюю планировку, чтобы найти кабинет.

Прежде чем миссис Ганнинг разрешили уйти, ее тоже попросили осмотреть кочергу. Она твердо заявила, что изогнута она была уже «некоторое время», и это заявление положило конец доказательной, если не практической пользе этого экспоната.

Следующей выступила Кэтрин Кэмпбелл. Она также жила в этом здании, работая прислугой у Ганнингов и помогая им по хозяйству. Она рассказала, что обычно обходила офисы примерно в пять вечера, чтобы разгрести камины и почистить решетки. В тот четверг она пришла в офис мистера Литтла около половины шестого и обнаружила, что дверь заперта. Она дернула за ручку, но ответа не получила.

Один из присяжных прервал ее, чтобы спросить, находился ли ключ в двери.

– Ключа не было снаружи, и я не могу сказать, был ли он с внутренней стороны двери.

Затем она спустилась в офис администраторов и вычистила все камины на первом этаже.

– А вы встречали в здании какого-нибудь незнакомца?

– Нет. Но когда я находилась в офисе канала, расположенном под кабинетом мистера Литтла, я услышала шаги, как будто кто-то шел через комнату наверху.

– В котором часу это произошло?

– Когда прозвенел первый звонок на отправление почтового поезда, то есть в десять минут седьмого.

– А как вы думаете, вы слышали именно шаги мистера Литтла?

– Да, сэр. Я уверена, что это были шаги мистера Литтла, так как его ботинки очень сильно скрипят. Я всегда их узнаю.

Коронер поинтересовался, возвращалась ли Кэтрин в кабинет кассира вечером того дня.

– Да, сэр. Когда я закрывала дверь зала заседаний, около одиннадцати часов я подошла к его двери, повернула ручку и подергала ее, но кабинет был заперт. Я заподозрила, что миссис Ганнинг забрала ключ, и решила оставить камин до утра.

Сэр Перси Ньюджент, не входивший в состав присяжных, прервал ее вопросом, решив, видимо, что статус директора компании позволяет незначительное отступление от обычного протокола.

– Мисс Кэмпбелл, вас не удивило, что мистер Литтл не ответил, когда вы стучали в дверь?

– Ну, сэр, обычно, если он был внутри, то говорил: «Еще не ушел». В понедельник вечером я обнаружила, что дверь заперта, а он внутри, было около шести часов. Я услышала, как шуршат его бумаги, и он ответил мне.

Один из присяжных спросил Кэтрин, мог ли кто-то покинуть здание вокзала после половины двенадцатого, когда внешняя дверь была уже заперта.

– В этой двери нет замка, только два засова, и любой, кто находится внутри, может выйти в любое время. Я заперла двери в коридоры наверху в одиннадцать часов, и если после этого в кабинете мистера Литтла кто-то находился, то он мог выйти только через черную лестницу. Но утром все двери были закрыты.

Как теперь выяснили коронер и присяжные, внутренняя планировка Дирекции может привести в замешательство непосвященного человека. На протяжении большей части дня основной путь в кабинеты компании и назад пролегал через кассовый зал и главный вход в передней части здания. После пяти вечера же, когда кассовый зал закрывался, покидающим кабинеты людям приходилось пользоваться другим выходом, расположенным внизу парадной лестницы. Эта дверь, выходившая прямо на платформу вокзала, и была той «внешней дверью», о которой говорила Кэтрин в своих показаниях. Еще больше усложняло ситуацию то, что с верхних этажей здания можно было попасть в кабинеты двумя способами. Самый простой – спуститься по парадной лестнице, но этот путь не всегда был доступен, поскольку ранним вечером ряд внутренних дверей, отделяющих офисные коридоры от лестничной клетки, запирался. Тогда оставалось воспользоваться черной лестницей, ведущей с первого этажа прямо в подвал, чтобы затем вновь подняться.

Учитывая все эти сложности, вопрос о том, как убийца добрался до кабинета мистера Литтла и после этого покинул здание, представлял особую важность. Следующим выступал Патрик Хэнбери, начальник станции.

– Я живу в этом здании, и внешняя дверь, ведущая на платформу, открывается каждое утро либо мистером Ганнингом, либо мной. Я вышел вчера в половине шестого утра и обнаружил, что дверь открыта.

Бернард Ганнинг, муж Энн, был заместителем кладовщика станции и отвечал за заказ и выдачу материалов для мастерских. Он и его жена жили в подвале рядом с квартирой мистера Хэнбери. Коронер попросил его подняться и подойти.

– Мистер Ганнинг, мы только что слышали, как начальник станции сказал, что по утрам внешняя дверь, ведущая на платформу, остается запертой, пока либо вы, либо он не откроете ее. Открывали ли вы ее вчера утром?

– Нет, сэр. Открывать ее – моя обязанность, но вчера утром я этого не делал. Она была открыта до того, как я пришел. Мистер Хэнбери обнаружил это раньше меня.

Поскольку оба мужчины отрицали, что отпирали дверь, один из присяжных предположил, что, возможно, она оставалась открытой всю ночь.