Текст книги "Убийство русалки"

Вдруг доктор встал прямо перед мадам Кригер и схватил ее за руку.

– Вы видели маленького мальчика? Моего сына, мой сын пропал!

Он ее не узнал. Совершенно. Он слишком озабочен собственным несчастьем, чтобы вспомнить, что это ее он видел в мужской одежде. Чтобы вспомнить ее глаза и рот.

– Я видела мальчика, он пошел вон туда, – сказала мадам Кригер, указывая. Но вместо того чтобы слушать, врач увидел кое-что на земле и наклонился. Это была ермолка мальчика. Затоптанная и грязная.

– Минна, Минна, о Минна! – позвал он и показал ермолку подбежавшей жене, которая не смогла сдержать слез.

Мадам Кригер поспешила уйти, смешавшись с толпой, которая наблюдала за сценой, где Пьеро дул в рожок. В ее сердце стучала злоба и ярость.

«Скоро, – подумала она. – Скоро я приведу мальчика назад».

И тогда доктор ее выслушает.

Глава 14

– Не знаю, смогу ли я, – повторяет Молли во второй или третий раз, пока они шли в сторону Народной больницы. Сама мысль об Анне, висящей на конце крана, вызывала у Молли тошноту. Лицо сестры, белое и безжизненное, губы, похожие на бледных дождевых червей. Ханс Кристиан не слушал. Он как ребенок верил, что неживые предметы говорят. И все время останавливался и смотрел на одного или другого равнодушного прохожего, на форму облаков или, как сейчас, на желтый, испускающий пар ручей, который вытекал из водосточной трубы больницы. Неужели этот странный человек и правда сможет найти убийцу Анны? Молли уже начала сомневаться.

Их тени удлинились, солнце клонилось к закату и уже зашло за городские здания. Два привратника стояли, опершись о стены больницы, и разговаривали с молоденькой девушкой. Как они смогут пройти мимо них?

– Есть один-единственный способ, – сказал Ханс Кристиан. – Возможно, убийца оставил свой след. И я не смогу сделать это в одиночку.

Молли остановилась и оглядела больницу. Она когда-то здесь работала. Нормальная работа. Не так уж и давно, как кажется. Но именно так и бывает со всеми девушками, которые продают себя.

Каждый раз, когда проститутка ложится с новым посетителем, к ее возрасту прибавляется двенадцать или четырнадцать недель. Это как с собаками. Время не щадит шлюх и собак. Они с Анной должны были остаться в Онсевиге, теперь она это понимала. Дома вокруг маленькой бухты на Лолланде сто лет назад были убежищем для пиратов, а теперь это просто рыбацкая деревня. Хорошим в Онсевиге считался год, когда не случалось много несчастных случаев, когда никому не приходилось ампутировать руку или ногу, когда урожай не пропадал и лодки не переворачивались в море. Но удача жила в большом городе. Анна и Молли были совершенно убеждены в этом, поэтому они и уехали из деревни. Они смогли бы стать ткачихами в душном зале или солить селедку в гавани, стоя по двенадцать часов в день с руками в рассоле. Но это было не для них, как они думали. Они чувствовали себя полными радости и веры в жизнь, когда ехали на Фейо. В день, когда они уплывали, был полный штиль. Они были вынуждены пойти в Крегенес, найти там местного жителя, который перевез бы их за плату на весельной лодке, но он предложил им расплатиться руками и ртами вместо ригсдалера. Это было предзнаменование. Уже в начале своего пути им пришлось испытать, как мужчины оценивают женщин. В ту ночь они спали в Фейо под звездным небом, а на следующий день нашли большой пароход, который шел в Фортинборгскую гавань. Они неделю плыли на нем до столицы, и когда заходили в порт, мечты о новой жизни почти развеялись, они могли думать только о еде и отдыхе.

Это было десять лет назад. Плюс сто гулящих лет.

Как обычно, в больнице в послеобеденные часы царила суета. Между корпусами, у входа и во дворе шум и хаос, впрочем, как всегда. Бедняки в убогой, грязной одежде, голодные дети с темными пятнами на теле плакали и кашляли.

– Где покойницкая? – спросил Ханс Кристиан.

Молли показала в угол, где в конце короткой лестницы в шесть или семь ступеней во мраке виднелась дверь.

– Если тебе повезет, она будет открыта. Обычно так оно и есть.

– А если нет? – спросил Ханс Кристиан и с ужасом посмотрел на дверь в покойницкую.

– Все еще хуже. Ключ висит в сестринской на первом этаже. Мимо пройти не так легко. Пошли, – сказала Молли.

Молли держалась в тени, когда они прошли мимо толпы, мимо плотника с разорванным сухожилием и молодым человеком, может быть, учеником кузнеца, с обожженным лицом. У остальных не видно серьезных ранений, но они обеспокоены и встревожены, как животные, которых мучает непонятная боль. Все всегда боятся холеры, болезней крови, заразы и Божьей кары.

Угол – единственное место во дворе, где нет людей. Как будто особенный дух, витавший в воздухе вокруг покойницкой, запах смерти, держал всех на расстоянии.

– Ты идешь первым, – сказала Молли и толкнула его.

Ханс Кристиан пересек двор, спустился по лестнице и положил руку на ручку двери. Заперто.

– На, – сказала Молли и протянула ему шпильку для волос.

Он в замешательстве посмотрел на нее.

– Попробуй, получится ли ею отпереть замок, – сказала она, но он ничего не понял. Она подалась вперед перед ним, к замку. Она двигала шпильку вперед и назад, попробовала провернуть ее в замке, но результатом был только скрип и скрежет металла о металл.

– Может, попробуем куском хлеба или скрипкой? – спросил он у нее за спиной. Она надеялась, что он говорил это ради забавы, хотя сама не находила в этом ничего забавного.

– Так не выйдет, – сказала Молли и посмотрела на окно второго этажа. Она вытащила у него платок из нагрудного кармана и прижала к его носу.

– Мы должны забрать ключ, – объяснила она. – Если кто-то спросит, что ты здесь делаешь, скажи, что у тебя кружится голова и кровь идет из носа. Скажи, что ты ждешь горничную, и она скоро придет и заберет тебя. Постарайся притвориться больным. Тогда люди будут бояться к тебе подходить.

– А ты куда? Не уходи. Я не смогу. Здесь воняет, и я ни болен, ни…

Молли поспешила прочь. Она видела, что Ханс Кристиан стоял и косился на дверь в покойницкую, как будто он боялся, что смерть или что-то еще более ужасное выйдет и заберет его.

Она проскользнула мимо очереди, вверх по лестнице и по коридору – повсюду сидели и лежали люди. Несколько из них были пьяны, у многих была красная сыпь по всему телу, похожая на красноватую кору, но большинство было просто изнурено, истощено и безжизненно. Молли подальше обошла тех, кто выглядел самым больным, особенно тех, кто кашлял и тяжело дышал. Всего несколько месяцев назад легочная болезнь свела в могилу одну из девушек на Улькегаде. Неделями после этого Молли снились кошмары про двадцатилетнюю Берту, которая лежала в комнате напротив, задыхаясь от кашля. Несколько девушек пытались вызвать врача, но он так и не пришел.

Молли осторожно заглянула в комнату справа. Над большим камином висел котел с кипящей водой, а пять сиделок суетились вокруг. В маленьком шкафу над конторкой висела связка ключей от всех помещений больницы. У Молли заколотилось сердце. Напротив конторки сидела толстая экономка в белом халате. Она писала что-то на листе бумаги.

Ее звали мадам Кнудсен. И она была последним человеком, с которым хотела разговаривать Молли, не говоря уже о том, чтобы попадаться ей на глаза. Мадам Кнудсен управляла Народной больницей, когда Молли здесь работала, и с самого начала считала, что та непременно свалится под грузом тяжелой работы при мизерной оплате и закончит жизнью во грехе. В любом случае у экономки было особое, присущее только женщинам чутье на то, как унизить и оскорбить Молли перед другими девушками, чтобы она вообще не поняла, что происходит. Она не могла ни ответить, ни оправдаться. Никто не перечил экономке. Все просто делали то, что она скажет. В каком-то смысле это было неприятнее и унизительнее, чем проституция. А теперь эта дама стояла на пути к ключам, которые Молли должна была добыть любой ценой.

Взгляд Молли упал на старый медный колокольчик в углу. Он звонил, только если нужна была помощь в правом крыле, где содержались сумасшедшие, самые измученные души. С тех пор, как Молли здесь работала, изменилось немного. Только стало больше бедных и больных. Иногда она думала, что Копенгаген – это фабрика, которая производит болезни и нужду.

Она поспешила обратно во двор.

– Ты хороший актер? – прошептала она Хансу Кристиану, который все еще прижимал тряпицу к носу и выглядел не очень здоровым.

– Актер? – повторил он, выпрямив спину. – Я занимался балетом с четырнадцати лет. Я выступал на сцене Королевского театра. Не может быть никаких сомнений, что мой самый большой талант из многих – актерское мастерство.

– Это значит да? – спросила Молли.

– Ты вообще не слышала, что я говорил?

– Услышала бы, если бы твой ответ не был таким длинным. Когда ты говоришь, люди не могут уловить суть, – сказала она, поправляя ему воротник и объясняя свой план. Они смогут забрать ключ, если отвлекут мадам Кнудсен. Она потянет за веревку колокольчика, а Ханс Кристиан побежит и скажет, что в отделении с сумасшедшими волнения. – Но мне сперва нужно кое-что добыть, – сказала она и посмотрела на спящего возле ограды старика. Рядом с ним стояла палка, возможно, его единственное имущество. Молли почувствовала укол совести, беря ее. Она вернулась к Хансу Кристиану и попросила пройти с ней за дверь. Над аркой через отверстие в стене протянута веревка из западного крыла в северное. Молли засунула трость в дыру и попыталась зацепить веревку, потянула за веревку, потом еще раз и еще раз, пока она не оказалась на изогнутом конце трости.

На кухне тотчас громко зазвонил колокольчик.

– Давай, – сказала она и подтолкнула Ханса Кристиана на лестницу.

Через мгновение она услышала его громкий театральный крик, такой пронзительный, что он бы заглушить шум всей Конгенс Нюторв.

– У сумасшедших скандал, ссора и сейчас будет драка, – закричал он. – Скорее! Иначе они перебьют друг друга, они руки-ноги друг другу поотрывают, там повсюду кровь, она хлещет, как фонтан Треви в Риме.

На секунду Молли подумала, что он сгубил все дело своим притворством и глупостью. Но затем увидела четырех сестер милосердия во главе с мадам Кнудсен, грохочущих вниз по лестнице и спешащих в другое крыло.

– Что говорят критики? – с гордостью спросил Ханс Кристиан у Молли, бегущей мимо него в кухню за ключами.

Глава 15

В мертвецкой было жарко, как в гончарной мастерской, а почувствовав зловоние, источаемое сотнями видов смерти, Ханс Кристиан замер. Пахло горелой плотью, мором и мочой, сладковатый запах гниения и червей заставил их обоих зажать нос и рот. Все его существо рвалось назад, и только страх его собственной скорой смерти заставил его завершить начатое. Он прошел у Молли за спиной, несчастная женщина, может, он здесь еще и ради нее. И ради Анны. Он увидел что-то, что вытащили из темной воды канала. Он не был уверен в том, что это такое. Может быть, это Анна. А может, и не Анна.

Помещение было большим, а пол был устлан соломой. Здесь не было ни газовых фонарей, ни светильников, только слабый свет от высоких окон.

В помещении стояло четыре трехэтажных стеллажа, почти как многоярусные кровати. Без матрасов. На каждой полке лежало что-то – кто-то – под серым покрывалом. Он подошел к одному из них затаив дыхание и осторожно приподнял покрывало. Это оказался мужчина, у которого полголовы было расколото на кусочки. Может быть, взбесившейся лошадью? Ханс Кристиан быстро снова накрыл его покрывалом.

– Посмотри три кровати, а я посмотрю там, – шепнула Молли за его спиной, и он услышал, как дрожит ее голос при мысли об Анне, искалеченной и безжизненной, под одним из этих покрывал.

Он осмотрел еще один труп. Это пожилая дама, скорее всего, старше сорока, грудь и горло у неё обезображены ожогами.

Молли издала какой-то звук. Он понимает, как ей тяжело. На мгновение он подумал, не попросить ли ее выйти.

Она подняла покрывало. Там лежала она.

– Молли? – шепнул он и заметил, как Молли возникает у него за спиной. Она не осмелилась посмотреть и только взяла его за руку. Непонятное чувство. Он не держал женщину за руку с тех пор, как уехал из Оденсе.

Не отпуская Молли, он осторожно приблизился и посмотрел на Анну. Лицо уже стало чужим. Изменилось. Но это она, Анна, несчастная Анна. На щеках и на лбу большие красные пятна, тело распухло. Красные пятна повсюду. Они сбегали по животу, исчезали под волосами в паху и шли дальше по бедрам. Она выглядела ужасно. Ханс Кристиан заметил, что Молли дрожала. Она собиралась упасть в обморок?

Она повернулась.

– Нет, – сказала она. – Я не могу на нее смотреть. Ты посмотри. Расскажи мне, что ты видишь. Это ведь ты сказал, что заметил что-то необычное.

Ханс Кристиан, глубоко дыша, осматривал раны на груди Анны.

– Однозначно, ее истязали, – сказал он низким голосом.

– Да? – переспросила Молли, ожидая новых, еще более ужасных деталей.

Хансу Кристиану пришлось подойти еще ближе, чтобы разглядеть хоть что-то в этом ужасном свете, к тому же кожа почти совсем разложилась в воде.

– Что-то случилось с ногами, – шепнул он и показал пальцем на неестественные отпечатки на ступнях. – Это отметины от чего-то.

– Отметины?

– Возможно, от веревок. Бороздки на коже.

Молли быстро глянула через его плечо, вначале посмотрев на него, а затем быстро взглянула на ноги и ступни Анны. Затем поспешно отвернулась.

– И еще занозы. Ее куда-то тащили? – шепнул ей Ханс Кристиан. – Или откуда-то? Может, когда ее вытаскивали из воды. На деревянную набережную.

– А может, когда ее тащили по полу хлева? – спросила Молли.

Ханс Кристиан попытался это представить. Он вообразил, как ее тащили, как она сопротивлялась. Или нет? Ее тащили, пока она была без сознания? Не видно никаких следов сопротивления, может, следы от ударов найдутся под волосами?

– Что ты ищешь? – спросила Молли.

– Я ищу… что-то.

Ханс Кристиан по шороху ткани понял, что Молли в нетерпении шагает вперед и назад. Где-то вдали плакал ребенок. И вот он увидел. Вокруг груди, так хорошо ему знакомой груди. Повсюду раны.

– Он изрезал ее, – сказал он.

– Изрезал? Зачем? – спросила Молли.

– Я не знаю, – ответил Ханс Кристиан, понимая, что ему придется перейти ужасную грань. Ему нужно дотронуться, ощутить, свет здесь слишком плох, и нужно использовать ещё и осязание, чтобы понять. Он чувствует что-то вокруг груди, по внешней границе, какая-то неровность, это не просто рана, это что-то новое.

– По краю идёт какая-то нитка…

– Нитка? О чем ты? – в ужасе спросила Молли.

– Но она под кожей, маленькие стежки. – Пальцы Ханса Кристиана уже пальпировали под грудью, указательный палец обходил рану по кругу, и он почувствовал край нити, торчащий как раз под грудью.

– Ты прав. Ты прав. Ее зашивали, – согласилась Молли, бросив быстрый взгляд на грудь сестры.

– Нить идет вокруг грудей, – пояснил он.

– Обеих? – спросила она.

– Да. Выглядит так, будто он шил по форме. Или инструментом. Но сначала он разрезал кожу. Глубоко. Вот здесь розовые полосы.

Молли осторожно выглянула из-за его плеча.

– Возможно, он использовал циркуль, чтобы нарисовать четкий круг, – сказал он и задумался. А Молли ходила в школу, знает ли она вообще, что такое циркуль? – Или чашку, или что-то подобное, – прибавил он быстро.

Молли втянула голову в плечи и отступила назад на пару шагов.

– Этот урод изрезал ей грудь. И попытался сшить ее обратно.

Ханс Кристиан не был уверен. Зачем так делать? Если плоть разрезают, это делают для того, чтобы ее разрезать.

– Возможно, он отрезал ей грудь. И пришил заново, – сказал он.

Эти слова погрузили весь зал в тишину. Тяжелую, напряженную тишину. Далеко вдалеке доносился плач ребенка, перешедший в резкий вой. В другом мире.

– Я больше не могу это выносить. Я пойду на улицу, – сказала Молли.

– Зачем кому-то отрезать грудь и пришивать ее снова? – спросил Ханс Кристиан. – В этом нет смысла. Что ему было нужно?

Ханс Кристиан посмотрел на Молли. Этот вопрос заставил ее снова посмотреть на Анну. Он увидел у нее в глазах, что что-то произошло.

– Это не ее, – сказала она.

– Не ее, – повторил Ханс Кристиан. Хотя фраза Молли казалась бессмысленной, у него возникло ощущение, как при появлении идеи для рассказа или пьесы: это верно.

– Это была Анна. И это не была Анна, – сказал он точь-в-точь то, что чувствовал, когда ее вытаскивали из воды. Молли этого не услышала, она смотрела на грудь.

– Да, – прошептала она. – Да.

– Да? – спросил Ханс Кристиан.

– У них как будто другой цвет, другая кожа, не такая, как на груди, животе и остальном теле.

Почему он этого не заметил? Грудь меньше, форма тоже другая.

– И они желтее, мне кажется. И на левой есть родимое пятно, – продолжила она.

Ханс Кристиан был уверен. Это не грудь Анны. Почему-то это не грудь Анны. Это была такая безумная мысль, что ему пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.

Ханс Кристиан застыл. Может быть, это новое открытие лишило его слов. И вдруг появилась новая мысль.

– Но если… это чудовище, этот дьявол, – сказал Ханс Кристиан. – Если он отрезал грудь Анны и пришил ей грудь другой женщины. То где все остальное? Где остальное тело другой женщины?

– Где-то есть, – шепнула Молли, и Ханс Кристиан снова почувствовал ее руку в своей. Это может сделать тебя зависимым, как шоколад или алкоголь.

За окном раздались шаги. Множество людей, голоса в коридоре.

– Здесь кто-то есть? – похоже на голос сторожа, может быть, он видел, как они входили внутрь.

– Быстро, – шепнула Молли. – Наверх, наверх.

Последний взгляд на Анну, и он снова накрыл ее покрывалом.

– Нам нужно уйти отсюда, – шептала Молли.

– Я, кажется, кое-что понял, – шепнул он ей. Он начинал понимать, зачем кому-то нужно было делать такое. Если бы только можно было остаться здесь и внимательно изучить тело Анны, как он изучал скульптуру спящего гермафродита в Париже. Тогда он понял бы все. Он хотел понять непознаваемое, как и тогда в Париже, когда спящий гермафродит помог ему прийти к пониманию.

– Ну же, – шепнула Молли и потянула его к двери. Снаружи доносился шум и возня.

Они вышли и натолкнулись прямо на привратника. Он уже собирался кричать на Молли, но Ханс Кристиан взял Молли под руку с совершенно разумным выражением лица. Он знал этих убогих надутых индюков на дне общества, которым было достаточно только окрика, чтобы подчиниться.

– Уважаемый, – сказал он и посмотрел на привратника, – проследите, чтобы эта дверь была заперта как следует. О чем вы только думаете? Любой может войти. А наша дорогая матушка лежит там без одежды.

Привратник по очереди посмотрел на Ханса Кристиана и на Молли, пытаясь понять, что сказать. На мгновение он посмотрел на свою связку ключей, а Молли тем временем утащила Ханса Кристиана вверх по лестнице.

Снаружи стало холоднее, и скоро должно было начать темнеть. Они двигались в тишине, дошли до Нюхавна, где в порт входили последние лодки. На набережной столпились рыбаки, путешественники с саквояжами и карточные игроки.

Ханс Кристиан в первый раз после мертвецкой посмотрел на Молли, которая сильно побледнела.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросил он.

– Что Анна умерла жуткой, ужасной смертью.

Ханс Кристиан немного подождал, прежде чем продолжить. Молли была в слезах, ей требовалось время.

– Это значит, что еще одна женщина исчезла, – сказал он наконец и взглянул Молли в лицо, пока до нее не начинал доходить смысл.

– Он похитил двух женщин, Анну и еще одну. Отрезал грудь Анне и другой женщине. И пришил. И выбросил оба тела в море. Нет!

Ханс Кристиан взял Молли за руку. Он вдруг понял смысл этих слов.

– Одна в бочке, другая в купальнях, – сказал он. – Одна фрёкен в бочке, другая в купальнях.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

Ханс Кристиан рассказал про безумца из тюрьмы, читающего безумные стишки. Оказалось, ему было что рассказать, что-то настолько важное, что он повторял это тысячу раз за ночь, а может, и больше. Но его никто не слушал. До этого дня.

– Безумец? В тюремной камере? – спросила Молли и посмотрела на Ханса Кристиана, как будто он сам богохульствовал. Она даже отступила на шаг назад, и теперь он, в свою очередь, подскочил к ней.

– Если купальня – это… канал, – предположил он. – Или, может быть, море. Там нашли Анну. Значит, нужно найти вторую. Не хватает женщины в бочке.

Женщина в бочке.

Глава 16

Крик.

Мадам Кригер проснулась. Ощутила, как мокрое платье прилипает к телу. Мягкая лесная подстилка под повозкой покрыта утренней росой. Сначала она подумала, что это кричит мальчик в ящике. Или это остаток мутного сна, который ей только что приснился, с обезьянами и беззубыми жонглерами в гротескной пантомиме. Но теперь она услышала его снова. Она посмотрела наверх. Это птица, ворона в кроне дерева над ней.

Она поднялась, тело закоченело на холодной земле. Ей срочно было нужно обратно в Баккен, пока мальчик не проснулся и не начал звать на помощь. На женщин вест-индское масло действовало четыре-пять часов, но мальчик младше и, вероятно, более восприимчив. Она спешила сквозь чащу.

В Дюрехавсбаккене было безлюдно, голоса и музыка стихли. Палатки стояли брошенными, между запертыми фургонами полз утренний туман, стойла закрыты ставнями. Только несколько парней бродили и искали что-то, как будто надеялись отыскать кусок хлеба в какой-нибудь куче мусора. Где-то трещал костер, запах жареного мяса и хлеба разносило ветром по округе.

Проход тоже был пуст и безлюден, не считая пары бродячих кошек. Никаких следов обезьян.

Мадам Кригер осмотрела повозку, где спрятала ящик с мальчишкой. Повозка с шумом раскачивалась, и что-то волновалось внутри нее. Она помедлила. Это было рискованно. Достать ящик, открыть его, вытащить мальчика.

Если кто-то выйдет из повозки, пока она стоит с потерявшим сознание мальчиком на руках, все кончено. Может, лучше подождать? «Нет, надо рискнуть», – подумала она. Ей некогда было расхаживать взад и вперед, скоро здесь снова будет толпа народу. Мадам Кригер осторожно отодвинула ковер и другие ящики в сторону и поставила нужный сундук на траву. Он казался легче, чем был раньше. Засовы были отодвинуты.

Как так вышло? Она вспомнила, что один засов сломался. Второго было недостаточно, чтобы держать крышку, если мальчик нажал с другой стороны. Он убежал. Ящик был пуст.

Как мог этот маленький идиот проснуться? Так рано? Нужно было взять больше «дыхания ангелов», сильнее прижать платок к носу. Вот так всегда и бывает, когда в сердце находится место состраданию. В раздражении она оттолкнула ящик, и он ударился о повозку.

– Перестань шуметь, – раздался низкий голос из повозки. Швед. Или норвежец. Крупный, судя по голосу.

Мадам Кригер молча отошла в сторону. Она стала размышлять, куда убежал мальчик. Что будет делать этот маленький, изнеженный паренек? Искать полицию, звать на помощь, идти на запах свежего хлеба? Нет, его, должно быть, охватил страх или даже паника. Умнее всего с его стороны было бы стучаться во все фургоны и просить помощи. Но маленький ребенок, который редко выходит из родительского дома, вряд ли так подумает. Он думает только, как бы ему убежать и спрятаться.

Она осмотрелась, пошла к лесу мимо шатров и ослов, привязанных к дереву.

Между деревьями петляла маленькая дорожка.

Испуганный мальчик побежал бы по ней. Она была в этом почти уверена.

Она оглянулась, пересекла открытую площадь и пошла по тропинке.

Ничего не было видно, ни следов, ни веревки, которой был связан мальчик. Ни мальчика.

Тропка поворачивала, огибая пень.

Немного спустившись, она вышла на небольшую поляну с высокой травой, на которой блестела покрытая росой паутина. Она уже собралась идти дальше, когда заметила, что трава под деревьями примята. Она присела на корточки и принялась рассматривать сломанные травинки. Как охотник, идущий по следу зверя.

В мягкой почве небольшое углубление. След?

Еще один чуть впереди, такого же размера. И еще один.

Следы ведут в сторону озера? Мадам Кригер различила их между деревьями. Она представила себе мальчика, до сих пор вялого из-за вест-индского масла. Он звал маму? Или он просто в панике бежал куда глаза глядят? Может, спустился по склону.

Может, он запутался в густом кустарнике? Если только он не попал к морю. Мадам Кригер поспешила к берегу. Лодки были вытащены на сушу, вокруг плавала стая лебедей с головами, спрятанными под крыло. Она взяла большую палку, чтобы раздвинуть красные водяные лилии и другие растения, и посмотрела в зеленую воду.

Она заметила что-то среди камышей. Что-то темное и белое.

Мальчик в своем красивом пиджаке и рубашке. Должно быть, он пошатнулся и ударился о камень. Стал сопротивляться и утонул. Ну и ничего страшного. Главное, что она нашла тело. Ей нужно было думать о своем плане, а не о мальчике. Мертвый мальчик столь же ценен, как и живой. И с ним меньше мороки, его легче спрятать. Она может закопать его где-нибудь в лесу. Единственное, что имеет значение – врач должен думать, что мальчик жив.

Мадам Кригер спустилась вниз на мелководье, прошла между камышами по водорослям, которые покрывали дно. Она приподняла платье, чтобы оно не намокло. Маленький дурачок. Как можно быть таким глупым? Она схватила мальчика за руку и вытащила на берег.

Но он легкий, слишком легкий. Она посмотрела на свои руки и в воду и поняла, что стояла с тонкой курткой в руках. И больше ничего. Всего лишь куртка, которую какой-то пьянчужка бросил в воду.

– Эй, дамочка! Поймала что-нибудь? – закричал мужчина с другого берега.

Она разъярилась из-за потраченного времени. С каждой секундой найти мальчишку будет все сложнее и сложнее. Он все дальше и дальше отходил, мог встретить людей, рассказать, что произошло. Мысль об этом заставляла ее нервничать. Нет больше права на ошибки. Она шла дальше по берегу, ища следы его присутствия. Вдоль берега и внизу склона земля мягкая. Следы должны быть заметны. Но смотреть было нечего. Если бы он здесь был, она бы это заметила.

Она снова поднялась наверх, туда, где видела его след.

Вокруг шатров и фургонов с лошадьми просыпалась жизнь. Дюрехавсбаккен медленно оживал. Несколько молодых людей ходили и развешивали объявления на фургоны вдоль дорожек.

Она подошла поближе и прочитала текст надписи: разыскивается мальчик пяти лет. Пониже краткое описание внешности и одежды мальчика. Объявление подписано профессором и доктором Беньямином Горовицем, Хаусер Платц, 13, Копенгаген.

«Объявления – это хорошая новость», – подумала мадам Кригер. Это значит, что его еще не нашли. И это значит, что она может искать его, не выделяясь из толпы.

Мадам Кригер обошла двух околоточных, которые разговаривали с итальянцем на ходулях, и вернулась в лес. Она старалась как можно тщательнее исследовать местность. Обошла по кругу старый трактирчик у ручья и, спустившись в густой кустарник, обнаружила в росистой траве тропинку.

Тропинка петляла между двумя деревьями и покинутым муравейником.

Вперед, вперед – и сорвалась в глубокую расселину.

Расселина, казалось, была образована грязевыми потоками.

Будто срезанная ножом, земля обрывалась, и внизу открывалась долина, покрытая колючим кустарником и остролистом высотой с овцу. Корни у деревьев обнажились, среди них виднелась лисья нора. А прямо посреди зарослей крапивы лежал мальчишка. Он лежал прямо в овраге, там же, где упал.

Прежде чем спуститься, она осматривается. Тихо постояла и послушала.

Ближайшие повозки стояли за деревьями, на расстоянии в несколько сотен аленов. Никто не видел ее. Она спустилась, держась за обнаженные корни, как за веревки. Спустившись на дно оврага, она подобрала ветку и раздвинула ею крапиву, чтобы достать мальчика, не обжегшись самой.

Он лежал в странной позе, руки и ноги неестественно раскинуты.

Она раздумывала над тем, чтобы так и оставить его здесь лежать. Пройдет много времени до того, как кто-то найдет его. А лесные деревья и растения скоро скроют все следы.

Мальчик испустил долгий, измученный стон. Мадам Кригер посмотрела вниз на него. Он открыл глаза. В его взгляде так много страха и боли, что ей почти жаль его.

– Ни звука, – тихо сказала она. – И делай то, что я говорю.

Он только кивнул. Сначала помедлив, а потом уверенно.

– Вон туда, – сказала она и показала на юг, где она оставила свою бричку. На другой стороне оврага, через лес. – Пошли.

Мальчик поднялся и стоял, немного шатаясь. Он испуганно смотрел на крапиву. Понимал, что сейчас будет больно. Наконец ей пришлось подтолкнуть его. Она шла за ним следом.

Они прошли через овраг, поросший густым ивняком, образующим идеальные заросли. Когда они вышли на другую сторону и прошли несколько аленов вдоль края оврага, мадам Киргер почувствовала небольшое облегчение. Вскоре они окажутся на тропинке, где она увидела сломанное дерево, похожее на кисть руки.

Собираясь пересечь тропу, они услышали приближение кареты на полном ходу. Она едва успела толкнуть мальчика в заросли сорняков и поставить ногу ему на грудь, как карета подъехала и остановилась рядом с ней.

– Доброе утро, фрёкен, – сказала ей женщина в черной шляпке. Это жена врача, мадам Кригер сразу ее узнала. Позади нее сидела служанка. – Что вы здесь делаете? Одна? – спросила жена врача.

Мадам Кригер обдумала ответ.

– Мальчик пропал, фру. Мои муж и брат послали меня сюда на поиски бедняжки.

– Речь идёт о моем сыне. У вас самой есть дети?

– Нет пока что, – ответила мадам Кригер и почувствовала прилив ненависти за столь бестактный вопрос. Она прижала мальчика сильнее к земле. – Этого счастья я ещё не испытывала.

– Мой муж – очень уважаемый врач в Копенгагене. Скажите вашим мужу и брату, что мы будем поминать вас в своих молитвах.

– Я буду молиться, чтобы… – сказала мадам Кригер и опустила взгляд на мальчика, на его большие испуганные глаза, – …чтобы вы и ваш муж скоро увидели вашего любимого сына. Бог награждает смиренных.

Шнайдер ненавидел эту чепуху. Суеверия, которые держат людей за рабов, играя на их примитивных чувствах. Но это обезоруживает простаков.

– Спасибо, – сказала жена и беспокойно улыбнулась. Она снова скрылась в темноте кареты, и та тронулась с места.

Мадам Кригер секунду постояла и посмотрела карете вслед. Ее нога все еще стояла на груди ребенка. Раздавить его так просто.