Текст книги "Чтец"

This…

Усмехнувшись, Сефия хлопнула ладошкой по странице. This. Это. Слово идеально подходило. Сефия вновь произнесла его, стараясь запомнить последовательность значков и звуков. This. Это.

Со следующей группой значков дело обстояло проще.

is

Is. Есть.

Со следующим значком – еще быстрее:

a

Всего один значок, один звук.

Последняя группа символов заставила ее сделать паузу. Сефия боролась с частями строки, пытаясь сложить их вместе – так, чтобы возник смысл.

– Бу… бу… – бормотала она.

И вдруг слово явилось ей, словно луч света, прошедший через призму и легший перед ней одновременно единым и расщепленным на все цвета радуги:

Book

Book. Книга.

И снова, все вместе:

This is a book

This is a book. Это есть книга. Это – книга.

Голос Сефии звучал странно среди шелестящих деревьев. Она толком не знала, почему она произнесла это, как она это сделала – это совершенно незнакомое ей сочетание движений: губы раздвинуты, кончик языка скользит по нёбу, потом словно легкое покашливание в последней серии значков, – но она вновь произнесла эту строку:

– Это – книга.

Выходило так, что, прочитав название вещи, она делала саму вещь вполне реальной. Сефия вновь и вновь произносила эту строку, не будучи вполне уверенной, что слово несет именно этот смысл, но, чем чаще она делала это, тем осмысленнее становилось слово.

Так вот что такое этот странный прямоугольный предмет!

Он сам назвал свое имя.

– Книга! – прошептала Сефия.

И вдруг все стало ясно. В это же мгновение значки стали яркими и живыми; они мерцали смыслами и значениями, они выпрыгивали из книги и пускались вокруг Сефии в хоровод, а потом взлетали к звездам и, просияв там отраженным светом, водопадом возвращались назад. Видение было столь ярким и неожиданным, что у Сефии закружилась голова. Книга упала у Сефии с колен. Мир вдруг наполнился миллионами золотых ручьев и миллиардами сверкающих звезд, источающих совершенство и пропитанных смыслом.

Хотя голова у Сефии болела, а глаза уже отказывались фокусироваться на страницах книги, она узнала этот свет. Она уже видела его, хотя он был не таким ярким и светился вокруг ожерелий, кошельков и яблок – того, что она когда-то украла. Книга источала тот же волшебный свет, но он был мощнее и глубже и наполнен более значимым смыслом. Она словно получила возможность заглянуть за звездное небо – туда, где таилось непознаваемое и непознанное.

Но потом свет исчез и Сефия осталась один на один с книгой. Когда она уронила ее на гамак, книга закрылась, и та строка, которую она только что прочитала, исчезла навеки. Сефия лежала, держась за голову, которая, не переставая, кружилась и кружилась. Деревья обступили гамак.

Сефия повторяла и повторяла прочитанные слова:

Это – книга.

Значки и слова были такими маленькими! Но в книге есть десятки других значков, сотни других слов – на той же самой странице. А на следующей странице – еще значки и слова. И на последующих – слова, слова, слова…

Переживая состояние, близкое к экстазу, Сефия увидела, что все в этом мире взаимосвязано и сцеплено в единое целое именно книгой. В ней, конечно же, есть значки, обозначающие каждую из звезд на ночном небосклоне, каждую песчинку на морском берегу. Есть слова, обозначающие дерево, камень, реку. Есть и слово дом. Так ли красивы эти слова на страницах книги – как красивы они, когда слетают с уст и кружат в воздухе?

Она знала, что должна понять их все. Все знаки. И все слова. На всех страницах этой не имеющей конца и начала книги. Потому что тогда она наверняка поймет символ, начертанный на обложке, и узнает, почему забрали Нин, почему умер ее отец и кто во всем этом виноват.

* * *

Библиотека была встроена в склон горы, обращенный к островерхим гранитным скалам и долине, обрамленной древними ледниками. С ближайшего утеса с грохотом срывался водопад, питавший ревущий поток, мчащийся по дну лощины. В недавние века вечнозеленые деревья устремляли свои кроны вверх по скалистым склонам; сейчас же пейзаж украшали лишь голые вершины гор.

В тот день небо было поразительно голубым, и только среди горных пиков притаились пушистые облака. В такие дни Лон не хотел заниматься уроками, мечтая о том, как бы здорово было полежать на траве или побродить среди скал в поисках суккулентов и армерий.

В конце концов, ему всего четырнадцать, а Эрастис, Главный библиотекарь, такой старый! Ладно, поправил себя Лон, ему, наверное, не больше пятидесяти, но время, проведенное в Библиотеке, его окончательно состарило. Плечи и спина сгорблены, а годы, просиженные над манускриптами, наградили близорукостью. Теперь ему приходится носить тонкие очки с полукруглыми стеклами, и если ты невнимателен на уроке или замечтался, он посмотрит на тебя поверх этого приспособления взглядом суровым и осуждающим.

Когда Эрастис шел по коридору библиотеки, его развевающаяся бархатная мантия со свистом рассекала воздух, и Лон был уверен, что тот и спит в этом одеянии, потому что часто видел его ночью, между библиотечными стеллажами, с листом пергамента, который Эрастис бережно держал двумя пальцами.

Резкий стук вывел Лона из раздумий. Эрастис постукивал по доске кончиком длинной палки. По плану они должны были работать над правописанием и произношением, хотя Лон находил эти уроки скучными.

Темой урока была буква T.

– Ти, – подсказал библиотекарь.

– Ти, – повинуясь чувству долга, отозвался Лон. Кончик его языка скользнул по альвеолам.

Улыбка медленно разлилась по лицу Эрастиса. Он склонил голову, словно вслушивался в звуки музыки.

– Замечательно, а теперь буква H. Повторяй: эйч.

– Эйч.

Следом шла буква I.

– Ай, – произнес Лон, с надеждой глядя на парник, устроенный к северу от библиотеки. Стеклянные стены и потолок парника преломляли свет подобно призме. – Давайте прекратим, учитель! Я ведь все это давно знаю. Это чепуха.

Главный библиотекарь сурово посмотрел на Лона поверх края очков.

– А ты можешь прочитать предложение так же быстро, как его говоришь? – спросил он. – И даже быстрее?

– Нет, учитель.

– Если бы не мы, ты бы даже не знал, что эта, как ты говоришь, чепуха существует. И вместе со всей Келанной влачил бы жалкое существование безграмотного человека. Да знаешь ли ты, сколько людей хотели бы быть на твоем месте и заниматься этой чепухой?

Правильным ответом было бы: ни одного. Никто из жителей этой страны даже не подозревал, что существует письменный язык. А разве можно хотеть того, что для тебя не существует? Но Лон принял замечание библиотекаря и промолчал.

Вертясь в своем кресле, Лон рассматривал зал, его куполообразный потолок, витражи и балконы, охраняемые бронзовыми скульптурами прошлых библиотекарей. На стенах и мраморных колоннах висели электрические лампы, которые все еще поражали Лона своей таинственной способностью разливать по Библиотеке море золотого света.

В центре зала крýгом стояли пять дугообразных столов, оснащенных читальными лампами, чернильницами, маленькими ящичками для карандашей, полотняными мешочками для порошкообразного угля, промокательной бумагой, свинцовыми карандашами, резинками для стирания написанного, увеличительными стеклами и всем прочим, что необходимо для письма и копирования. Ступеньки вели от центра зала к его краям, где деревянные книжные полки цвета жженого сахара вздымались к балконам, уставленным бархатными диванами, позади которых в стены были встроены ниши, также оборудованные книжными полками.

В этом зале Библиотеки хранились тысячи рукописей. Некоторые из самых старых отчаянно нуждались в реставрации, поскольку их корешки износились и уже не исполняли своего предназначения; другие были составлены совсем недавно предшественницей Эрастиса, женщиной, встретиться с которой Лону уже не пришлось. Эти фрагменты, как их называли, являлись исключительной ценностью, поскольку были слово в слово, с неимоверным усердием, скопированы с Книги уже ушедшими из жизни библиотекарями. Теперь Эрастис работал над своей собственной копией, переписывая раздел Книги, который до него никто не читал, чтобы сохранить для потомков содержащееся в ней учение – на тот случай, если Книга будет потеряна или, что еще хуже – уничтожена.

Если не принимать во внимание то, что часть текстов была утрачена во время Большого пожара, то по ним можно было проследить историю Библиотеки на глубину многих поколений. Но даже при этом Эрастис считал, что они все скопировали лишь ничтожно малую часть Книги.

– Бóльшая часть всего сделанного не несет никакой пользы, – говорил он, разминая свои длинные, покрытые чернильными пятнами, пальцы. – Я проработал всего ничтожную крупинку великой истории. Маленький камешек на дне могучей реки.

– Почему же вы тогда ее копируете? – спросил Лон.

– Потому, что она написана, – ответил Главный библиотекарь.

Эрастис больше не покидал стен Библиотеки, предпочтя глубокие неподвижные миры рукописей живому, исполненному дыхания внешнему миру. Лон же поклялся себе, что когда он станет Главным библиотекарем, то не удовлетворится ролью узника библиотеки, как это сделал его учитель. Нет ничего хуже, чем иметь власть и силу, но никогда их не использовать.

– Лон!

Мальчик подпрыгнул на стуле от неожиданности. Перед ним была буква S.

Под пристальным взглядом учителя Лон прочитал с доски:

– Эс.

Из всех прочих букв эта нравилась Лону более всего. Звук соответствовал форме буквы. Свистящий звук, напоминающий шуршание змеи, ползущей по песку. Он улыбнулся и прочитал все слово:

– This. This. Это. Это.

– А теперь… – произнес Эрастис, протянув кончик палки к следующему слову, написанному на доске.

Лон застонал и, мотнув головой, ссутулился в своем кресле.

– А может быть, мы займемся чем-нибудь более интересным? Попрактикуемся в ясновидении или… сходим в подвал?

И он бросил взгляд в сторону от доски и библиотекаря – на вделанную в склон горы круглую металлическую дверь.

Дверь подвала была толщиной по меньшей мере в три фута. Ригелями управляла круглая ручка о пяти спицах, по обоим краям которой располагались отверстия для ключей. Один ключ был прикреплен к длинной золотой цепи, висевшей на шее Главного библиотекаря, второй был у Эдмона, и никто не знал, где тот его хранит.

Чтобы открыть дверь, необходимо было вставить оба ключа одновременно и проделать сложную последовательность поворотов.

В подвале хранилась Книга, которую, к сожалению Лона, он никогда не видел. Он только слышал об этом сокровище от Эрастиса, который описывал ее в таком тоне, словно Книга была сделана из света и волшебства, а не из бумаги, клея и ниток. Вновь и вновь Лон просил библиотекаря рассказать ему о Книге, и теперь он мог видеть ее с закрытыми глазами – особенно отчетливо, если действительно закрывал глаза: шелестящие страницы, коричневый кожаный переплет, украшенные драгоценностями застежки и золотая филигрань по углам. Он клялся перед другими учениками, что знает все об украшениях Книги, о сияющих сапфирах, изумрудах и аметистах, которыми украшен ее обрез. Иногда ночью, лежа в постели, он даже ощущал аромат Книги: легкий, с кислинкой, запах бумажной плесени, травы и ванили.

Лон вздохнул и попытался выпрямиться в кресле.

– Is, – прочитал он с доски, но целиком, а не по буквам. – Есть.

Чтобы сосредоточиться, он даже сел на собственные руки, и закончил строку:

– A. Book. A Book. Книга. This is a Book. Это – Книга.

И наморщил лицо:

– Я знаю, что это – книга. Что это – единственная в своем роде Книга. Но я хочу читать ее.

Главный библиотекарь бросил мимолетный взгляд на дверь подвала. Движение было столь быстрым, что Лон даже не был уверен, что заметил его, но, когда он вновь посмотрел на доску, то взором встретился с глазами Эрастиса, который, подняв палец к губам, смотрел на мальчика поверх очков.

– Слова представляют опасность, если тебе неведом предмет чтения, – проговорил он. – Ты приступишь к чтению Книги, когда будешь готов.

Глубоко вздохнув, Лон вновь сосредоточился на доске.

– Ти, – прочитал он. – Эйч. Ай…

В душе он утешал себя, что придет день, когда Главный библиотекарь закончит свой том и отложит перо, – и он сам станет Главным. Книга будет в его распоряжении. Он будет странствовать по горам и морям, подобно искателям приключений, которые жили в его снах. В его жизни будут океаны, корабли и пушечные залпы. Он изменит мир. Но это будет потом. А пока он не готов.

Это – книга.

* * *

На древесине упавшего дерева, едва видная под ветками и мхом, надпись: Это – книга.

Капитан Рид и корабль «Река Веры»

Строго говоря, в Келанне было несколько зеленых кораблей, но любой, кто хоть что-нибудь понимает, скажет, что из них достоин внимания только один. Фигура над форштевнем корабля была не чем иным, как росшим из корпуса деревом, чьи ветви обвивали гордую линию бушприта, и казалось, что в одно мгновение они покроются спиралями листвы, и весь корабль зацветет как весенний сад. Говорили, что корабль сделан из волшебного дерева, растущего в тайной роще в Эверике, где деревья ходят и перешептываются с ведьмой, живущей меж их стволов.

Говорили также, что корабль может обогнать любое судно на севере, юге и западе, и сравниться с ним может только «Черная красавица» с восточного побережья. Но все знали, что капитан «Реки Веры» не разменивался на такие мелочи, как гонки.

«Река Веры» знала мальстремы, встречалась с морскими чудищами и участвовала, выходя победительницей, в стольких морских сражениях, сколько не знали корабли вдвое ее старше.

Когда корабль стоял в порту, а матросы команды коротали вечера в пропахшем элем и сластями тавернах, они время от времени заговорщицки склонялись над столами и шептали слова наподобие: «“Река Веры” укажет тебе верный путь» или «С ней ты не попадешь в беду».

Даже в таверне, где под затянутым паутиной потолком царил шум и гвалт, они произносили эти слова приглушенным, полным благоговения тоном.

Другие люди утверждали, что замечательным был не сам корабль, а его капитан. Кэннек Рид был сыном каменщика с кулаками, подобными скале, и принадлежал воде так же всецело, как его отец – редкое создание – принадлежал земле. Говорили, что капитан Рид набрал лучшую команду в Келанне. Люди охотно работали на него, готовы были отдать за него жизнь, потому что он о них заботился, делал их частью легенды и относился к ним как к братьям. В опасность он всегда бросался первым.

Иногда, когда «Река Веры» стояла в порту, он забирался на макушку грот-мачты и, устроившись на марсе, наблюдал закат солнца и, глядя, как вода начинает отливать золотом и темнеть, слушал голос моря. Полагали, что море разговаривало с капитаном. Он знал все естественные бухты, все самые быстрые течения, умел бороться с самыми разрушительными шквалами. Как считали некоторые, глядя на рисунок волн, капитан был способен сказать, откуда они пришли и куда направляются.

Все в Келанне знали Рида и его корабль. Именно так и было. Люди жили среди великанов и чудовищ, и передавали истории о них из уст в уста, подобно поцелуям или болезням – пока эти истории не заполняли улицы, не устремлялись ручейками к великим рекам, а потом, подхваченные их течением – в океан.

Глава 5
Незнакомец в ящике

Хотя Сефия никогда не покидала пределов Оксини, она смогла в последующие два года, почти никогда не встречаясь с другими людьми, путешествовать по лесной части королевства. За те четыре года, что они странствовали с Нин, тетя научила ее искусству выживания в одиночку, и Сефия была вполне довольна своим положением.

В Оксини, благодаря тому, что бóльшую часть королевства занимали джунгли, затеряться в глуши было легко. Сефия поддерживала свое существование тем, что могла собрать, поймать в капкан или подстрелить из лука. Но даже тогда, когда она расставляла силки, плела ловчие сети на омаров или пробиралась с луком по лесной чаще, она училась читать.

Поначалу дело шло медленно – страница за раз. Но постепенно разпознавать буквы и опознавать наиболее знакомые слова стало легче. И все-таки ей требовалось порой несколько минут, чтобы понять значение некоторых слов; она продиралась сквозь сложности фонетики, пробуя кончиком языка каждый звук, прежде чем поставить его на нужное место.

В некоторых местах книги было столько сложных или непонятных слов, что она оставляла попытки разобраться в их смысле и, перелистав книгу, принималась за более легкие пассажи.

Она научилась читать, сидя в кронах деревьев, в пещерах, высверленных ветром, в виду величественных водопадов, срывающихся с отвесных скал, и каждый раз, когда она разворачивала книгу, она проводила рукой по эмблеме, украшавшей обложку, скользя пальцами по ее линиям.

Для нее это стало ритуалом. Две изогнутые линии – это родители. Одна изогнутая – Нин. Сама Сефия – прямая горизонтальная линия. Круг – это то, что она должна сделать: понять предназначение книги, найти тех, кто убил отца и забрал Нин, уничтожить их.

Эмблема помогала Сефии перед тем, как углубиться в чтение, вспомнить отца и мать. Иногда она представляла их сидящими подле нее у рассветного костра, а иногда – на ветвях деревьев, рядом; они водили ее пальцем по странице, помогали ей произносить звуки. Но в действительности их судьбы были окружены мраком, а все относящиеся к ним вопросы пока не получили ответа.

Но однажды, когда ей шел пятнадцатый год, в один летний день все изменилось.

Цветы на лесных прогалинах радовали глаз разнообразием, а деревья только-только покрылись плодами. Сефия лежала в гамаке, привязанном меж деревьев на высоте в восемьдесят футов, а над нею и над лесной подстилкой внизу шумели и поскрипывали кроны деревьев. Мягкие кучевые облака неслись по небу, повинуясь дуновению легкого соленого бриза.

Уложив книгу на колени, она только что устроилась читать и теперь разворачивала фолиант быстрыми уверенными движениями. Перед ней вновь открылся символ, подобный некоему черному оку.

Кончиком пальца Сефия провела по его линиям.

Две изогнутые – родители.

Одна изогнутая – это Нин.

Прямая горизонтальная – она сама.

Круг – то, что ей надлежит сделать.

Пальцы Сефии пробежались по краям обложки, и она открыла книгу на том месте, где лежал похожий на лезвие лист, служивший ей закладкой. Страницы шелестели под ее пальцами. Улыбаясь, она погладила ладонью поле и принялась читать.

Хруст веток отвлек ее. Легко, как птичка, Сефия нырнула внутрь гамака и сквозь густые ветки посмотрела вниз. Звуки приближались: шаги людей, стоны, бряцание рукоятей сабель и стук ружейных прикладов.

Несколько мгновений Сефия внимательно прислушивалась. Судя по шуму, через лес прокладывали путь от пятнадцати до двадцати человек.

Минуту спустя Сефия их увидела: это были сгорбленные, грязные, потные мужчины с покатыми плечами. На них были тяжелые башмаки, и звук их шагов далеко разносился по округе. Восемь из идущих несли на длинных шестах деревянный упаковочный ящик. Это было странное, экзотическое зрелище. С одной стороны, это напоминало королевский паланкин, который несли по лесу; но, с другой, это был обыкновенный большой ящик, закрытый на замок, неоднократно битый и чиненный, с выпиленными по краям отверстиями для дыхания и безо всяких золотых украшений.

А потом Сефия увидела, что на каждой из стенок и на крышке ящика выжжен символ – тот, который она узнала бы из тысячи других изображений.

Сефия сразу же подумала о книгах, о таком количестве книг, которое она и представить не могла – уложенные друг на дружку, они лежали в ящике, а под обложками – миллионы и миллионы новых слов и новых их сочетаний. Она уже чувствовала, как погружается в них, и слова обволакивают ее душу, как вода обволакивает солнечный свет.

Она посмотрела на книгу, лежащую у нее на коленях. Два года попыток понять символ, и вот он – появился: не среди слов, а в реальном мире, такой же осязаемый, как и ящик, на котором он изображен.

Ящик с отверстиями для воздуха.

Сефия задумалась. Но зачем книгам воздух? Беспокойство начало теснить ей сердце.

Когда шаги стали тише, Сефия побросала свое имущество в мешок. Проверила, на месте ли нож, маленький лук, который использовала для охоты, колчан, в котором дремали перья с красным оперением, и стала спускаться по стволу дерева.

Спрыгнув на землю, она нырнула в кусты, чтобы отдышаться перед тем, как последовать за процессией мужчин по старой, почти нехоженой тропинке.

Когда носильщики остановились, солнце уже скрылось за стволами деревьев, разбросав приглушенные золотые лучи и глубокие тени по лесной подстилке. Сефия спряталась на ближнем дереве, откуда ей был виден весь лагерь. Ящик стоял на самом краю прогалины. Мужчины, казалось, избегали даже смотреть на него. Они развели огонь и занялись приготовлением ужина, стараясь держаться от своей ноши на приличном расстоянии.

Когда они принялись есть, Сефия, у которой от запаха жареного мяса потекли слюнки, тоже проглотила несколько кусков вяленого мяса и принялась прислушиваться к рокоту голосов, доносящихся снизу.

Мужчина с рваным шрамом через все ухо почесал голову и сказал:

– Толком тебе говорю: мне это ни за что не надоест. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так дрался. Просто кошка какая-то!

Его приятель, держа в правой руке приклад своего ружья, кивнул головой:

– Силен!

– Я бы тоже дрался, окажись на его месте.

Второй поковырял в зубах осколком кости и сказал:

– Ты бы видел его лицо! Ну, когда он дрался.

Потом нервно посмотрел на ящик и снова кивнул головой:

– Точно, как кошка. Из этих, больших кошек, что с золотыми глазами.

Сефия осмотрела весь лагерь, но не смогла найти никого, кто подходил бы под это описание. Все здесь были явно драчуны, и каждый в любую минуту был готов взяться за оружие, но ни один из них не выглядел так, словно только что участвовал в драке.

– Прирожденный убийца, – проговорил низким рокочущим голосом человек с седыми волосами и рыжей бородой. – Я думаю, третьего он прикончил, сломав ему шею.

Человек, к которому он обращался, был, вероятнее всего, их вожаком. У него была испещренная пятнами кожа и маленькие глаза, похожие на жучков, которые, поблескивая хитином в сухой траве, щелкают, жужжат и выставляют вперед и вверх хелицеры и чуткие антенны усиков, проверяя жаркий воздух на наличие опасности.

– Он ведь не умрет, а? – мрачно спросил он.

– Но…

– Он ничего неожиданного не делал. В конце концов, это был его последний бой. И первый наш. Мы их всех уделаем.

Он плюнул в сторону и рявкнул:

– Оз!

Один из мужчин отошел от группы и приблизился к вожаку. Его подбородок и нижняя губа были обезображены шрамом, кривившим его физиономию – как в треснувшем зеркале.

– Убери это, – сказал вожак, ткнув пальцем в вертел и остатки еды. – Закопай, и подальше. Не нужно, чтобы к нам ночью потянуло побирушек.

Сефия улыбнулась, сидя на своем дереве.

Человек послушно взял остатки еды и понес в чащу.

– Слушай, Хэтчет, – сказал мужчина с рыжей бородой, возобновляя разговор. – Наш был с саблей, а этот парень убил его голыми руками.

Инстинктивно Сефия проверила, на месте ли ее нож и лук. Холодные изгибы оружия внушали ей уверенность. Она посмотрела на ящик, все еще стоящий на краю прогалины. Отверстия для воздуха смотрели на нее как дюжина черных глаз.

Но ведь книгам не нужен воздух!

Хэтчет сел на камень за пределами освещенного костром круга, в стороне от беседующих. Те что-то бормотали, кивая головами в такт словам, а он чесал голову под жиденьким покровом волос.

– Именно поэтому он всегда побеждает, – проговорил он. – Он – единственный из всех.

Импрессоры! Это слово, вдруг родившись в голове Сефии, скользнуло по ее спине и, как лед, распространилось до кончиков пальцев. Мальчики, которых похищают и заставляют драться друг с другом. Мальчики, становящиеся убийцами. В этом ящике она не найдет книг. Разочарование наполнило душу Сефии, сменившись холодной злостью и, одновременно, замешательством.

Неужели ее родители были импрессорами?

История сама собой сложилась в ее голове. Так. Ее родители были импрессорами, они похищали детей и делали их рабами. Воображение Сефии даже приписало отцу расчетливый взгляд Хэтчета. Но потом ее мать забеременела. Именно так. И, поняв, что их ребенок никогда не будет в безопасности, живя рядом с импрессорами, родители бежали.

Поэтому они и прятали ее. Научили скрываться, убегать. Они заботились о безопасности Сефии.

Потому что главарь банды должен был начать их поиски. Может быть, это был сам Хэтчет. Он похож на любителя поохотиться за людьми. А вот и объяснение символа – это его фамильный знак.

Сефия покачала головой. Она не могла себе представить, чтобы ее мать, помогавшая родиться козлятам и ягнятам и нежившая в ладонях новорожденных цыплят, была одним из импрессоров.

Она так любила все живое, что не могла ни убивать, ни даже разделывать кого-либо из принадлежащих им животных – этим занимался отец, а мать запиралась в спальне и сидела там, зажав ладонями уши, и бормотала что-то под нос, пока все не заканчивалось.

А когда она заболела и дыхание уже не позволяло ей бормотать, она приглушенно кашляла ужасным, с кровью, кашлем. Спина ее при этом выгибалась в дугу, а бока тяжело вздымались.

Но была еще и книга. Сефия пока мало знала о ней, но понимала: чтобы читать эту книгу, нужно быть гораздо умнее, чем люди, которые несли ящик. Может быть, они работали на кого-то еще? На того, кто строил планы относительно всех этих похищенных мальчиков?

Сосредоточившись, Сефия достала из внутреннего кармана блузки связку отмычек. Неважно, кто за всем этим стоит и что эти люди собираются предпринять, она знает, что ей делать.

Костер превратился в кучку мерцающих углей, и мужчины стали укладываться на отдых, укрываясь своими одеялами. Некоторые храпели, но большинство провалилось в беззвучный сон утомленных дневными хлопотами людей.

Они оставили часового, но это был молодой парень, который, стараясь уберечься от холода, подсел ближе к костру, не заметил, как Сефия, надев свой мешок, спустилась с дерева и, словно тень, притаилась у ствола. Потом переложила отмычки в правую руку и подобралась к ящику. Здесь, на краю прогалины, где его оставили мужчины, ящик выглядел таким заброшенным!

Пробежав пальцами по досчатым краям ящика, Сефия нашла тяжелый железный замок – холодный и такой приятный на ощупь. Простой, обычный замок, из тех, что можно купить в любой слесарской лавке. Сефия уже в девять лет умела открывать замки и посложнее. Глубоко вздохнув, она еще раз внимательно посмотрела на прогалину. Никто не шевелился. Часовой дремал у погасшего костра.

На краю ящика Сефия нащупала символ. Две линии – родители, одна – Нин, одна – она сама. Остальное – это то, что она должна сделать. Отстегнув предохранительный зажим, который удерживал в ножнах ее охотничий нож, Сефия принялась за дело.

Провозившись с замком всего несколько секунд, она открыла его и, отворив дверцу ящика одной рукой, другой сжала нож. Глубоко внутри своего воображения она все еще надеялась на книги или, по крайней мере, пачки бумаги, но не была удивлена и тому, что из темноты ящика появилась фигура человека.

Человек, а точнее, юноша был весь покрыт ранами и синяками – на руках, на ногах, на голой спине. Он посмотрел на Сефию поверх согнутой в локте руки, и было неясно, испугался он или изготовился к бою.

Запах в ящике стоял затхлый и удушливый. Но Сефия сжала зубы и прошептала – настолько добрым голосом, насколько была способна:

– Идем со мной.

Юноша недоверчиво отпрянул, но Сефия повторила, не снимая ладони с рукоятки ножа:

– Прошу тебя, идем со мной.

Когда юноша выбрался из ящика, Сефия разглядела на его теле еще раны и шрамы. Узкая полоса кожи у него на шее сморщилась и белела – шрам охватывал горло подобно ошейнику.

На мгновение Сефию посетило головокружительное ощущение всевидения – как в тот момент, когда она научилась читать. Юноша был из плоти и крови, но он также источал пульсирующий свет. Потоки света вихрем заворачивались вокруг него, как водовороты на поверхности реки. Сефия могла поклясться, что видела бури, огромные черные облака, чреватые громом, и сверкающие в них молнии.

Она почуяла дым. Горячую свежую кровь. Зубы. Кулаки и мускулистые ноги. Ее сердце сжалось.

И так же быстро эти ощущения сменились другими – тишины и покоя. Ночь. Керосиновые лампы, многократно отражающиеся в зеркалах. Скалистый берег моря, в который бьются увенчанные пеной волны. В темноте две пары рук, нежно прикасающиеся друг к другу и изучающе скользящие по изгибам ладоней и пальцев.

Сефия чувствовала, словно нырнула в водоворот размером не больше серебряной монеты, и вынырнула с противоположной стороны. Все исчезло.

Не снимая руки с оружия, Сефия отпрянула, не вполне уверенная в том, что нужно делать. Юноша был уже рядом с ней. Он был выше ее и, вероятно, на год-два старше. Глядя широко раскрытыми глазами на тени деревьев, он обхватил свои плечи руками, словно не знал, куда их девать. Он был без рубашки, в разодранных штанах. Босыми ногами он осторожно ступал по земле. Юноша был истощен настолько, что ребра торчали из-под его кожи, и казался таким потерянным – судорожно сжимая локти, он ссутулился и молча озирался. Шрам на шее мягко светился в лунном свете.

Что бы Сефия ни видела в мгновение ясновидения, это было реальностью. Все образы, промелькнувшие перед нею, были частью жизни этого юноши. Сефия знала, что он сделал – что его заставляли делать, – но она также помнила, как нежно он касался тех, других, рук. Она не знала, чьими были те руки, но это не имело значения. Важны были лишь ощущения покоя и тепла. Поборов боль, которая принялась было пульсировать в ее глазах, Сефия зафиксировала нож в ножнах. Но она не хотела уходить так вот сразу. Присев на корточки, она заглянула в ящик, разворошила солому на полу, ощупала стены в поисках секретных ящичков. Пусто. Ничего нет. Какое отчаяние! Ни одной книги, ни единого листочка бумаги.

Юноша, вздыхая, неуверенно переминался с ноги на ногу, словно потерянный ребенок. Сефия поднялась, вернула замок на место и похлопала спасенного по плечу – пора в путь!

Неожиданно он схватил ее за запястье. Сефия потянулась к ножу. Но, словно удивившись тому, что он сделал, юноша быстро отпустил ее. В глазах его застыло выражение ужаса – он не мог поверить, что это была его рука. Он опустил голову, а Сефия вложила оружие в ножны.

Бросив последний взгляд на ящик и украшавшие его символы, Сефия двинулась в джунгли. Юноша, странно молчаливый, шел рядом с ней. Они углубились в лес.

В полной тишине они несколько часов шли по чаще, перебираясь через поваленные стволы и пригибаясь, когда на их пути встречались низко росшие ветви деревьев. Нужно было уйти как можно дальше, пока похитившие юношу люди не проснулись и не обнаружили пропажу. Сефия была достаточно хорошим следопытом, чтобы на следующий день легко найти их след.