Текст книги "Женский клуб"

Все стали рассаживаться, и, как нарочно, Бат-Шева очутилась прямо напротив Йосефа и рядом с Мими, там, где должна бы сидеть Шира. Когда запели Шалом алейхем, Бекки наблюдала за Бат-Шевой, которая, сосредоточенно закрыв глаза, раскачивалась взад-вперед. Аяла стояла подле нее, не раскачивалась, не пела, но внимательно всех изучала. Бекки могла поручиться, что девочку смущает эта истовость. Скривившись, она с любопытством огляделась: заметил ли еще кто-нибудь поведение Бат-Шевы? Но все самозабвенно распевали Эшет хаиль и слушали, как раввин произносит кидуш.

Когда Мими поднялась принести еду, Бат-Шева тоже начала было вставать, но Мими жестом показала ей сесть обратно: она любила делать это сама, так было быстрее.

– Тогда я помогу потом убрать со стола, – сказала Бат-Шева.

Бекки раздражало, что Бат-Шева опередила ее, но она тоже послушно села на свое место. Лучше не оставлять Бат-Шеву наедине с раввином и Йосефом. Не то чтобы непременно что-то произойдет, но и рисковать ни к чему.

Йосеф, потупившись, глядел в тарелку. Ему так легко было беседовать с Бат-Шевой в синагоге, но перед отцом – совсем другое дело. Шира сидела, уставясь в никуда; Бекки представить не могла, о чем она думает. Бат-Шева тоже молчала, и в затянувшейся тишине раввин понял, что вести разговор придется ему.

– Как вы находите Мемфис? – спросил он Бат-Шеву.

– Нам тут очень нравится, да, Аяла? Все так замечательно к нам относятся, особенно к Аяле.

– Никогда не забуду день, когда мы приехали сюда, уже почти тридцать лет назад, – сказал раввин. – У дома нас ждали десять женщин с таким количеством еды, что хватило бы на месяц. И то же самое повторилось, когда родился Йосеф. Люди здесь гордятся своим гостеприимством.

– Не просто же так нас называют Южным Иерусалимом, – вставила Бекки. Ее мать была одной из тех десяти женщин у дома раввина, и она этим очень гордилась.

– Как прекрасно! – воскликнула Бат-Шева и рассмеялась. – Южный Иерусалим.

На случай, если в этом был сарказм, Бекки бросилась защищаться.

– Может, вы и не понимаете, но мы не похожи на другие общины. У нас есть начальная школа, средняя школа, синагога, – она загибала пальцы, – ресторан, кошерный магазин, даже булочная. Сколько общин наших скромных размеров могут этим похвастаться?

– Совершенно согласна. Когда я сообщила нескольким нью-йоркским знакомым, куда переезжаю, у всех нашлось что сказать.

– О, неужели? А что именно? – спросила Бекки. Ей редко доводилось слышать, как отзываются о Мемфисе со стороны, и Бат-Шева раззадорила ее любопытство.

– Кто-то удивлялся, что здесь вообще есть евреи. Для них эти места – жуткое захолустье, они просто не верили, что я могу променять Нью-Йорк на какой-то маленький городок.

– Надеюсь, вы им рассказали, что у нас очень уважаемая община с большой историей, – произнесла Бекки.

– Об этом мне как раз поведал мой раввин. Он много хорошего слышал о еврейской общине Мемфиса.

Раввин подался вперед – вот отличный повод побольше разузнать о Бат-Шеве.

– А кто был вашим раввином? – спросил он.

– Рабби Абрамс из синагоги Карлебаха, – сказала Бат-Шева. – Вы его знаете?

– Разумеется, – с облегчением ответил раввин; наконец-то он мог поместить ее в понятный ему контекст.

Хм, подумала Бекки, значит, Карлебах. Эта синагога считалась немного вне традиции, поговаривали, что там довольно разношерстная публика и заведены пение с танцами. У Бекки была старинная подруга, еще из колледжа, которая жила там поблизости и иногда ходила в эту синагогу. Может, она знала Бат-Шеву? Если нужно, Бекки была готова без малейших колебаний воспользоваться прежними связями.

– Самое трудное для меня здесь то, что я больше не могу заниматься с моим раввином. Но я обязательно звоню ему раз в неделю, – добавила Бат-Шева.

Ничего похожего во взаимоотношениях с раввином у Бекки не бывало. Если у нее появлялся вопрос, задавал его всегда муж. Она уже хотела выяснить все поподробнее, как Мими стала расставлять блюда с едой. Как обычно, она превзошла себя. Подавались курица в медово-горчичном соусе и говяжьи ребра барбекю, пирог с брокколи на домашнем тесте, кугель из лапши со свежими персиками, мини-морковка и нарезанные фаршированные кишки, чуть присыпанные коричневым сахаром. Для многих из нас эта стряпня была своего рода соревнованием, кто наготовит больше, кто затейливее, почти как в изысканном ресторане. Но Мими никогда не готовила по этим причинам, она явно делала это просто из любви к шабату.

Бекки смотрела, как Бат-Шева накладывает себе всего, кроме курицы и ребер. Ясно, подумала она. Наверное, вегетарианка. Люди вроде нее обычно ими и оказываются. Бекки попробовала представить, что Бат-Шева готовила на шабат. Тофу? Тунца? Всем известно, что курица или жареное мясо должны быть обязательно. Это стало уже почти что законом. Откусив курицы, Бекки еще больше взъелась на Бат-Шеву. Да она словно нарочно вздумала стать вегетарианкой только для того, чтобы всех позлить. Но Бекки этим не проймешь. Она рьяно уплетала свой кусок курицы.

– Все восхитительно, Мими. Особенно курица. Мне надо взять у тебя рецепт, – сказала Бекки. – Как ты умудрилась успеть все это наготовить?

– Пустяки, – ответила Мими. С ней так всегда: на ней держится столько проектов (сбор одежды для нуждающихся, раздача бесплатных продуктов, список бесконечен), но стоило кому-то заикнуться о ее заслугах, она лишь мило отмахивалась.

– Не выдумывайте! Это просто невероятно! – сказала Бат-Шева. – Вы, наверное, целый день от плиты не отходили. У нас вся готовка была на Бенджамине, так что теперь мы с Аялой импровизируем, да, детка?

Они с Аялой переглянулись и засмеялись, конечно же, припомнив оладьи и прочую еду для завтрака, которую она пыталась выдать за нормальный ужин.

– До гиюра я обычно ела не дома. И, когда стала соблюдать кашрут, не всегда получалось держать это в голове. Однажды зашла в некошерный ресторан и не сразу опомнилась.

Бекки такого даже вообразить не могла. Соблюдение кашрута так глубоко вошло в плоть и кровь, что она уже про это и не задумывалась.

– Могу себе представить, – сказала Мими. – Это ведь такая серьезная перемена. Поскольку мы выросли в ортодоксальной традиции, уже не сознаем, насколько это трудно.

– Шира любит готовить, – вставила Бекки, пихнув Ширу в бок. – Да ведь?

Она подождала, надеясь, что Шира расскажет, какую восхитительную лазанью приготовила прошлым летом.

– Не особенно, – ответила Шира и поглядела на свои ногти, накрашенные ярко-розовым лаком.

– А вы, Йосеф? Любите готовить? – спросила Бат-Шева.

– Не слишком-то, верно, Йосеф? – смеясь, сказала Мими.

– Я умею, – ответил он. – В ешиве я готовил завтрак с ребятами, если мы поздно вставали.

Он робко посмотрел на Бат-Шеву. Ему хотелось поговорить с ней, но он не знал о чем.

– Могу поспорить, юные раввины это обожали: спать допоздна и потом болтаться на кухне, – рассмеялась Бат-Шева.

Йосеф улыбнулся ей, и Бекки чуть не поперхнулась. Она опустила вилку с ножом и чинно сложила руки на коленях. Только-только ужин потек как полагается, как Бат-Шева умудрилась брякнуть непристойность.

– Давайте споем, – предложил раввин, и лично Бекки этому очень обрадовалась.

Раввин начал, а за ним и все остальные: «Создателя, чью пищу мы ели, благословите верные Ему. Мы ели вдоволь и у нас не перевелась еда, как обещал Господь. Он питает весь мир свой, Пастырь наш, Отец наш. Мы ели хлеб Его и пили вино Его». Бат-Шева пела громко, она обняла Аялу, пытаясь вовлечь ее в хор, несмотря на то что у девочки уже слипались глаза. Когда допели до конца, Аяла уже мирно спала, приклонив голову на плечо Бат-Шевы.

– Вы только посмотрите, – сказала Мими. – Совсем сморило.

Бат-Шева взяла Аялу на руки и отнесла на диван в гостиной. Несколько секунд она стояла и смотрела на спящего ребенка, потом снова вернулась за стол. Не дожидаясь отмашки от хозяйки (как следовало бы, согласно миссис Леви и мисс Этикет), она предложила убрать со стола.

– Отличная идея, – согласилась Мими, вставая со стула.

– Нет-нет, сидите! Вы сегодня уже и так потрудились, – сказала Бат-Шева.

– Вовсе нет, – запротестовала Мими.

– Я настаиваю. – Бат-Шева забрала у Мими тарелки. – Не волнуйтесь, Йосеф мне покажет, что куда.

Она принялась складывать посуду.

– Держите-ка вот это, – велела она, передавая тарелки Йосефу, – а я возьму остальное.

Они отнесли все на кухню и принялись расставлять среди кастрюль и обрывков фольги. Вместе со звоном посуды до столовой доносился их смех.

– Спорим, вы никогда не помогали убирать со стола, – подначивала Йосефа Бат-Шева.

– А вот и неправда, – настаивал он.

– И почему это я вам не верю? – сказала она, и они засмеялись.

Когда они вернулись, Бекки окинула обоих весьма многозначительным взглядом, надеясь, что они сообразят, как неподобающе себя ведут. Одно дело, если бы Бат-Шева кокетничала с Йосефом наедине, но совсем другое – вот так, при всем честном народе.

– Йосеф, не скажешь ли ты нам двар Тора?99
  Двар Тора – буквально «слово Торы», небольшое толкование недельного отрывка из нее.


[Закрыть] – спросил раввин.

Просил он каждую неделю. Предполагалось, что у юноши из ешивы всегда на языке вертится пара слов из Торы.

– Мы с отцом сейчас изучали главу о пара адума, красной корове, – начал Йосеф. Он огляделся, желая убедиться, что все знакомы с предметом. У всех на лицах отразилось понимание, кроме Бат-Шевы. Мы все когда-то учили это в школе, теперь уж не вспомнить, где и когда.

Он повернулся к Бат-Шеве.

– Господь повелел первосвященнику взять рыжую корову без единого пятна, зарезать и сжечь и пеплом ее очистить народ, чтобы мог он войти в Бейт га-микдаш, Храм. – Йосеф говорил терпеливо и ясно; когда-нибудь из него выйдет замечательный раввин. – Но здесь мы сталкиваемся с парадоксом. Люди становятся нечисты, если прикасаются к трупу, и тем не менее пепел трупа животного делает их тахор, очищает. Эта мицва – классический пример закона, для которого нам не дано обоснования. Предполагается, что мы слушаемся слова Всевышнего, не спрашивая почему. И в то же время это очень сильное послание о том, что нет ничего абсолютно плохого или хорошего – все может меняться в зависимости от контекста. Из плохого может получиться хорошее, равно как и плохое может родиться из хорошего.

Закончив, Йосеф посмотрел на отца, ища одобрения. Раввин едва заметно кивнул. Моргни Бекки в эту секунду – и не заметила бы. Но даже в мимолетном взгляде она уловила, как его глаза светились гордостью. Йосеф тоже это увидел и с облегчением улыбнулся.

– У меня есть вопрос, – сказала Бат-Шева. – Я не понимаю, что в Торе подразумевается под «тахор»?

– Это необязательно означает чистоту в нашем привычном понимании. Это не имеет отношения к физической чистоте, но отсылает к чистоте ритуальной, которая позволяет человеку служить в Бейт га-микдаш, – ответил Йосеф.

– По-моему, это было совершенно замечательное двар Тора, – едва слышно пробормотала Бекки. И ведь надо Бат-Шеве непременно докопаться! Именно такое двар Тора было Бекки по сердцу: все ясно-понятно, не надо напрягаться, нет нужды обсуждать и задавать вопросы.

– Но ведь и у ритуальной чистоты должно быть какое-то символическое значение. Мне кажется, чистота здесь связана с жизнью. Чем больше мы цепляемся за жизнь, тем чище становимся, – сказала Бат-Шева. Она оглядела сидящих за столом, и Мими ободряюще улыбнулась.

– Хорошо подмечено, Бат-Шева, – похвалила она.

– Мы с Бенджамином всегда изучали Тору вместе и обсуждали символическое значение выполняемых ритуалов. После его смерти я стараюсь продолжать учиться, но каждый раз вижу, как много всего я не знаю.

– Тут нужно время, – сказала Мими. – Я учусь всю жизнь, и о скольких же еще вещах мне надо больше узнать!

– Я бы очень хотела продолжить заниматься. В Нью-Йорке я ходила в группу, которая собиралась дважды в неделю у кого-нибудь на квартире, а летом – в Центральном парке. Каждый готовил свой вопрос, и наш раввин учил нас, – добавила Бат-Шева.

– У нас есть занятия раз в месяц, – заметила Бекки. – Женский домашний кружок. Мы изучаем всё о молитве.

Вот это были занятия так занятия: всего сорок минут, можно спокойно сесть, расслабиться и послушать.

– Мне столько всего нужно догнать. Мне необходимо найти кого-то, кто бы занимался со мной почаще. – Бат-Шева снова обвела всех взглядом. И глаза ее остановились на Йосефе.

Все молчали, и Бекки просто поверить не могла, что Бат-Шева смела рассчитывать на личные уроки с Йосефом – даже у такой не хватило бы духу. Йосеф изредка вел занятия, по праздникам или когда бывал здесь на каникулах, и мы все, конечно же, приходили. Но его время полагалось почтительно беречь. Он был настолько недосягаем, что мы и помыслить не могли об уроках один на один.

– Мы с отцом занимаемся после обеда, и, вероятно, я бы смог заниматься с вами по утрам, – предложил Йосеф.

Он посмотрел на отца, убедиться, что тот не возражает. Бекки была потрясена, что он не спросил сначала позволения. И она не сомневалась, что раввин ни за что такого не одобрит. Насколько ей известно, смешанные занятия один на один не разрешались. И вообще, как-то давно уже возникал разговор о том, чтобы сделать старшие классы в школе смешанными, но в конце концов все дружно сочли идею неподобающей. И раввин всегда старался оберегать сына от дурных влияний. Она точно помнила, что в старших классах Йосефа отговаривали от походов в кино на фильмы 17+ вместе с другими мальчиками. И он не общался с девочками в своем классе, не принимал участия в смешанных вечеринках, которые полутайно устраивались по субботам.

Как Бекки и ожидала, раввина такая идея очень удивила. Мими тоже это заметила и ободряюще улыбнулась мужу, давая понять, что она не против. Так оно зачастую и было между ними: пусть формально общину возглавлял раввин, за ним всегда стояла Мими, направляя его решения своей мудростью и добротой.

– Какая замечательная идея, – сказала Мими Бат-Шеве. – Вы можете заниматься в синагоге, а я буду брать к себе Аялу. Маленькая девочка в доме мне только в радость.

Раввин улыбнулся, видя ее оживление. Но Бекки недоумевала, что вообще Мими себе думает. Единственное объяснение, которое приходило в голову, – что Мими так рвется помочь Бат-Шеве, что даже готова закрыть глаза на вопрос совместного смешанного изучения. Или же она настолько доверяла Йосефу, что твердо знала: из этого не выйдет ничего дурного?

– Вам правда не трудно? – спросила Бат-Шева.

– Да, я же все равно дома, – ответил Йосеф.

– Тогда это просто прекрасно.

Бат-Шева улыбнулась ему, как будто это самая что ни на есть обычная вещь на свете, как будто Йосеф всегда вызывался быть частным учителем у женщин, которые только что переехали и о которых мы толком ничего не знали.

– Ну, раз мы с этим разобрались, можно переходить к десерту, – объявила Мими.

Она удалилась в кухню и вернулась с мраморным тортом. Такой же торт она каждый год пекла для кулинарной распродажи, которую устраивала Женская группа помощи в день летнего солнцестояния. Его покупали просто-таки немедленно, и однажды даже произошла стычка: Хелен Шайовиц и миссис Леви поспорили из-за того, кто был первым (в конце концов Мими решила проблему, разрезав торт пополам и пообещав, что в следующий раз испечет два, чтобы досталось каждой).

Пока Мими раскладывала торт по тарелкам, раввин попытался завязать разговор с Широй. Та сидела молча, изнывала от тоски и ждала, когда же этот ужин уже закончится.

– Ты, наверное, очень ждешь начала школы? – спросил раввин.

– Да не особенно, – ответила она.

О том, что Шира недовольна школой, было известно всем. В прошлом году она вбила себе в голову, что хочет учиться в обычной средней школе. Родители препирались с ней все лето, и мы отчасти привыкли видеть Ширу сидящей на бордюре тротуара, в то время как из дома неслись злобные крики Бекки. В конце концов родители взяли верх. Они сообщили дочери, что она идет в прежнюю школу, и точка. Но вела она себя все хуже, и некоторые из нас подозревали, что не без участия Ширы и другие девочки стали проявлять недовольство. В последние годы учеников в школе сильно поубавилось: в девятом классе учились всего три девочки, и пять – в десятом. Были и другие проблемы. Не все ученики ладили с директором, а учитель физики уволился год назад, и нового так и не нашли. Но когда кто-нибудь начинал жаловаться, мы напоминали ему и себе: нам повезло, что в такой маленькой общине, как наша, вообще есть такая школа.

Учителя всячески изощрялись, чтобы как-то развлечь девочек: была устроена Духоподъемная неделя, когда вместо уроков они катались на роликах, играли в боулинг или отправлялись на водную прогулку по Миссисипи. Были организованы завтрак для дочерей и матерей, показ мод, класс аэробики после уроков. Придумали даже музыкальное действо под названием «Фортуна: вдохновляющий вечер песни и танца для женщин Мемфиса» с живым аккомпанементом и танцевальными номерами. Хелен Шайовиц сшила костюмы – длинные юбки на манер саронга и блузы к ним, – как же мило девочки в них смотрелись!

– Знаете, как оно бывает. Девочкам сейчас непросто, – сказала Бекки. – Порой кажется, что ничего не сработает.

«Фортуна» провалилась; пение с танцами не сложились, там в ноту не попали, здесь сфальшивили, пара-тройка забытых движений, ну и в довершение досадный эпизод, когда одна из танцевавших грохнулась со сцены прямо на пианино. После этого девочки сделались недовольны окончательно и бесповоротно, и Бекки потеряла всякую надежду.

Бат-Шева слушала рассказ Бекки и наблюдала, как Шира вновь презрительно усмехается на слова матери.

– Может, девочкам нужно попробовать что-нибудь новое, – предложила Бат-Шева. – Завтраки матери и дочки, модные показы – это все прекрасно, но, когда я была подростком, я бы тоже не очень прельстилась.

Бекки вперилась в нее взглядом: откуда Бат-Шеве знать, что может понравиться хорошей девочке из ешивы?

– В старших классах мне хотелось скорее творческой свободы выражения, чтобы выпустить наружу все, что я чувствовала, – продолжала Бат-Шева. – Тогда-то я и стала более серьезно заниматься рисованием. Мне казалось, это единственное, что держит меня в узде.

Бекки расхохоталась. Уж конечно, выпустить все наружу – последнее, что нужно девочкам. Она повернулась к Мими, ее это тоже должно было позабавить. Но Мими улыбалась Бат-Шеве.

– Вы правы, Бат-Шева, девочкам действительно это необходимо, – подтвердила она. – Почему бы не решить разом обе проблемы? Йосеф будет заниматься с вами, а вы можете учить девочек рисовать.

Они принялись обсуждать организационные проблемы: сможет ли Бат-Шева преподавать по утрам, пока Аяла в школе, как на эту идею отреагирует директор? У Бекки не было ни малейшего шанса поднять вопрос о том, насколько вообще Бат-Шева годится для помощи девочкам.

После ужина Бат-Шева взяла на руки Аялу. Мими говорила, как ей было приятно познакомиться и как нужно поскорее встретиться еще. Бат-Шева на пороге наклонилась и поцеловала Мими.

– Сразу после шабата я поговорю с директором, – сказала Мими, легонько пожав плечо Бат-Шевы. – Уверена, все получится, вот увидите.

После этого вечера кто-то из нас все еще шептался про манеру Бат-Шевы одеваться, бросал на нее подозрительные взгляды в синагоге и притворялся, что не замечает, когда она проходила мимо на улице. Но для большинства дружба Мими была своего рода кошерной печатью, которая появилась на лбу Бат-Шевы и всё на корню переменила. Мы тепло кивали ей и желали хорошей субботы, улыбались, столкнувшись в магазине, и даже стали приглашать ее на субботний ужин.

5

Мы решили: не так уж удивительно, что Бат-Шева не похожа на нас. В конце концов, она выросла совсем в другой среде. Мы помнили, что́ как-то сказал раввин о тех, кто обращается в иудаизм: жизнь подобна лестнице, и каждый день ты преодолеваешь по одной ступеньке. Если подниматься слишком быстро, можно сорваться. Но главное тем не менее не переставать подниматься. И кто лучше Йосефа мог помочь Бат-Шеве взбираться вверх по этой лестнице?

Впервые они встретились в синагоге. Разумеется, правильнее всего им было заниматься на людях. Тогда мы Йосефа ни в чем, конечно, не подозревали, но оставаться наедине им запрещалось. Если мужчина с женщиной оказывались за закрытыми дверями, выводы были вполне однозначны. И даже если ничего такого не происходило, все равно так вести себя не подобало. Еще одно правило, о котором говорил раввин, когда кто-то из нас взял за привычку покупать кофе в ближайшем «Макдоналдсе»: нельзя делать то, что люди могут неверно трактовать или счесть дозволенным. Если кто-то увидит, как вы покупаете кофе в «Макдональдсе», он может подумать, что там все кошерное, и потом из-за вас съесть чизбургер.

Йосеф пришел в синагогу раньше условленного времени. Он не знал наверняка, что захочет изучать Бат-Шева, поэтому принес целую стопку книг: комментарии к Библии, переводы молитв, руководства по соблюдению шабата и кашрута. Он заглянул в бейт мидраш, маленькую комнатку, изначально задуманную для занятий. Но сколько бы мы ни ходили мимо, она всегда была пуста, если не считать двух-трех стариков, изучавших там Тору в послеобеденные часы.

Йосеф сел за стол и стал ждать Бат-Шеву. Она так загорелась идеей заниматься с ним, невозможно представить, чтобы она позабыла. И все же она опаздывала – на пятнадцать минут, а то и больше. Довольно быстро стало понятно, что у Бат-Шевы напрочь отсутствует чувство времени, некая внутренняя жажда, толкающая ее вперед. Йосеф побарабанил пальцами по столу, пролистнул книгу и в третий раз поглядел на часы. Вышел в коридор посмотреть, не ждет ли она там, и с облегчением увидел, что нет. Не нам было винить Йосефа, что он нервничал. Он едва знал Бат-Шеву, а ему предстояло провести с ней немало времени наедине.

Еще минут пять спустя – да кто ж там уже считает? – в комнату, запыхавшись, влетела Бат-Шева.

– О господи, прошу прощения за опоздание!

– Не волнуйтесь, я и сам только пришел, – сказал Йосеф.

Бат-Шева села напротив. Одета она была вполне предсказуемо: легкая струящаяся юбка в мелкий цветочек, блузка (могла быть расстегнута и поменьше), прозрачный шарфик на шее, украшения из бусин, которые постукивали друг о дружку при ходьбе. Мы, конечно, всерьез не надеялись, что на занятия с Йосефом она оденется иначе, скажем, в джинсовую юбку и строгую блузку, но вообще-то было бы мило с ее стороны.

– Я с головой ушла в рисование и напрочь потеряла счет времени. Когда взглянула на часы, глазам не поверила. Так любезно, что вы не сердитесь. Теперь я у вас в долгу.

Она в нетерпении смотрела на него, желая поскорее начать. Но Йосефу явно было так неловко, будто он в жизни не давал уроков.

– Так что бы вам хотелось изучить? – спросил он.

– Всё, – ответила она с улыбкой.

– Звучит серьезно, – осторожно заметил Йосеф.

– Не волнуйтесь, я шучу. Конечно, я не надеюсь выучиться всему разом. Но выбор слишком велик. В Нью-Йорке мы с раввином изучали еврейскую философию. Читали «Тринадцать принципов веры» Маймонида и старались понять каждый из них.

Йосеф показал ей книги, которые принес с собой. Она просмотрела каждую.

– Даже не знаю. Я очень подробно изучала комментарии к законам, но сами по себе они мне не слишком понятны.

– Весь иудаизм строится вокруг законов. И комментарии определяют всю систему.

– Понимаю. Но бывает очень трудно постичь их смысл.

– Думаю, время от времени все сталкиваются с этим, – сказал Йосеф. – Может, будет легче, если начать с более общих причин того, почему мы всё это выполняем.

– Прекрасная идея! Мне столько всего непонятно. Однажды я отправилась в кемпинг, в горы Сьерры-Невады, проснулась рано утром и пошла гулять. Присела на краю тропинки с видом на водопад. Вокруг полная тишина. Мне казалось, я единственная во всем мире не сплю. Меня поразила эта красота вокруг, и я ощутила невероятное желание постичь Бога и мир, который Он сотворил.

Она запнулась и взглянула на Йосефа.

– Вы молчите. Думаете, это бессмыслица? Люди часто смотрят на меня в недоумении, когда я говорю такое. Не верят, что я это всерьез. Но это правда. Я бы не перешла в иудаизм, если бы так не чувствовала.

– Да нет, это вовсе не бессмыслица. Правильно думать о более глубоких вещах. Комментарии к законам очень важны, но им необходим контекст.

– Я так рада, что вы понимаете. Может, у нас получится брать на каждом занятии новую тему? Я буду заранее отбирать непонятные моменты, и на занятии мы будем их рассматривать, – предложила Бат-Шева и улыбнулась ему. – Хорошо?

Вместо ответа Йосеф потупился и покраснел. Чем увереннее она становилась, тем больше он тушевался.

– Должен признаться, – проговорил Йосеф, не подымая глаз, – все это для меня несколько необычно. Я привык учиться с отцом или с ребятами из ешивы. Большинство из них посмеялись бы, увидев меня здесь. Даже отцу было бы непросто заниматься с женщиной. – Он замялся, окончательно сконфузившись. – Я не привык находиться в обществе девушек.

– Вы считаете, нехорошо, чтобы мужчины и женщины учились вместе?

– Не знаю. Это не соответствует определенному строю жизни, вот и все. – Йосеф выглядел смущенным, он не мог разобраться, правильно ли поступает, занимаясь с ней, правильно ли, что говорит ей все это. – Не думаю, что это плохо, просто я не привык быть в смешанной среде.

– Вы собираетесь так же строго воспитывать своих детей? – спросила Бат-Шева.

– Думаю, да. Это дает своего рода значимость и глубину.

– Но это же, наверное, так тяжело. Особенно в подростковом возрасте. Сложно представить, что вы не сходите с ума. В этом есть что-то противоестественное, будто вас насильно заставляют отгородиться от части самого себя.

Йосеф покачал головой.

– Весь смысл в том, что учение должно стать главной целью, и нужно отгородиться от всего, что сделает этот процесс тяжелее. Это не всегда работает, но я никогда так полно не окунался в учебу, как в ешиве. Все прочее растворяется, есть только ты и текст. Ты становишься частью неразрывной цепи, уходящей в прошлое на тысячи и тысячи лет.

Бат-Шева посмотрела на него.

– Вы уверены, что готовы заниматься со мной? – спросила она. – Я не хочу, чтобы у вас было ощущение, будто вас к этому принудили.

– Я вам это говорил не для того, чтобы все отменить. Просто меня поразило, до чего же это необычно. В любом случае возьмите эти книги с собой. В них найдется немало вопросов.

– Спасибо! Я правда это очень ценю. – Она собрала книги. – Вы идете?

– Еще побуду немного.

Когда она ушла, Йосеф открыл Талмуд. Но вместо того чтобы сосредоточиться на словах, он смотрел вдаль, словно продолжая перебирать в голове разговор с Бат-Шевой.

Бат-Шева срезала путь через парковку, направляясь к Мими за Аялой, а Хелен Шайовиц подъезжала к синагоге, чтобы договориться о кидуше, который она спонсировала по случаю сорокалетнего юбилея свадьбы. Алвин разрешил ей разгуляться по полной, и она собиралась это сделать во что бы то ни стало. В голове роились планы: она будет подавать порционный кугель из лапши, салат из маринованных овощей, мелко нарезанную жареную курицу. Надо еще продумать, что поставить в центре стола и на какую скатерть; с цветовым решением тоже пока неясно. В прошлом году на кидуше в честь помолвки дочери миссис Леви выбрала золотой. Голубой уж очень банально. Может, фуксия добавит лоску? При виде Бат-Шевы все эти мысли моментально улетучились из головы Хелен. Она сообразила, что сегодня та должна была начать заниматься с Йосефом. Миссис Леви накануне вечером обзвонила всех и каждого, напоминая об этом и прикидывая, как все получится, а заодно пытаясь разобраться, есть ли что-то принципиально неправильное в том, что Йосеф будет частным учителем Бат-Шевы. Хелен посигналила, Бат-Шева подняла глаза и помахала рукой.

– Привет! Дайте угадаю. Вы сейчас занимались с Йосефом, – сказала Хелен, вылезая из машины.

– Да, и было замечательно. Меня очень мучило, что я никогда не смогу наверстать упущенное и не восполню этот пробел в знаниях. Но теперь мне как будто дали шанс.

Весь тот день, пока Хелен перебирала возможные цвета скатертей и салфеток, Бат-Шева продолжала пребывать в радостном возбуждении. Хелен, как и большинство детей в ее поколении, ходила в обычную школу. Ее брат днем занимался с Джейкобом Леви, дедушкой Ирвинга Леви, но вести еврейский дом она научилась от матери. И до недавних пор Хелен считала, что ей этого вполне достаточно. Но последнее время учение стало входить в моду среди женщин. Она часто слышала от дочери, что женщины в Нью-Йорке изучают и Талмуд, и Хумаш, и философию. В прошлом году на седер дочь пустилась в подробный анализ значения продуктов на тарелке для седера, и, хотя Хелен слушала внимательно, поняла далеко не все. Когда дочь закончила, Хелен пробормотала: как мило, какая эрудиция, – но на случай, если вдруг от нее ждали еще каких-то слов, поспешно извинилась и ретировалась на кухню приготовить горькие травы и соленую воду.

А теперь Хелен спрашивала себя: уже слишком поздно или у нее, как и у Бат-Шевы, еще есть шанс наверстать? Она вполне могла представить, что начнет учиться, а то и съездит на пару недель в Нью-Йорк и походит на занятия вместе с дочерью. Подтянет иврит, научится разбирать комментарии, может, даже замахнется на Талмуд. Она попробовала вообразить это – Хелен Шайовиц, ученица. И рассмеялась. Ей шестьдесят один. Неужто такое еще возможно?

На следующий день Бат-Шева пришла на занятия с Йосефом заранее. Мы видели, как она забежала к Леанне Цукерман, у которой на несколько часов оставила Аялу, и помчалась дальше в синагогу. Когда появился Йосеф, она уже была готова начать.

– Видите, я же обещала, что буду вовремя, – сказала она.

– Теперь мне придется последить, чтобы самому не опаздывать, – ответил Йосеф, но только ради нее: он никогда не опаздывал.

– Я даже подготовилась, – сообщила Бат-Шева. – Я читала одну из ваших книг…

– Как вы быстро.

– Мне не спалось, и вместо того чтобы, лежа в кровати, предаваться бездумным мечтам, я решила встать и почитать. Невероятно, как тут тихо ночами. В Нью-Йорке так не бывает. Есть в этом что-то, когда читаешь, а за окном кромешная тьма и полнейшая тишина.

– Да, знаю. Иногда я читаю и совершенно забываюсь, не успеваю опомниться, как уже глубокая ночь.

Они улыбнулись друг дружке, и Йосефа как будто впервые отпустило.

– В общем, я почитала книгу о раскаянии. И подумала, что имеет смысл начать с нее, поскольку в следующем месяце у нас праздники, и меня потрясло, что всегда можно покаяться и начать все заново.

– Да, понимаю. В этом идея Дней трепета. Они напоминают о том, что Всевышний дарует нам возможность измениться.

– И вот я как раз задумалась: даже если Всевышний прощает тебе грехи, способен ли человек изменить себя? Действительно ли тшува1010
  Тшува – покаяние, раскаяние, обращение к Творцу.


[Закрыть] может сотворить такое?