Текст книги "Любовь"

– Как его зовут?

– Ромен. Его дед дружил с моим мужем. Они вместе ездили на рыбалку. У Папы было две яхты, понятно? Одну он назвал в честь первой жены, а другую – в мою честь.

Лет шестнадцать, а может, постарше. Красивая шея…

– …Он возил важных людей на рыбалку в открытое море. Шерифа, его все звали шеф Силк, – это был Папин лучший друг. И знаменитых певцов, руководителей оркестров. Но он брал и Сэндлера, хотя тот был простой местный житель, он работал на консервном заводе, как и все тогда. Папа мог с легкостью общаться с любыми…

Ему вряд ли понравится этот старушечий костюм, который на мне сейчас…

– …Люди его просто обожали, и он был ко всем добр. Конечно, по завещанию он оставил в основном все мне, хотя если послушать некоторых, то жену вообще не следует обеспечивать…

Похож на тех ребят из мужского блока, которые играли в баскет, а мы глазели на них сквозь проволочную ограду, провоцируя их, а они глазели на нас, обещая нам…

– Мне просто повезло. И я это знаю. Моя мать поначалу была против этого брака. Папин возраст и все прочее. Но мой отец, когда нас увидел, сразу понял, что нас связывает настоящее чувство. И смотри, чем все обернулось. Без малого тридцать лет абсолютного блаженства…

Охранники просто сгорали от зависти. Колошматили ребят, а все оттого, что мы на них глазели, с жадностью, как толпа болельщиков, смотрели, как под их пропотевшими трениками набухают холмики…

– …Ни он, ни я никогда не смотрели на сторону. А отелем управлять, уж ты поверь мне, – это не хаханьки. Все на мне держалось. Ни на кого положиться нельзя было. Ни на кого!

Шестнадцать, ну, может, чуть постарше. И в баскетбол играет. Сразу видно.

– Ты вообще слушаешь? Я же делюсь с тобой важной информацией. Тебе бы надо все это записывать!

– Я и так запомню.

Через полчаса Джуниор снова переоделась в свой кожаный жакет. Увидев ее на подъездной дорожке, Ромен сразу подумал то же, что и дедушка, – и невольно ухмыльнулся.

Джуниор это оценила. Потом в точности, как ребята из мужского блока, он нахохлился и стал безразличным – готовым быть отвергнутым, готовым огрызнуться. Но Джуниор не дала ему времени опомниться – сразу рванула с места в карьер.

– Только не говори, что ты трахаешь и этих старушек тоже!

Тоже!

Волна смущения, окатившая Ромена, смешалась с всплеском гордости. Она предположила, что он способен на это. Что у него это было уже много раз, что он может выбирать женщину, какую захочет, – и даже парами, Тео, парами!

– Это они тебе сказали?

– Нет, но могу поспорить, они об этом думают.

– Ты их родственница?

– Еще чего! Я теперь тут работаю.

– И что делаешь?

– То да се.

– Что то и что се?

Джуниор оценила взглядом свой подарок судьбы. Она поглядела на лопату в его руках. Потом на его промежность, потом на лицо.

– У них там есть комнаты, куда они никогда не заходят. С диванами и тэ дэ.

– Да ну?

Ох уж эта молодежь, прости господи! Это у них по-прежнему называется влюбленностью? Волшебный топор, который одним взмахом отрубает остальной мир, оставляя лишь пару влюбленных, трепещущих от возбуждения? Как это чувство ни называй, оно перемахнет через любое препятствие, захватит самый большой стул, самый лакомый кусок, установит свои правила везде, куда бы они ни направили свои стопы, хоть в особняк, хоть на болото, и эгоизм влюбленности – вот ее красота. Прежде чем я замолчала и стала мурлыкать себе под нос, повидала я всякие спаривания. Обычно этих любовных соплей-страстей хватало на две ночи, хотя пыжились растянуть на все лето. Некоторые, те, кого затягивает любовный водоворот, заявляют исключительные права на настоящую «любовь», хотя потом все тонут в пене. Люди без воображения подкармливают влюбленность сексом – этим клоуном любви. Им невдомек, что бывают настоящие виды любви, лучшие виды, когда с малыми потерями все остаются в выигрыше. Правда, требуется интеллект, чтобы так любить – без надрыва, без реквизита. Но мир – это же та еще показуха, может, поэтому люди вечно стараются переигрывать, выволакивают свои чувства напоказ, на всеобщее обозрение, лишь бы доказать, что и они умеют выдумывать всякие небылицы, красивые и пугающие – вроде драки не на жизнь, а на смерть, и прелюбодеяний, и поджогов, устраиваемых с отчаяния. И, разумеется, терпят неудачу. Мир всякий раз их одолевает. И пока они заняты своей показухой, пока роют другим могилы, вешаются на кресте, бегают как полоумные по улицам, зеленые вишни тихо-спокойно краснеют, устрицы вымучивают из себя жемчуг, а дети пытаются ловить дождинки губами, думая, что капли холодные, а они не холодные, а теплые и пахнут ананасом, становясь все увесистее, и наконец падают быстро и тяжело, так что их и не поймать. Бедные купальщики торопятся доплыть до берега, а самые выносливые ждут, когда засверкают серебряные стрелы молний. Бутылочно-зеленые облака заволакивают небо, толкают дождь вглубь суши, где пальмы притворяются испуганными под порывами ветра. Женщины бросаются врассыпную, прикрывая волосы ладонями, а мужчины нагибаются пониже, прижимая женские плечи к своей груди. Я тоже бегу, наконец. Я говорю «наконец», потому что веду себя как хороший добрый ураган. Хотела бы я работать на канале погоды, бежать, нагнув голову, навстречу ветру, пока законники орут в свои мегафоны: «Давайте быстрее!»

Может, это оттого, что я родилась в грозу? В то утро только рыбаки в море да дикие попугаи в лесу сразу смекнули, что дело плохо. Моя мать, выбившаяся из сил от долгого ожидания запоздалых родов, вдруг вскочила с кровати и решила развесить белье. И лишь потом она сообразила, что ее опьянил чистый озон, которым наполнился воздух перед грозой. Когда белья оставалось еще полкорзины, она заметила, как вокруг стало черным-черно, а тут и я начала проситься наружу. Она кликнула моего отца, и они вдвоем приняли меня под проливным дождем. Можно сказать, то, что я вынырнула из околоплодных вод прямехонько под дождь, сыграло важную роль в моей судьбе. И еще, полагаю, немаловажно то, что я впервые увидела мистера Коузи, когда он стоял в море и держал на руках Джулию, свою первую жену. Мне было пять, ему – двадцать четыре, и до той поры я ничего подобного в жизни не видала. Она закрыла глаза, ее голова покачивалась на волнах, голубая ткань ее купального костюма то вздымалась, то опадала, подчиняясь ритму волн и силе его объятий. Она подняла руку, тронула его за плечо. Он перевернул ее на грудь и направился с ней к берегу. Я тогда решила, что слезы навернулись мне на глаза от солнца, а не от явления из моря этой бездонной нежности. И через девять лет, услыхав, что он ищет кухарку, я со всех ног помчалась к его дверям.

На вывеске снаружи осталось лишь «Кафе…рий Масео», но вообще-то это была моя закусочная. Не на словах, а на деле. Я готовила для Билла Коузи без малого пятьдесят лет, до самого дня его смерти, и цветы с его похорон еще не завяли, когда я ушла от его женщин. Я и так сделала для них все, что могла. Настала пора уйти. Только чтобы не помереть с голоду, я занялась стиркой, а иначе не взялась бы. Но когда у тебя в доме проходной двор: клиенты то приходят, то уходят, – это невыносимо, и я вняла просьбам Масео. Он прославился своей фирменной жареной рыбой (он жарил ее до черноты, до хрустящей корочки, а внутри она оставалась нежнейшей и сочной), но вот его гарниры всегда оставляли желать лучшего. О, какие чудеса я вытворяю с окрой[22]22
  Окра (бамия) – овощная культура.


[Закрыть] и сладким картофелем, а чего стоит мое жаркое из гороха с картошкой, да и вообще почти все, что я готовлю, а чего только я ни готовлю, всех сегодняшних невест, только и умеющих что покупать еду на вынос, может вогнать в краску стыда моя стряпня – если бы у них была его хоть капля, да ее нет. Когда-то в каждом доме был свой повар – мастер, умеющий делать тосты на открытом огне, а не в этих алюминиевых коробках, или взбивать соус ложкой, а не миксером, кто знал секрет пышного кекса с корицей. Но теперь никто ничего не знает. Люди ждут Рождества или Дня благодарения, чтобы пару раз в году уважить свою кухонную утварь. А в остальные дни они рады приходить в кафетерий Масео да сокрушаться, что я упала замертво у плиты. Когда-то я весь путь от дома до работы проходила пешком, но потом мои ноги стали опухать, и пришлось мне уволиться. И вот проходит несколько недель, я с утра до вечера смотрю телевизор и лечу ноги, и в один прекрасный день Масео стучится в мою дверь и говорит, что устал видеть пустые столики в своем кафетерии. Говорит, что готов каждый день гонять свою машину от Ап-Бич до Силка и обратно, если только я снова его спасу. Я ему говорю: дело не только в том, что я не могу ходить пешком, я же еще не могу долго стоять. Но и на это у него был план! Он смастерил для меня высокий стул на колесиках, так чтобы я могла перемещаться от плиты к раковине и разделочному столу. Ноги мои потом зажили, но я так привыкла к колесному транспорту, что уж не смогла от него отказаться.

Все, кто помнит мое настоящее имя, уже мертвы или уехали, и никто больше не интересуется, как меня зовут. Даже малые дети, у которых времени немерено, относятся ко мне как к мертвой и больше обо мне не спрашивают. Кто-то думал, что я Луиза или Люсиль, потому что когда-то видели, как я брала у швейцара карандаш и подписывала свой конверт с церковным пожертвованием одной буквой «Л». А другие, слыша, как ко мне обращались или говорили обо мне, считали, что меня зовут Эл – сокращенное от Элеоноры или Эльвиры. Все они ошибаются. Во всяком случае, все устали ломать голову. Как устали называть кафетерий Масео просто «Масео» или подставлять недостающие буквы в название. Теперь он известен как кафе «Рий», и как любимый завсегдатай, которого задарма доставляют до места, я до сих пор там раскатываю на своем стуле.

Девушки обожают это заведение. Цедя ледяной чай с гвоздикой, они сплетничают с подружками, обсуждают, что он сказал да что он сделал, и гадают, что он имел в виду. Типа «он три дня мне не звонил, а когда я ему позвонила, ему сразу же приспичило встретиться! Ну вот видишь! Он бы так не сказал, если бы не хотел быть с тобой. О, перестань! Когда я туда приехала, у нас вышел долгий разговор, и он вообще впервые меня выслушал. Ну, конечно. Почему нет? Ему надо было просто дождаться, когда ты заткнешься, и тогда-то он смог запустить в работу свой язык. А я думала, он встречается с этой… как там ее? Не, они разбежались. Он предложил мне переехать к нему. Сначала подпиши бумаги, дорогая! Мне никто не нужен кроме него! И смотри, никаких общих счетов, слышишь? Ты будешь морского леща?»

Дуры! Но своим присутствием они добавляют остринки обеденным посиделкам и взбадривают одиноких мужчин за соседними столиками, которые подслушивают их трепотню.

У нас там никогда не было официанток. Все блюда выставлены на подогреваемых паром подносах, и после того как ваша тарелка наполнится, вы идете с ней к кассе, где Масео, или его жена, или один из его бесчисленных сыновей, подсчитывают, на сколько вы набрали еды, и называют окончательную цену. После чего вы можете все съесть тут же или унести домой.

Девушка без нижнего белья – она называет себя Джуниор – частенько сюда заходит. Когда я ее первый раз у нас увидела, то решила, что она из банды мотоциклистов. Сапоги. Кожаная куртка. Копна волос. Масео тоже так и вылупился на нее – даже не сразу смог нацепить крышку на ее стакан кофе. Второй раз она появилась в воскресенье, как раз перед окончанием церковной службы. Она прошлась вдоль прилавка с подносами, осмотрела блюда, и взгляд у нее был точно такой, как у того ребенка в рекламе «Спаси малыша от голода». Я как раз отдыхала у раковины с чашкой горячего бульона и дула на него, прежде чем обмакнуть кусок хлеба. Я видела, как она фланирует взад-вперед, словно пантера какая. Копны волос уже не было. Теперь ее сменил миллион длинных кудельков, смазанных на кончиках чем-то блестящим, на ногтях синий лак, а губная помада – цвета черной смородины. На ней был ее прежний кожаный жакет, но юбка теперь была длинная, и сквозь нее просвечивало все: и комбинашка в крупных красных цветах, едва доходившая до высоких сапог, и срамные места, которыми она щеголяла так же, как этими своими красными георгинами и гвоздиками.

Один из лоботрясов Масео стоял, подперев стенку, и ждал, пока мисс Джуниор соберется с мыслями. Он не удосужился даже сказать ей ни «Здравствуйте», ни «Чем могу помочь?», ни «Вы хотите заказать что-то конкретное?», ни какие-то другие приветственные фразы, какими принято встречать посетителей. А я просто дула на бульон и наблюдала, кто из них первым поведет себя нормально.

Она.

Вероятно, она сделала заказ для себя и подруги, потому что Кристин сама прекрасно готовит, а Хид ничего не стала бы есть в любом случае. Как бы там ни было, девушка взяла три гарнира, два мясных блюда, рисовый пудинг и шоколадный кекс. Мальчишка Масео, его, кстати, зовут Тео, ухмыляясь больше обычного, оторвался от стены, чтобы наполнить многосекционные пенопластовые контейнеры для заказов на вынос. Он небрежно наложил тушеные помидоры так, что они перевалились через край отсека и красной кляксой размазались по картофельному салату, а потом поддел вилкой кусок жаренного на углях мяса и шмякнул его поверх курицы в подливке. Я так взбеленилась при виде того, как неуважительно Тео обращается с едой, что уронила свой кусок хлеба в бульон, и он там размяк и развалился, словно комок овсянки.

Девушка не отрывала глаз от подносов с готовыми блюдами и ни разу не взглянула на Тео, а тот сверлил ее ненавидящим взглядом. И только когда он отдал ей сдачу у кассы, она посмотрела на него в упор и произнесла:

– Теперь ясно, зачем тебе группа поддержки. В одиночку твой буравчик не фурычит?

Тео бросил ей в спину ругательство, но оно прозвучало жалко в отсутствие слушателей, кроме меня. И еще долго, уже после того как дверь за ней захлопнулась, он продолжал его повторять. Типично. Молодежь даже не умеет пользоваться словами по назначению, потому что у них не так-то и много их в запасе.

Когда пришел Масео сменить сына на раздаче, прежде чем в кафетерии после церковной службы выстроится очередь, Тео стоял за кассой с отсутствующим взглядом – опять небось мысленно кидал мяч в корзину. Да еще с таким видом, будто ему только что предложили одновременно контракт с «Орландо» и «Уитиз»[23]23
  Имеются в виду баскетбольный клуб «Орландо мэджик» и популярный бренд сухих завтраков «Уитиз».


[Закрыть]. Неплохой способ избавиться от чувства стыда. Во всяком случае, быстрый. У кого-то на это уходит вся жизнь.

А Джуниор – кого-то она мне сильно напоминает, одну знакомую из местных. Звали ее Красотка. Ну, в молодости, конечно. И очень мне сомнительно, что Джуниор или любая из нынешних прошмандовок могут с ней сравниться – у той был стиль! Мистер Коузи тоже ее знал, хотя спроси у него, он стал бы все отрицать. Только не при мне. Мне мистер Коузи никогда не врал. Какой смысл? Я знала его первую жену лучше, чем он сам. Я знала, что он ее обожал, и знаю, что она стала о нем думать, когда выяснила, откуда все его деньги. Вопреки россказням, которыми он кормил публику, его папаша, кем он вечно хвастался, пробил себе дорогу, работая информатором окружного суда. Он был из тех, на кого полиция могла всегда положиться: он им помогал вызнать, где скрывается тот или иной цветной парень, кто втихаря торгует спиртным, кто на чью землю положил глаз, о чем говорят на церковных собраниях, кто за кого агитирует на выборах, кто собирает деньги для местной школы – и всякие прочие сведения, которые очень интересовали законников округа Дикси[24]24
  Округ Дикси находится на побережье Мексиканского залива, в северо-западной части штата Флорида.


[Закрыть]. Хорошо зарабатывая, всегда будучи в курсе событий, пользуясь благосклонностью властей на протяжении пятидесяти пяти лет, Дэниел Роберт Коузи всех держал под прицелом своих недобрых серых глаз. Чисто из жажды власти, как все полагали, потому что в жизни он не знал радости, а деньги, которые он получал за свою собачью преданность белым в общем и полиции в частности, не принесли душевного комфорта ни ему, ни его семейству. Белые прозвали его Дэнни-бой. А негры переиначили его инициалы ДРК в кличку Дурак. Он всю жизнь боготворил бумажные деньги и монеты, вечно прятал приличные ботинки от сына и приличные платья от жены и дочерей, пока не умер, оставив после себя сто четырнадцать тысяч презренных долларов. Сын решил потратить свою долю с удовольствием, не просто просадить их, а использовать на вещи, которые Дурак проклинал: на развлечения, шикарную одежду, вкусную еду, модную музыку и танцы всю ночь напролет до восхода солнца над хорошим отелем, выстроенным для всех этих радостей. Отца боялись как ночного кошмара, а сын был лучом света. Полицейские покупали услуги отца, сын откупался от полицейских. То, от чего отца с души воротило, сын принимал всей душой. Отец – скупердяй? А сын – транжира! Но щедрость не растопила лед в их отношениях с Джулией. Она происходила из семьи фермеров, которых вечно сгоняли с земли белые землевладельцы и зловредные негры. Она ужаснулась, узнав, что заработанные ее мужем деньги пропитаны кровью. Но ей не пришлось испытывать стыд слишком долго. Она родила и двенадцать лет все ждала, надеясь понять, что природа решила сделать с ее сыном: то ли отдохнуть на нем, то ли расцвести пышным цветом.

Уж не знаю, оправдались ли ее надежды, или она просто потеряла интерес, потому что перед смертью она прошептала напоследок: «Это мой папочка?»

4. Благодетель

Хид опустилась в мыльную пену, привычно опершись большими пальцами о край ванны. Встав на колени, она могла повернуться, сесть и наблюдать, как сиреневая пена поднимается к плечам.

«Долго так продолжаться не может, – подумала она. – Я утону или поскользнусь, и мне не хватит сил опереться о ванну и спастись».

Она надеялась, что готовность Джуниор выполнять любые задания – «Хотите, чтобы я сделала вам укладку, я сделаю. Хотите принять ванну, я вам приготовлю ванну» – было искренним, а не лживым обещанием безработной, жаждущей заполучить теплое местечко. Хид решила проверить ее умение делать прическу, прежде чем обратиться с просьбой помочь ей принять ванну. В последний раз это было в июле – когда она зажала в руке бутылку «Клэрола» и окрасила серебряные корни волос в темно-каштановый цвет. И как это могло произойти, недоумевала она, что у нее, которая никогда не ловила крабов, не разделывала креветок и не вскрывала раковины моллюсков, руки к старости так ослабели и деформировались похуже, чем у работников консервного завода. Растирка «Бен-Гэй», алоэ, «Асперкрем» не помогали, а постоянные купания были ей необходимы, чтобы пресечь незримое воздействие морских существ, до которых она в жизни не дотрагивалась. Так что первыми двумя заданиями для Джуниор будет помощь в окраске волос и в принятии ванны, если, конечно, ей удастся хотя бы ненадолго отвлечь внимание девушки от Ромена.

Ей не надо было знать в точности, что она ему сказала. Наблюдая из окна спальни за изменившимся выражением лица мальчишки, Хид подумала, что хоть и не расслышала слов девушки, они буквально криком прозвучали у нее в ушах. Его улыбка, его взгляд сразу стали масляными. Скоро, очень скоро эта парочка будет миловаться прямо у нее под носом. В гараже под лоскутным одеялом. Хотя нет. Джуниор дерзкая. Она втихаря проведет его к себе в спальню или пустующую комнату. Кристин это не понравится. А может, ей будет все равно. Если на нее нападет приступ ненависти или зависти, она их в клочки раздерет. Но если правда, что она всю жизнь была распутной, ей это может даже прийтись по нраву. Никто не угадает, в какую сторону прыгнет эта зеленоглазая кошка. В свою-то девятую жизнь, прости господи. А это даже неплохо, считала Хид, что у них вспыхнула щенячья любовь: это был хороший способ подольше удержать девушку в доме после того, как ей станет ясно, что обворовать хозяйку не получится. Довольно того, что Кристин таскает у нее деньги, чтобы расплачиваться со своим адвокатом. А озорная возня в темном углу, может, и Ромена немного раскрепостит. Вырвет из цепких лап Виды. А то он слишком зажат, слова лишнего не проронит. «Да, мэм. Нет, мэм. Нет, спасибо, мне надо вернуться домой до наступления темноты». И что ему, интересно, Вида и Сэндлер натрепали про нее? А про Кристин?

Что бы они ни натрепали, это вряд ли что-то ужасное, раз они позволяют мальчику приходить к ней работать. «Только не слишком там откровенничай с ней», – наверняка наказывает ему Вида. Но если у Ромена теперь появятся свои резоны тут околачиваться, пользы от него будет куда больше, чем прежде. Ведь он в точности последовал ее указаниям, когда под диктовку писал то объявление в «Харбор джорнэл». А пронырливая Джуниор научит его повадкам, которые ему потребуются, чтобы облапошивать Виду и перестать считать всех взрослых, кто платит налоги, врагами и особенно пожилых дам держать за дур.

Хид давно привыкла к такому отношению. По правде сказать, даже этим пользовалась. Как теперь, когда понадеялась, что любой, кто бы ни прочитал ее объявление, будет нуждаться в деньгах, – и ей повезло, что первая же и единственная претендентка оказалась мало того что хитрованкой, так еще и алчной. Вчера вечером они разыграли друг перед другом целый спектакль, и пока мисс Вивиани не таясь оценивала взглядом комнату, Хид оценивала ее саму, и пока та старалась подчинить новую хозяйку своей воле, Хид позволила ей подумать, будто у нее это получилось. Ее интуицию до блеска отполировал долгий опыт привычки к тому, что ее все недооценивали. Только Папа знал ей истинную цену, потому и выбрал именно ее, предпочтя многим. Зная, что у нее нет ни образования, ни способностей, ни достойного воспитания, он тем не менее выбрал ее, хотя многие считали, что через нее можно перешагнуть и не заметить. Но вот она здесь, а где все они? Мэй в земле. Кристин осталась без гроша и торчит на кухне. Л. призраком витает над Ап-Бич, откуда все они родом. А она вступила в войну со всеми и победила, и до сих пор остается победительницей, с растущим год от года банковским счетом. Разве что Вида добилась чего-то путного в жизни, а все благодаря Сэндлеру, который никогда не высмеивал и не оскорблял жену Билла Коузи. Он всегда уважал ее даже при том, что его собственная жена ее не уважала. И никто иной как Сэндлер пришел к ней просить, чтобы она наняла на работу его внука. Учтиво. Остался на стакан кофе со льдом в ее спальне. Вида так бы никогда не поступила. Не только потому, что она терпеть не может Хид, но и потому, что боится Кристин – и правильно! Нож, сверкнувший на похоронах Коузи, был самый настоящий, и если верить слухам, то в беспутной жизни Кристин были и скандалы, и приводы в полицию, и поджоги машин, и даже проституция. И никто не знает, что взбредет в голову той, кто привык жить в сточной канаве.

Не может такого быть, чтобы никому не было известно о ссорах между ними, вспыхнувших после того как Кристин вернулась сюда на постоянное жительство. В основном дело сводилось к словесным перепалкам: они спорили, что означают две буквы К, выгравированные на столовом серебре, – то ли просто двойную К, то ли удвоенный инициал Кристин. А могло быть и так и эдак, потому что Коузи заказал эту гравировку уже после первого брака, но задолго до второго. Они препирались по поводу дважды украденных колец и о настоящей причине, по которой их чуть было не сунули под пальцы мертвеца. Но случалось, что споры перерастали в нешуточные потасовки, когда в ход шли руки, ноги, зубы и летающие предметы, и все заканчивалось синяками. С учетом ее габаритов и упрямства Кристин должна была бы в легкую побеждать в этих поединках. А Хид, при ее росточке и с ее слабенькими ручками, была обречена проигрывать каждую схватку. Но общий результат оказался по крайней мере ничейным. Ибо проворность Хид более чем компенсировала силу Кристин, так что ее быстрота и изворотливость – способность предугадать удар, защититься от него и отразить ответным ударом – изматывали противника. Раз – ну, может быть, дважды – в год они распускали кулаки, таскали друг друга за волосы, боролись, кусались, обменивались пощечинами. До крови никогда не доходило, до извинений тоже, и долгой подготовкой к сражению они тоже не занимались, но все равно их отношения ежегодно переживали момент, который был для них не просто побоищем, но ритуалом. В конце концов они расходились, долго хранили ядовитое молчание и измышляли всякие способы выказать свою злобу. С возрастом осознание того, что ни одна добровольно не покинет поле брани, внесло свою лепту в обоюдное решение объявить перемирие без предварительных условий. Еще более сильным аргументом стало их безмолвное понимание, что побоища ничего им не дают, кроме повода продолжать держаться друг за друга. Но их скорби были слишком серьезными для такого исхода. Как и дружба, ненависть требовала куда большего, нежели физическое присутствие, и для поддержания огня в очаге их распри требовались творческий подход и тяжелый труд.

Их первая, прерванная в 1971 году, стычка послужила сигналом обоюдного желания вцепиться клыками друг в друга. Она вспыхнула, когда Кристин стащила с секретера Хид драгоценности, выигранные Папой в карты, – в бумажном пакете лежала куча чьих-то обручальных колец, которые он, по просьбе одного барабанщика, уже имевшего проблемы с полицией, согласился сдать скупщику краденого. А Кристин притворилась, будто хотела вложить эти кольца в Папину ладонь, когда тот лежал в гробу. Спустя четыре года она заявилась в дом Хид с пакетом из универсама, и на ее пальцах красовалась та самая коллекция несбывшихся надежд дюжины женщин. Она предъявила свои права на часть дома и потребовала выделить ей жилое помещение, чтобы она могла ухаживать за Мэй, своей больной матерью, – той самой матерью, над которой она годами насмехалась, когда вообще удосуживалась вспомнить о ее существовании. Тогда-то отложенный бой возобновился и с переменным успехом продолжался десять лет. В поисках более интересных способов уязвить друг друга они обращались к фактам личной жизни, воспоминаниям детства. Каждая считала себя главной. Кристин – потому что она была куда выше и здоровее, умела не только водить машину, но и еще много чего другого, ну и на ней держался весь дом. А Хид, напротив, полагала, что она по-прежнему здесь хозяйка, победительница – не только потому что ей достались все деньги, но еще и потому, что она была умной – той, за кого ее никто, кроме Папы, не считал. Уж гораздо умнее этой обласканной любимицы, испорченной так называемым образованием в частной школе, кто по дурости своей не понимал мужчин, кто не был приспособлен к ответственной работе и чья лень в любом случае всегда мешала ей сделать что-то путное! Эта паразитка всегда жила за счет мужчин, пока ее не вышвырнули и не отправили обратно в этот дом, где она теперь кусала руку, которую должна бы лизать.

Хид не сомневалась, что понимает Кристин куда лучше, чем сама Кристин. И несмотря на то что с момента ее нового знакомства не прошло и двенадцати часов, она уже понимала и Джуниор, и теперь точно знала, что у этой шлюшонки на уме: она надеется облапошить несчастную старуху с артритом и использовать ее ради удовлетворения своих тайных вожделений. Хид и о них все знала – о вожделениях настолько жгучих, что у взрослой женщины на глаза наворачивались слезы ярости. Так было с Мэй, когда та узнала, что ее свекор снова собрался жениться. Но так бывает и с юной девушкой. Как это случилось с Кристин, когда та узнала, что ее лучшей подруге выпало счастье быть избранной. И обе, мать и дочь, просто взбесились от одной только мысли, что Папа выбрал себе в невесты простую девчонку с Ап-Бич. Девчонку, у которой сроду не было ни ночного халата, ни купального костюма. Которая в жизни не пользовалась ножом и вилкой. И не знала, что пищу нужно раскладывать по разным тарелкам. Которая спала на полу и мылась по субботам в лохани, наполненной мутной водой, оставшейся после старших сестер. От которой бы всю жизнь воняло консервным заводом. И чья семья собирала старые газеты не для чтения, а для нужника. Кто не умел правильно составить предложение, кто знал печатные буквы – да и то не все, – но не разбирал те же буквы прописью. Поэтому ей и приходилось контролировать себя каждую минуту изо дня в день. Папа ее оберегал, но он же не мог быть рядом постоянно или везде, где она могла схлестнуться с кем-то, потому что, как выяснилось однажды, Мэй и Кристин были не единственные. Обладая, как и всякий полуграмотный человек, необходимой смекалкой, Хид к тому же имела безупречную память и, подобно многим, кто не читал книг, дружила с цифрами. Она могла запомнить число чаек, слетевшихся на песок полакомиться выброшенной прибоем медузой, и даже мысленно повторить траектории их полета, когда птицы, если их вспугнуть, взмывали в небо. В денежных расчетах она не ошибалась никогда. Вдобавок у нее был острый, как у слепца, слух.

Послеполуденное солнце жарило вовсю. Она сидела в беседке и обедала. Зеленый салат, вода со льдом. В тридцати ярдах от нее группка курортниц расположилась на крытой веранде, потягивая ромовый пунш. Две из них были актрисы, причем одна участвовала в пробах для «Анны Лукасты»[25]25
  «Анна Лукаста» (1949) – драма, выпущенная кинокомпанией «Коламбия пикчерс».


[Закрыть]; другие две – певицы, и еще одна училась у Кэтрин Данэм[26]26
  Кэтрин Данэм (1909–2006) – американская актриса, автор и исполнитель песен, танцовщица, хореограф.


[Закрыть]. Они беседовали негромко, но Хид слышала каждое слово.

«И зачем он только на ней женился? Чтобы защитить. От чего? От других женщин. Не думаю. Он ходит налево? Возможно. Глупости – конечно, ходит! А она не уродина. Хорошая фигурка. Была когда-то хорошая! Она могла бы выступать в клубе «Коттон»[27]27
  Клуб «Коттон» – знаменитый клуб в нью-йоркском Гарлеме, прославившийся в 1920-е гг. танцевальными программами.


[Закрыть]! Если бы не цвет кожи. Неплохо бы ей хоть иногда улыбаться. И ей надо что-то придумать с волосами. Расскажи, расскажи! Итак, почему он все-таки ее взял? Ума не приложу. С ней должно быть непросто. Что значит непросто? Ну не знаю, она какая-то неотесанная. (Долгий смех.) В каком смысле? Ну, сама понимаешь, будто с дерева слезла. (Заливистый хохот.)»

Пока они там болтали, по стенкам стакана Хид скатились четыре ручейка, пробив себе путь сквозь холодную испарину на стекле. Зеленые зрачки острого перца пялились из оливковых глазниц. Лежавший на луковом кольце полумесяц помидора корчил ей улыбку, оскалив зернышки-зубы – до сих пор она не могла этого забыть.

Папа настоял, чтобы она научилась вести дела в отеле, и она научилась, несмотря на издевательские замечания персонала и откровенное вредительство со стороны Мэй и Кристин. Их ярость не угасала, распаляемая ярким сиянием, исходившим от супружеской пары, когда они спускались к завтраку, и тянущим от них жаром за ужином в предвкушении предстоящей ночи. Мысли о Папе, лежащем с ней в одной постели, провоцировали обеих на новые и еще большие мерзости. Война была объявлена сначала свадебному платью, заказанному Папой в Техасе. Дорогущее, красивое, оно оказалось слишком большого размера. Л. подколола его булавками по фигуре малышки невесты, но потом платье куда-то задевалось, и его не могли найти вплоть до начала церемонии, когда его было уже поздно перешивать. Л. подогнула рукава и укоротила английскими булавками подол, и все равно Хид стоило большого труда сохранять на лице улыбку, спускаясь по лестнице в вестибюль отеля и проходя сквозь строй гостей. Родня Хид на церемонии отсутствовала, потому что, кроме Солитюд и Рэйчес Монинг, никому из семьи не было дозволено переступить порог отеля. Согласно обнародованному объяснению, они все еще оплакивали смерть Джоя и Велкома. Истинной же причиной было поведение Мэй, которая не пожалела слов, чтобы облить грязью всю породу Джонсонов. Она даже возражала против того, чтобы Папа оплачивал похороны мальчишек, и сквозь зубы бурчала, что этим бездельникам нечего было плавать в «их» части океана. И только младшим сестрам Хид разрешили зайти бочком в зал и послушать свадебный гимн. Но злобного ехидства в адрес новых родственников показалось мало, и Мэй с дочкой сделали мишенью своей критики молодую невесту, в которой им не нравилось все: как она говорит, как соблюдает личную гигиену, как ведет себя за столом – и еще тысячи прочих прегрешений, допущенных Хид по неведению. Не знала она, что такое «обналичить чек третьим лицом», как заправлять кровать, куда выбрасывать гигиенические салфетки, как накрывать на стол, как вести учет закупок. Хид вполне бы научилась читать написанные прописью буквы, если бы этот ее изъян не был предметом постоянных насмешек. Л., которая в то далекое время ей симпатизировала, многому ее обучила и, по сути, спасла ту роскошную жизнь, которую Папа подарил ей, и только ей одной. В одиночку она никогда бы не смогла выплыть из коварного водоворота, если бы Л. не подхватила ее и не направила нужным курсом. В то время Хид об этом не думала и просто принимала щедрость мужа как должное. Он оплатил похороны ее братьев, вручил ее матери дорогой подарок и вызвал благодарную улыбку на губах ее отца. Она не имела ни малейшего представления, что многие – особенно члены ее семьи – ждут не дождутся воспользоваться его благодеяниями. Ее родня так раскатала губы, что из-за них-то и произошел разрыв, который так и не удалось залатать. Едва только завершилась свадьба, они набросились на нее со всех сторон. С намеками: «Я слыхала, им требуются на работу люди, но ведь понадобится приличная обувь…», «А ты видела платье, которое Лола подарила матери?» С просьбами: «Спроси у него, не может ли он дать мне немного взаймы до…», «Сама знаешь, я на мели с самого…», «Я верну тебе сразу, как только…» С требованиями: «А дай мне…», «И это все?», «Тебе же это не нужно?» И когда наконец им сказали держаться подальше от курорта, Хид было настолько за них стыдно, что она не стала возражать. Рэйчес и Солитюд даже усомнились в ее родственных чувствах. С тех пор колкие упреки и обвинения отравляли каждый ее визит в Ап-Бич, и когда она объяснила Папе, отчего у нее глаза на мокром месте, его жесткая реакция принесла ей облегчение. Ей и не нужен никто, кроме него, потому что он – все, что у нее есть.