Текст книги "Звезды из пепла"

Глава 16. Сколько масок ты носишь?

Трестен Райд

Первый рабочий день похож на аттракционы – я кручусь то в зале, то на веранде, то на кухне. Лусия как может выручает меня. И я благодарен за помощь. Принимать заказы, относить их, убирать стол за каждым посетителем и следом встречать следующего не так просто, как казалось. У меня был опыт работы официантом, но с таким потоком людей я не сталкивался.

– С тебя прогулка, Трестен, – закончив все дела, напоследок произносит Лусия.

– Слов на ветер не бросаю, – подмигиваю ей. – Прогуляемся как-нибудь.

– Да уж. Сегодня хорошо поработали, – Лусия устало вытирает пот со лба, – ноги отваливаются.

Мы выходим из ресторана последними. Хуан поручил мне закрыть «Перекресток». Впервые за день чувствую удовлетворение от работы. Убедившись, что дверь заперта, я довольно улыбаюсь.

Мы с Лусией выходим на брусчатую дорожку, откуда открывается вид на пляж с кучей лежаков и зонтов. Но я смотрю сквозь них вдаль. Заглядываюсь на морскую гладь, очаровываясь звуками прибоя. На улице стемнело, но даже сейчас море прекрасно. Оно поблескивает, словно омывая множество маленьких звезд. Здесь красиво.

– Загляделся на наши пейзажи? – Лусия кладет руку на мое плечо.

– Есть такое, – признаюсь ей. – Живописные места.

– Надо как-нибудь поплавать вместе.

– Можно.

Лусия словно не решается сказать что-то еще, я расслабляюсь и сажусь на велосипед. Пора возвращаться к сумасшедшей семейке Ривьера.

– До завтра, Трестен!

– Пока, Лусия!

Ступни находят педали, и, разгоняясь, я окунаюсь в детство. В детство, в котором не все было гладко: я подозревал, что что-то не так, но не осмеливался спросить напрямую.

– Кайл, крути! Крути, мой мальчик! Быстрее! – кричит отец, подгоняя брата.

Мы второй раз за жаркий август устраиваем гонки. Мама провожала нас с Кайлом на старте, а папа мелом начертил линию финиша и стоит у нее.

– Я не дам себя обогнать, – сквозь зубы шиплю я, прикладывая все усилия.

Пот застилает глаза. Я так напрягаюсь, что все части тела норовят отвалиться. Не сдамся! Пусть отец хоть раз порадуется за мою победу. Пусть он увидит, что я, старший сын, тоже могу! Могу все! Велосипед подпрыгивает вместе со мной, когда я наезжаю на черный камень, валяющийся на дороге.

– Трес! Подожди! – хохочет вслед Кайл, но я не слушаюсь.

Остается всего немного. И я пересеку линию финиша.

– Кайл, быстрее! – Папа вновь за свое, поддерживает только младшего.

Кровь от злости вскипает в венах. Мама ведь желала удачи нам обоим. И брату, и мне. Почему же папа не делает так же?

В ноги отдается вибрация от дороги. На миг я перестаю чувствовать ступни и пугаюсь. Продолжаю крутить педали в ужасе, что больше не смогу ходить. Совершаю непростительную ошибку – зацикливаюсь на дурацком онемении. Слезы обжигают щеки. Кайл равняется со мной. Он, малыш, догоняет меня, старшего.

Дыхание сбивается. Кажется, еще немного, и оно оборвется, как ленточка на праздничном подарке. Которого у меня не будет, потому что… Не могу дышать. Не могу двигаться. Ничего не могу. Невесомость. В следующую секунду я лечу, и в ушах стоит страшный крик мамы.

– Трестен! Виларес, беги к нему!

Кости хрустят. Или мне кажется. Приземляюсь на живот, принимая на него весь удар. Вижу только Кайла, пересекающего финишную прямую.

Он победил.

Мама всхлипывает, а отец спокоен. Он поворачивает меня на спину, и я разочарованно захлебываюсь в слезах. От боли, разливающейся по конечностям. И от того, что вновь не заслужил отцовской похвалы.

* * *

В десять вечера я появляюсь в доме семьи Ривьера. Все мирно распределились по комнатам. Голосов не слышно, поэтому я нащупываю телефон в кармане и решаю позвонить маме. Предполагаю, что она уже изрядно испереживалась. Долгие гудки нервируют. Вспоминаю про разницу во времени и мысленно отсчитываю, сколько часов в Атланте. Четыре часа дня! У мамы рабочая смена в разгаре. Сразу же сбрасываю звонок. Вот идиот! Позвоню завтра днем.

Останавливаюсь по пути на кухню и застываю. На стене в гостиной висят семейные фотографии. Маленький Абель в спортивной форме на футбольном поле. Нарядная Памелла с тортом в руках. Хуана нигде нет. А вот Мышку удается увидеть практически сразу – она стоит на фоне катка, держа в руках коньки, и выглядит счастливой – улыбается во весь рот без двух передних зубов. Бридли – фигуристка? Так вот где она пропадает?

Из холодильника доносится аромат вяленого мяса – хамона, традиционного блюда Испании. Здесь должны отменно его готовить. На ощупь в полумраке ищу нож в этой незнакомой кухне. Надо было включить основной свет, а не только светильник.

– Приборы в самом крайнем шкафчике справа.

Оборачиваюсь на голос и хмыкаю.

– Теперь наше место встреч – кухня?

Бридли Ривьера, слово ангел, сходит с небес, вовремя появляясь. Она ставит перед собой банку с оливками. Мы оказываемся рядом. Макушка Бридли чуть ниже моих плеч. Она такая малышка. Если бы я захотел поцеловать ее, то пришлось бы взять на руки. Бридли садится на столешницу, и я мысленно даю себе щелбан. О чем я вообще думаю?

Лицо Бридли сияет в свете ночника. За ней приятно наблюдать. Она так непосредственна в длинной майке, коротких шортах, зеленых носках с изображениями маленьких арбузов и с волосами, собранными в хвостик. Несколько прядок падают на лицо, и она изящно заправляет их за ухо. Минутная слабость выбивает меня из колеи. Напоминаю себе о цели, ради которой я приехал сюда, и Бридли в нее не входит.

– Здесь хотя бы поесть можно, – отвечает Мышка, и следом ее голодный желудок издает завывающий звук, как будто собака скулит неподалеку.

Я смеюсь. Да уж, поесть ей точно не помешает.

– Любишь покушать?

– А кто не любит? Хотя я слышала, есть у тебя одна отвратительная особенность. – Она жмурится и открывает банку.

– Марженика, – читаю название бренда, написанного на этикетке.

– Мар-че-ни-ка, – поправляет меня Бридли.

Она не церемонится и начинает есть оливки руками прямо из банки, облизывая пальцы. Вау. Да, она очень голодная. И вау. Выглядит она так привлекательно, что я незаметно поправляю свои шорты. Желание узнать, что за особенность во мне ее отталкивает, сильно, но еще интереснее, что удерживает Мышку в отношениях с Амадисом.

– Тот придурок из ресторана – твой бой-френд?

Она громко хихикает, смех эхом разносится по притихшему дому. Из ее рта почти выпадает оливка.

– А тебе какое дело?

– Думаю, если бы ты была его девушкой, смогла бы научить вести себя адекватно.

Бридли размышляет всего секунду и, отложив еду, отвечает мне:

– Знаешь, – она облизывает губы, – его не переделать.

– А ты пыталась?

– Пыталась. И это чуть не кончилось ошибкой.

– Ошибкой?

– Трагедией.

Неловкое молчание делает обстановку напряженнее. Думаю, я попал в яблочко – в болезненную тему, которой она избегает. Банка с оливками вдруг перестает привлекать Бридли, и она отставляет ее в сторону.

– Все было настолько печально?

– Возможно, – говорит она и вдруг переводит тему. – Ты в самом деле не любишь сладкое?

Значит, Бридли читала мою анкету, раз спрашивает об этом. Кайл слишком любил сладкое. А вот я теперь не выношу. Чувствую, как шея покрывается пятнами. Сладкое для меня как триггер. Возможно, так проявляется боль утраты. Я ведь до сих пор не могу отпустить брата, а значит, и все, что он любил. Теперь все это отзывается во мне горечью, что он никогда больше не проснется, не подбежит ко мне и не попросит купить ему шоколадку на отложенный в копилке доллар.

– Мой брат обожал сладкое, – рассказываю ей.

Она словно боится спугнуть меня, но все же переспрашивает:

– Обожал? А потом? У него началась аллергия?

Я набираю побольше воздуха в легкие. Ругаю себя за слабость, которую позволяю увидеть Мышке.

– С ним что-то случилось?

– Да. – Это единственное, что я могу из себя выдавить.

– Прости.

– Не извиняйся.

– Ночью и вправду люди ведут себя иначе, – понижает голос Мышка. – Днем ты другой, более скрытный и сдержанный. В первый день я даже думала, что ты за спиной прячешь нож.

– Ночью люди ослабляют контроль над собой. За день мозг устает, и ночью ему нужна эмоциональная разгрузка. А ты снимаешь свои маски, Бридли Ривьера?

– Ты гуглил это? – щурится она. – Я не ношу маски.

– Каждый из нас носит.

Она закусывает губу, словно задумавшись, и ее правая ладонь начинает блуждать по ноге. Все ее жесты будто пытаются защитить ее же саму от лжи, но ничего не выходит. Я вижу Бридли насквозь. Ей не удается скрыть от меня свои истинные эмоции. Конечно, она носит маски. Вопрос только в том, что Мышка под ними скрывает.

– Это нормально, – успокаиваю ее, – иначе мы бы не существовали. Слабость равна открытому поражению, знаешь?

Я подхожу ближе, сокращая расстояние. Она удивленно косится на меня, но не отталкивает.

– Мелкая, – говорю ей. – Была бы идеальной фигуристкой, они все такие.

В глазах Мышки читается ужас, словно она увидела призрака. Бридли безмолвно наклоняется вперед. На первый взгляд это даже пугает. Она слегка дрожит после моих слов, но я не могу не спросить. Я хочу узнать, что произошло. Хочу узнать, почему при упоминании фигурного катания она нервно трясется.

Через пару секунд Мышка берет себя в руки и с каким-то вызовом в глазах произносит:

– Сколько же тогда у тебя масок, Трестен Райд?

Глава 17. Я доверяю только морю

Бридли Ривьера

– Мелкая, – шепот Трестена доводит до мурашек, – была бы идеальной фигуристкой, они все такие.

Он поднимает меня на вершину своим комплиментом, а затем отпускает, и ветер пронзает спину, я несусь с огромной скоростью с обрыва на острые скалы. Ломаюсь на части при упоминании фигурного катания. Трестен столкнул меня в пропасть всего одной фразой. Нажал на слишком болезненную точку.

Фигурное катание было для меня всем. Моим кислородом. Когда ты после катка приходишь домой и в мыслях уже катаешь тренировку следующего дня. Я никогда не принимала запрещенные вещества, но каток, где можно промерзнуть до костей, был наркотиком. Меня ничто не останавливало: ни страх подниматься в высоту и скручивать обороты в воздухе, ни серьезные ушибы, ни непонимание родителей и насмешки одноклассников.

Я мечтала кататься долго, но одно падение все разрушило. После него я так и не смогла подняться.

– Сколько же у тебя тогда масок, Трестен Райд?

Хочется залепить ему такую же словесную пощечину, поэтому с уверенностью задаю вопрос. Не сразу замечаю, как близко подошел Трестен. Одергиваю майку, стараясь прикрыть голые ноги. Его взгляд блуждает по открытым участкам тела, и внутри зарождается незнакомое чувство. Не решаюсь даже задуматься, что оно значит.

– Я прямолинейный человек и многое могу сказать в лицо. Но понять, какой я на самом деле, трудно. Даже наедине с самим собой.

По спине бегут мурашки, заставляя все тело слегка задрожать. Я хорошо понимаю, о чем он говорит.

– Так хочется это понять. Увидеть свое истинное лицо. Когда мы с людьми, то часто ведем себя иначе.

– Бридли Ривьера, – произносит Трестен, кашляя в кулак, – неужели ты сейчас согласилась со мной?

Осекаюсь на секунду, но следом киваю. Сдаюсь. Эта тема мне слишком близка. Меня окружают железные клетки. Я заперта в них. Что такое жить, как хочешь? Что такое быть собой?

– Я ранил тебя, сказав про фигурное катание?

– Больная тема, – ком сдавливает горло, – не хотела бы вспоминать об этом.

– У меня тоже есть больные темы, – отзывается он, одаряя меня понимающим взглядом.

– И ты тоже не хотел бы их поднимать, – констатирую факт.

– Говорить о своей боли можно только с тем, кто готов ее с тобой разделить.

И правда. Ведь я сама самое сокровенное и болезненное доверяю только морю, которое бесследно уносит все вдаль. Трестен продолжает что-то говорить, но я не слышу. Я оказываюсь далеко-далеко. У берега бездонной глади своих воспоминаний.

* * *

Морозный воздух заставляет сильнее укутаться в легкое осеннее пальто. Хочется согреть руки горячим стаканчиком с кофе на миндальном молоке, но я продолжаю как истукан стоять на улице в минусовую температуру и ждать. Амадис должен вот-вот вернуться с тренировки. Абель заболел, и мне нужно передать его диски от приставки.

Встречаться с Амадисом после тренировки все равно что тянуть лотерейный билет – никогда не знаешь, в каком настроении он появится. Если на тренировке что-то не получилось, он выходит напряженным и злым, все вокруг его раздражает. Достается и мне. В машине мы часто едем молча. А если я не встречаю его, когда тренировка была удачной, то он обижается еще неделю.

Его характер тяжело выдержать. Не каждый способен находиться рядом с таким ходячим динамитом. Амадиса способна поджечь не то что зажигалка, а одна малейшая искорка. Он моментально взрывается.

– Бри.

Я оборачиваюсь на его голос.

Из рук выпадают диски. Лицо Амадиса в крови.

– Что случилось?

Шок берет верх над здравым смыслом: вместо того чтобы броситься к нему, я еще сильнее прирастаю к земле. Дождь, словно притаившийся зверь, начинает охоту на Барселону с мелких капель. Кровь смывается водой и стекает вниз, въедаясь в его одежду.

– Не волнуйся и не устраивай истерики. – Амадис сам подходит ко мне.

– Кто это сделал? – А затем переспрашиваю еще раз: – Что случилось?

– Садись в машину. – Он открывает свою «Тойоту».

Его озлобленное и одновременно поникшее выражение лица не дает шанса на сопротивление. Я сажусь на бежевое кожаное сиденье. В голову ударяет запах персиков – ароматизатор, который Амадис каждый месяц вешает для меня. Запах впервые кажется настолько приторным, что я сдерживаю рвотный позыв. В животе скручивается нервный узел.

– Достань салфетки из бардачка, – командует он.

– Держи, – передаю влажные салфетки, в ужасе глядя на него. Повсюду кровь, но особенно пострадали нос и губы.

– Ненавижу сегодняшний день. Все безрукие, безногие, а виноват я. Сука! – Последнее слово он выкрикивает.

Я хочу поскорее покинуть это место и забыть обо всем. Мне страшно быть рядом с Амадисом, когда он так зол.

– Дождь не прекращается, – говорю эту пустую фразу, чтобы разрядить пугающую тишину.

Дыхание Амадиса поверхностное и очень быстрое: его грудная клетка поднимается и опускается раз сто за минуту. Кто на поле его так разозлил?

– К черту дождь, к черту Барселону, к черту все!

– Тише… – я тянусь к нему и беру салфетки из его рук.

Он прикрывает глаза и откидывает голову. Скалит зубы, когда я дотрагиваюсь до ран, – бесится, но молчит. Из его рта вырываются тихие стоны. Амадис кладет руки на мою талию, сжимая ее через пальто.

– Ты – мое лекарство, Бридли.

Ему нелегко даже глаза открыть, не говоря уже о том, чтобы управлять машиной. Он знатно получил.

– М-м-м, – Амадис жмурится от боли, – вот сука, в следующий раз прибью его на месте. Этот индюк решил вывести меня из себя на поле. Сделал все, чтобы унизить перед тренером в самый ответственный момент. Сегодня выбирали основных игроков на матч, Бри. Думаю, из-за него меня теперь точно не возьмут.

– Эй, – легонько встряхиваю его плечо, – никогда ничего не потеряно, ты же сам мне говорил.

– Я устал чувствовать себя вторым.

Все внутри сжимается. Да, Амадис, тебе нелегко быть вторым, а мне нелегко знать, что я никогда больше не стану ни первой, ни второй, ни последней. Я даже поучаствовать в соревнованиях не смогу.

– Ты еще станешь первым.

– Я безумно люблю тебя, Бридли.

Он отбрасывает салфетки и крепко прижимает меня к себе, укутывая в теплых объятиях.

– Мне уже легче, спасибо.

Мы сидим еще час в тишине, пока он приходит в себя. Когда его нервозность наконец отступает, машина трогается с места, и пунктом назначения становится Салоу.

– Ладно, проехали, – бросает Амадис.

– Вот и хорошо, – говорю ему, – ты еще всем покажешь. Жаль, что я не смогу, но ты ведь за меня отыграешься?

Я хихикаю, но с такой болью в душе, что слезы скапливаются в глазах.

– Отыграюсь. Можешь не сомневаться.

Он подмигивает, и я невольно начинаю смеяться: глаза Амадиса будто после укуса пчелы – надутые и опухшие.

Раз уж наш разговор заходит о спорте, я позволяю себе рассказать радостную новость. Я уже давно прожужжала все уши Амадису, что мечтаю побывать на чемпионате мира по фигурному катанию. В этом году он проходит в соседней стране – Франции, и я просто не могу его пропустить.

– Я хотела тебе сказать, что моя мечта скоро сбудется.

– О чем ты, Бри? – Он сосредотачивается на дороге.

Мы въезжаем на шоссе, и Амадис сильнее давит на педаль газа. Сердце стучит все быстрее. Почему так страшно признаваться в своих желаниях?

– Мне удалось достать два билета во Францию. На каникулах мы можем улететь на чемпионат мира по фигурному катанию! Только представь… Наше первое совместное путешествие. Я увижу своих кумиров, увижу огромную ледовую арену, где они будут бороться за статус сильнейших в мире фигуристов.

Выдаю на одном дыхании, сама не веря в это счастье. Щеки болят, настолько широкой была моя улыбка. Но когда я поворачиваюсь к Амадису, улыбка, точно испугавшись, исчезает. Потому что он, похоже, не рад. Его каменный взгляд продолжает сверлить серое полотно дороги.

– Какая Франция? – хмыкает он.

– В смысле?

– В прямом. Я же говорил тебе, что хочу провести эти каникулы в Салоу. Тем более мы построили много планов с друзьями.

– Это те друзья, которые тебе только что лицо превратили в месиво?

Пальцы стучат по шершавому сиденью – кое-где уже потрескалась обивка. Злость достигает предела, как и стрелка на спидометре «Тойоты».

– Будь осторожней со словами.

– Будь осторожней с расстановкой приоритетов.

– Бридли!

– Амадис?

– У тебя скоро «эти дни»?

Он устало потирает больную переносицу и даже не бросает взгляд на меня, продолжая пялиться на дорогу. Равнодушие Амадиса выводит из себя. А перевод стрелок на предменструальный синдром и вовсе заставляет вскипеть. Что он несет?

– Тебя не волнует, что я мечтаю попасть на чемпионат? Что я говорю об этом каждые выходные и по тысяче раз в день смотрю новостные анонсы?

– Одно дело фантазировать, другое – реально туда переться.

– Это моя мечта, Амадис. Если ты не уважаешь ее, то не уважаешь меня.

Амадис смеется – меня будто окатывает холодной водой. Этот издевательский смех раздается в ушах мерзким эхо.

– Я поеду. Обязательно поеду. И совершенно неважно, с кем.

В первый раз за все время в пути Амадис поворачивает голову в мою сторону и щурит глаза. Ему не нравятся мои слова. А я хочу высказать все, что думаю.

– Ты никуда не поедешь без меня, а я ехать не собираюсь.

– Ты смеешься? Нет, Амадис, ты хочешь, чтобы все закончилось?

«Хочешь, чтобы все закончилось?»

Я слишком поздно осознаю, какой ужас срывается с моих губ. Этот вопрос – шаг к пропасти. Пропасти, из которой невозможно будет спастись.

Он резко давит по тормозам. Мы съезжаем на обочину. За окном страшный ливень. Где-то вдали гремит гром. Ничего не видно за пределами машины.

– Ты серьезно только что это сказала?

Амадис бледнеет и хватается за ворот куртки, расстегивает молнию и рывком распахивает полы. Мое тело парализует. Звук барабанящего по стеклу дождя заполняет пространство. Я слышу только его и учащенное дыхание Амадиса. Громко выдыхаю и произношу:

– Ты как киношный злодей, цель которого – разрушение всех моих заветных желаний. Этого ты добиваешься?

Амадис будто превращается в монстра: медленно, но безвозвратно. Жилки на его шее дергаются, плечи распрямляются, а ладони сжимаются в кулаки.

– Ты бредишь? – на полном серьезе спрашивает он меня.

Я не брежу. Я пытаюсь показать, что я и мои мечты – это одно целое.

– Окей, – бросаю ему я.

Терпение подходит к концу. Хватаюсь за ручку двери, дергаю и толкаю наружу.

– Бридли! Не дури.

Выхожу и с силой захлопываю дверь, отпуская все эмоции на волю.

– Как я хотела бы, чтобы ты был другим, – шепчу себе под нос.

Я скрещиваю руки на груди и мгновенно промокаю. Ливень не щадит волосы: они тут же превращаются в пакли.

Амадис не выходит за мной. И это не то, чего я ожидала.

В глаза бросается овраг, у которого мы остановились, и в животе появляются неприятные покалывания. Ладони чешутся от страха.

Ну же, Амадис, выходи. Теперь не дури ты.

Уже двигаюсь вперед к машине и хочу потянуться к ручке дверцы, но «Тойота» срывается с места. Из-под колес летит грязь. Амадис сворачивает направо. Он летит на бешеной скорости. И его не остановить. Я гонюсь за машиной и, разрывая горло, кричу так громко, как могу.

– Стой!

«Тойота» летит. Летит к оврагу. Целенаправленно.

Я плачу, сожалея о сказанной несколько минут назад фразе.

Я ведь знала, что она так его заденет.

Я понимала, как сильно он боится меня потерять.

И я, как никто другой, осознавала, что Амадису нельзя переживать такой стресс.

Ноги подкашиваются. Я с трудом бегу за машиной.

– Амадис!

Он давит по тормозам. Случается чудо: «Тойота» останавливается. Задыхаясь, я наконец оказываюсь у машины. Легкие сдавило, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Что ты хотел сделать?

Открываю дверцу и хватаю его лицо в свои руки. Он в состоянии шока. Зрачки расширены. Цвет лица как у мертвого. Амадис чуть и не стал трупом. Меньше минуты назад.

Руки трясутся, и я дотрагиваюсь до его ледяных ладоней.

– Все хорошо, – пытаюсь успокоить его, – все обошлось.

– Ты умерла, – твердит он.

Я понимаю, что произошло. Расстройство Амадиса настигает вновь и его, и меня. На этот раз оно явилось без предупреждений.

– Я не успел. Не успел кинуться в обрыв, чтобы последовать за тобой.

– Амадис, я жива, ты жив. Мы оба живы. Дыши глубже. Давай вместе со мной.

Поглаживаю его ладони, пытаясь согреть. Настраиваю его на реальность всеми силами.

– Дыши вместе со мной. – Он не смотрит на меня, это бесполезный номер. – Ты должен посмотреть мне в глаза, Амадис. Посмотри на меня. Я жива. Ты жив. Мы не мертвы и проживем еще долгую жизнь вместе.

– Вместе? – Он наконец поднимает глаза.

– Да. Как и хотели.

– Как и хотели, – повторяет он за мной.

Амадис возвращается к жизни. А я постепенно угасаю вместе со своими мечтами.

К вечеру головная боль становится нестерпимой, подкатывает тошнота и меня выворачивает от воспоминаний о произошедшем.

Я прихожу к морю и во мраке, глядя на полную луну оттенка меда, решаю поделиться этой историей – по-своему. На какой-то скомканной потертой бумажке.

 
Я заложница его чувств,
Его правда, его спасенье.
Моя ошибка не исправит его безумств,
И застынет в душе мгновенье.
 

* * *

– Ты в порядке?

Мне требуется время, чтобы прийти в себя после такого мощного отката назад. Погрузившись в воспоминание, я и забыла, где нахожусь и с кем.

– Видимо, эта тема слишком болезненна для тебя. – Трестен все еще слишком близко – его розовые, слегка пухлые губы шепчут моим. – У тебя есть море, Бридли. Поделись с ним своей болью.

– Знаю. В отличие от людей оно не предаст.