Текст книги "Девушка, переставшая говорить"

Трюде Тейге
Девушка, переставшая говорить

Trude Teige

Jenta Som Sluttet Å Snakke

Copyright © 2014, H. Aschehoug & Co. (W. Nygaard) AS.

© 2014 by Trude Teige

© Ткаченко М. В., перевод, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

1

Это случилось прямо перед тем, как Кайса Корен свернула на выезд из Лусвики, пройдя последний дом в деревне. Вдруг она услышала крик. Женщина вышла на лестницу, возбужденно размахивая руками, перегнулась через перила и сплюнула.

Кайса втолкнула коляску в ворота на посыпанную гравием заросшую дорожку. Она гуляла с коляской, чтобы Юнас уснул. Хныканье стихло, но он лежал, все еще моргая и смотря вверх на облака, быстро плывущие по небу в этот ветреный последний день ноября. Кайса быстро поставила коляску на тормоз и поспешила к женщине.

Кайса знала, что живущую здесь женщину зовут Сиссель Воге и ей чуть за тридцать, но на лестнице стояла не она. Это была соседка, Бенте Рисе.

– Что происходит? – спросила Кайса.

– Звони… звони в полицию, – всхлипнула она. – Сиссель.

– Что с ней?

Бенте большим пальцем показала на открытую входную дверь за спиной и зажала рукой рот и нос. Теперь и Кайса почувствовала: гнилое, похожее на запах канализации зловоние, сочившееся вместе с теплым воздухом из дома.

– Я думаю, она мертва, – сказала Бенте, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Присмотришь за Юнасом?

Бенте кивнула, и Кайса медленно вошла в коридор. В доме стояла тишина, особая тишина пустого дома. Запах стал резче, в носу защипало, она постаралась сконцентрироваться, чтобы дышать ртом, и на языке появился отвратительный привкус гнили.

Она вошла в кухню. Пусто.

Большинство старых домов в деревне имело одинаковую планировку: из коридора дверь в кухню, дверь между кухней и гостиной рядом, там дверь в парадную гостиную, и оттуда можно снова выйти в коридор.

Кайса продолжила путь через кухню и остановилась в дверном проеме в гостиную. Во рту ужасно пересохло.

Прямо у ее ног было большое пятно засохшей крови. И маленький белый крест на стене весь в крови. В кресле у окна спиной к Кайсе сидела женщина.

Кайса натянула на лицо ворот тонкого эластичного свитера поло и зажала нос, перешагнула кровь на полу и двинулась мимо большого зеленого растения и вокруг стола, чтобы рассмотреть лицо женщины.

Проверять ее пульс было совершенно лишним.

Из открытого рта торчал кончик языка темного неестественного цвета. Голова немного наклонена набок, лицо почти повернуто к спинке стула. Глаза безжизненно уставились в окно, взгляд застыл в мгновении, которого больше нет. На щеке у нее было большое лилово-красное пятно в форме перевернутого сердца: узкое у виска, оно расширялось вниз, заканчиваясь у уголка рта. Ее руки с безжизненно свисающими кистями лежали на подлокотниках. Она выглядела удивленной, как будто не могла поверить, что и вправду умерла.

Пахло так, как бывает, когда в результате наступившей смерти мышцы, содержащие жидкости тела и рефлексы, теряют силу. Этот запах ассоциировался у Кайсы с рыбьими потрохами, оставшимися гнить на пристани после того, как из рыбацких лодок выгрузили улов на землю.

Маленький столик около стола был перевернут. Пара очков и журналов «Женщины и мода» лежали на полу.

Кайса стояла и смотрела на женщину с отвращением и удивлением одновременно. Умершая была одета в длинное черное платье из плотного блестящего шелка с глубоким декольте. Распущенные волосы приподняты маленькими заколками. Осветленные, потому что вдоль пробора были видны отросшие темные корни. На шее – золотая цепочка с крестиком, в ушах большие жемчужные серьги. Глаза сильно накрашены, на губах все еще были видны следы красной, потрескавшейся помады. Узкое лицо, длинный нос с маленькой горбинкой прямо под переносицей, тонкие губы, высокие скулы. Живот вздулся, труп, очевидно, пролежал здесь уже какое-то время, а при жизни она, должно быть, была долговязой и худой.

Сиссель Воге была одета празднично и была бы красивой, если бы не синий изогнувшийся язык, выпученные потухшие глаза и выражение лица, от которого Кайсу замутило еще больше. Тошнота бурлящим потоком поднималась от желудка, нарастала сильнее и сильнее и подступала к пищеводу. Кайса тяжело сглотнула.

Представшее перед ней вызвало ассоциации с пострадавшей от вандализма картиной, как будто кто-то вошел и разорвал холст.

Она огляделась вокруг. Гостиная была старомодной, с изношенной мебелью, но все было чисто и прибрано. На подоконнике лежали Библия и бинокль. Вдоль стены стояло старое черное отполированное до блеска пианино. Кайса подошла взглянуть на ноты и нотную доску. Кристиан Синдинг, «Шелест весны». Для продвинутого уровня, подумала Кайса, она сама играла на пианино. «Удачи, всего наилучшего, Е.» – было нацарапано в одном из верхних углов. Или, может быть, это буква «Г», она не была уверена. На крышке пианино лежала стопка записных книжек.

Кайса расстегнула молнию на куртке. Воздух был невыносимо горячим, душным и давящим. Маленькая красная лампочка светила из масляного обогревателя, стоявшего рядом у двери. Вокруг головы Сиссель громко жужжал рой мух. Некоторые залезали в ушные проходы, ноздри и глаза.

Кайса прижала ворот свитера к лицу, вдыхая запах духов, чтобы сдержать тошноту.

Дверь в парадную гостиную была приоткрыта. Кайса толкнула ее локтем, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Затем вынула из кармана мобильный и позвонила в полицию, оглядывая комнату.

Огромный рождественский кактус в полном цвету стоял на черном постаменте. Его побеги свисали под тяжестью красивых ярко-розовых цветов. На диване лежала стопка женской одежды. Все выглядело новым и современным. На некоторых вещах еще были бирки с ценой. В пакете на полу Кайса разглядела несколько игрушек, погремушку и разномастные фигурки животных.

На журнальном столике тоже лежала аккуратно сложенная одежда. Кайса вытащила маленький комбинезончик, на бирке был указан размер «50», для новорожденного. Вся одежда на столе была белого и голубого цветов.

Одежда для маленького мальчика.

Кайса хорошо знала участкового Уле-Якоба Эггесбё. Карстен, ее гражданский муж, работавший в Управлении уголовной полиции, сотрудничал с ним во время расследования по делу об убийстве немца два года назад, где она сама сыграла большую роль в раскрытии дела. «Убийством немца» это дело назвала пресса, так как оно началось с убийства немецкого туриста. Позже речь шла уже о нескольких убийствах.

Эггесбё быстро огляделся в комнате, остановился перед Сиссель, несколько секунд, сузив глаза, рассматривал ее, затем выудил мобильный.

«Врачу звонит», – решила Кайса из его последовавшего разговора.

Темнокожий полицейский, которого она раньше не видела, остался стоять у двери. Обеими руками закрывая нос и рот, он едва кивнул ей и не выказал никакого желания подходить к трупу. Кайса предположила, что полицейскому около двадцати пяти лет.

Эггесбё выглядел более спокойно, чем когда-либо, разговаривая по телефону.

– Да, в том же доме, это дочь проповедника, – услышала Кайса его слова.

Тяжелые нижние веки переходили в отечные мешки под глазами. Он был маленького роста и квадратный, как шкаф. Инфаркт полгода назад явно не способствовал его похудению. Кайса отметила, что он отпустил бороду. Она была с проседью, как и густой короткостриженый ежик на голове.

Через десять минут появился врач, в то время пока Кайса стояла на лестнице вместе с Бенте Рисе и рассказывала Эггесбё, что произошло. Кайса видела врача неделю назад, когда у ее дочки Теи заболели уши. Его звали Густав Берг, и он жил в Лусвике, но сам был не отсюда.

Эггесбё и врач вошли в дом, и Кайса проследовала за ними.

Берг перешагнул через кровавое пятно. Было в том, как он двигался, рассматривал труп, надевал латексные перчатки и осматривал Сиссель, что-то, говорившее Кайсе, что эта ситуация не была для него непривычной. Когда она заметила это ему, он ответил, что работал ассистентом в Институте судебной медицины в студенческие времена и подумывал стать патологоанатомом.

– Теперь иди, Кайса, – сказал Эггесбё. – Мы можем поговорить после.

– Да-да, – ответила она, но осталась стоять на месте.

У большинства журналистов, которых она знала, как будто происходило нечто похожее на короткое замыкание, когда они были на работе. Их реакция была прямо противоположной естественной в драматичной или неприятной ситуации. Они становились холодными, дистанцировались сильнее, чем это присуще большинству людей. Как будто оснащенные фильтром морали, журналисты устанавливали дистанцию с реальностью, вытесняя свои собственные чувства.

Именно так ощущала себя Кайса, наблюдая, как Берг исследует труп.

– Вот как, – пробормотал он, потрогав руки и ноги. – Уже прошло смертное окоченение.

Было что-то будничное в его рутинных движениях и интонациях, словно он просто навещал больного, несмотря на пронизывающую вонь мочи, испражнений и гниющего трупа. Как будто газ проникает через поры в кожу, остается на слизистой оболочке в носу, рту и глазах, затрудняя дыхание и затуманивая взгляд.

– Сколько времени она мертва? – спросил Эггесбё у врача, одновременно окинув Кайсу испытующим суровым взглядом и слегка указав головой в сторону двери.

Кайса кивнула, но по-прежнему не последовала просьбе.

– Сложно сказать точно, – ответил Берг.

– Как вы предполагаете?

– Может быть, неделю. Чем дольше лежит труп, тем труднее оценить, как давно наступила смерть. А в этой жаре… – Он поднял ее руки, наклонился и посмотрел на внутреннюю сторону. – Но одну вещь могу сказать наверняка: скорее всего, она умерла здесь.

– Трупные пятна?

Кайса знала, что если бы синие пятна гематом находились на других частях тела, это могло означать, что его переместили.

– Да, они точно соответствуют позе, в которой она сидит, – сказал Берг. – Либо она умерла в кресле, либо ее посадили сюда сразу после наступления смерти. Более вероятно второе.

Он показал на кровь наверху на стене в трех метрах от них.

Эггесбё жестом подозвал полицейского к себе. Служащий выглядел так, словно не горел желанием, но все же подошел со стороны стула. Эггесбё что-то тихо сказал ему.

Врач обеими руками взялся за голову трупа, повернул ее, чтобы посмотреть сторону, опирающуюся на спинку стула. На затылке застыла плотная масса свернувшейся крови, приклеившей волосы к голове и стекшей вниз по шее и спине.

Берг выпрямился и собирался сказать что-то еще, но вместо этого склонился вниз, поднял длинное черное платье и сложил его на колени женщины. Рой мух неистово зажужжал внизу.

Полицейский издал звук, похожий на отрыжку.

– Выйди и подыши свежим воздухом, – сказал Эггесбё.

– У нее есть собака? – спросил Берг.

– Не знаю, – ответил Эггесбё.

– Похоже на то, – сказал Берг, не поднимая глаз.

Кайса сделала шаг вперед, посмотрела вниз и быстро отвернулась.

Полицейский стоял на лестнице и вдыхал свежий воздух, когда она вышла, чтобы посмотреть, как там Юнас. Бенте осторожно качала коляску, держа палец у рта. Юнас боролся со сном, но у него не вполне получалось, только тихое хныканье в протест.

– У Сиссель есть собака? – прошептала Кайса.

Бенте показала. В дальнем углу сада стоял серый элкхаунд[1]1
  Лосиная лайка.


[Закрыть].

– Каро пулей выскочил, когда я открыла дверь, – сказала она. – Он только что вернулся, и я привязала его поводком.

Пес выжидающе завилял хвостом, услышав свое имя.

Кайса вошла обратно в дом и остановилась в дверном проеме в гостиную.

– Собака на улице, в саду, – сказала она. – Но она была в доме, когда Бенте открыла дверь. – Она указала на стену у двери в парадную гостиную. – Пес опорожнялся вон там.

– Точно, – кивнул Эггесбё.

– Был несколько дней заперт вместе с Сиссель, – констатировал врач.

– Вы ее знали? – спросил Эггесбё.

Берг кивнул:

– Она была одной из моих пациенток. Мне было жаль ее. Ни братьев, ни сестер, и вся ответственность легла на нее. Ну, вы знаете: единственный ребенок, женщина, престарелые родители. – Он сказал это так, словно это было само собой разумеющимся. У Сиссель не было выбора. – Но, наверное, было все-таки хорошо, что она жила не одна. Родители заботились о ней в той же мере, как и она заботилась о них, судя по тому, что я слышал. Когда умер отец, я пытался уговорить ее переехать в один из приютов, но она не хотела. – Он продолжил говорить, осматривая горло и шею умершей: – Она была у меня пару месяцев назад. С болями в желудке. Кроме того, она показалась мне подавленной. С ней ведь было трудно общаться, но она пожаловалась, что мысли о многом не дают ей уснуть.

– Наверное, это не так уж и странно после того, что случилось с ее отцом, – вставила Кайса.

– Она не хотела говорить, в чем дело, но наверняка в этом, конечно. Странно то, что на самом деле ей как будто бы стало лучше сразу после его смерти, но позже, летом, у нее началась депрессия. Я дал Сиссель антидепрессанты, чтобы она смогла преодолеть ее, и посоветовал выбираться из дома, встречаться с людьми.

– И как, Сиссель последовала вашим рекомендациям?

– Не знаю. Неделю назад ей был назначен новый прием, но она не явилась. Несколько раз случалось, что она записывалась, но не приходила. И я не…

Участковый прервал его и повернулся к Кайсе.

– Мы поговорим позже, – сказал он.

– Тебе предстоит большая работа, – ответила она. – Здесь должна быть связь. Два убийства в одном доме, это…

– Кайса… – начал Эггесбё.

Она согласно подняла руки перед собой:

– Ладно, ладно.

– Кстати, как там дела у Карстена? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она через плечо, выходя из дома. – Все хорошо.

«Я не буду думать о Карстене, – подумала она. – Все наладится».

2

Кайса заглянула в коляску. Юнас спал с полуоткрытым ртом, раскинув ручки в стороны и растопырив пальцы. Она подоткнула ему одеяло и перевела взгляд на дом Сиссель Воге. Если бы не шторы и цветы на окнах, можно было бы подумать, что здесь давно никто не живет. Было нечто смирившееся и уставшее от жизни во всем владении Сиссель, словно ей было все равно, словно она бросила поддерживать уход и порядок вокруг себя.

Большинство домов в Лусвике стояло подобно памятникам благосостоянию людей. Часть домов пятидесятых годов изначально была обшита асбоцементными листами, но теперь жители убрали их и заменили на панели, модернизировали, надстроили, изменив дома до неузнаваемости. Но на доме Сиссель были такие же серые, пострадавшие от погоды плиты, а ставни и оконные рамы нуждались в покраске.

Кайса покатила Юнаса домой.

Скоро будет два с половиной года с тех пор, как они с Карстеном решили отреставрировать дом, который она унаследовала от тети в то лето, когда убийство немца сотрясло Лусвику и Карстен едва остался жив. Они жили здесь уже пару месяцев.

Первоначально они собирались пробыть здесь всего год. А потом посмотреть. Тее и Андерсу, детям от бывшего мужа Акселя, очень нравилось здесь, но если Карстену не станет лучше, они не смогут остаться. Все чаще и чаще она думала о том, что лучше всего было бы вернуться обратно в Аскер. Его уныние влияло и на нее тоже, она часто чувствовала себя подавленной. Нет, скорее не подавленной, а грустной, так бесконечно грустной посреди жизни, которая должна быть полна жизнеутверждающей радости. Кайсе следовало бы наслаждаться каждым днем, радоваться, что Карстен выжил, что она снова стала матерью. Вместо этого она ходила кругами и чувствовала в себе противостояние всему, что сама предпринимала.

Она сбавила скорость.

Эггесбё стоял и разговаривал с Бенте Рисе. У нее был ключ от дома Сиссель. Был ли ключ и у убийцы тоже?

Кайса жила в Лусвике с родителями и двумя сестрами до десятилетнего возраста. Тут были ее корни. Она знала большинство здесь живущих с детства и с тех каникул у тети в подростковом возрасте. Бенте Рисе тоже родилась и выросла здесь, а ее муж приезжий. Кайса не знала никого из них хорошо, только шапочно. Они построили дом на земле родителей Бенте, рядом с Сиссель.

С Сиссель Кайса не была знакома, та переехала в Лусвику после того, как семья Кайсы уехала в Аскер. Кайса однажды видела ее в магазине после их переезда сюда. Сиссель достала из сумки блокнот, что-то в нем написала и показала Эльзе, которая владела магазином Лусвики. Кайса подумала, что Сиссель глухая, но Эльзе, подруга детства Кайсы, рассказала ей, что Сиссель перестала разговаривать, будучи подростком. Когда Сиссель ушла, Кайса услышала разговор двух женщин. Они говорили о ней «бедняжка» и «чудачка», а потом начали обсуждать, как ужасно, что полиция до сих пор не раскрыла убийство ее отца.

Было очевидно, что убийство Педера Воге все еще занимало людей, год спустя после того, как оно случилось. Каждый раз, когда Кайса приходила в магазин, кто-нибудь говорил об этом деле. Убийство нависло над деревней словно темная тень. По словам Эльзе, люди боялись, особенно пожилые, кто жил один. Они начали запирать двери посреди дня, не открывали незнакомым, никто не выходил один по вечерам, детей возили на машинах больше, чем раньше. Кайса сама забирала Теу или Андерса, когда они были у друзей или проводили свободное время после наступления темноты. Все было совсем иначе, когда она жила здесь ребенком. В те времена они даже не утруждали себя запирать двери на ночь.

Два убийства в одном доме с разницей в год, подумала она. Здесь должна быть связь.

Она посмотрела на пустынный участок дороги на выезде из деревни, который начинался прямо поодаль от дома Сиссель Воге. Жители называли его Пляжем, хотя никакого пляжа здесь не было, только каменистая полоса отлива. В некоторых местах дорога прорезала подножие гор, в других – скользила по более плоскому берегу. Она извивалась и петляла на протяжении пары километров мимо больших и маленьких бухт, пока не оканчивалась на длинном мысе, где было пять-шесть домов. Оттуда десять лет назад построили мост к соседнему острову. Она могла различить его вдали, мощное и красивое архитектурное сооружение, органично вписавшееся в пейзаж. Он изгибался к вершине, наклонялся и приземлялся на несколько скал. Затем дорога уходила в новый поворот на насыпь и достигала острова по другую сторону фьорда, исчезая в тоннеле. Жить стало проще после появления моста: центр коммуны Воген был всего в десяти минутах езды на машине.

Прямо напротив дома Сиссель Воге между дорогой и полосой отлива проходила гравийная дорога с маленьким сараем, примерно тридцатью метрами дальше был перекресток. Одна дорога шла прямо через постройки, другая, под названием Хамневейен, вела к гавани. У мола она сворачивала вверх и встречалась со второй дорогой так, что они образовывали круг. С этого круга было несколько съездов к маленьким группкам домов, самый длинный вел к популярному месту купания Квитсандвика.

Кайса часто гуляла с коляской мимо дома Сиссель и почти всегда видела ее лицо в окне. Выражение «живой цветочный горшок» было известным в деревне и относилось в том числе и к Сиссель.

Кайса подумала о месте происшествия, оно так и стояло перед глазами: фонтан крови, поза, в которой сидела Сиссель, платье, укусы собаки, детская одежда в парадной гостиной. Почему она была одета в праздничное платье? Она нарядилась для убийцы?

Кайсе пришло в голову: ее кресло было пунктом наблюдения. Все приезжавшие или покидавшие деревню проходили мимо окна Сиссель. Кроме того, у нее был вид на гавань, на приплывающие и уплывающие корабли.

Кайса развернулась и пошла назад, стараясь катить за собой коляску так, чтобы в нее не задувал ветер. Она зашла под навес автобусной остановки и села в укрытии от ветра. Облака стали темно-серые, они вот-вот сольются в одно, и пойдет дождь.

La concierge[2]2
  Привратница, консьержка (фр.).


[Закрыть]. Сиссель была привратницей, которая видела и знала все, что происходило.

3

Руки Бенте Рисе безостановочно двигались, она несколько раз провела тряпкой по кухонной столешнице, хотя на вид та сияла чистотой. Затем Бенте тщательно вымыла руки под струей воды и без необходимости долго вытирала их полотенцем, висящим на стене.

У нее были короткие кудри, спортивная стрижка с длинной челкой, которую она безуспешно пыталась заправить за ухо. Волосы покрашены в разные коричневые и золотистые оттенки, придающие кудрям блеск и живость. Широкое лицо с длинными, глубокими ямочками на щеках, несмотря на то, что она не улыбалась. На ней была красная туника и темно-синие джинсы. Только ногти не подходили к идеальному образу, они были сгрызены до кожи.

– У тебя есть ключ от дома Сиссель? – спросила Кайса.

Она позвонила в дверь и была приглашена на кофе. Коляска с Юнасом стояла на террасе, выходящей на задний двор, дверь была приоткрыта, чтобы услышать, если он проснется.

Взгляд Бенте Рисе скользил по комнате.

«Она все еще в гостиной Сиссель», – подумала Кайса.

Он сели на высокие табуреты на краю большого кухонного острова посреди комнаты. Кухня на вид была новехонькой и дорогой, столешницы из темного камня, гладкие, белые, как яичная скорлупа, фасады ящиков и шкафов до самого потолка.

Бенте смахнула отсутствующие крошки, переставила большую оловянную миску с фруктами, по-прежнему блуждая взглядом.

– У меня есть ключ от дома Сиссель уже пару лет, – сказала она и вытащила ключ из кармана. К нему было привязано деревянное сердечко, как те, что дети делают на уроках труда.

– Почему ты решила открыть дом? – спросила Кайса.

– Я думала о ней в последние дни. Сиссель обычно выпускала собаку каждый день, но в последнюю неделю я ее не видела. Она, конечно, могла быть на улице так, чтобы я не заметила, я ведь не все время бываю дома. Но в последние два дня я не отлучалась, поэтому немного последила за домом. И я подумала… надо проверить, все ли с ней хорошо, не заболела ли она или еще чего. – Губы задрожали, когда она продолжила: – Я долго звонила в дверь, и когда она не открыла, я открыла своим ключом. Было… было совершенно ужасно, этот чудовищный запах…

Она встала и принесла еще кофе.

– Сначала убили отца, а теперь Сиссель. Я не могу в это поверить.

– Что ты знаешь об убийстве отца?

– Полиция охарактеризовала его как жестокое, но не сообщала деталей. Впрочем… я знаю чуть больше. Я помогала полиции, когда им нужно было допросить Сиссель, она отказалась говорить с ними, и они общались через меня. Поэтому я получила доступ к деталям, которые не знает никто другой. Я, конечно, обязана хранить молчание, но у меня такое впечатление, что его чуть ли не запытали до смерти. – Она поежилась. – Это же совершенно недопустимо – не поймать преступника! Кошмар для всей деревни, люди ходят в постоянном страхе, особенно мы, ближайшие соседи. Ты только подумай, а что, если это кто-то местный, кого мы знаем, лишил жизни и Педера, и Сиссель?

– Расскажи мне о Сиссель, – попросила Кайса.

– Мне кажется, с ней было что-то не так.

– Потому что она не разговаривала?

– Да, но не только поэтому. Она почти ни с кем не общалась. Странный человек.

– Когда она перестала разговаривать?

– Много лет назад. Она ведь немного младше меня, так что я не очень хорошо ее знала.

– Я видела однажды, как она писала записку в блокноте в магазине. Ты тоже так с ней общалась?

– Да, блокнот у нее был всегда с собой.

Бенте подлила кофе Кайсе, хотя та сделала всего один глоток. Ее рука дрожала.

– Кстати, она изменилась после того, как осталась одна, – сказала Бенте.

– Как же?

– Как будто… как бы это точнее сказать? Как будто она начала жить. Ее родители были очень строгими и старомодными. Так что, когда их обоих не стало, она могла делать что хочет, думаю, так.

В этот момент зазвонил телефон. Кайса услышала, как Бенте рассказывает кому-то, что случилось.

– Что ты имеешь в виду – «могла делать, что хотела»? – спросила Кайса, когда Бенте закончила разговаривать. – Что она делала?

– Начала краситься, красить ногти, одеваться в яркие цвета, современную одежду, осветляла волосы. Ну, ты знаешь, обычные женские штучки.

На похоронах отца Бенте первый раз увидела ее в чем-то, кроме серого, бежевого или коричневого. Сиссель надела красный пиджак.

– Я считаю, это было совершенно неправильно. Ей стоило бы надеть что-то черное, так же принято на похоронах, а не ярко-красное. Она выглядела так, будто собралась на праздник.

Кайса представила себе Сиссель в черном шелковом платье.

– Она была красивой, – сказала она.

– Да… – сказала Бенте. – Но я никогда об этом не задумывалась, пока были живы ее родители. Тогда она была серой мышкой. Мне было жаль ее, она всегда казалась грустной, я едва ли видела ее улыбку. Только когда она осталась одна и начала наряжаться, я впервые увидела, какая она красивая, несмотря на большое безобразное пятно на лице.

– Это родимое пятно?

– Нет… на самом деле я не знаю, что это было.

– Ты хорошо знала родителей?

– Не особенно. Отец был проповедником, ездил повсюду и произносил речи в молельных домах. А мать… – Бенте пожала плечами, удрученно вздохнув. – Конечно, нельзя говорить плохо о мертвых, но я должна сказать, что она была нехорошим человеком. Да и отец тоже, если ты спрашиваешь меня. Ссорились с соседями, это тоже. Особенно отец. Даг, мой муж, просил у них полметра лужайки, когда мы собирались построить гараж, но об этом даже и речи не могло идти, хоть он и предлагал заплатить намного больше оценочной стоимости. – Бенте прикусила ноготь на мизинце. – А с Юханнесом все было еще хуже.

Она показала в кухонное окно на дом, стоявший за домом Сиссель, белый каменный дом с темно-зелеными оконными рамами и красным сараем.

Кайса знала, что Юханнес – это молодой парень чуть за тридцать, живущий с матерью, Вигдис. Она помнила ее потому, что та дружила с ее тетей.

– Юханнес терпеть не мог родителей Сиссель, – сообщила Бенте. – Несколько лет назад он хотел срезать верхушки нескольких деревьев на их территории, они стали такими высокими, что заслоняли солнце на его террасе. Он попытался уговорить отца Сиссель, Педера. Но об этом не могло быть и речи, Педер наотрез отказался. А потом вдруг однажды все деревья исчезли.

– Значит, Юханнес все-таки добился своего, наконец? – спросила Кайса.

– Он ведь хотел убрать только верхушки, – фыркнула Бенте. – Там был длинный ряд деревьев, укрывавших от ветра. Педер сделал это просто из подлости. А теперь северный ветер задувает прямо на террасу Юханнесу. – Она бросила взгляд на белый каменный дом и добавила: – Ну, у Юханнеса тоже есть свои проблемы. Пьет и говорит что-то совершенно ужасное, почти невозможно понять, что он говорит. Его тоже клали в психушку, несколько раз.

– Он может быть жестоким?

– Не жестоким, нет, немного агрессивным спьяну. Но с ним никогда никакой ерунды, когда трезвый.

– Когда умерла мать Сиссель?

Бенте смахнула несколько незаметных крошек со стола.

– Пять лет назад. Ушла в море. Так, по крайней мере, все думают.

– Ушла в море?

– Да, то есть утопилась. Просто-напросто исчезла однажды. Развернули большую поисковую кампанию, но ее не нашли.

Сразу после этого у Бенте появился ключ от их дома. Сиссель собиралась в больницу на весь день и переживала за отца. У него было слабое сердце.

Педера Воге нашел молодой человек, доставлявший продукты. Когда никто не открыл, он позвонил Бенте и спросил, не уехали ли Сиссель с отцом. Бенте одолжила ему ключ.

– Где же была Сиссель в тот день? – спросила Кайса.

– На улице, гуляла. Она часто бродила вдоль Пляжа в Квитсандвике или в горах. Ходила и ходила, всегда в одиночестве.

С террасы послышались звуки. Кайса посмотрела на часы – пора идти домой. Андерс и Теа скоро вернутся из школы.

– Мама, – улыбнулся Юнас, когда Кайса посадила его и обняла.

– Чудесный возраст, – сказала Бенте, мимолетно улыбнувшись в первый раз.

В дверях на террасу появилась молодая девушка.

– Это Туне, – представила девушку Бенте. – Моя дочь.

Кайса подошла к ней и протянула руку:

– Привет!

Имя Туне ей не подходило. Из Сомали. Может быть, Эфиопии. Маленькое лицо, прекрасные глаза, длинные густые черные волосы, собранные в косу, лежали на плече. Все было идеально – кроме рта. На верхней губе – глубокая ямка.

Туне осторожно улыбнулась Кайсе перед тем, как посмотреть на маму.

– Почему у Сиссель полиция?

Она говорит чуть-чуть в нос. Значит, у нее не только заячья губа, но и волчья пасть, подумала Кайса.

Бенте подошла и положила руку ей на плечо.

– Сиссель умерла, – сказала она тихим голосом.

– Умерла?

– Ее… эээ… кто-то лишил ее жизни.

– Что? Ее тоже убили?

Бенте кивнула.

– Я случайно проходила мимо, когда твоя мама нашла ее, – сказала Кайса.

– Так это ты ее нашла? – спросила Туне, удивленно посмотрев на маму. – Что ты делала у Сиссель?

Бенте рассказала дочери, как все было.

– Она была странной, – сказала Туне. – Но очень доброй.

Бенте кивнула:

– Да, это точно.

– Я еду на урок музыки, – сообщила Туне.

– Домой к Гисле? – спросила мама.

– Да.

– Вы больше не проводите уроки в школе?

Туне только пожала плечами. Бенте взволнованно посмотрела на нее.

– Сколько ей? – спросила Кайса.

– Четырнадцать, Непростой возраст.

Бенте проводила Кайсу до фасада дома. В этот момент большой черный внедорожник свернул к подъезду. Оттуда вышел мужчина, посмотрел на полицейскую машину и ограждения у дома Сиссель. Кивнул Кайсе. Это был Даг, муж Бенте. Очевидно, с ним она и говорила по телефону.

– Что ты делала у Сиссель? – спросил он.

– Я… я же сказала, что волновалась за нее, ты же знаешь. – Она украдкой посмотрела на Кайсу. – И… да, я открыла дверь ключом. Она не открыла, когда я звонила в дверь.

– Ты открыла дверь? Почему тебе всегда надо… – он начал говорить возбужденно, но перебил сам себя и посмотрел на Кайсу. – Извини, я сегодня сам не свой.

Кайса не была уверена, имел ли он в виду убийство или то, что жена ворвалась к соседке.

– Мне пора вернуться домой, – сказала она. – Спасибо за кофе.

Бенте взялась проводить Кайсу до почтовых ящиков. Она сощурилась в направлении пустынной дороги в деревню.

– Должно быть, это сделал кто-то не из местных, – предположила она. – Ты так не думаешь?

4

Бенте Рисе была напугана. Она не могла избавиться от увиденного зрелища, запах все еще стоял в носу, а в горле тошнота. Но страх был присущ ей по натуре, и она понимала, что переживает слишком сильно.

Забрав почту, она сразу пошла в спальню и легла. Не в силах говорить с Дагом, чувствовать, как она съеживается и становится крошечной под его взглядом. Он злился на нее из-за того, что она вошла к Сиссель. Бенте не понимала, почему, как часто не понимала реакций Дага на то, что она делала или говорила. Таким уж он был, так уж все сложилось между ними.

Она влюбилась в Дага с первого взгляда. Он работал на борту одного из рыбацких судов ее отца. Отец взял его в экипаж в свой молодежный проект; каждое лето он нанимал парней, у которых было трудное детство, чтобы помочь им и занять работой. Даг был одним из тех, с кем отцу повезло, и он часто бывал у них дома, став почти сыном. О семье Дага они ничего не слышали и никогда ее не видели. Они даже не появились на их свадьбе. Бенте никогда не встречалась с ними, а Даг не хотел говорить, почему не хочет с ними контактировать. «Трудное детство» – это все, что он говорил. Пробыв год в экипаже на судне отца Бенте, Даг получил специальность машиниста и постоянную работу в судоходной компании.