Текст книги "Убийство русалки"

Глава 17

Ханс Кристиан подставил голову под струю воды, чтобы прийти в себя, и теперь разглядывал свое лицо в зеркале.

Вода ничего не смыла. Ни уродливые лица, ни воспоминания вчерашнего дня.

Анна, изуродованная, с изрезанной грудью, как разделанный цыпленок. Он думал о злодее-преступнике, который поменял двум женщинам самые женственные части их тел. Как у него возникли такие идеи? И что у него за цель? Это чистейшее и полнейшее безумие.

Он приставил к щеке острую бритву и срезал несколько волосков. Это поле очень неровное, да и урожай на щеках не слишком богат. Он давно хотел усы, но отважился на это только в Риме. Можно экспериментировать со своей внешностью, когда путешествуешь один. Он пытался отрастить волосы подлиннее, чтобы они закрывали уши, как у австрийских крестьян, которых он встречал, или даже косичку, как у наездников из Зальцбурга, но все это лишь подчеркивало то, что ему больше всего не нравилось: его лицо.

Это Торвальдсен предложил ему отрастить усы. «Сделай что-нибудь со своей внешностью, чтобы каменщикам было за что зацепиться через сто лет», – сказал Торвальдсен, стоя в облаке известковой и мраморной пыли. Торвальдсен считал, что, чтобы стать знаменитым, нужно иметь узнаваемый профиль, который легко воспроизвести на холсте или в камне. Красивые усы, кустистые брови, очки. Сейчас есть только нос, сказал Торвальдсен. И он выглядел скорее комично, чем мужественно. Ханс Кристиан еще думал о том, чтобы купить высокую шляпу, чтобы быть похожим на мелкого буржуа.

«Безумие», – снова подумал он, имея в виду на этот раз свое собственное безумие. Вечная игра с мыслями о собственной славе.

Он должен думать не о себе, а об Анне и причудливых стихах заключенного.

– Девушка в бочке, другая в купальнях.

Безумец в арестантской что-то знал. Он что-то услышал или, может быть, подслушал, выполняя свою грязную работу по опустошению отхожих мест, или услышал разговор в трактире или на углу улицы, где убийца хвастался своими преступлениями. Откуда иначе он мог узнать о таком?

Он объяснил это Молли перед тем, как они расстались. Нужно было поговорить с надзирателями, получить доступ в арестантскую и понять, что имел в виду тот арестант. Молли не понравилась эта идея. По ее мнению, это была потеря времени. Как бежать за оторвавшимся осенним листком. Вместо этого лучше было искать вторую пропавшую женщину, хотя она и понимала, что это невозможно. За три дня, пока она искала Анну, она услышала много историй о разыскиваемых женщинах, которые уезжали, исчезали, садились на пароходы в Швецию или поступали в услужение к купцу или кузнецу, никому не сказав об этом. Их искали по несколько дней, а то и недель. А иногда так и не находили. Наконец Молли сдалась и приняла план Ханса Кристиана, и они договорились встретиться в девять часов у Суда.

Ханс Кристиан шел по улице. В канале крякали утки. Город начинал просыпаться. Погода была хорошая, небо голубое, как сталь. Он плохо спал, ворочаясь в жесткой кровати под бесконечно звучавший в его голове стих золотаря: «Ах, я верю, что стражи из мочи короля. И топор просвистел, мою смерть зря суля».

Эти слова не давали ему уснуть. Слова про топор, сметающий всё: лицо, нос, голову.

Позади раздался шум. Мимо проехала повозка. Это королевский экипаж – с двумя возницами высоко на козлах и еще одной лошадью сзади.

В окне экипажа он видит принцессу Вильгельмину, напудренную женщину с круглым и злым лицом. Ей есть на что злиться, если верить всем слухам об изменах ее мужа. Поговаривают, что он с ней разъехался и что принца Фредерика выслали из страны. Люди знают все о королевском доме, им нравятся сплетни.

Он обогнул угол площади Гаммельторв. Молли стояла перед зданием Суда. Она выглядела взволнованной, волосы растрепаны, как спутанная пряжа. За руку она держала ребенка, маленькую девочку в грязной одежде и башмаках, которые были ей велики.

– Это дочь Анны, – объяснила Молли и посмотрела на него, как бы извиняясь. – Некому за ней присмотреть, поэтому пришлось взять ее с собой. – Девочка выглядела испуганной и прижималась к Молли. – Она скучает по маме.

Ханс Кристиан посмотрел на девочку.

– Я тоже скучаю по своей. Каждый день.

– Она тоже умерла? – спросила Мари.

Ханс Кристиан не привык, чтобы дети так разговаривали со взрослыми. Большинство детей из хороших домов, которых он знал, говорили, только когда взрослые им разрешали. Но ему это понравилось. Именно так и должно быть: свобода спрашивать и думать. Он посмотрел на Молли.

– Я не знал, что девочка знает, я…

– Саломина вчера напилась и проговорилась, – говорит Молли.

– О, – сказал Ханс Кристиан. Что можно было сказать ребенку, потерявшему самое дорогое? Он посмотрел на малышку. Она походила и на маму, и на тетю.

– Да, моя мама умерла, – сказал он, не зная, что еще можно сказать. Но и этого кажется мало. Недостаточно. Молчание такое немое, такое разочаровывающее. Слова, во всяком случае, могут дать надежду.

– Похоже, что-то произошло в городе, – сказала Молли, чтобы нарушить это странное молчание.

Ханс Кристиан только сейчас обнаружил необычную, тревожную суету на площади перед Судом. Люди носились туда-сюда. Поющая старушка голосила о большом дне на поле. Пара здоровенных парней уезжали вместе с повозкой со свежим хлебом. Ханс Кристиан посмотрел в окна тюремных камер здания Суда, где он сам сидел пару дней назад.

– Подожди здесь, – сказал он. Он прошел мимо окон камер и прислушался к мешанине звуков.

Ничего не было слышно.

Какой-то заключенный протянул грязные руки из окна и схватил его за сапоги, но он быстро вырвался.

– Золотарь, где золотарь? – спросил он темноту в надежде получить ответ. Хоть от кого-нибудь.

Прошло мгновение, и на свет кто-то вышел. Ханс Кристиан сразу узнал крестьянина, оскорбившего короля.

– Теперь можно расслабиться, молодой человек, никаких больше стихов, – сказал он, оглядывая Ханса Кристиана. – А у тебя не найдется хлеба? Или вяленой рыбы?

– Что значит – никаких стихов? – спросил Ханс Кристиан. – Где золотарь?

– Сначала хлеб. Жена больше ко мне не приходит.

Ханс Кристиан посмотрел на Молли и на девочку.

– Но у нас нет ни хлеба, ни рыбы.

Крестьянин явно рассердился, но затем начал обдумывать свои возможности получить хоть что-то.

– Королевский охранник умер вчера вечером, – сказал он. – Речь идет об убийстве и о злодее-преступнике. Они только что увезли его в Скансен. – Он сделал движение рукой, как будто опустил топор.

– Что он говорит? – спросила Молли, стоявшая за спиной у Ханса Кристиана.

– Что золотаря казнят, – ответил Ханс Кристиан.

– А вы явно не тратили время даром на свободе, – отметил крестьянин и послал Молли долгий, многозначительный взгляд. Затем снова исчез во тьме.

Ханс Кристиан посмотрел на толпы людей, которые растекались по ближайшим улочкам.

– Я должен туда попасть. В Скансен. Золотарь что-то знает. Что-то важное. Я должен туда попасть и попробовать с ним поговорить, пока они не… – Ханс Кристиан умолк и посмотрел на Крошку Мари.

– Мы идем с тобой, – сказала Молли и взяла девочку за руку.

– Мы не можем взять ее с собой, это не для детей, не теперь…

– Детям приходится видеть другую сторону жизни, – сказала Молли. – Все равно рано или поздно они о ней узнают.

– Исключено. Я видел такое, когда был маленьким, – говорит он, вспоминая, как как-то раз сбежал из школы, как на лесную прогулку, как будто это было забавным приключением.

Молли посмотрела на девочку.

– Мы справимся, как всегда справлялись.

Девочка спокойно кивнула.

Молли с девочкой повернулись и пошли, а потом обернулись к Андерсену.

– Ну что, ты идешь?

* * *

Повсюду копенгагенцы вываливались из домов и низких бараков вдоль канала. У моста Книппельсбро[29]29
  Книппельсбро – соединительный мост через Внутреннюю гавань Копенгагена.


[Закрыть] уже образовалась давка. Продавцы лотерейных билетов, конторщики и девушки, торговавшие сахарной ватой в бумажных кульках. Молодых мужчины и женщины, семьи, бабушки и маленькие дети. Высокие и низкие, в большинстве своем низкие. С корзинками для провизии и зажженными трубками. Здесь даже был оркестр португальских музыкантов в пестрых куртках, один из которых играл на длинной флейте.

Они прошли вдоль насыпи и увидели, что люди толпились вокруг ворот Амагера. Открыты были лишь одни крохотные воротца. Привратники стоят вплотную друг к другу и пускали людей внутрь, только посмотрев на их документы. Молли крепко взяла Ханса Кристиана за руку и попыталась остановить его. Толпа толкала их дальше, молодой солдат протиснулся вперед и что-то раздраженно сказал по-немецки.

– Ты не сможешь пройти через ворота, – сказала Молли. – У тебя нет документов.

Об этом он не подумал. Он снова почувствовал страх оказаться в тюрьме. Он посмотрел в сторону Амагерпорта. Желтое здание выглядело как могучий человек в красной шляпе с открытым ртом, который проглатывал всех приходящих.

– Может, я смогу протолкнуться? Но если меня узнают? Когда меня арестовали, в Суде написали мой портрет.

Молли шепнула ему на ухо:

– Возьми Крошку Мари на плечи. Этого должно быть достаточно для прикрытия.

Возможно, она была права. Он повернулся спиной, и Молли помогла девочке забраться. Это было новое чувство тяжести ребенка на плечах. От неожиданности он сначала чуть не завалился назад, а потом вперед.

– Крепко держи ее за ноги, – шепнула Молли.

Ханс Кристиан сделал как она сказала, взялся за тонкие лодыжки, одна кожа да кости, да и весила она слишком мало. Не больше, чем связка книг. Она вообще что-то ест?

– Вот так, – шепнула Молли. Они поддались людскому потому и двигались мимо шлагбаума, через тесный пропускной пункт, где привратники кричали на женщин с распущенными волосами и мужчин с горячительными напитками в повозке, просматривая между делом их документы, сличая их лица с изображениями преступников, должников и прочих лиц, подлежащих задержанию.

Но его это не касалось.

Сажая на плечи ребенка, человек сразу становится добродушным двуголовым созданием. Он почувствовал, как маленькие ручки цеплялись за его волосы, как холодные пальчики касались его больших ушей. Люди подталкивали их сзади, и они подошли к привратникам ближе. Один из них все-таки обращает на него внимание и вытянул шею, стараясь разглядеть.

– Возьми меня за руку, давай, – шепнула Молли.

Ханс Кристиан, не раздумывая, отпустил одну ножку Мари и крепко взял Молли за маленькую, теплую, сухую руку. Удивительно мягкую.

– Мы теперь семья, – сказала Молли совсем рядом. Он мог слышать в ее голосе улыбку. На секунду он почти поверил в то, что человек может забыть, кто он такой, и стать кем-то другим. Может, жизнь – это сцена театра, где человек выбирает роль, наиболее ему подходящую? Танцор балета. Поэт. Отец. Муж. Кто знает?

– Стоять! – выкрикнул привратник. – Стоять!

Молли подтолкнула его вперед.

– Иди. Не останавливайся. Продолжай двигаться.

По ту сторону ворот люди выливались, будто сливовый сок из узкого бутылочного горлышка. Все стремились выйти на открытое пространство, и здесь сливались в хаосе людские голоса, собачий лай, лошадиное ржание. Ханса Кристиана, Молли и Мари унесла толпа, и привратник бросил свою затею. Экипажи и повозки продолжали двигаться, верховые и пешие рассредоточились по полю, многие сели на высокую траву, чтобы отдохнуть.

Ханс Кристиан посадил Мари на траву.

Вдалеке виднелся дым клеевой фабрики в Страндлоддерне. С другой стороны виднелся Скансен. Сюда стекались все. На каждом дереве и на каждом клочке травы сидели люди. Некоторые ставили на ветру палатки. Прибывали десятки экипажей, нагруженные любопытными зрителями. В центре стоял эшафот. Это была грубая деревянная конструкция, небольшая сцена, где палач и жертва встречаются в первый и последний раз.

– Везут, – сказала Молли и показала куда-то пальцем.

Ханс Кристиан заметил простую телегу, перед которой шло двое караульных.

Она прокладывала себе путь среди всадников, окруженная толпой взволнованных людей. Они бежали рядом с телегой и пытались схватить человека, который на ней сидел.

– Мы должны с ним поговорить, – сказал Ханс Кристиан, протискиваясь через толпу, которая собиралась все плотнее и плотнее. Мужчина напевал свои вирши. Молли бежала позади, таща за собой Мари. Золотарь сидел, прикованный к повозке. Ханс Кристиан слышал его молитвенный голос среди яростных голосов толпы и грохота колес по камням.

Когда красный сменяется белым в туннеле…

Он еще заметил Козьмуса Браструпа в сверкающих сапогах. Начальник полиции стоял на лестнице эшафота, как дирижер, оглядывающий свой оркестр. К счастью, он не заметил Ханса Кристиана. Он смотрел только на красивый королевский экипаж с упряжкой из четырех лошадей. Принцесса сидела, спрятавшись за гардиной, и ждала ежедневной сцены.

Экипаж с золотарем почти подъехал к эшафоту. До него оставалось не больше ста шагов. Ханс Кристиан попытался подобраться к повозке с другой стороны, скрытой от взгляда Козьмуса. Времени тратить нельзя. Он протиснулся мимо шумной дамы и бросился на край повозки. Золотарь сидел на повозке, обмякший, как марионетка.

– Господин золотарь, я знаю, что у вас важная встреча, – крикнул Ханс Кристиан. – Но вы должны объяснить мне, что значат ваши стихи.

Золотарь медленно повернулся к Хансу Кристиану. Глаза его были бледны, как у кошки.

– Вы говорили, что истина скрывается в деталях. Вы можете сказать что-то еще? – попытался объяснить Ханс Кристиан, но его слова проходили мимо мужчины. Так же, как комья грязи и камни, которые ударялись о повозку и о его рваную одежду.

Золотарь продолжил читать свои стихотворные молитвы.

 
      – Девушка в бочке, другая в купальнях,
      Правда же в том, что дьявол в деталях.
 

– Уважаемый золотарь, я прошу вас, расскажите мне, что вы знаете о мертвой проститутке, – закричал Ханс Кристиан. – Иначе меня ждет то же, что и вас.

Это не произвело никакого впечатления. Золотарь жил в своем собственном мире. Как будто он находился в стеклянном пузыре, внутрь которого не долетали никакие слова. Когда Ханс Кристиан путешествовал по Европе, он однажды ехал в дилижансе с таким человеком. Пожилой часовщик перечислял в алфавитном порядке многочисленные детали часового механизма и собирал воображаемые часы, пока они проезжали через маленькие немецкие земли и княжества. Как будто этому человеку в изобилии был дан один особый талант, и больше ничего. В Оденсе тоже жил человек, который помнил все надписи на надгробиях местного кладбища и прекрасно знал математику, так что лоточник просил его складывать и вычитать, ибо он делал это быстрее всех, но больше он ничего не умел и сидел в бочке, чтобы не мочиться на пол. Странность или талант? Сложно сказать, так как же Хансу Кристиану получить ответ от золотаря.? Время поджимало. Очевидно, что этот человек не понимал ничего, кроме рифм и стихов.

Поводка подъехала к тоненькому буку, так что рабочему пришлось пригнуться, чтобы его не задели ветви. Ханс Кристиан чуть не споткнулся о колючий кустарник.

Может быть, остался только один способ. Заговорить стихами.

Он должен попробовать.

– Господин мой хороший, судьбой со мной схожий, – выкрикнул Ханс Кристиан и сразу же придумал следующие слова, – Как и вы, в сей стране я – что загнанный зверь. – Он оглянулся назад, и встретил взгляд Молли, которая отпрыгнула в сторону с Мари на руках.

Стихи были плохими и мрачными, но он не мог придумать ничего другого. Вначале золотарь выглядел так, будто ничего не слышал. Но вдруг он прервал свой стих, повернул голову в сторону Ханса Кристиана и внимательно изучил его взглядом.

Ханс Кристиан продолжил:

– Горе велико, я вижу столько мук, но вас казнят за дело совсем не ваших рук.

Теперь золотарь смотрел прямо на него.

Ханс Кристиан крепко держался за край телеги.

– Стихи говорят о жестоком уделе, откуда узнали вы это на деле?

– Ах, я верный слуга у мочи короля.

И топор мне грозит, ни за что смерть моя.

«О нет», – подумал Ханс Кристиан. Только бы безумец не начал повторять без конца одни и те же строки.

– Что можете вы мне еще рассказать? Мне женщину надо иль двух разыскать.

Они почти подошли к эшафоту, и крики людей заглушали их слова. Одному из караульных пришлось оттолкнуть мужчину, который пытался залезть в повозку.

– Другая в купальнях…

Ханс Кристиан ответил:

– Смогли мы с сестрою ее помянуть, но откуда взялась тогда ее… грудь?

Золотарь смотрел Хансу Кристиану прямо в глаза.

– Спрятали ту прямо в грязи и в иле, за городом есть и вторая могила.

Ханс Кристиан чуть не споткнулся от волнения. Эти слова свидетельствовали, что приговоренный к смерти вовсе не окончательно сошел с ума. Он действительно что-то знал.

– За городом, где же, с какой стороны? Восток или запад, мне скажете вы?

Рабочий испуганно посмотрел на караульного, который собирался стащить его с повозки. Ханс Кристиан услышал шепот несчастного.

– Что будет, что станет с моею душой, когда кровь прольётся над этой травой?

Ханс Кристиан пошел за ним, прячась за эшафотом, чтобы Козьмус его не увидел. Он спрятался в толпе, которая собралась вокруг надзирателя и золотаря, пока они шли к лестнице на эшафот.

Копенгагенцы были вне себя от нетерпения, кружась, как вороны над мертвой лошадью в канаве. Ханс Кристиан никогда не чувствовал такой отвратительной атмосферы и не видел, чтобы люди были так ослеплены ненавистью, с того сентябрьского дня пятнадцать лет назад, когда он приехал в город и наблюдал избиение евреев, мужчин, женщин и детей, которых ловили и убивали прямо на улицах. Возможно, золотарь думал то же самое, в любом случае он выглядел именно так, парализованный воплями и криками «голову с плеч». Хансу Кристиану пришлось подойти еще ближе, чтобы его было слышно.

– Душа ваша вечна, мой друг дорогой, и все не закончится с жизнью земной, скажите же, что вам известно?

– Он ночью унес убиенное тело, и мертвый жандарм довершил его дело.

Жандарм? Должно быть, он имел в виду караульного. Убитого караульного. Того самого, в чьем убийстве его обвиняли.

На эшафоте Козьмус и палач забрали золотаря, который с трудом вскарабкался на лестницу на стреноженных ногах. Палач извиняюще похлопал приговоренного к смерти по плечу, чтобы тот опустился на колени.

Козьмус развел руки в стороны.

– Уважаемые законопослушные горожане, здесь мы приводим в исполнение приговор преступнику, вынесенный справедливым судом. – Он повернулся к карете. Рука принцессы Вильгельмины виднелась из окна. – Ваше королевское высочество, этого человека вы видели той ночью? Этот человек заколол королевского стража, без сомнений, желая его убить?

Люди шумели, хлопали, а один работяга выкрикнул:

– Голову ему с плеч!

Принцесса подалась вперед, Ханс Кристиан мог различить ее бледный профиль в полутьме кареты.

Легкий кивок. Это был он.

Только люди, стоявшие рядом, видели это, но остальные на площади и так все поняли. Вскоре все зашумели, закричали и захохотали. Множество голосов.

– Голову с плеч, – раздалось над площадью.

Козьмус уступил место палачу. Тот поставил золотаря на колени и положил его голову на плаху. Ханс Кристиан сжался под эшафотом, и между щелями в грубо сколоченных досках он видел закрытые глаза приговоренного. Они находились близко друг к другу и были разделены только бревнами эшафота. Ханс Кристиан зашептал, боясь быть услышанным:

– Скажите, где та, кого я ищу, и к ангелам в небо я вас отпущу.

– …там, где кончаются недра столицы…

Рот золотаря был открыт, но кажется, он больше не мог ничего сказать.

– Там, где кончаются недра столицы? Что еще, друг мой? – Ханс Кристиан осторожно просунул пальцы в щель, золотарь тоже нашел его, концы их пальцев на секунду встретились, два приговоренных к смерти, два человека, которых весь мир взвесил и нашел неподходящими.

Палач крепко схватил руки золотаря и связал их у него за спиной.

– Там, где кончаются недра столицы, люди не явят туда свои лица.

Палач водворил золотаря обратно на плаху.

«Так же и я, – подумал Ханс Кристиан. – Через несколько дней так же буду лежать и я».

На площади наступила тишина. Стихли все крики. Стало слышно, как жужжат насекомые, ветер играет с кудрями девушек, паренька, который жевал табак. Ханс Кристиан услышал крики ныряющих в небо ласточек. И вздох палача, поднимающего топор.

Ханс Кристиан хотел сказать рабочему последнее слова, но первый удар палача оказался слишком неожиданным и быстрым. Возможно, даже для самого палача. В любом случае он сильно промахнулся, и топор вонзился в плечи осужденного. Тишину нарушил только его крик, хриплый крик. Палачу пришлось поставить ногу на спину золотарю, чтобы вытащить топор из хрящей и жил. Золотарь снова открыл глаза и умоляюще посмотрел на Ханса Кристиана. Последовал еще один удар, который задел шею, но не перерубил ее до конца. Ханс Кристиан, казалось, услышал наигранный вздох публики, который должен был изображать ужас пополам с восхищением. Золотарь посмотрел прямо, и кровь хлынула из раны на его шее. Палач поднял топор в последний раз. Ханс Кристиан хотел бы сказать рабочему на прощание красивый стих, но никакие слова не имели сейчас смысла, и он закрыл глаза и снова открыл их только тогда, когда раздался удар, а по площади раздались радостные возгласы, и он почувствовал, как по его щеке стекали струйки теплой крови.