Текст книги "Девушка, переставшая говорить"

Эггесбё задумчиво посмотрел на нее и сказал:

– Отлично. Но ты слышала, что я сказал вчера на пресс-конференции. Мне нечего добавить сегодня.

– А как же Юханнес?

Эггесбё строго посмотрел на нее.

– Откуда ты знаешь? – Но не услышав ответа, он вздохнул. – Да, он в участке на допросе.

– Что у вас есть на него, кроме той соседской ссоры?

– Так вы и об этом знаете? Да, да… Ну, мы просто говорим с ним. Ничего больше.

Темнокожий полицейский, который был с Эггесбё в тот день, когда Сиссель нашли убитой, вышел из одного из кабинетов. Он протянул руку Кайсе.

– Руне Лауритсен, – представился он на отчетливо слышном олесуннском диалекте, говоря в нос. – Приятно познакомиться.

– Лауритсен начал работать у нас пару недель назад.

Полицейский извинился, что не представился ей в прошлый раз, когда они виделись.

– Я был совершенно не в себе от того ужасного зловония, – смущенно признался он.

Кайса улыбнулась и ответила, что хорошо понимает его.

Она спросила, где он живет, и он пояснил, что снимает дом в Лусвике. Он был очень высоким, выглядел натренированным, с короткими темно-каштановыми кудрями. Кайса находила его привлекательным, в его карих глазах было что-то живое и теплое. Наверное, это его первое дело об убийстве, подумала она, потому что его ладони были влажные от пота и во время разговора он несколько раз провел пальцами по своим волосам.

Он никогда не встречал Карстена, но, конечно же, знал, кто он такой и что с ним случилось.

– Сейчас нам очень пригодился бы такой специалист, как он, – сказал полицейский. – Надеюсь, скоро он будет готов выйти в бой.

Кайса ответила, что тоже надеется на это, Карстен постепенно поправляется.

16

СОСЕД ПРИВЛЕК ВНИМАНИЕ ПОЛИЦИИ

Кайса изучала заголовок. Нет, так будет слишком просто идентифицировать Юханнеса. Она изменила его на:

ОДНОСЕЛЬЧАНИН ЗАДЕРЖАН НА ДОЛГИЙ ДОПРОС

и написала дальше:

По данным «Суннмёрспостен», житель Лусвики сейчас находится на допросе у полиции в Вестёй. Полиция не раскрывает подробностей ввиду дальнейшего расследования, но судя по всему, мужчина был в конфликте с семьей жертвы убийства.

Она не стала упоминать, с чем была связана их ссора. Расследование еще на ранней стадии, нельзя так близко подходить к Юханнесу. Он мог быть невиновен.

Соседская ссора, психиатрия или, может быть, алкоголизм, подумала Кайса. Комбинация, которая могла сделать его убийцей? Не так уж и невероятно.

В конце концов она выстроила статью, опираясь на уже известную информацию об убийстве и Сиссель, и ее отца, перед тем как отослать рукопись в редакцию в Олесунн. Она приложила фотографию, где Юханнес выходит из машины, которую сделала Туне, и попросила их скрыть его лицо. Вдобавок она достала относительно новое фото Сиссель Воге. Эльзе сделала его во время празднования Иванова дня летом. Ей удалось уговорить Сиссель пойти посмотреть на большой костер на конце мола. Новость о соседе на допросе вместе с новыми фотографиями обеспечит ей первую страницу в утренней газете.

– Он – тот самый?

Карстен стоял, заглядывая ей через плечо.

– Не уверена.

– Потому что…

– Он терпеть не мог Педера Воге, но зачем убивать Сиссель? Он же злился на отца, а не на нее.

– Может быть, он убил отца, а она его подозревала или знала что-нибудь об этом. Она могла быть опасна для него. Убийства часто совершаются, чтобы скрыть другое преступление.

– Возможно. Но почему сейчас, спустя год после убийства отца?

Карстен поставил костыли к кухонному столу и сел напротив.

– Она нарядилась, – сказала Кайса. – Интересно, зачем.

В его глазах мелькнул проблеск интереса:

– Нарядилась?

Кайса рассказала Карстену, как выглядела Сиссель. Эту информацию знали только Кайса, Бенте Рисе, врач и полиция.

– Выглядело так, словно она кого-то ждала.

– Гм… И кто бы это мог быть?

– Вот именно. Может, это и был Юханнес? – Кайса взяла лежащую на столе резинку и собрала волосы в хвост.

Карстен погладил себя по щетине:

– В большинстве случаев убийца – кто-то из семьи или из ближайшего круга.

Кайса представила себе место происшествия, описала его Карстену и закончила рассказом о детской одежде.

Карстен протянул руку через стол и сжал руку Кайсы, и она почувствовала близость между ними, как теплое одеяло вокруг тела.

– Она могла быть больна психически, думать, что у нее есть ребенок. Или притворяться, – предположил он.

– Во всяком случае, она жила вне общества, – заметила Кайса. – Может быть, кто-то чувствовал, что она угрожала ему своими письмами, вдруг она увидела что-то, сидя в своем кресле у окна.

– Да, недурная мысль, – отозвался Карстен.

17

– Иду! – крикнула Кайса, услышав звонок в дверь.

Она сбежала с лестницы и открыла дверь. Там стоял Юханнес.

Кайса не успела среагировать, и он резко наклонился к ней. Она отпрянула назад. Юханнес последовал за ней, тыча указательным пальцем ей в грудь и стараясь что-то выговорить. Получались только шипящие звуки. Когда она попыталась увильнуть от его руки, он крепко схватил ее за запястья.

– Че… чертова дерьмова журналюга! – прокричал он. – Э… это б… был не я!

Карстен тенью показался наверху лестницы и закричал Юханнесу, чтобы тот прекратил. Краем глаза Кайса заметила, что он двигался вниз, но остановился посреди лестницы, перегнувшись через перила.

Он не сможет помочь мне, в испуге подумала она. В этот же миг за спиной Юханнеса показалась фигура. Это был Вегард Дьюпвик, их арендатор. Перед тем как Юханнес понял, что произошло, Вегард уложил его на пол.

– Э… это… б… бы…

Юханнес застонал. Он лежал на животе и сопел, а Вегард стоял, прижав колено к его спине, скручивая ему руки сзади.

Карстен уже успел спуститься вниз и приобнял Кайсу.

Когда Юханнес успокоился, Вегард позволил ему сесть, прислонившись к стене, но не убирал руки с его плеча.

Юханнес закрыл лицо ладонями и перевел дух.

– Ф… фото в га… газете, – сказал он.

– Что будем с ним делать? – спросил Вегард. – Он пьян в стельку.

Юханнес поднял глаза на Вегарда.

– Д… д… дерьма мешок!

– А как ты думаешь, кто убил Сиссель, Юханнес? – спросила Кайса.

– Н…не знаю… – заплакал он. – Она б…боялась.

Юханнес попытался вычленить слова между всхлипываниями, но не мог обуздать заикание. Он сдался и рухнул.

18

Свернув на боковую дорожку и пройдя мимо сада Сиссель к белому каменному дому, где жил Юханнес, Кайса заметила полицейскую машину.

Проводив Андерса и Теу в школу, она решила поговорить с Юханнесом. В его отчаянии было что-то искреннее и настоящее. Кроме того, перед тем как заикание помешало ему, он успел сказать, что Сиссель боялась. Но Кайса сомневалась, захочет ли он с ней говорить.

Вигдис, мать Юханнеса, сидела на лестнице у входной двери, уронив голову на руки. Эггесбё стоял рядом с растерянным видом. Заметив Кайсу, он подошел к ней.

– Да что с тобой такое? – раздраженно спросил он. – Чуешь смерть?

– Что случилось?

Из сарая вышел полицейский.

– Привет, Кайса! – поздоровался он, улыбнувшись. – Быстро вы, однако!

Это был Эвен Рунде. Он был на пресс-конференции, но Кайса с ним не разговаривала. Они тесно сотрудничали с Карстеном в деле об убийстве. Рунде подошел к ней и обнял ее.

– С Юханнесом что-то случилось? – спросила Кайса.

– Он мертв, – ответил Эггесбё.

– Мертв? Но что…

– Самоубийство, похоже на то, – прервал ее Эггесбё.

– Он покончил с собой? Но когда?…

– Иди домой.

Эггесбё повернулся к ней спиной и пошел обратно к матери Юханнеса.

– Как это произошло? – спросила Кайса, посмотрев на Эвена.

– Прострелил себе голову из охотничьего ружья, – ответил он. – Но никому не говори, что я сказал тебе это.

Кайса рассказала ему о случившемся прошлым вечером.

– Он, так сказать, был не совсем в себе, – сказала она.

Эвен записал ее рассказ и сказал, что, вероятно, им потребуется поговорить с ней еще раз. Он последовал за Эггесбё к женщине на лестнице.

– Привет Карстену, – добавил он через плечо.

С горечью в душе Кайса тем же вечером писала заголовок для утренней газеты. Она представляла себе выражение глаз Юханнеса прошлым вечером, отчаяние на его лице, что-то, напоминающее страдание. Он ополчился на нее из-за заголовка о том, что его допрашивают. Он не вынес этого, почувствовал себя высмеянным, думала она, пока писала.

УБИЙСТВО В ЛУСВИКЕ:

ПОЛИЦИЯ СВОРАЧИВАЕТ РАССЛЕДОВАНИЕ

Полиция свернула расследование по делу об убийстве тридцатитрехлетней Сиссель Воге в Лусвике, коммуна Вестёй. Житель деревни, бывший в участке на допросе, мертв, и о его смерти говорят как о личной трагедии. Полиция не желает сообщать детали обстоятельств смерти. Участковый Уле-Якоб Эггесбё говорит, что они ждут результатов анализов улик с места происшествия.

– У нас больше нет потребности в таких больших ресурсах, – сообщил он. Эггесбё отказался комментировать, обнаружили ли они улики, указывающие на связь между убийствами Сиссель Воге и ее отца Педера Воге. По сведениям «Суннмёрспостен», между умершим мужчиной и семьей двух жертв убийства произошла соседская ссора. Умерший неоднократно был пациентом психиатрической клиники.

Карстен наклонился через ее плечо и прочитал написанное.

– Думаешь, он и есть убийца? – спросил он.

– Нет. Или скажем так – я не уверена. Подумай только, а вдруг он ни в чем не виновен? Он мог покончить с собой из-за того, что я написала, я подтолкнула его к краю, я должна была…

– Ты же не знаешь, какая информация есть у полиции. Ты просто делала свою работу, не упоминая его имени, ты даже не написала, что он в числе подозреваемых, только то, что его допрашивают. И так все и было. Кроме того, самоубийство часто является признанием вины.

– А что, если нет? – Кайса положила локти на стол и, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками. – И еще он сказал, что Сиссель боялась. Думаю, он что-то знал. Как я жалею, что мы позволили Вегарду отвезти его домой. Нужно было попросить полицию забрать его.

19

Однажды мама умрет.

Сколько раз она думала об этом? Она была всего лишь ребенком, но сколько себя помнила, она вынашивала эту мысль. Это не был иррациональный страх или рациональное предположение, это была уверенность.

И каждый раз, когда отец срывался, она думала: «Сейчас это случится. Сегодня мама умрет».

Но этого не случалось. Год за годом он бил ее, но она не умирала. Тем не менее уверенность не становилась меньше, наоборот, она усиливалась. День, когда мамы не станет, приближался с каждым разом, когда все заканчивалось хорошо.

Когда они были маленькими, отец редко бил их, только хлопок по пальцам, сильный шлепок по попе, иногда оплеуха.

Но когда они стали старше, что-то произошло. Может быть, ей доставалось больше, потому что она была старшей или потому что походила на мать. Она замечала, что раздражает его так же, как мама, только одним своим присутствием. Он стал находить любой повод, чтобы упрекнуть ее, – что бы она ни делала, не было достаточно хорошо.

Он был человеком, использующим все возможные оправдания, чтобы мучить своих близких, словно это было его совершенно основополагающей потребностью, такой же жизненно необходимой, как дышать, есть или пить.

Однажды, когда мама гладила одежду, он неожиданно появился в дверях. Мать испуганно посмотрела на него, поспешила отставить утюг и повесила его наполовину поглаженную рубашку на спинку стула.

– Я не знала, что ты придешь так рано, – сказала она. – Как раз собиралась почистить картошку.

Она, ссутулившись, поспешила мимо него, но он крепко схватил ее за руку и показал на рубашку.

– А с этим что? – сказал он. – Почему ты никогда не можешь ничего сделать нормально? – Он скомкал рубашку и бросил ей в лицо.

– Я могу догладить ее сейчас же, понимаешь, я просто подумала, что ты проголодался.

Ее голос приобрел то странное звучание, делавшее его таким чужим. Она протянула руку, чтобы взять утюг, но не успела дотянуться, как отец схватил его. Взяв ее руку, он положил ее на гладильную доску, а мама не оказала ни малейшего сопротивления.

Вдруг сын подбежал к отцу, схватил его за руку и закричал, чтобы тот перестал. Он никогда не говорил ни слова в протест. Но его молчание было слишком долгим и переросло в нечто другое, в вырвавшийся у него крик.

Отец бросил краткий удивленный взгляд на него, отпустил мать, поднял руку и ударил его раскрытой ладонью так, что сын упал на пол и заплакал.

Мать хотела подбежать к нему, но муж проревел:

– Не двигайся с места! – и она осталась стоять, ничего не сказав и не пытаясь сопротивляться.

Что-то большое и темное росло внутри девочки, и оно взорвалось, ярость, которой она не чувствовала никогда прежде и которую восприняла как освобождающее чувство. Когда отец указал на гладильную доску и мать, последовав его приказу, положила туда руку, девочка бросилась вперед и положила свою ладонь поверх руки матери.

– Убери руку, – сказал он.

– Не делай этого, – сказала она дрожащим голосом.

– Я сказал – убери руку.

– Нет!

Отец угрожающе поднял утюг, попытался оттолкнуть ее, но она крепко ухватилась за доску. И закричала, еще громче брата, закрыв глаза, она кричала как от невыносимой боли, не в силах перестать, крики вылетали, как яростный рой пчел из гнезда.

Вдруг она почувствовала обжигающую боль на щеке и упала на руки матери.

С того вечера она запомнила не боль и не красное гневное лицо отца, не его черные глаза и не упавшего брата и его крики. Нет, она запомнила слезы матери, потому что та никогда не плакала на глазах у детей.

В тот день мама это сделала: она плакала из-за боли дочери, отпечатавшейся шрамом в форме сердца на ее щеке.

20

– Что ты здесь делаешь?

Вигдис, мать Юханнеса, стояла в дверях, сжав губы, словно проглотила что-то горькое.

Она была маленького роста, почти на голову ниже Кайсы с ее ста шестьюдесятью девятью сантиметрами, одета в старомодное синее в цветочек платье-халат. Волосы белые от седины, коротко пострижены, прямые. Кожа лица похожа на тонкую шелковую ткань с множеством пересекающихся морщин. Она руками держалась за край двери, словно это был щит. Вигдис была похожа на цветок, который мало поливали и он вот-вот завянет. Глаза красные, заплаканные, уголки рта опущенные, а взгляд мрачный, полный обвинений. И горя.

– Извините, я… – начала Кайса. – Соболезную вам. Я…

– Соболезнуешь? – перебила Вигдис. – А ты вообще собираешься извиняться?

– Я очень хочу поговорить с вами.

– Поговорить? Это твоя вина. Иди своей дорогой, – сказала она и начала закрывать дверь.

Кайса взялась за дверную ручку и удержала.

– Если Юханнес невиновен, кто-то же должен отстоять его честь посмертно. Полиция этого делать не станет.

– Что ты имеешь в виду? – Выражение лица Вигдис чуть изменилось. Помешкав, она наполовину приоткрыла дверь, повернулась спиной к Кайсе и прошла вперед на кухню.

Давно уже Кайса не ощущала этого запаха в домах. Так пахло, когда люди всю жизнь ходили между домом и сараем, запах, напоминавший о жареном беконе. Он прочно въедался в стены, сколько бы жители ни снимали рабочую одежду в сарае и ни мылись перед тем, как войти в дом.

Кухня оказалась старенькой, но чистой и аккуратной. Тут не было ремонта несколько десятилетий. Светло-желтые фасады, наклонные откидные дверцы на верхних шкафах и старомодная сточная раковина у двери в коридор. На стене у окна висели календарь и несколько фотографий. На некоторых из них Кайса узнала Юханнеса в разном возрасте. Везде он широко улыбался и выглядел спокойным и счастливым ребенком. На двух фотографиях он был вместе с Вигдис и мужчиной. Наверняка отец, очень похож на Юханнеса, тот же маленький широкий нос и темные сросшиеся брови над карими глазами. Еще Кайса заметила самодельную ключницу рядом с дверью в гостиную: овальную отшлифованную доску со словом ключи, выжженном на дереве. На крючках висели связка ключей, несколько отдельных ключей, среди них один, на котором болталось маленькое деревянное сердечко.

Вигдис уселась за белый деревянный старенький стол, накрытый скатертью с хардангерской вышивкой[6]6
  Вышивание геометрических фигур белыми нитками на полотне, традиционная вышивка региона Хардангер в Норвегии.


[Закрыть], сделав приглашающий жест присесть на стул напротив.

Кайса сказала, что прекрасно понимает, почему Вигдис осуждает ее, но в то же время было бы неразумно обрушивать всю вину на нее, ведь Юханнес покончил с собой после допроса в полиции.

Вдруг она заплакала. Напускное спокойствие на лице превратилось в подавленную гримасу, морщины вокруг глаз стали глубже. Вигдис закрыла рот рукой и сглотнула. Немного погодя она сказала:

– Он – это все, что у меня было. Были только он и я.

Вигдис с мужем поженились, будучи «очень взрослыми», как она выразилась. Ей было тридцать девять, когда родился Юханнес, очень желанный ребенок. Муж погиб при крушении рыбацкого судна, когда Юханнесу было четырнадцать, рассказала она, достав носовой платок из кармана халата, прижала его ко рту и посмотрела в окно.

Наступила тишина, пока Вигдис не высморкалась и не сказала:

– Юханнес никогда не убил бы Сиссель.

– Он болел? – начала Кайса, прощупывая почву.

– Он не представлял опасности ни для кого, кроме себя самого, – грустно ответила она. – Последний год он был здоров, но летом страх вернулся. Страх мучил его еще с подросткового возраста. И все стало хуже после смерти Сиссель. Убийство очень сильно подействовало на него.

– Он обращался за медицинской помощью?

– Да, но он был в списке ожидания. Места для него не было.

– Он оставил вам какое-нибудь прощальное письмо?

– Нет.

– Насколько хорошо Юханнес знал Сиссель?

– Они постоянно проводили время вместе, когда были моложе. Они с Юханнесом были ровесниками.

– Я так поняла, что их семья переехала сюда, когда Сиссель была подростком. Вы много общались с ними?

– Нет, они больше держались сами по себе. Кроме посещений молельного дома, конечно.

– Как бы вы описали Сиссель?

– Что я могу сказать… очень милая, но как будто с ней было… что-то не так.

Кайса вопросительно посмотрела на нее:

– Потому что она не разговаривала?

– Да, и поэтому тоже. Но это случилось позже.

– Тогда что вы подразумеваете под «что-то не так»?

– Она была похожа на запуганного птенца, уже когда они сюда переехали. Я часто думала о том, что у этой девочки не все было хорошо. Что-то было неладно. Она казалась такой забитой, покорной и в то же время всегда искала общения. У меня сложилось впечатление, что ей нравилось бывать у нас, ей было приятно находиться с Юханнесом, она этому очень радовалась. Но когда она стала старше, отец стал запрещать ей приходить сюда, ему это не нравилось.

– Она еще разговаривала тогда?

– Да, в первые годы после переезда сюда она еще говорила.

– А после она вообще перестала разговаривать? Даже с Юханнесом?

– Нет… или… Я не знаю. Думаю, что-то она ему рассказывала, поэтому он так злился на ее отца. Он терпеть его не мог.

– Разве это было не из-за ссоры по поводу деревьев, которые срубил Педер Воге?

– Нет, это всего лишь один из примеров того, каким зловредным был Педер. Юханнес считал, что он срубил деревья ему в наказание.

– За что же?

– За то, что он нравился Сиссель.

Кайса вспомнила слова Юрунн Шлеттебё о том, что отец ревновал.

– Когда отца убили…

Вигдис Стёйлен прервала ее решительно:

– Это сделал не Юханнес. Он был дома, со мной, когда это случилось.

– Значит, у него было алиби?

– Да, вроде бы это так называется.

Кайса сменила тему:

– Юханнес и Сиссель встречались, когда были моложе?

– Во всяком случае, он очень любил ее.

Кайса вспомнила про пакеты с детской одеждой.

– Я думаю, у нее было очень нехорошее прошлое, – продолжила Вигдис. – Что-то в этой семье было совсем неправильно.

Кайса бросила взгляд на ключ, похожий на тот, который был у Бенте Рисе.

– Вы упомянули, что он навещал Сиссель, когда она осталась одна.

– Да, он говорил, что собирается снова сделать ее нормальной. Так и говорил. – Она грустно улыбнулась. – Все ведь говорят, что Юханнес сам был ненормальным. Но он был добрым, переживал за нее.

– Значит, он приходил к Сиссель после смерти отца?

– Да, у него даже был ключ. Летом она начала запираться в доме, никому не открывала дверь. Юханнес очень беспокоился за нее, ходил проведывать ее каждый вечер. Боялся, что… что она может что-нибудь с собой сделать, мне кажется. – Вигдис тяжело вздохнула. – У Юханнеса тоже все было не очень гладко. Когда он перевозбуждался или им овладевал страх, он не мог произнести ни слова. Его дразнили все детство и юность. К тому же он принимал все слишком близко к сердцу, я думаю, поэтому он так боялся всего. Всегда боялся быть недостаточно хорошим. Или лучше сказать: он никогда не был достаточно хорошим. Они с Сиссель… были довольно похожи.

Обе женщины сидели молча, пребывая в своих мыслях. Наступила умиротворяющая тишина.

Вышло солнце и освещенными ветками большой березы за окном начертило линии на кухонном столе. Вигдис приподняла оборку шторы и выглянула.

– Надо бы вымыть окна, – сказала она.

Поблагодарив, попрощавшись и уже уходя, Кайса быстро обернулась и увидела, что Вигдис по-прежнему сидит и смотрит в окно. Кайса стояла так, что своим телом закрывала ключницу рядом с дверью. Она быстро сняла ключ с вырезанным деревянным сердечком и положила в карман.

21

Погода стояла безветренная, и солнце мерцало сквозь тонкую пелену облаков. Но воздух был ледяным, наверное, скоро выпадет снег, и штормы в это время обычно ждали своей очереди в океане.

Кайса шла в школу встречать Теу и Андерса, и как раз в тот момент, когда она завернула за угол, зазвонил школьный звонок. Первой вышла на улицу Туне. Закинув рюкзак за плечи, она побежала вниз по лестнице. Ее лицо засияло, когда она увидела Кайсу с Юнасом.

– У тебя так много дел, – улыбнулась Кайса.

– Да, я… ээ… – Она оглянулась. Несколько девочек вышли из главного выхода. – Мне нужно домой заниматься, – быстро сказала она, бросив взгляд на девочек. – Можно я погуляю с Юнасом попозже вечером?

– Да, конечно, было бы здорово, – ответила Кайса.

По дороге домой с детьми она увидела женщину, сидевшую на старой платформе для молочных бидонов между магазином и школой. Местные жители, особенно дети и молодежь, часто пользовались платформой как местом встречи, скамейкой, на которую можно присесть.

– Привет, Анне-Гру, что это вы тут сидите? – спросила Кайса, подходя к ней.

– Да жду Пернилле, – ответила та. – Она всегда выходит последней.

Кайса не знала, что и сказать. Пернилле – та девочка, трагически погибшая в аварии в мае, а Анне-Гру – ее мать. Эльзе из магазина рассказала, что Анне-Гру положили в психиатрическую больницу в Олесунне. Кайса не знала, что ее отпустили домой в Лусвику. Она казалась сильно накачанной лекарствами. Что-то безжизненное было в ее чертах, словно мышцы на широком круглом лице были парализованы. Ее взгляд застыл, а уголки рта опустились как будто под силой тяжести. Иссиня-бледная кожа как снятое молоко, жирные волосы, темная челка свисала на глаза. Одета она была в защитного цвета зимнюю куртку, изношенную и грязную вдоль молнии.

– Она вот-вот придет, – сказала Анне-Гру монотонным голосом. – Я подумала, что сегодня на обед приготовлю блины, ведь это любимое блюдо Пернилле. – Она соскользнула с платформы и схватила Кайсу за локоть. – Она ведь скоро придет, правда?

Она нахмурилась, взгляд скользнул по плечу Кайсы, и, ничего не говоря, ушла. Кайса обернулась и увидела, что Вегард Дьюпвик, их арендатор, стоит у магазина. Он пошел навстречу Анне-Гру, обнял ее за плечи, и она прижалась к нему. Казалось, она плачет. И они вместе пошли вниз к церкви и кладбищу на лужайке.

Эльзе упоминала, что Вегарда видели вместе с Анне-Гру. Ходили слухи, что они в отношениях. Анне-Гру уехала из Лусвики еще в молодости, но вернулась пару лет назад. Никто не знал, кто был отцом Пернилле, и кто-то даже думал, что это мог быть Вегард, так трепетно и заботливо он относился к ней. Пернилле много времени проводила с ним на его яхте, он даже научил ее управлять ею. А когда она играла в гандбол, он всегда сидел на трибуне вместе с матерью и болел за нее.

Кайса остановилась и посмотрела им вслед. Бедная женщина, подумала она.

– Что с ней такое, мама? – спросил Андерс. – Странная она.

– Нет, она не странная, – сказала Кайса. – Просто очень несчастная. Это мама той девочки, погибшей в аварии.

– Тогда мне очень жаль ее. Ты тоже стала бы такой, если бы я умерла? – спросила Теа.

– Нет, не думаю. Но мне было бы так же больно.

22

Туне пошла гулять с Юнасом после ужина. Когда они вернулись, Кайса пригласила ее в дом. Туне с радостью зашла, она собиралась дальше на урок фортепьяно, но у нее оставалось еще немного времени. Кайса рассказала, что тоже играла в молодости, и показала на старое тетушкино пианино, стоявшее в гостиной.

– Может быть, ты могла бы сыграть для нас что-нибудь? – предложила она.

Немного смутившись, Туне подошла к пианино и попробовала взять несколько аккордов перед тем, как сесть.

– Хорошо звучит, – сказала она, пробежав пальцами по клавишам. Затем остановилась, подняла обе руки и начала играть.

Кайса осталась стоять рядом и наслаждалась игрой. Она узнала «Лунный свет» Клода Дебюсси из «Бергамасской сюиты», сложная вещь.

Никогда еще на этом старом пианино не играли такой красивой музыки. Мелодия кружилась и таяла, как снежинка на раскрытой ладони. Кайса удивилась осторожной и скромной силе и уверенности в себе этой девочки, элегантному покачиванию ее тела, руки поднимались медленно и размеренно, чтобы потом пальцы забегали решительно и безукоризненно. Звуки разливались от ее рук, наполняя комнату.

Даже Юнас оторвался от игры и посмотрел на Туне. Карстен, сидевший в кресле у окна с компьютером на коленях, встретился удивленным взглядом с Кайсой. Она обняла себя руками, как будто замерзла. Но холодно не было, просто она неожиданно была очень тронута. Музыка вызвала в ней воспоминания о родителях. Музыкальность она унаследовала от отца. Мама обычно стояла в дверях, по пути между работой на кухне и в гостиной, часто с кухонным полотенцем или еще чем-нибудь в руках, вытирая чашку или блюдо. Музыка напомнила ей о часах, проведенных за пианино. Она вспомнила то особое настроение, когда получала новые ноты, часы репетиций, радость, когда все удавалось, отчаяние, когда ничего не выходило. Но кроме всего прочего, тот необходимый опыт – никогда не сдаваться, пробовать, и ошибаться, и снова пробовать.

Когда Туне закончила играть, воцарилась полная тишина, даже Юнас не издал ни звука, как будто все боялись нарушить эту атмосферу, пока Кайса не прервала молчание:

– Это было потрясающе! Ты такая умница!

Туне смущенно улыбнулась, потупившись.

– Спасибо.

– Мне даже захотелось снова начать играть, – сказала Кайса. – Я тоже играла Дебюсси, но на совсем другом уровне.

– Вы играли что-нибудь в четыре руки? – спросила Туне.

– Немного. У нас с одним мальчиком был один учитель, и мы играли кое-что из Грига вместе.

– Что, например?

– Э-э… «Норвежский танец номер два» я помню лучше всего.

– У вас есть ноты?

– Должны лежать в табурете у пианино.

Туне встала, открыла крышку табурета и начала искать.

– Вот они. Попробуем?

– По-моему, ты с ума сошла, я же не смогу…

Туне прервала ее, положив ноты на нотную пюпитр.

– Сможете. Нижний регистр или верхний?

– Нижний, – сказала Кайса, садясь рядом на табурет. – Он проще.

Они подняли руки. Кайса в ожидании посмотрела на Туне, казалось совершенно естественно, что та будет руководить. Ее лицо снова излучало покой и уверенность в себе.

Туне кивнула, и танец Грига, больше известный как музыка из заставки к «Norge Rundt», наполнила комнату прыгающей веселой мелодией.

Когда прозвучал последний аккорд, Туне посмотрела на Кайсу, широко улыбаясь.

– Как классно!

Ей нужно было уходить, чтобы успеть на урок. Туне рассказала, что работала над одной из вещей Брамса. Ее учитель Гисле Квамме записал ее на концерт «Молодых талантов».

По пути вниз по лестнице Кайса сказала:

– Я хотела кое-что спросить у тебя. Когда ты фотографировала, как Юханнеса забирала полиция, где ты стояла?

– У окна своей комнаты, – ответила Туне.

Кайса так и думала.

– Это на втором этаже, напротив дома Сиссель?

– Да.

– Значит, тебе видно входную дверь Сиссель?

Туне кивнула.

– Ты видела, что ее иногда навещал Юханнес?

– Да, я даже думаю, что у него был ключ, я видела, как он открывал дверь по вечерам. Но я давно его там не видела.

– А кто-то еще навещал ее?

В телодвижениях Туне было что-то уклончивое, как будто она чувствовала себя стесненно или неуверенно. Она обулась и надела куртку.

– Я… я видела странного мужчину, он звонил ей в дверь, но это было довольно давно.

– Ты не знаешь его?

– Нет, но я однажды я уже видела его раньше.

– Что ты имеешь в виду, почему странного?

– Он был одет в широкое развевающееся пальто, а волосы были очень всклокочены.

– Ты рассказала об этом полиции?

– Нет, я об этом не думала до этого момента.

– Ты видела, как он входил?

– Нет, Сиссель не было дома. Он позвонил, но ушел, когда она не открыла.

Музыка осталась висеть в воздухе после ухода Туне. Карстен почувствовал, как в груди у него потеплело, как будто музыка осторожно пробралась за барьер, который он возвел между собой и окружающим миром.

Он и понятия не имел, что Кайса так хорошо играет, и он давно не видел ее такой, как сейчас, полной жизни и энергии. Она была такой раньше, но теперь уже нет. Хотя нет, иногда она бывала такой с детьми, но не с ним. Он больше не делал ее такой.

Это было банально, но так оно и было. Он по уши влюбился в нее с первой встречи. Много лет назад. Он – следователь полиции, она – журналист криминальной хроники. Они встретились между прочим, а постепенно знакомство переросло в дружбу, они стали друг для друга чем-то большим, чем просто журналист и источник. Но не любовниками. В ней возникал какой-то необъяснимый барьер, когда Карстен подходил слишком близко. Она бормотала что-то неопределенное о неожиданной и скоропостижной смерти отца, страхе привязываться к кому-то, кого может не стать. А потом она встретила Акселя. И он – психиатр, специалист по душевным дебрям – очевидно, смог дать ей то, чего она не нашла у Карстена.

У Карстена были другие женщины, он всегда привлекал женский пол, но все это было не то, ни одни отношения не длились долго.

Когда они случайно встретились много лет спустя, он понял, что Кайса несчастлива в браке с Акселем. И барьер в ней исчез. То, что случилось, было неизбежно, хотя и было не особенно красиво по отношению к Акселю, ведь они с Карстеном много раз работали вместе и были хорошо знакомы.

А что теперь?

Теперь он вот-вот может все разрушить. Трус, подумал он снова, бог его знает в который раз.

23

После того случая с утюгом обращение отца с детьми становилось все более жестоким, но теперь уже на сына легла роль мальчика для битья. Часто только одного его вида было достаточно, чтобы спровоцировать отца, он использовал малейший предлог, чтобы наказать сына.