Текст книги "Вечный лес"

Но Эак не улыбался.

– Спасибо, Зоэ, что ты пришла, – обратился он ко мне. Затем, повернувшись к Эвностию, сказал: – А тебе лучше пока не приходить сюда.

Слова эти показались особенно ужасными из-за того, что были произнесены с подчеркнутой вежливостью и с абсолютно бесстрастным лицом.

Кора вскочила на ноги:

– Что он такого сделал? Он только хотел, чтобы дети посмотрели на свои игрушки. Его надо поблагодарить за это!

– За то, что он отвел мою дочь в лес, где ее могли убить?

– Но с ней же ничего не случилось.

– Могло случиться. – Впервые Кора возражала ему.

– Наша дочь – дриада. Она живет в лесу. Она должна знать свою страну. Неужели ты думаешь, что она все пятьсот лет проведет в этом дереве?

– Нет, – сказал он. – Я так не думаю. – Вскоре мы узнали, что в его словах заключалась жестокая правда.

Глава XII

– Зоэ!

Я спряталась с головой под волчью шкуру. Было раннее Утро. Только что ушел Мосх, на полу беспорядочно валялись пустые бурдюки, от выпитого вина мысли мои путались, я засыпала.

– Зоэ, спусти, пожалуйста, лестницу.

Я узнала голос Коры. Будь это кто-нибудь другой, и не подумала бы вставать, но тут пришлось вылезти из-под теплого одеяла. Пошатываясь, я направилась к двери:

– Что, дорогая? (Совсем как критянин, который хочет нахмуриться, а вместо этого улыбается.)

– Можно мне подняться к тебе?

Кора была с обоими детьми. Тея сидела у нее на руках, а на спине в колчане удобно устроился Икар. На ней было красновато-коричневое платье, расшитое зелеными листиками клевера. Кора радостно улыбалась, и улыбка ее была настолько же естественной, насколько моя – вымученной.

Я спустила лестницу, более того, сама с трудом сползла вниз, мучительно чувствуя каждую ступеньку, и приняла у нее из рук Тею. Эта нежная крошка показалась мне такой же тяжелой, как Икар. Да, годы давали о себе знать. Оказавшись снова в комнате, я поскорее отдала Тею матери и растянулась во весь рост на постели. Сегодня я не могла вести беседу, у меня не было сил даже слушать. Но то, что сказала Кора, быстро заставило меня прийти в себя.

– Я иду навестить Эвностия, – проговорила она так, будто делала это каждый день, – мне одной не донести двоих детей, и я подумала, что ты, может быть, посидишь с Теей?

– А стоит ли это делать после того, что сказал Эак?

– Эак не знает. Он опять ушел на охоту. И потом, он запретил водить в лес только Тею.

– Ты прекрасно понимаешь, что он вообще не хочет, чтобы ты виделась с Эвностием.

– Это меня не волнует. – В ее голосе прозвучали металлические нотки. – Зато Эвностий хочет меня видеть.

– Конечно, хочет.

Как мне было объяснить ей, что видеться с ней и с Икаром так редко и тайком было для него еще тяжелее, чем не видеться вовсе. Он изо всех сил пытался по-новому построить свою жизнь, но теперь уж без нее и без своих зевсовых детей. За последние несколько недель он выточил для меня стул на трех ножках, чтобы я могла давать отдых ногам, Хирону сделал масляный пресс. Партридж получил рогатку, чтобы защищаться от задиристых панисков. Кроме этого, массу других полезных вещей он подарил друзьям или продал своим знакомым. Партридж переехал к нему жить, а Бион давно уже обитал в его доме. Эвностий почти не бывал один, все время чем-то занимался и, лишь когда никто не мог его видеть, становился мрачным и задумчивым.

– Понимаешь, он опять стал интересоваться женщинами, и это очень хорошо, а твой визит может вновь вернуть его в прежнее состояние. Знаешь, не зря говорят: «Минотавр, не интересующийся женщинами, – больной минотавр».

– Рада это слышать, – сказала она решительно, хотя при этом лицо ее приобрело отнюдь не радостное, а скорее тоскливое выражение, – он пользуется успехом?

– Ошеломляющим. И раньше он был сильным и страстным, но неопытным, теперь же, как рассказывают мои подруги, он превратился в идеального любовника. К силе добавилась нежность. Он научился обращаться с женщинами с той обходительностью и лаской, которая заставляет нас почувствовать себя не только желанными, но и любимыми, пусть только на один вечер. Говорят, он побывал уже у всех дриад, независимо от их возраста, хоть двенадцати, хоть четырехсот лет, кроме нескольких упрямиц – верных жен кентавров.

– А у тебя, Зоэ?

Я взглянула на нее так, что даже у королевы пчел опустились бы крылья:

– Ты ведь знаешь, он всегда считал меня своей тетушкой.

– Извини, – сказала она быстро, – просто ты такая добрая и щедрая. Все же, я уверена, от моего посещения ничего не изменится. Я хочу, чтобы он повидался с Икаром. В конце концов, он его зевсов папа. А если говорить честно, чтобы Икар с ним повидался. Удивительно, как такой маленький ребенок может скучать без кого-то.

Вовсе неудивительно, если этот кто-то – Эвностий. Кстати, я заметила, что за последние два месяца Икар слегка осунулся. И почти не гугукает. Он стал совсем, – я чуть было не сказала «как Тея», – стал какой-то подавленный. Хорошо, ради тебя я посижу с Теей, но, вижу, ей уже что-то не нравится, как бывает всегда, когда она сюда приходит.

– Расскажи ей о медведицах Артемиды. Только о хороших, а не о тех, из компании Флебия. Я скоро вернусь.

– Если уж ты идешь, то побудь там подольше. Иначе Эвностий расстроится. – Но ее уже не было.

Кора миновала ворота, по обычаю не запертые, и остановилась перед куском плотной ткани, закрывавшей вход в дом. Слишком уж ей хотелось увидеть Эвностия. Может, если она тихонько повернется и на цыпочках выйдет из ворот… Но Икар издал радостный вопль, и ничего не оставалось, как войти в комнату. Эвностий стоял на коленях у фонтана и кормил черепаху, ту, которую он приобрел вместо подаренной Коре и Эаку на свадьбу. Увидев Кору, он вскочил и бросился встречать ее. Тарелка с печеными мухами упала в воду (он ловил их на кусок пергамента, смазанный медом). Эвностий смотрел на Кору и Икара с таким изумлением, будто, побывав пред очами Праведного Судии в Подземном царстве, они вновь вернулись в страну живых.

– Мне тяжело было нести двоих детей, – объяснила Кора, – поэтому Тея у Зоэ.

Эвностий вытащил Икара из колчана и так крепко обнял, что она подумала: «Он переломает ему все ребра». Но Икар в ответ изо всех сил обхватил Эвностия за шею и уже больше не сходил с его рук. На какой-то момент Кора даже позавидовала своему ребенку. Между ними существовало такое взаимопонимание и они так искренне любили друг друга!

Ее больно уколола мысль, которую она тут же поспешила отогнать: «Если бы не моя мечта, если бы…» А теперь нельзя даже обнять Эвностия. Ее жест может быть неправильно истолкован и всколыхнет то, что он так старательно пытался забыть.

– Два месяца прошло. – Она не упрекала, ведь во всем был виноват Эак. Она сожалела.

– Два месяца и два дня.

– Эвностий, давай посидим в саду. Поправился твой шиповник после подкормки удобрениями?

– Это теперь самый пышный куст.

Эвностий легонько пошлепывал Икара, которого держал на руках, и играя, лохматил ему волосы. При этом он смотрел на Кору с таким пылом, что принять все это за братскую любовь было совершенно невозможно.

Вокруг стульев с сиденьями из мха рос водосбор, а вьюнки так обвили их ножки, что можно было подумать, будто стулья тоже выросли в этом добром, уютном саду. Кора и Эвностий сидели рядом. Было теплое, солнечное утро. Но долгая разлука не давала им начать разговор, казалось, их разделяет закрытая калитка. Даже Икар ощутил повисшую в воздухе напряженность и тяжело вздохнул.

– Теперь, когда я не прихожу к вам, дома стало спокойно? Я имею в виду…

– Успокоился ли Эак? Не знаю, Эвностий, не думаю. Он ведь редко разговаривает со мной. Улыбается, кивает головой, качает Тею в колыбели, а потом уходит на охоту или к Хирону. А ты, ты счастлив со своими дриадами?

– Ну, довольствуюсь тем, что есть, – сказал он, смущенно ковыряя землю копытом.

– Ты приводишь их сюда?

– Нет, – ответил он без малейших колебаний. – Я построил этот дом для тебя.

Затем, подумав немного, спросил:

– Ты все еще любишь его?

– Да, и хочу быть с ним всегда, даже когда он молчит, хотя и не понимаю, что означает его молчание.

Это действительно было так, но была и другая правда. Она не собиралась говорить об этом вслух, но, продержав это в тайне столько лет, вдруг не выдержала:

– Я и тебя люблю, и дети тоже!

– Разве что Икар.

– И Тея, просто ей не позволяют этого делать.

Она взяла его за руку. Большая, грубая рука, но какие тонкие пальцы! Неудивительно, что из дерева он мог сделать поэму, а стул или детскую игрушку превратить в элегию. «Я поступаю как сестра», – пыталась успокоить себя Кора. Она ведь не обняла его, этого столяра с сердцем поэта. Она его никогда не обнимала, даже когда он спас ее от Шафран. Но сейчас всего лишь одно нежное рукопожатие заставило ее почувствовать, что перед ней уже не мальчик, а мужчина. И на какое-то мгновение, а может, не только на мгновение, она позавидовала этим легкомысленным дриадам, которым доставались его отнюдь не братские поцелуи. Прекрасно любить мечту, это все равно что пить из большого кувшина старое выдержанное вино и чувствовать, что вот-вот начнешь с легкостью перепрыгивать с одной верхушки дерева на другую. Но радостное оживление и легкость быстро исчезают, так же быстро, как испаряется с кленового листа капелька росы. Любить же минотавра – все равно что съесть ломоть пшеничного хлеба, щедро намазанного медом. Нет счастливого волнения, но есть ощущение сладости и долгой сытости.

– Икар совсем не вырос, – сказал Эвностий. – А за два месяца он должен был подрасти.

– Он плохо ест. Скучает без тебя. Нам пора, Эвностий.

Мысленно она уже изменила Эаку, нельзя было допустить худшей измены.

– Нет, подожди. Я должен найти Икару какой-нибудь подарок.

Он прижал ребенка к себе, будто пытался защитить его от порывов зимнего ветра или стаи волков.

– Он уже получил подарок. Повидался с тобой. А теперь хочет тебе что-то подарить сам.

Икар обеими руками ухватился за рога Эвностия и чмокнул его в щеку.

– Когда мы снова увидимся? – Вопрос был обращен и к Коре, и к Икару одновременно.

– Не знаю.

– А когда мне можно будет прийти к вам? Эак ведь не говорил «никогда».

– Этого я тоже не знаю, Эвностий.

Он сбегал в мастерскую и принес оттуда детскую шапочку, украшенную перышком. Он сделал ее для Теи, но ей она оказалась велика. Икару же она подходила – у него были такие густые волосы, что голова казалась раза в два больше, чем была на самом деле.

Эвностий махал им рукой, стоя в воротах. Икар в ответ помахал ему шапочкой и заплакал. Мать поспешила унести его в лес. Хорошо, что она знала все тропинки, и ей не нужно было смотреть по сторонам. Весь обратный путь она не отрывала глаз от земли.

Эак вернулся домой первым. Когда они пришли, он вешал на стену лук.

– Я убил медведя, – сказал он. – Если ты засолишь мясо, то у нас всю зиму будет жаркое.

– В Стране Зверей не едят медвежатину.

– Не смотри на других. Поступай, как тебе удобнее. Где вы были?

– У Зоэ.

– Я вижу, у Икара новая шапочка.

– Ее сшил Эвностий и оставил у Зоэ.

Поверил ли он? А если не поверил, то что почувствовал досаду, злость, ярость? За все эти годы ей так и не удалось понять, что прячется за его бесстрастной улыбкой. Она знала, что по-своему он все еще дорожит ею. Но это была уже не любовь, а нежная и чуть снисходительная привязанность, более долговечная, чем быстро умирающая мечта.

Этой ночью он лежал рядом с ней, держал ее за руку и целовал в щеку.

– Кора, моя прекрасная дева. Я услышал твой зов, преодолевающий все расстояния, и пришел. Правильно ли я сделал? Знаешь, до сих пор я здесь чужой. Я ведь не зверь.

– Я хотела, чтобы ты пришел.

– Ты не жалеешь?

– Нет, Эак.

Она ответила, не задумываясь, но в глубине души была не столь уверена в этом.

– Тогда и я не жалею. Мы были счастливы эти годы. Мы не должны жалеть о них. И потом, ты подарила мне наследников.

Он замолчал. Рука его разжалась, казалось, он спит глубоким, спокойным сном. Она поцеловала его в прохладный лоб. Все-таки она его любила, хоть и совсем не знала. Он был ее возлюбленным и при этом оставался незнакомцем, он давал клятву Хирону, когда брал ее в жены, но так никогда и не стал ее настоящим мужем. Прекрасная дева превратилась в жену и мать, а мужчина остался чужеземцем и странником.

Когда Кора проснулась, Эака не было, дети исчезли вместе с ним.

К счастью, мне удалось застать Кору до того, как она успела уйти из своего дерева. Я уже знала, что случилось после ее визита к Эвностию, хотя до последнего момента и представить себе не могла, что последствия будут столь мгновенными и ужасными.

– До Кносса далеко, – сказала она, – нести тяжелый груз я не могу. Надо взять только еду – бутыль с вином и сыр. И желуди, чтобы продержаться неделю.

Она не плакала, плакать было некогда. Она даже не сердилась. Она была абсолютно потерянной.

– Целых три дня у тебя уйдет только на то, чтобы добраться до Кносса. Ты умрешь прежде, чем успеешь найти детей, не говоря уж о том, чтобы вернуться в свое дерево.

– Может, я догоню их на полпути. Ведь у Эака на руках двое.

– Даже если и догонишь, как ты его остановишь?

– Остановить я не смогу, но попрошу оставить детей. Пусть, если ему нужно, уходит, но вернет моих детей.

Он даже не станет разговаривать с тобой, Кора. Я не отпущу тебя.

– Тебе легко это сделать, – сказала она. – Ты сильная. Но сначала придется убить меня. Ты согласна на это, Зоэ?

Впервые я прочитала на ее лице несокрушимую твердость дриады, слишком долго остававшейся девочкой и слишком быстро превратившейся в женщину, дриады, которая знает, что говорит. Я увидела безрассудную смелость, легко переходящую в безумие, если на ее пути встречается преграда.

– Я пойду за Эвностием. Дождись нас. Сделай это ради меня, и мы все вместе решим, как лучше поступить.

– Мне некогда ждать.

Будь прокляты эти ноги! Весь путь до дома Эвностия я, как богиня Артемида на охоте, пробежала, не останавливаясь, и рухнула на землю у самого входа.

– Эак забрал детей!

– Куда?

Он задал всего один вопрос. Известие, похоже, не удивило его. Но лицо исказилось от душевной муки, как от удара еловой веткой. Мне показалось, что он сейчас закричит.

– В Кносс, – ответила я, – беги за Корой. Я вас догоню, когда отдышусь.

Я настигла их уже на краю леса. Эвностию удалось задержать Кору до моего появления, но она по-прежнему пыталась вырваться от него и уйти одна – высокая, решительная, лишь с небольшой плетеной корзинкой в руках, направляющаяся в сторону Страны Людей.

– Послушай, – крикнула я ей вслед. – Как же ты доберешься до Кносса? Ты ведь всю жизнь провела в лесу и никогда из него не выходила.

Она остановилась и подождала, пока я догоню ее. Ей нечего было сказать мне в ответ, но мои слова заставили ее задуматься.

– Ты знаешь, как критские крестьяне относятся к зверям? Они их боятся. Они пугают непослушных детей рассказа ми о том, что мы питаемся людьми. Они поймают и убьют тебя.

Она была похожа на маленькую растерянную девочку.

– Уши и волосы можно спрятать, а если запачкать грязью щеки, то я сойду за крестьянку, идущую на рынок.

– Ты умрешь раньше, чем найдешь детей. Сколько времени ты сможешь прожить без своего дерева?

– Но я-то не привязан к дереву, – воскликнул Эвностий. – Я могу идти куда угодно и привести твоих детей, Кора.

А как ты изменишь свою внешность, разве что замотаешься в саван? Наверху рога, внизу копыта! Ты рассуждаешь, как Партридж.

– Вовсе не надо менять внешность. Стоит мне только замычать как следует, и эти крестьяне бросятся от меня врассыпную, как медведицы Артемиды от дикого медведя.

– А что ты будешь делать в Кноссе?

– Критяне ведь не жестокие чудовища. Во всяком случае, не горожане. Говорят, что царь очень разумный человек. Я попрошу его, чтобы он заставил Эака вернуть детей.

– И ты думаешь, он послушает тебя? Отдаст тебе детей собственного брата, наследников престола?

– Не знаю. Можно, к примеру, разрешить детям полгода жить с Корой, а полгода с отцом. Надо же что-то делать, правда?

– Да мы и будем делать. Мы с тобой пойдем туда вместе, ты и я. Я, а не Кора, притворюсь крестьянкой и уж, не бойся, соображу, как протащить тебя в город. Ты прав, царь умный человек. Скорее всего, он откажет тебе, но не думаю, что сделает с тобой что-нибудь плохое. А если откажет, тогда наступит мой черед действовать. Я не буду спрашивать, а просто украду украденное.

– Но они же мои дети, – закричала Кора. – А вы строите планы, будто меня не существует.

Мне пришлось напомнить ей, что я почти в семнадцать раз старше, чем она:

– Я могу находиться вдали от дерева целых две недели, У меня даже голова не заболит. Кроме того, я люблю путешествовать. Я бывала на побережье вместе с ахейцами и даже плавала на одном из их кораблей. А однажды я взяла с берегов Бобрового озера умбру[31]31
  …взяла… умбру – умбра – природный коричневый пигмент. По составу близок охре.


[Закрыть], выкрасила волосы в коричневый цвет, начесала их на уши и отправилась в Кносс с одним критским матросом, который был в меня влюблен.

Целую неделю он водил меня по городу. Мы заходили в таверны, смотрели состязания с быками, были в театре, во дворце – повсюду. Когда я добралась до своего дерева, то уже почти теряла сознание, но ни на минуту ни о чем не пожалела. Если ты хочешь получить детей обратно, спрячь подальше свою гордость, и пусть этим занимаются те, кто умеет.

Может быть, было безнравственно с моей стороны ощущать бодрость и приятное возбуждение в то время, как Кора оплакивала своих потерянных детей, в чем, я ей искренне сочувствовала. Но ведь я никогда не изображала из себя Великую Мать. Я всегда была лишь свободной дриадой, любившей всяческие приключения, как любовные, так и военные. И еще я любила Эвностия.

Итак, я стояла на пороге моего самого большого приключения, и вместе со мной был мой самый большой друг.

Глава ХIII

Почти все звери собрались на краю леса, чтобы проводить меня. Вместе с Хироном пришли кентавры со своими женами и любимыми поросятами, которые непрестанно крутились у них под ногами. Медведицы Артемиды, забыв о стеснительности и безумно волнуясь, пытались засунуть в мешок с продуктами, висевший у меня на поясе, еще немного ягод, меда и котовника. Дриады – их было больше тридцати – по очереди утешали Кору, приговаривая, что Икар и Тея не будут страдать от долгой разлуки со своим деревом, ведь их отец – человек. В толпе провожающих можно было видеть несколько наиболее приличных панисков и среди них Партриджа, который чуть не плакал, потому что Эвностий уходил в этот проклятый город без него; королеву пчел Эмбер, существенно пополнившую мои продуктовые запасы, и, конечно, Эвностия, рядом с которым находился верный Бион и еще три тельхина. Флебий и вся его компания отсутствовали. Пришла лишь одна из его девиц, демонстративно жевавшая травку. Кто-то слышал, как она пожелала, чтобы эти мерзкие дети вообще никогда не возвращались. Пусть бы их съели кноссцы, они это заслужили.

Всю ночь я не выходила из дерева, впитывая в себя его живительную силу, которая теперь пронизывала мое тело и согревала, как хорошее вино. Кроме того, мне надо было составить план действий и кое-что приготовить с собой. Я не смогла бы заснуть, даже если бы и легла.

И вот я наконец готова. Нелегко покинуть Страну Зверей. Я никогда раньше не уходила отсюда одна, а лишь в сопровождении своих любовников, и возвращалась обычно совершенно обессиленная, но обогащенная опытом. Нелегко оставить и свой дуб. В стране критян растут небольшие дубки, но это не деревья дриад, и, кто знает, смогут ли они хоть немного поддержать мои силы?

Кора отошла от группы дриад и, подойдя ко мне, крепко обняла. В глазах ее блестели слезы, но она не позволяла им течь по щекам.

– Мне кажется, я одна из тех женщин, с которыми постоянно что-то случается. А ты всегда сама распоряжаешься событиями. Найди моих детей, Зоэ.

Она была невероятно бледна и казалась совсем юной – преданная мать, неотделимая от очага и ткацкого станка, и мечтательница, лишившаяся своей мечты. Ее вид отрезвил меня от пьянящего предвкушения приключений.

– Я найду их, Кора, – дала я клятву. – Клянусь грудью Матери-богини, найду.

Былая уверенность вернулась ко мне, и я почувствовала, что мне все под силу, и в лесу, и в городе, кроме, может быть, одного – никогда я не стану благопристойной, благовоспитанной дамой (и никогда не полюбит меня тот, кто мне дороже всего).

Эвностйй молчал. Слова были не нужны. Его улыбка говорила: «Мы вместе, тетя Зоэ, ты и я, кто теперь может остановить нас? Уж, во всяком случае, не тщедушные критяне». Он планировал отправиться в путь сегодня ночью и быстро нагнать меня.

Я взялась руками за его рога – этот сокровенный жест любви и доверия позволяли себе лишь его мать, Кора и Икар – и поцеловала в щеку.

– Будь осторожен. А уж смелым ты будешь наверняка.

Я покинула свою страну и пошла по полю, где три года назад Эак принял бой. Ноги мои утопали в мягкой траве. Я вспугнула стайку бабочек, похожих на крылатые лютики, и когда они дружно взлетели, мне показалось, что луг, заросший цветами, поднялся в воздух. «Добрый знак, – подумала я. Воздух и земля стали едины, а земля – мой друг». Но предзнаменования бывают обманчивы.

Я подошла к крестьянскому домику с чувством… думаете, с чувством страха или волнения? Не буду притворяться излишне скромной. Я подошла с чувством абсолютной уверенности, что получу от крестьянина все, что мне требуется, или хитростью, или пользуясь своей звериной привлекательностью. А нужна мне была повозка с каменными колесами, в которую был впряжен вол.

На этой повозке крестьянин возил свой товар в Кносс, и в ней я собиралась спрятать Эвностия, этого великана с неизменяемой внешностью. Конечно, я знала свои недостатки. Сравнивать меня с Корой было бы все равно, что сравнивать глину с алебастром. Но таких женщин, как Кора, критские крестьяне никогда и не видели.

Я блистала, поражая своим великолепием, я извивалась, как змея-богиня. На мне было платье с открытым лифом, купленное когда-то в Кноссе моим бывшим любовником. А уж рядом с обычной крестьянкой в простой шерстяной одежде я смотрелась так, как смотрится чаша, покрытая тонкой глазурью, рядом с грубым глиняным кувшином. Честно говоря, было отчего крестьянину выронить мотыгу из рук. Тот крестьянин, к которому я направилась, рубил дрова. Делал он это размеренно и неторопливо, как человек, привыкший собирать хороший урожай, а на Крите это не редкость. Его хозяйство к тому же ни разу не пострадало от набегов ахейцев. Повозка стояла у небольшого, почти не имевшего окон строения, выкрашенного в голубой цвет и крытого соломой. С натяжкой его можно было назвать домом. Вол пасся неподалеку, на лугу, заросшем маргаритками. Его не было видно из-за стогов сена.

О том, чтобы прямо сейчас украсть вола с повозкой, и речи быть не могло. Если делать это ночью, можно разбудить людей и, уж конечно, поднимут лай сторожевые псы, имеющиеся в каждом доме. Критские крестьяне очень осторожны и подозрительны, совсем как пчелиные королевы, только причины этого в другом. Питаются они хорошо, земли здесь плодородные, но у них почти ничего нет из имущества, а уж то, что есть, они стерегут с необычайным усердием, пользуясь при этом вилами, тяпками и ножами, не говоря уж о собаках, чьи предки жили в лесах и водились с волками. Нужно выбрать подходящий момент. Я дождусь ночи, когда Эвностий сможет незаметно выйти из леса, милях в трех отсюда, и мы с ним встретимся рядом с этим домом. А за это время мне надо очаровать, войти в доверие, а затем лишить возможности сопротивляться самого крестьянина, всю его семью и домашних животных.

Я явно произвела на крестьянина сильное впечатление. Топор выпал из рук, он впился в меня глазами, а ноздри стали жадно втягивать запах мирриса, которым я омыла лицо и груди. Правда, в его взгляде мелькала подозрительность. Что делает здесь эта пышная женщина, не очень молодая, но вовсе и не старая, в юбке колоколом, расшитой раковинами и морскими звездами и – какая смелость! – с открытым лифом, который обнажает, нет, подчеркивает и обрамляет предметы ее гордости, ее сияющие плоды граната, полные луны с сосками, подкрашенными волнующим малиновым цветом, в тон ее губ? Но это еще не все. Я разорвала платье, будто пыталась вырваться из рук бандитов, покушавшихся на мою честь, и разорвала его в весьма пикантных местах, там, где можно было увидеть соблазнительное бедро и дразнящую ногу. Волосы мои, выкрашенные умброй в коричневый цвет, искрились от слюдяной пыли, уши были прикрыты, во всяком случае, их острые кончики, а мочки украшали большие серебряные серьги, которые одолжила мне Эмбер. Они были сделаны в форме улья и при ходьбе издавали такой звук, будто рой пчел вот-вот поднимется в воздух. Я подкрасила веки и нарумянила щеки ровно настолько, чтобы не казаться куртизанкой, а производить впечатление женщины опытной; не знатной дамы, но, конечно, и не крестьянки, может быть, купеческой жены, чей муж часто отлучается в дальние морские путешествия; короче, женщины немало повидавшей и имеющей на это средства. Крестьянин ухмыльнулся и продолжал глазеть на меня. Он был весьма упитанным, почти толстым. Критская земля Щедра, и крестьянам нет необходимости работать до изнеможения. На нем была длинная, доходящая едва не до колен набедренная повязка без всякой вышивки, а над ней уже начинал выпирать живот. Еще годик или два, и он превратится в толстяка. Приблизясь к дому, я сделала вид, что слегка хромаю, и исподтишка стала наблюдать за тем, как он, в свою очередь, тоже исподтишка разглядывает мою колеблющуюся грудь. Он подтянул живот и стал довольно привлекательным. Посмотрев на него, я решила, что не пожалею ничего, даже самого дорогого, что у меня есть, лишь бы получить повозку.

– Ахейские пираты, – зашептала я трагически. – Я ехала в гости к кузине в Гурнию. Экипаж украден. Слуги убиты. Брожу одна с самого рассвета.

Я слегка подалась в его сторону, и его вновь окрепшая Рука легла мне на плечо и уверенно стала сползать к моим двум драгоценностям.

– Где?

Вопрос был задан властным, не терпящим возражений тоном. Это была его жена. Она буквально налетела на нас – маленькая, похожая на ласточку женщина с голосом дрозда. Рука застыла на месте.

– Где они напали на вас?

Мне потребовалось время, чтобы догадаться, о чем она меня спрашивает, – ее произношение сильно отличалось от моего. Критские крестьяне весьма вольно обращаются с языком, но я ради красоты своего повествования буду исправлять их ошибки.

– В трех или четырех милях отсюда. Там, за холмом.

Я сделала рукой неопределенный жест, охватывающий весь горизонт и, по крайней мере, с дюжину холмов. Я не могла назвать какое-то конкретное место, ведь единственное, что я знала, где находится Кносс.

– Не волнуйся, они уже ушли к своим кораблям. Опасности больше нет.

Крестьянин тоже с трудом понимал меня. Язык у зверей и критян один, но звучит он по-разному. Голоса зверей довольно резкие, с хрипотцой, будь то дриада или минотавр, критяне же произносят слова нараспев, и ритм их мелодичной речи совершенно иной.

– Хлоя, достань пива, – приказал муж, хмуро взглянув на жену, и провел меня в дом. Жена ответила ему таким же неласковым взглядом – на Крите даже крестьянки не позволяют мужчинам командовать собой – и вошла следом за нами.

Дом состоял всего из одной комнаты с очагом посредине, дым от которого выходил в окно. На полу валялся соломенный тюфяк и стоял низкий столик. Стульев не было. А еще в комнате жил огромный, непривычно чистый боров. На самом деле, удивляться особенно нечему, свиньи – очень аккуратные животные, и если они грязные, то винить в этом надо их хозяев. Жена неохотно достала из деревянного буфета бурдюк с пивом. Я должна отметить, что хоть вещей в доме было мало, но содержались они в идеальном порядке. Кругом ни пылинки, и даже не чувствовалось запаха дыма. Буфет был расписан раковинами, переливающимися всеми цветами радуги, а главным украшением его являлась простая, но сделанная с исключительным вкусом чаша в стиле камарес[32]32
  Чаша в стиле камарес – вид многокрасочной росписи тонких, но очень прочных глиняных сосудов с тонким растительным орнаментом, названный «камарес» по имени поселения на о. Крит, вблизи которого в пещере были найдены первые сосуды с таким орнаментом.


[Закрыть]. Таков Крит, где даже крестьянские дома сверкают чистотой, а их хозяева умеют ценить настоящее искусство.

– Я не могу вам заплатить, они отобрали у меня все, сказала я.

Во взгляде Хлои появилась враждебность. Хрупким телосложением и маленькими круглыми укоряющими глазками она напоминала птицу. Правда, не исключено, что у нее могли быть и когтистые лапки. Она уставилась на мой кожаный мешочек, довольно большой и тяжелый. Вероятно, ей показалось, что он набит золотом и драгоценностями.

– Остались только серьги, – добавила я, – с трудом уберегла свою честь, защищая их.

Тут я бросила быстрый понимающий взгляд на крестьянина, будто говоря: «Но не такая уж я недоступная». В мою задачу входило соблазнить его и вкрасться в доверие к ней.

– Они из настоящего серебра. Старинные. Египетские. Знаете, я ведь родилась в Египте. (Мне надо было объяснить им происхождение своего акцента, который они, наверное, принимали за иностранный.)

Я расстегнула серьги и подарила их женщине.

– Принеси ей немного сыра, Тихон, – пропищала она гораздо более доброжелательно. Дрозд превратился в ласточку. – Кто же мы такие, чтобы не приютить бедняжку?

Она уже надевала серьги, которые были для нее слишком большими и почти лежали на плечах. Но, увидев свое отражение в начищенном до блеска бронзовом котелке, она, по-видимому, осталась довольна, так как пригладила волосы и гордо посмотрела на мужа, ожидая комплиментов.

– Прелестные серьги, правда? – сказала я, пытаясь перевести его внимание на жену.

– Да, – не отрывая взгляда от меня, сказал он, будто сожалея о том, что серьги уже не там, где были раньше. – Он не очень разговорчивый, – заметила Хлоя. – Как ты думаешь, может..– Она показала на свое серое бесформенное платье из овечьей шерсти, точнее, на ту его часть, которая скрывала грудь, если там вообще было что скрывать.

Я предложила:

– Давай заколем рукава наверху так, чтобы они спадали пышными складками, и вырежем побольше спереди, до сих пор.

Приговор мужа был кратким и не подлежащим обсуждению:

– Нет.

Ласточка вновь превратилась в дрозда:

– Нет, видите ли, будто я плоская.

– Приготовь ужин для дамы.

Не скрывая своего раздражения, Хлоя начала готовить только теперь она сердилась не на меня, а на мужа. И оба исподтишка посматривали в мою сторону. Его взгляд говорил: «Серьги идут тебе, а не ей», а ее – «Эти мужчины не терпят ничего нового».

Ужин был хоть и не роскошным, но сытным и аккуратно приготовленным. Пшеничный хлеб, выпеченный из хорошей, не плесневелой и не зараженной червяками муки, свежий овечий сыр, перец и сладкие бобы с рожкового дерева, росшего у них во дворе. Пока я ела, мои хозяева и боров с восторгом разглядывали меня. Крестьянина волновала моя красота, его жене понравился мой подарок, а борова привлекал запах мирриса. Но все трое задавались одним и тем же вопросом: что еще мне нужно, кроме еды и временного пристанища? Попрошу ли я Тихона отвезти меня в город? Или, может, обращусь к Хлое с просьбой пожить у них, пока мои друзья не получат весточку и не приедут за мной? Придется ли борову по кличке Здоровяк есть поменьше, потому что появился дополнительный рот?