Текст книги "Отшельник"

Глава 27

Она была похожа на инопланетянку в черной коже: гибкая, красивая и пугающая. Она стояла на дорожке и ждала его, точно как он просил. Эрхард никогда с ней не заговаривал. Никогда не слышал ее голоса. Более того, он даже не знает, умеет ли она говорить. Он объяснил ей, что она должна сделать. Она слушала не мигая. Когда он спросил, понимает ли она, что от нее требуется, она кивнула. Эрхард сомневался, что она поняла. Она не задавала вопросов и не испытывала неуверенности в осуществлении плана Эрхарда.

– Мне сделать это с Мэнни с музыка, – повторила она.

– Правильно, – кивнул Эрхард и подумал: смешно, что самого влиятельного человека на острове называет «Мэнни» девчонка… сколько ей? Лет двадцать?

– Мэнни не может, не получается, его палка слишком мягкий, он злится.

Эрхард покачал головой, показал на плеер и изобразил с помощью указательного пальца, как будет реагировать член Мэнни. В глазах девушки плясали веселые огоньки, но она молчала и потому выглядела еще более устрашающей.

– Пойдем со мной, – сказал он.

Они вошли в дом. Эммануэль сидел на том же месте, где был, когда Эрхард его оставил час назад. Он с несчастным видом смотрел на руки Эрхарда, как будто ожидал увидеть, что он принесет инструменты, а не магазинные пакеты.

– Ну что еще, настройщик?

Эрхард напомнил: Палабрас обещал его слушаться. Эммануэль кивнул. Эрхард взял его за руку и повел в соседнюю комнату, затем посадил на белый кожаный диван – судя по виду, к нему никогда не прикасались.

– Сядьте и слушайте музыку, пока я настраиваю рояль.

Эрхард распаковал плеер, вставил диск и нажал клавишу воспроизведения. Эммануэль дернулся при первых звуках, недоверчиво посмотрел на плеер. Эрхард кивнул девушке. Та подошла к Эммануэлю и задрала платье. На обычно мертвенно-бледном лице Эммануэля – выражение изумления и необычайной мягкости. Эрхард вернулся в музыкальный салон.

Он поставил ноты с Концертом аллегро на пюпитр и раскрыл на первой странице. Он стал громко возиться с роялем: гремел ключом для настройки, но ничего не делал. Рояль необычайно красив – одна из первых моделей F308, выпущенных в мастерской «Фациоли» в 1987 году. Хотя Эрхард никогда не играл на этом рояле ничего, кроме аккордов, он часто мечтал о том, как бы незаметно пробраться в эту комнату, когда Эммануэля нет дома, и поиграть на роскошном инструменте. Звук у него не такой, как у обычных фортепиано: он чистый и незамутненный, лучше, чем у самого лучшего «Стейнвея», который приходилось настраивать Эрхарду. Благодаря кондиционеру рояль находится в идеальных условиях и никогда не подвергается воздействию прямого солнечного света. Нелепо подозревать, что такой рояль способен бренчать! За все годы, что Эрхард посещал этот особняк, он никогда не мог сделать звучание рояля лучше – только хуже. Некоторые клиенты называют его волшебником, потому что он может несколько минут повозиться с ключом настройки – и их игра делается лучше, чем когда бы то ни было. Они ожидают, что он придет с современным оборудованием. А он просто слушал, а потом делал так, что их рояль звучал как живое, дышащее создание, а не робот. Штука в том, чтобы сделать каждый тон идеально чистым, но идеально неидеальным. Такое обращение помогает подчеркнуть характер рояля, его индивидуальность, звучание, отличное от других. Это известно каждому настройщику роялей, хотя ни один из них не поделится своими секретами с клиентами. Включите математику – и забудьте о математике. Каждый клиент хочет получить оптимальный результат, каждый просит хорошо сбалансированный инструмент, хотя на самом деле они хотят другого.

Музыка достигла драматического интермеццо, а затем зазвучал хорал.

Эрхард слышал, как по полу двигается столик для сигар, потом увидел длинные ноги девушки. Слышал странное ворчание – наверное, она уселась верхом на колени к Эммануэлю, оседлала его, как обремененный долгами жокей в последнюю скачку сезона. Эммануэль не привык слушать хорал со струнными, и Эрхард задавался вопросом, не пересмотрит ли Палабрас свое отношение к Абрилю. Он налил себе хереса «Педро Хименес» из бутылки, стоящей на столике рядом с роялем, и вышел в сад, примыкающий к солярию. Там растут орхидеи и кактусы. Садик, в котором теперь хозяйничают бабочки, был весь накрыт тонкой сеткой, которая днем дает дополнительную тень. Кроме того, сетка отпугивает птиц и других крупных вредителей. Бабочки повсюду. Порхая крылышками, они сидят на острых кактусовых иголках, как птицы на ветках. Между растениями вкопаны фонари, кроме того, сверху сад освещают большие прожекторы. Поэтому даже ночью здесь почти так же светло, как днем.

Прямо перед Эрхардом сидела бабочка с ярко-желтыми крылышками. Он гадал, сколько времени прошло с тех пор, когда в последний раз видел желтую бабочку, вроде тех, что водятся дома, в Западной Ютландии. Там в убогом домишке обитал Клаус, его дед по материнской линии; он жил с женой, которая никогда не разговаривала. Из-за двери доносился хорал, он начался снова. Должно быть, у Эммануэля второй заезд. Везет чертяке!

Эрхард поднял вверх указательный палец, надеясь, что бабочка примет его за черный кактус. Но хрупкие красавицы прекрасно понимают разницу. Конечно, понимают. На острове совсем немного бабочек – скорее всего, из-за ветра и климата. Вот почему они кажутся еще одним проявлением власти Эммануэля: в его владениях бабочек в изобилии. У него всего в избытке: машин, девушек, воды, цветов, охотничьих трофеев, дорогого мяса и испанских вин. И денег. Правда, в отличие от всего остального, о деньгах Эммануэль не говорит никогда. Он отказывается говорить о деньгах. Если кто-нибудь заикался о деньгах или о том, что Эммануэль богат, он очень злился. Много раз Эрхард слышал, как он обзывал Рауля проклятым Иудой, когда тот просил у отца денег на очередной прожект или для того, чтобы расплатиться с долгами. Однажды, давно, Эммануэль рассказал Эрхарду, что его семья родом из Вальекаса, самого бедного района Мадрида, где дома построены из пластиковых бутылок и рифленого картона. Может быть, он стыдится своих денег – точнее, того, как он их заработал? Эрхард думал о маленьком мальчике. И об Алине. Эммануэль Палабрас вполне мог бы финансировать ее поездку в Мадрид и экстравагантный шопинг; для него это все равно что купить какую-нибудь мелочь, вроде пары лотерейных билетов. Если подумать, скромные запросы Алины стоят дешевле, чем несколько бабочек или новый кактус! Может, спросить у него?

У Эрхарда сложились особые отношения с Эммануэлем, отношения, которыми он никогда не пользовался и не хотел пользоваться. Но, может быть, настало время положиться на его добрую волю? Отправить девицу подальше и проучить полицейских. Эрхард почти не сомневался в том, что Эммануэлю такое предложение придется по душе. Как почти все, чей бизнес балансирует на грани закона, Палабрас испытывал особое удовольствие, подставляя и унижая стражей порядка. С другой стороны, ему не понравится рассказ о маленьком мальчике. Скорее всего, он посоветует Эрхарду не вмешиваться…

Если он что-нибудь и скажет Палабрасу, у него должен быть веский повод.

Глава 28

Допив херес, он вернулся в дом. «Хорал» звучал в четвертый или пятый раз, но несколько минут спустя он увидел, как девушка семенит по коридору, держа в руках ворох мятой одежды. Эммануэль вышел в солярий и сразу зашаркал к роялю. Его нижняя губа покраснела и распухла, как будто ее прикусили – он сам или девушка.

– Ну что, починили?

– Я запрещаю вам играть «Хорал» на этом рояле три месяца, – заявил Эрхард.

– Вы не мой врач. Я буду играть все что захочу! – сердито рявкнул Эммануэль, хотя в его бороде играла улыбка, как будто он знал, что сейчас скажет Эрхард.

– Вы же обещали меня слушаться! Играйте аллегро три месяца, и вы больше не услышите шороха.

Он знал, каких усилий это будет стоить Эммануэлю. Целых двадцать лет он исполнял «Хорал», как человек, который курит любимую сигарету: сосредоточенно, глядя в пространство. Теперь же Эрхард велит ему перейти на антиникотиновый пластырь.

Эммануэль сел на табурет, посмотрел в ноты, как будто не понимает, что за странные закорючки перед ним; он глубоко сосредоточен. Неожиданно Эрхарда бросило в жар. Что, если Эммануэль не умеет читать ноты? Обычно, исполняя «Хорал», он смотрит в ноты, но читает ли он их? Может быть, он только притворяется. Возможно, именно поэтому Палабрас не играет ничего другого; он не умеет больше ничего играть, только не хочет в этом признаться. Интересно, удастся ли Эрхарду заставить его признаться в этом? Может быть, он уговорит Эммануэля брать уроки у Виви из Хорналя? Скорее всего, вначале Виви возненавидит Эммануэля за его богатство, как ненавидела Рауля в самом начале. И все же за несколько уроков старик чему-нибудь научится, и все обернется к лучшему. Нет, не обернется. Скорее всего, все будет наоборот. К концу уроков дом в Хорнале опустеет. Майна Виви будет кричать всю ночь, прежде чем соседи обнаружат пианистку мертвой в бочке с вином на террасе. Ее убеждения диаметрально противоположны взглядам Эммануэля. Все стены в ее квартире увешаны фотографиями ее крестников; на подоконниках у нее растут органические помидоры, и она не слишком умело обращается с деньгами – часто забывает взять плату за свои уроки. Но вот Эммануэль ставит пальцы на клавиши и берет первые ноты аллегро. Оно в его исполнении звучит совсем не так, как «Хорал». Более воинственно. Более торжественно. Эммануэль с трудом продирается сквозь первую страницу. С удивлением смотрит на клавиши слоновой кости, по которым маршируют его пальцы, словно не может понять, как им удается воспроизводить другие звуки вместо привычной мелодии «Хорала».

Как и ожидал Эрхард, никакого шороха больше нет. Палабрас дышит ровно и спокойно. Ему нужно было только одно: другое музыкальное произведение. Несколько раз он ошибся, что придало его исполнению живости. В солярий осторожно заглянула девушка. Много лет вся домашняя прислуга, девушки-масаи и садовник-грек, слышали бесконечные повторы одной и той же пьесы. Как лев, который ходит кругами по клетке, Эммануэль все время возвращался к «Хоралу», чтобы возбудиться, пользуясь остатками своей когда-то полнокровной фантазии. Но с новыми звуками весь дом словно вздохнул свободнее. И Эммануэль, хотя он по-прежнему слишком толст и нездоров, больше не дышит со свистом. Эрхарду пора уходить.

Не спрашивая разрешения, он налил себе еще «Хименеса» и, не попрощавшись, пошел к выходу. Такая у них традиция. Эммануэль сидит за роялем, а Эрхард одним глотком осушает бокал и бросает его в прудик.

Глава 29

9:30 утра. Пора возвращаться домой. Он стоял на Главной улице и пробовал подбить баланс. Он совершил столько коротких поездок, что нужно время, чтобы все подсчитать. Потом он зайдет в «Канны», небольшую закусочную, где готовят бутерброды. Он заходит туда нечасто, но там делают по-настоящему вкусные и жирные бургеры, которые подают в обертке.

– Отшельник! – вызвала его Исабель, которая работает диспетчером в ночную смену. Девушки по телефону никогда не называют его по имени. Он даже не уверен в том, что им известно, как его зовут.

Он нажал кнопку.

– Сорок восемь двадцать три.

– Отель «Феникс». В аэропорт.

– Рейс десять пятнадцать на Берлин?

– Откуда мне знать? – не сразу ответила Исабель. – Они только сказали, что им нужно в аэропорт.

– Я на сегодня хотел закруглиться. Может, кого другого вызовешь?

– Они просили тебя.

– Кто просил? Мигель из «Феникса»?

– Нет, звонила женщина. Просила именно тебя. Послать кого-нибудь другого?

– Сорок восемь двадцать три вызов принял.

Он положил документы на заднее сиденье и включил знак «Занято». Поездка кажется безобидной, и все-таки ему немного не по себе. Интересно, кто заказал именно его? Может быть, вчерашние музыканты или их солист-араб задумали отомстить.

Подъехав к отелю, он коротко нажал на клаксон. Обычно в этом нет необходимости, но если за стойкой администратор-новичок, а гостю нужно успеть на рейс в Берлин в четверть одиннадцатого, тогда пора двигаться. Он ждал три минуты, потом заглушил мотор и вошел в отель. В вестибюле никого – ни на диванах, ни за стойкой. Он позвонил в колокольчик, и из кабинета вышел Мигель.

– Добрый вечер, сеньор Йоргенсен. – Мигель оглянулся по сторонам. – Чем я могу вам помочь?

– Добрый вечер, Мигель. Меня вызвал кто-то из ваших постояльцев. Женщина. Может, кто-то из ваших коллег или из бара?

– Такси всегда заказываю я.

– Но… а мог позвонить кто-то из гостей?

– Возможно, сеньор Йоргенсен.

– Я должен отвезти кого-то в аэропорт.

Мигель посмотрел на часы:

– Рейс десять пятнадцать, на Берлин?

– Я тоже так подумал.

– Пока еще никто не выписывался. Но она еще может успеть. На пятом этаже живет англичанка. Может быть, она вас вызвала. – Мигель оглянулся на стенд с ключами. – В номере ее нет.

– Мигель, я буду в машине. Предупредите, что я жду.

Он вернулся к машине и сел за руль. Если пассажирка не выйдет через несколько минут, опоздает на рейс. Может быть, ей вовсе не нужно успеть на самолет. Может, она, наоборот, кого-то встречает. А может, работает в аэропорту…

Вдруг на улице раздался оглушительный грохот, и он поднял руки, закрывая лицо. Потом понял, что мимо промчался огромный пикап, откуда несется громкая музыка; в пикапе три парня. Он посмотрел в зеркало заднего вида и оцепенел, увидев Алину. Она сидела на заднем сиденье и улыбалась как ни в чем не бывало. Ее улыбка раздражала.

– Сейчас у меня на тебя нет времени. Я жду клиента.

– Я твоя клиентка, Четырехпалый.

– Убирайся из моей машины к черту! – Его левая рука гудела, так хотелось ударить по зеркалу, в котором отразилась Алина, как будто так он мог ее уничтожить.

– Ни за что! – расхохоталась женщина. – Давай вези меня в аэропорт.

– Я отказываюсь тебя везти. Вылезай из моей машины!

– Почему? Тебе что, деньги не нужны?

– Преступников не вожу.

– С каких пор? – Алина снова рассмеялась.

– Мне не нужны твои деньги.

– Езжай, – скомандовала она. Она умела манипулировать людьми, легче выполнить то, что она просит, чем сопротивляться.

Эрхард круто развернулся на сиденье. На ней костюм цвета лосося; на лоб сдвинуты темные очки в золотой оправе. Наряд вульгарный, и все же в нем она выглядит лучше, чем обычно.

– Чего ты хочешь? Сегодня рейсов больше нет.

– Мне нужно прокатиться во «Дворец».

– Разве не завтра?

Она снова засмеялась. Очевидно, ее забавляло все происходящее. Похоже, она была пьяна. Во всяком случае, выглядела пьяной.

– Сегодня я должна там переночевать.

– Тогда какого черта ты вызвала меня? Могла бы попросить еще тридцать водителей. Или полицейских. Пусть они тебя подвозят.

Но, еще не договорив, он понял: она вызвала его, чтобы позлорадствовать. Показать, что она поступит именно так, как хочет. И никто не смеет ей указывать.

– Потому что ты напоминаешь мне моего отца, – объяснила Алина. – Старого, злого и жалкого.

– Его в самом деле можно пожалеть, ведь его дочь шлюха.

– Ему плевать. Козел драный.

– Ни один родитель не может быть равнодушным к такому, – я имею в виду, ему не плевать.

Алина снова засмеялась. Он тронулся с места. Лучше поскорее со всем покончить.

– Это только по-твоему, Четырехпалый!

Он молча ехал по проспекту в сторону дюн. Его пассажирка без умолку тараторила о Мадриде, о покупках и о подруге, у которой сорок пар туфель. Надо не забывать переключать передачи. Эрхард включил кондиционер, чтобы в салоне стало прохладнее.

– Кстати, имей в виду, – сказала она, когда они поворачивали на Сто первую магистраль, – я обо всем подумала. Правда подумала. Ты заставил меня обо всем подумать. Понимаешь, я взвесила все за и против. Что делать? Взять деньги или послушать старину Четырехпалого? Я говорила с Тиа, и она так рада, что я поеду в Мадрид, и…

– Замолчи. Ничего не желаю знать. Не хочу знать, почему ты так поступаешь. Ты… ты такая невероятная эгоистка, что мне не…

– Эгоистка? Нет, дьявол тебя побери, я не эгоистка. Ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить. Я не эгоистка, и не плохая, и не…

Настала очередь Эрхарда засмеяться.

– Ты просто дура. Ты такая невероятная дура, что мне страшно думать о будущем. Из-за таких, как ты, я боюсь за будущее.

Оба умолкли.

– Зато ты святоша… святее папы римского, – заявила Алина. – Говорю тебе, я обо всем подумала. Но я не могу себе позволить отказаться. Не могу.

– Заткнись.

– Я не убивала мальчика. Я ничего плохого не делала.

– Но из-за тебя и твоей поездки в Мадрид полицейские так и не узнают, что случилось.

– Ну и что? Черта с два это моя проблема! Да и не твоя, раз уж на то пошло!

– Совершено преступление. Худшее из преступлений. Кто-то убил маленького мальчика. Скорее всего, не его родители.

– Знаешь, не все родители хорошие.

– Уморить ребенка голодом и бросить его в коробке чудовищно. Ни один родитель так не поступит.

– Родители вытворяют что хотят.

– Когда у тебя будет ребенок, тебе будет стыдно…

– Какого хрена ты вообще знаешь? И потом, у меня никогда не будет детей. Понимаешь? Ни-ког-да.

– Ради их блага надеюсь, что так и есть.

Он ехал быстро, под сто пятьдесят километров в час, и машина начала вибрировать. Он хотел поскорее избавиться от этой женщины, высадить ее и уехать. Солнце село, и справа от машины все было черно, небо над ними зеленовато-малиновое. Он покосился на свою пассажирку в зеркало заднего вида; достав маленькое зеркальце, она подкрашивала губы. Как будто собралась на свидание со всем полицейским управлением. Он представил себе ее в зале суда. Костюм цвета лосося прекрасно подчеркивал рассказ о том, что раньше она была католичкой. Она будет накручивать на палец пряди волос, каяться и просить прощения. Самое большее ей дадут несколько месяцев. Полицейские будут приходить к ней в тесную камеру, приносить еду. А вечерами охранники будут подглядывать в глазок, как она раздевается перед сном. Хуже всего то, что она прекрасно подходит для своей роли. Она не похожа на героиновую наркоманку, в отличие от многих таких же, как она. Алина выглядит более зрелой и вполне способна быть матерью. Кроме того, она врет не краснея. Наверняка будет лить слезы на предварительном слушании, и ни один журналист не усомнится в ее словах. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявятся настоящие мать или отец.

Она заметила, что Эрхард смотрит на нее. Улыбнулась. Он отвернулся.

– Маленький паршивец. Получил по заслугам!

До него не сразу дошло, что она сказала. Что она имела в виду. Она просто болтала. Но слова бывают опаснее поступков. Более обдуманные, более расчетливые, менее человечные. Он понимал, что она наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Хочет посмотреть, сильно ли он разозлился. Проверить, удается ли ей достать его, завести, как она заводит губернатора или еще какого-нибудь озабоченного старикашку, которого хватает за яйца и шлепает, чтобы показать, кто здесь главный.

Что-то в нем ломается. Неожиданно он понял, как должен поступить. Он вполне способен нарушить планы стражей порядка. Пусть поработают сверхурочно! Алина сидит в его машине. Никто не знает, что она с ним. Темнеет, и скоро совсем не будет света.

– Куда ты едешь, черт тебя дери? – крикнула она, когда он повернул на перекресток с круговым движением.

Глава 30

Алина вырывалась, вопила и визжала. Как только он остановил машину, она выскочила, надеясь скрыться, но в кромешной темноте ничего не видела и замерла на месте, за это время он обежал машину и схватил женщину.

Она оказалась сильной: царапалась, молотила воздух кулаками и ругалась. Но Эрхарду было все равно. Он принял решение и теперь толкал ее к сараю.

– Нет, нет! – отчаянно визжала Алина, когда он заталкивал ее в сарай и захлопывал дверь. Он вспотел от усилий, тяжело дыша, отошел на шаг от двери. Его охватила такая ярость, что он готов был войти в сарай и избить ее до полусмерти. Ему было бы легче избить ее в темноте, чем среди бела дня, когда он мог ее видеть. Он словно взял в плен дьяволицу и в состоянии положить конец всему мировому злу. Но потом он вдохнул аромат ее духов и услышал, как она скулит – совсем по-девчоночьи. Она ведь и есть девчонка. Эрхард надеялся, что темнота, ночные звуки и неуверенность к утру сломят ее. Может, пообещать, что завтра вечером он ее выпустит? Нет, пока рано. Он еще не может относиться к ней дружелюбно. Она плакала и проклинала его. Странное поведение.

Из дома ее воплей почти не было слышно. Ее голос заглушал генератор и усилившийся ветер. Эрхард надеялся, что она не выключит генератор, который стоит в сарае. Ей ничего не стоило вырубить его или сломать – ему назло. Сегодня она, скорее всего, напугана и в замешательстве. Но скоро она остынет. Если ему повезет, она скоро заснет. Но завтра, рано утром, когда свет начнет проникать сквозь щели в стенах, она, скорее всего, обнаружит генератор и постарается сломать его или просто вырубит.

Он налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил – без всякого удовольствия и не чувствуя вкуса. Свет он не включил, просто слонялся по дому, не в силах успокоиться. Пронзительные вопли Алины заглушали нескончаемые завывания ветра и стук ее кулаков. Он даже подошел к окну и посмотрел на сарай, малиновый в лунном свете. Там, конечно, ничего не было видно, лишь слышны звуки, как будто в сарае воет собака и скребется, пытаясь выбраться наружу. Он снял брюки, рубашку и включил «Радио Муча». Передавали час джаза. Квартет Джона Колтрейна. Наконец, минут через пятнадцать-двадцать, шум, доносившийся из сарая, стих. Он вышел из кухонной двери на террасу и прислушался. Дул сильный ветер. Лорел жевал трусы, упавшие с веревки. Эрхард почесал козла за ухом, похлопал по задубелой шкуре. Он не был уверен, что принял верное решение. Более того, он был уверен в том, что принял неверное решение. Но он хотя бы что-то сделал.

* * *

Шум возобновился с самого раннего утра. Она то вопила, то плакала. Солнце только что взошло. Он слышал, как Лорел бродит у дома. Ветер немного утих. Алине удалось выключить генератор, и теперь он слышал ее вопли так же отчетливо, как если бы она сидела у него на коленях. Если бы у Эрхарда поблизости были соседи, которые бегают трусцой по горным тропам или заходят к нему занять сахару, ему бы пришлось гораздо труднее. Чем бы он объяснил шум? В сарае находится человек, попавший в беду. Испуганный и раздосадованный. Или раненый зверь. Она скулила, ругалась и молотила в дверь кулаками. Он встал и подошел к сараю.

– Эй, – окликнула его она. – Эй, таксист!

– Я тебя не выпущу, как бы ты ни шумела.

– Выпусти меня, психопат, гребаный психопат, мать твою, дерьмо, ты… Эй! Ты здесь?

– Выпущу после заседания суда, – сказал он.

Услышав его ответ, она снова зарыдала. Она давилась, стараясь скрыть слезы, но он угадал, что она плачет. Это всегда чувствуется, даже издали.

– Да мне-то что, – всхлипывала она. – Я успокоюсь. Пожалуйста, выпусти меня! Мы все обсудим.

Эрхард невольно тянется к замку, но одергивает себя. Ну и перепады настроения у нее! Он должен помнить, что его задача – оставаться самим собой.

– Я приготовлю тебе завтрак. Сиди тихо, и я что-нибудь тебе принесу, – сказал он, прижавшись к двери. Может, она ждет дыню, помидоры, холодное мясо, бекон и омлет? Ничего подобного у него нет. Он редко завтракает, поэтому ка кое-то время изучал содержимое шкафчиков и холодильников. Потом поставил на поднос банку персикового компота, оливки, кусок относительно свежего хлеба. Налил стакан воды.

– Отойди от двери! – крикнул он, прежде чем отодвинуть засов. Руки с подносом он вытянул вперед, чтобы не получить дверью в лицо. Заглянул внутрь. Она сидела на земле у дальней стенки сарая и устало смотрела на него. Одежда на ней помялась и испачкалась, руки потемнели от пыли и земли, как будто она рыла подкоп. Он поставил поднос к ее ногам. Она равнодушно посмотрела на еду.

– Принеси сигареты, – попросила она. – Они в моей сумке в машине.

Он закрыл дверь, запер ее и направился к машине. Достал из-под пассажирского сиденья ее сумочку; она звякнула, когда он ее вытаскивал. Внутри почти ничего нет. Бумажник, пластмассовый брелок в виде доллара с четырьмя ключами, мобильник и пачка сигарет незнакомой марки. Был еще целый пакет разноцветного зефира – она поедала его в прошлый раз, когда Эрхард пытался с ней разговаривать. Он попробовал зефир, но тот оказался каким-то синтетическим и приторным, и он его выплюнул. Проверил зажигалку – она дала длинный язык пламени. С какой стати ему идти ей навстречу? Он думает о ней почти как о гостье, на которую хочет произвести хорошее впечатление. Возможно, одна сигарета – не так уж много. Может быть, тогда все станет проще. Он отнес сумку и другие ее вещи в сарай.

– Обещаешь не делать глупости? – спросил он, давая ей прикурить; она жадно затянулась. Ох уж эти курильщики!

– Ты ведь понимаешь, что я могу пожаловаться на тебя в полицию?

Об этом он не подумал. Пока не подумал. План, как с ней поступить, появился так быстро, что он не успел обдумать его до конца. Но она права. Если к вечеру он ее отпустит, ничто не помешает ей пойти прямо в полицию и пожаловаться на него. Так что сегодня он лишь сорвет заседание суда; скорее всего, его отложат до тех пор, пока не найдут обвиняемую. До того как он отпустит ее, должен выяснить, чем заняты полицейские. Но Алина не могла долго сидеть в этом сарае. Если она не включит генератор, ему же будет хуже. И прятать ее, как палец Билла Хаджи, он тоже не может. Он запер дверь и послушал, как она снова осыпает его ругательствами. Ему нужно было на работу – хотя бы на несколько часов. Перед уходом он положил ее мобильник в карман и проверил, что у нее в бумажнике. Он был забит визитными карточками – возможно, от ее многочисленных клиентов. Кроме того, он обнаружил две купюры по 50 евро. Было и несколько фотографий – такие делают в фотоавтомате. Хотя Алина явно снималась лет десять назад, он сразу узнал ее. На одном из фото рядом с ней еще одна девушка, похожая на Алину: такая же пухлощекая, но более хорошенькая. Обе в черных пиджаках, белых блузках, с какими-то бантиками в волосах. Школьная форма, довольно модная. И у обеих косички. Две сестры; старшая сильная и серьезная, младшая любопытная и более наивная. Типичные девочки из пуританской семьи. Возможно, родители верующие… Сейчас по ней это трудно угадать – она такая воинственная, ее ненависть прожигает насквозь. Еще на одном снимке Алина нагнулась к объективу, как будто хочет помешать фотографу, а сестра, сидящая у нее на коленях, повернулась вполоборота и безрадостно улыбается. Конечно, до того, как стать шлюхой, она была кем-то еще. Душевный надлом появился задолго до того, как она занялась ремеслом, которое губит ее тело. Ночными бабочками не становятся добровольно. Никто не становится. И те проститутки, которые утверждают обратное, уверяют, что их ремесло им нравится, – самые прожженные из всех.

Он свернул купюры и сунул их в карман, бумажник спрятал на полке за книгами, рядом с пальцем. Не самый оригинальный тайник на свете, если кому-то вздумается искать в доме ценности, но пока он не мог придумать ничего лучше. Да и вообще, кому придет в голову искать ценности в такой развалюхе?

Выехав на дорогу, он остановился и заглушил мотор. Ее крики и стук были отчетливо слышны возле дома, даже когда он сел в машину. Он опасался, что шум будет доноситься и сюда вниз. Но ветер, как всегда, заглушал остальные звуки. Здесь даже к ветру привыкаешь; он становится неотъемлемой частью пейзажа.

Сегодня можно было бы и не работать, но он должен обдумать свое положение. Несколько часов за рулем, на дороге всегда прочищают ему голову. Он поездил по округе, подобрал нескольких пешеходов, а в одиннадцать встал в очередь на стоянке. Попробовал читать, но не мог сосредоточиться. Представлял, как Алина выбирается из сарая и бежит – почему-то голая – по дороге, к кафе Гусмана. Она показывает на гору и говорит, что Отшельник, этот псих, ее запер. Он понимал, что вряд ли ей удастся убежать. Из сарая ей не выбраться. Хотя снаружи строение кажется хлипким, сарай сбит из толстых досок, дверь висит на четырех петлях, а для того, чтобы взломать навесной замок, требуются по крайней мере двое крепких мужчин с болторезом. Потом он представил себе, как возвращается домой и приглашает ее на кухню; он жарит рыбу – почему-то они едят ее вместе. После ужина они сидят за домом, смотрят на козлов и любуются видом горы. А ведь он даже не любит жареную рыбу!

Выйдя, чтобы купить чашку кофе, он проходил мимо такси, в котором спорили двое. Один из них – Педро Муньос, который обычно водит по выходным, а второй – Альберто, пожилой таксист, который работает в дневную смену с понедельника по пятницу. Альберто помахал ему, подзывая подойти.

– Ола, Йоргенсен! Пожалуйста, объясни этому юнцу, зачем нам нужен счетчик.

Эрхард просунул голову внутрь, вгляделся в салон. У Муньоса был слегка затравленный вид.

– А в чем дело? – спросил Эрхард.

Всякий раз, как возникали разногласия, коллеги прибегали к нему. Его уважали за честность и немногословие.

– Дело в том, что Альберто не нравится небольшая конкуренция, – сообщил Муньос.

– Я только говорю, что ты должен брать плату по счетчику и никому не делать скидок!

– Сам же всегда говоришь, что счетчик выгоднее клиентам, а не нам! И потом… разве ты не просишь скидку, когда покупаешь новые туфли? Счетчик – только для туристов.

– Дело не в деньгах, – сказал Эрхард.

– Мы обувью не торгуем, – обиженно подхватил Альберто.

Педро Муньос вскинул руки вверх:

– Просто смешно! Ну а как быть с постоянными клиентами? Или, допустим, ты подвозишь девушку, которая боится возвращаться домой пешком одна?

– Я знаю, что это против правил, но почему бы Педро не делать, как ему хочется, лишь бы баланс сходился? – поинтересовался Эрхард.

– Потому что машина моя, – ответил Альберто, – и я обязан, помимо других расходов, платить процент «Такси Вентуре»! И я не знаю, был у него неудачный день или он просто прикарманил денежки. Его скидки не всегда попадают в его счета.

– Ты его обманывал? – спросил Эрхард у Муньоса, зная, что своим вопросом нажимает на нужную кнопку.

Муньос побагровел:

– Конечно нет! Честное слово!

– Почему ты позволяешь ему водить твою машину, если думаешь, что он тебя обманывает?

– Потому что он забирает семьдесят процентов выручки, – проворчал Муньос вместо Альберто.

Все умолкли.

Выхода у них два. Либо они во всем разберутся, либо Муньос прекратит подменять Альберто и начнет официально работать на фирму «Такси Вентура». Такое уже случалось раньше. Альберто придется снова работать на полную ставку, по крайней мере, пока он не найдет новичка, готового работать ночами за жалкие крохи. Некоторые водители до сих пор сдают машины в аренду сменщикам; они нашли неплохой способ окупить машину, не работая день и ночь. Но обычно сменщикам приходится несладко. Вот почему среди водителей, работающих на полставки, такая текучка. Две крупные таксомоторные фирмы, «Такси Вентура» и «Таксинария», переманили к себе почти всех таксистов на острове.