Текст книги "Экспедиция «Тигрис»"

В этой связи нас подстерегала новая, кошмарная проблема, с какой шумерам никогда не приходилось сталкиваться. Мы уже обратили внимание на то, что на этом участке Шатт-эль-Араб особенно загрязнен, но только вечером, спустившись к причалу после веселой пирушки, увидели плывущие по черной воде белые хлопья. В свете карманных фонариков вокруг нашей золотистой ладьи вообще не было видно воды – сплошное безе с мазками желтого крема. Стоя на холодном ночном ветру, мы чувствовали себя словно перенесенными в ледяные просторы Арктики. Казалось, из мрака медленно выплывают покрытые снегом большие льдины, сбиваясь в пак вокруг «Тигриса».

Кто-то из ребят побежал вверх по берегу и обнаружил, что белые хлопья устремляются в реку сплошным потоком по канаве, берущей начало у фабричных построек. Один из инженеров объяснил, что по ночам промывают старую мельницу. Новая мельница, которую сейчас монтируют, не будет загрязнять реку, а старая вот загрязняет… Химикалии из бумажного комбината! Корпус «Тигриса» наполовину погружен в густое месиво отходов предприятия, превращающего камыш в бумагу!

Мы попробовали разгонять бело-желтую кашу гребными веслами – куда там! Коварные хлопья тотчас затягивали снова черные клочки чистой воды. И уйти от них нельзя: тяжелые рулевые весла лежали на берегу, реконструированные лопасти только-только начали покрывать свежим слоем асфальта.

Наутро вся команда была готова поклясться, что осадка «Тигриса» заметно увеличилась. Норман не сомневался, что камыш пострадал от химии. И как мы ни старались поскорее установить на место рулевые весла и поднять парус, отчалить удалось лишь около полудня. Идя вниз по реке, мы и на другой день обгоняли плывущие тем же курсом пышные хлопья.

Слава богу, круглые веретена рулевых весел вращались на прокладке из буйволовой кожи куда легче. Вот только ветер стих. Начисто пропал. Правда, река продолжала течь. Не спеша. Кругом простирался чудесный, ничем – кроме белых хлопьев – не оскверненный ландшафт. Финиковые пальмы… Буйволы… Гуси, утки, заросли тростника кассаб… Деревушки на берегах, весело приплясывающие ребятишки. Кто бежал вдогонку за нами, кто карабкался на пальмы. Лающие псы… Женщины в выглядывающих из-под длинной черной накидки ярких платьях. Одни пасли овец, другие несли на голове воду в бутылочных тыквах или алюминиевой посуде. Гончарные сосуды вышли из употребления. Две-три лодки с рыбаками… И все. Мир, тишина. Багровый закат за пальмами. Потом река остановилась. И мы бросили якорь, не дожидаясь, когда она потечет вспять.

На другой день впереди, как по мановению волшебного жезла, вновь явилась современная цивилизация. Проходя остров Синдбад, пришлось просить наших лоцманов, чтобы провели «Тигриса» на буксире между огромными устоями нового моста, который уже соединил другую сторону острова с берегом. Я побывал здесь до того, как мы начали строить свое судно, и разговаривал с немецкими инженерами. Сооружение исполинского моста шло стремительными темпами, еще месяц – и он будет готов. Тогда уже под его низкими пролетами никакая камышовая ладья с шумерской мачтой не сможет пройти из Тигра или Евфрата к морю.

Множество людей облепили устои и заполнили пристани оживленной гавани Басры. Мы шли на буксире в сопровождении полицейских катеров. Грузовые пароходы приветствовали нас сиренами и колоколами. Иракские военные суда салютовали флагом, и вдоль их бортов были выстроены матросы. Со всех сторон – гудки, свистки; Юрий схватил наш бронзовый горн, вскочил на крышу рубки и принялся трубить в ответ, а остальные ребята висели на перекладинах двуногой мачты, махая руками и крича. Я тоже не удержался от радостного крика, когда Карло показал мне на норвежский пароход из моего маленького родного города Ларвика.

В разгар этой суматохи к нам вдруг подошла моторная лодка, и на борт «Тигриса» поднялся Питер Кларк – связной от Би-би-си в Лондоне. Он перекусил и вернулся на берег с советским катером, который пришел за Дмитрием.

На душе было весело. И страшно. А вдруг мы не сможем пойти дальше реки? Вдруг кислоты в отходах бумажного комбината повредили камыш?

Шумная гавань осталась позади. Все, кроме рулевых, спустились на палубу. Веселье весельем, но и поесть не худо бы! Асбьёрн подал на стол гуляш по-датски.

Лоцманы задержались в Басре, чтобы заправиться горючим, и мы продолжали идти на юг без них, сопровождаемые случайными попутчиками на маленьких лодках. Снова потянулся красивейший плодородный край. Тут и там среди густых пальмовых рощ, в окружении великолепных террасированных садов разместились симпатичные виллы; из-за широких листьев банана и финиковых пальм выглядывали глинобитные лачуги живописных деревушек. Но то и дело мелькали новехонькие пристани и дороги, принадлежащие строящимся на берегу предприятиям.

Около двух часов дня мы поравнялись с иранской границей. Дальше только западная акватория реки принадлежала Ираку, а берег, у которого стояли на якоре суда, относился к Ирану. Здесь наше появление не вызвало никакой реакции, но когда нас догнала балям, ее команда с ужасом обнаружила, что мы идем чересчур близко к срединной линии. Во время моего предыдущего визита в Ирак несколько лет назад отношения между соседями были крайне напряженными, на грани войны, теперь же они хорошо ладили, если не считать, что Ирак недавно взял верх над Ираном на футбольном поле. Что же до нас, то я не был уверен в благосклонности шаха после столь бурных протестов его Верховного суда и посольства по поводу того, что мы назвали залив Аравийским, а не Персидским. До залива осталось совсем немного.

Как же все-таки называть его, чтобы не задеть ничьих чувств? Персия давно предпочла именоваться Ираном, а Месопотамия стала Ираком, – так почему вдруг такие страсти вокруг залива? Мы идем по пути шумеров, а ведь они тоже как-то называли залив до арабов и британских ВМС! И я решил в нашем внутреннем обиходе именовать его Шумерским.

Впрочем, до залива еще надо было дойти. Лоцманы так боялись нарушить срединную линию, что все время прижимались к иракскому берегу. Временами мне даже казалось, что рулевые весла задевают дно. Судя по всему, наши проводники на балям и сами-то еще никогда не спускались по реке дальше Басры.

С приходом ночи они решили остановиться. Показали нам место для стоянки перед излучиной, где у иранского берега стояли два парохода – один под южнокорейским, другой под либерийским флагом, – и предложили отдать якорь. Мы послушались. Детлеф бросил якорь в воду, но канат почему-то не хотел разматываться. Он выдернул якорь обратно и увидел на лапах ил. Я попробовал повернуть правое рулевое весло – туго идет, будто ложка в холодном сливочном масле… И левое весло тоже. Рашад крикнул лоцманам, что мы попали на мелководье. Они прокричали в ответ, что здесь самое глубокое место. Мы бросили им конец и попросили отбуксировать нас в сторону. Они включили мотор – не тут-то было. При глубине чуть больше метра ил начал засасывать «Тигриса» не хуже болотной трясины. Попытались отталкиваться шестами – уходят в вязкий грунт, не сразу и вытащишь.

Лоцманы объявили, что надо ждать прилива. А когда он начнется, наперед сказать невозможно. В разные дни прилив начинается в разное время. Мы наклонились вплотную над мутной водой. Не двигается. Самый разгар прилива! А затем вода стала медленно отступать к заливу. Мы трудились как бешеные, но без успеха. То ли «Тигрис» уходил все глубже в густой кисель, то ли нас все больше обволакивало илом. Плохи наши дела! Во главе с Юрием и Карло мы совместными усилиями сумели поднять и укрепить рулевые весла вровень с днищем.

Взошла луна, а мы торчим на том же месте, и на душе нехорошее чувство, будто нас неумолимо тянут в глубь липкой бездны руки незримого осьминога… Мимо «Тигриса» вверх по реке проходили в ночи ярко освещенные суда. Их-то вели настоящие лоцманы, знающие, что следует держаться подальше от нашего берега.

При свете луны Детлеф и Тору отважились подойти к иранской стороне, чтобы спросить команду либерийского судна, не могут ли они стащить нас лебедкой с мели. Последовал вежливый отказ: команда опасалась иранской полиции, поскольку мы застряли в Ираке. Тогда наши посланники подгребли к южнокорейскому судну. Корейцы соглашались подать трос до середины реки, но не дальше. И ведь нам все равно надо было ждать очередного прилива, иначе мы рисковали, что их лебедка разорвет на части наши бунты. На вопрос, когда теперь ожидается прилив, либерийцы и корейцы ответили совсем по-разному, так что наши ребята вернулись из Ирана ни с чем.

Положение что ни час становилось все хуже. Мы приготовились к тому, что прибывающий речной ил совершенно поглотит камышовые бунты.

Поздно ночью вода перестала отступать. В лунном свете казалось, что дно реки у нашего берега почти обсохло. Никаких событий не предвиделось, и мы один за другим легли спать, оставив вахтенного на крыше рубки.

В половине третьего я проснулся от шума воды, словно где-то открыли кран. Высунулся из рубки, вахтенный посветил фонариком, и я увидел, что шоколадного цвета вода устремилась вверх по реке, с бульканьем омывая торчащую у меня перед носом лопасть левого рулевого весла. Казалось, мы мчимся вниз по мутной стремнине. На самом деле «Тигрис» стоял на том же месте, а от залива с поразительной скоростью наступал приливной поток. Теперь-то уж точно ладью либо совсем занесет илом, либо сорвет с грунта! Мы снова спустили на воду шлюпку, Детлеф с Асбьёрном отвезли оба якоря на самое глубокое место, а остальные члены команды дружно впряглись в канаты, пытаясь снять «Тигриса» с мели.

Шел десятый час нашего плена, когда совместные усилия приливного потока и наших мускулов сдвинули ладью с мертвой точки. В половине четвертого нос «Тигриса» начал постепенно отворачивать от берега. Продолжая выбирать якорные канаты, мы криками разбудили лоцманов на балям. Я предпочел бы тут же и отпустить их восвояси, но где-то за очередным поворотом находился крупный иранский город Абадан, и без буксировки нам вряд ли удалось бы пройти между танкерами и нефтеочистительными установками. В пять утра мы смогли вернуть рулевые весла в рабочее положение и поднять парус к звездному небу. Убывающий лунный диск был окаймлен широким ярким ореолом.

За первой же большой излучиной мы увидели очертания Абадана на фоне утренней зари. Высоченные дымовые трубы, радиобашни, скопище могучих танкеров. Подул слабый лобовой ветер, и все еще давало себя знать встречное приливное течение, а потому мы убрали парус и попросили наших лоцманов провести нас возможно скорее через воды, грязнее которых нам в жизни не доводилось встречать. Из своего рода Эдема на Тигре наше золотистое суденышко вдруг было низвергнуто в современный ад. Жидкую среду между огромными пароходами и портовыми сооружениями нельзя было назвать ни морской, ни речной водой – это было черное мазутное месиво, усеянное всяким хламом. Более свободные участки поверхности переливались всеми цветами радуги в пронизывающих индустриальную мглу лучах утреннего солнца. Шумеры пришли бы в ужас, если бы увидели среду обитания, с которой современный человек связывает понятие о прогрессе. По черной от нефти и мазута нижней половине зеленых стеблей берди у иракского берега без труда можно было определить высшую точку прилива. Остро пахло нефтью. Нам было стыдно глядеть на свое гордое суденышко, испачканное выше ватерлинии жирной черной грязью от мелких волн, поднятых неторопливо следующими мимо пароходами. И хотя мы опасались, что сильная тяга может повредить бунты, Рашад передал лоцманам на балям, чтобы включили полный ход. Надо было поскорее выходить в залив.

Стоило нам миновать город, как вода, к нашему удивлению, стала заметно чище, словно черное месиво колыхалось на одном и том же месте; впрочем, мы не сомневались, что оно настигнет нас, если мы не проскочим устье до начала отлива. Вода из черной стала бурой. Снова показались финиковые пальмы – жиденькие рощицы среди безотрадно голого ландшафта. Есть куда наступать индустрии…

Во второй половине дня над пустующей гладкой равниной на иракской стороне выросли постройки. Фао. Последний город в устье Шатт-эль-Араба. Однако было бы неправильно сказать, что здесь конец реки. Во время отлива она лоснящимся морским змеем извивается дальше среди затопляемых трясин и обсыхающих отмелей, ныряя в глубину там, где исчезают последние признаки суши. Нам не терпелось добраться туда. Туда, где солоноватая вода сменится соленой, где чайки ждут, чтобы сопровождать нас на вольный простор открытого моря.

Глава IV
Затруднения продолжаются

Река кончилась. И суша кончилась. Мы рассчитались в Фао с нашими провожатыми, и балям прошла обратно вверх по течению. Оставив за спиной безликую линию заиленных прибрежных низменностей Ирана и Ирака, мы вошли в соленые воды и подняли парус над нашей плавучей корзиной с овощами. Пучки камыша и плетеный тростник весело покачивались на волнах, и вместе с ними качались в мешках и коробах красные помидоры, зеленый салат, желтые цитрусы, картофель и морковь. Скоропортящихся свежих продуктов было взято немного – ведь им лежать на залитой солнцем палубе нашей лодки-плота. В несколько дней одиннадцать голодных мужчин управятся с ними, а чего не съедят – обрастет плесенью, как обрастет зелеными водорослями подводная часть камышовых бунтов.

В Фао, на рубеже песчаных равнин и прибрежной низины, мы простояли ровно столько, сколько понадобилось, чтобы наполнить свое чрево и загрузить ладью плодами земли.

Сверх перечисленного выше запасли вдоволь лука, чеснока, изюма, различных местных орехов, зерна и крупы, не боящихся долгого хранения.

Из порта Фао в открытое море ведет расчищенный среди обширных отмелей приливно-отливной зоны длинный и узкий канал, по которому лоцманы проводят вдоль пронумерованных буев большие корабли. Нас провел этим путем иракский буксир. Ил, ил, кругом сплошной ил… Непрерывно пополняемые отложения мельчайших наносных частиц с Армянского нагорья и приречных равнин Ирака. На рассвете вместе с отливом мы неспешно спустились по каналу.

За светящимся буем Хафка, где кончилась буксировка, нас встретили первые отлогие волны залива. В утренней мгле над открытым морем взошло румяное солнце. Мы предвкушали небывалое плавание.

Выходя из канала в залив, я чувствовал, что опять преступаю некое научное табу. Ведь было принято считать, что суда вроде «Тигриса» дальше не ходили. Мы достигли рубежа, начертанного компетентными учеными для месопотамских судов из камыша берди. Нас учили, что просторы залива стали доступны шумерам лишь после того, как они изобрели деревянные корабли. Учебники и преподаватели повторяли мнение какого-то давно забытого авторитета, будто жители Двуречья, как и древние египтяне, начали с того, что плавали по рекам на судах из связок камыша или папируса, однако за пределы устьев не могли выходить, пока на смену древнейшей конструкции не пришли первые суда с дощатой обшивкой.

И вот теперь мы занесли руку на общепринятую точку отсчета. В истории мореходства и культурных контактов через моря точкой отсчета служил момент перехода от компактных конструкций из бунтов к полому корпусу. Почиталось само собой разумеющимся, что до этого перехода все культуры и цивилизации развивались независимо друг от друга.

Я знал, когда мы подняли парус, выйдя из Шатт-эль-Араба, что представители разных отраслей науки воспримут мою экспедицию как вотум недоверия прочно утвердившимся воззрениям. Допустим. Но ведь я вел честную игру! Сторонникам старой доктрины представлялся случай убедиться, что правы они, а не я. Правда, при всем моем уважении к коллегам в области антропологических наук никуда не денешься от того факта, что ни один из них не видел своими глазами корабли из камыша берди и не мог сослаться на кого-либо, кто их видел. В этом мы с ними были равны, и надо признать, что мне стало слегка не по себе, когда наши две экспериментальные связки промокли насквозь в водах Тигра.

Хуже того, ладья тоже впитывала воду. И я сразу почуял недоброе, когда Юрий во время стоянки в Фао отозвал меня в сторонку для разговора с глазу на глаз. Плечистый русский ветеран папирусных плаваний смотрел на меня так, словно собирался предложить серьезную операцию. Он показал на ватерлинию «Тигриса»: заметил ли я, что осадка увеличилась?

Да, я заметил. И склонен был согласиться с Норманом, что кислоты или какие-то другие химикалии в сбросах бумажной мельницы могли нарушить покров наружных связок и облегчить воде доступ внутрь стеблей. Но когда камыш в этих связках набухнет сколько позволяют тугие веревочные витки, он, скорее всего, не даст воде проникать дальше.

Юрий молча поглядел на меня. Потом спокойно произнес:

– Мы с Карло считаем, что надо выгрузить все, без чего можно обойтись. Пусть лучше достанется жителям Фао, чем выбрасывать за борт в заливе.

Я присмотрелся к выражению его лица. Оробел? Не больше моего. Я знал, что подразумевает Юрий. Наша вера в водонепроницаемость берди, заготовленного в августе, опиралась только на слова болотных арабов. Поглощение воды папирусом начало уменьшать грузоподъемность двенадцатиметровой «Ра II», как только мы миновали Канарские острова. Тогда – по сути дела, еще до того, как мы пошли через Атлантику, – мы были вынуждены отправить за борт у берегов Африки все запасные деревянные части, а также излишки провианта и воды, иначе наш перегруженный кораблик грозил затонуть. Серьезное лицо Юрия напомнило мне тяжелые минуты, которые нам довелось пережить вместе на ушедших глубоко в воду папирусных бунтах. Минуты, когда мы сидели по пояс в соленой воде Атлантики и волны накрывали нас с головой. А на «Ра I» нам пришлось и того хуже. Конечно, папирус «Ра II» впитал много воды, и ракушки росли прямо на палубе, но все же мы дошли до Америки, не потеряв ни одного стебля. На «Ра I» положение было более серьезным. Избиваемая волнами бамбуковая рубка перетерла веревки основной конструкции, и корпус разошелся вдоль на две части, так что мы смотрели прямо в бездонную пучину между нашими ступнями. Минуты радости и торжества чередовались с минутами ужаса. Много дней и ночей мы со страхом глядели, как смерть то размыкает, то смыкает свои челюсти под нами, и неизвестно, что принесет следующая секунда.

– Ты прав, Юрий, – согласился я вдруг. – Выгрузим на берег все, без чего можно обойтись.

И вот уже мы вместе с Норманом и Карло составляем список. Компрессор для зарядки Германова акваланга, конечно же, лишний груз. И запасные баллоны ни к чему. Осмотреть бунты снизу или освободить застрявший в камнях якорь на коротком тросе можно и без акваланга, если мы к тому времени израсходуем сжатый воздух, а глубже погружаться нет необходимости. Остальные ребята, не ходившие на подобных судах, недоумевали, какая муха укусила четверку ветеранов. Герман возражал. Он купил дорогостоящее сооружение в моих же интересах, чтобы вместе с Тору снимать под водой акул и прочих рыб, которые будут сопровождать бесшумно скользящую по волнам камышовую ладью.

Неубедительные возражения Германа остались без последствий. Мы не обязаны заниматься съемками с применением сжатого воздуха. Если уж на то пошло, искусственное освещение тоже не понадобится. И вместе с компрессором на берег отправились тяжеленные аккумуляторы и подводные светильники Германа, груда мексиканских сувениров и предметы личного обихода, которые в таком плавании были ни к чему. Все эти вещи заколотили в ящики и отправили по его домашнему адресу. Такой же чистке подвергся каждый из остальных. Впрочем, ревизоры были достаточно снисходительными, да и сами ревизуемые не брали с собой почти ничего лишнего. Главное разорение началось, когда Юрий взялся за деревянные запасные части. Я чувствовал себя так, словно он меня раздевает догола. Все мы четверо знали, что дерево – наиболее уязвимое звено камышового судна. Рангоут, мостик, но особенно – веретена рулевых весел. Где камыш под нагрузкой гнется, дерево ломается. Тугие, как толстая резина, связки камыша практически невозможно сломать. Иное дело – дерево. Оно не выдерживает поединка со стихиями.

А потому я, как и на «Ра II», взял на борт балки, рангоутное дерево, бруски твердой древесины для сращивания сломанных частей. Теперь Юрий, к удивлению и без того озадаченных новичков, предложил оставить все это. Наши друзья на балям с великой охотой приняли драгоценный дар, под весом которого их суденышко чуть не ушло под воду.

Мне с трудом удалось отстоять длинные гребные весла общим числом двенадцать штук. А также несколько брусков для аварийного ремонта.

Лучше сразу восстановить душевное равновесие, если кто-то уже сейчас начинает тревожиться. И ведь я сам не свободен от беспокойства.

Восемнадцатиметровый «Тигрис» был в полтора раза длиннее, чем «Ра II». Зато в команде одиннадцать человек вместо восьми. И запас воды и провианта рассчитан не на два месяца, как это было на «Ра I» и «Ра II», а на куда более долгий срок. А мнению ученых, как уже говорилось, мы могли противопоставить только слова болотных арабов. Если не считать, что вместо папируса взят камыш берди, вся разница между новой экспедицией и двумя предыдущими сводится к тому, что материал заготовлен в августе, а не в декабре.

Нельзя сказать, чтобы осадка «Тигриса» заметно уменьшилась оттого, что мы сняли несколько сот килограммов груза. Впрочем, надводный борт все равно казался невероятно высоким. Нельзя запросто нагнуться и выловить проплывающую мимо щепку или помыть руки в море; последнее обстоятельство даже раздражало тех из нас, кто в прежних плаваниях привык совершать утренний туалет не прибегая к помощи брезентового ведра.

Тяжелая рея поднялась к топу двуногой мачты, парус расправился, и в нем словно отразилось румяное утреннее светило. Изображенное на парусине красное солнце поднималось из-за ступенчатой пирамиды. Настоящее парило в небе над мглистым морем.

Большие ожидания… Мы рассчитывали на сильный ветер со стороны оставшегося за кормой Ирака. На просторах залива южнее приливно-отливных низменностей для ветра нет помех. Так где же он?

Странно. Второй день декабря. Обычно всю зиму в заливе господствует устойчивый северный ветер. У нас задумано, если ладья будет держаться на воде, выйти из залива в океан. Желательно с заходом на лежащий чуть ли не прямо на нашем пути Бахрейн. Поскольку шумеры ввозили лес для строительства деревянных судов, ученые полагали, что зимой они с попутными ветрами покидали родные берега, а с грузом возвращались летом, когда ветер менял направление на обратное.

Однако в последние годы погода явно изменила своим привычкам. Как будто стихии решили, что век парусного мореплавания все равно кончился. В самом деле, зимние дожди застигли нас в Садах Эдема на месяц раньше положенного срока. В Фао мы услышали от арабов, что последние два года ветры точно с ума посходили. И вот пожалуйста – словно мы вдруг застряли в экваториальной штилевой полосе.

Оставалось приноравливать курс ладьи к недолгим порывам слабых ветров. Вот где нам пригодился бы какой-нибудь современный Синдбад! Пока мы спускались по реке, я все не терял надежды найти опытного парусника, который согласился бы пойти с нами. Какого-нибудь старожила, знающего мели и течения у здешних берегов. Но такие знатоки исчезли вместе с ветром. Перед выходом из устья мы увидели напоследок у иранского берега целую флотилию ярко раскрашенных старых дау. И на всех них мачта уступила место мотору.

Да, мир шумеров изменился – что на суше, что на море. Пески поглотили шумерские поля и города, засыпали судоходные каналы. Наносы ила нарастили берега, преобразив их очертания. И морские просторы перестали быть ареной для различных парусно-гребных судов. Моторы. Машины. Не завися больше от ветров и рифов, арабы, а также соседи и гости арабов спокойно плавали на своих суденышках среди нефтяных эстакад вдоль побережья, смело пересекали сеть современных торговых путей. Некогда безмятежные воды у берегов Двуречья стали отнюдь не подходящей областью для новичков, пытающихся освоить управление камышовой ладьей.

Нам надо было следить за тем, чтобы не оказаться на дороге у других судов. Надо было поскорей выбираться с огромной акватории, отделяющей Аравийский полуостров от остальной Азии. Будем прижиматься к аравийскому берегу, насколько позволят рифы и мели. В этой полосе мы сможем маневрировать, не опасаясь встречи с непрерывным потоком больших пароходов.

Наши штурманы внимательно изучили карты в поисках наилучшего маршрута подальше от судоходных линий, островов и нефтяных эстакад. Норман предложил курс 135°. Детлефу больше нравился курс 149°. В это время чей-то голос с мачты посоветовал нам сперва как следует осмотреться. Мы послушались. Утренний туман еще не рассеялся, но в бинокль можно было рассмотреть стоящие на якоре суда. Со всех сторон суда! Ведя биноклем слева направо, я насчитал четыре десятка пароходов, потом уперся взглядом в какое-то страшилище: высоченную нефтяную эстакаду с причаленным к ней танкером – и бросил считать. Повсюду впереди торчали мачты; некоторые из них медленно уползали во мглу.

Какой курс ни выбери, нас везде подстерегало беспорядочное скопление больших судов; одни стояли на якоре, другие двигались тихим ходом. Приблизившись, мы увидели, что преобладают сухогрузы. Мало того, что тут происходила загрузка танкеров нефтью, здесь находилась также известная якорная стоянка для многочисленных судов, ожидающих своей очереди идти вверх по реке и разгружаться в портах Ирана и Ирака, вплоть до Басры.

Из мглы возник высокий нос японского танкера. Могучий корпус проплыл совсем рядом с нашей кормой. Я стоял на одном рулевом весле, Юрий – на другом. Из-за слабого ветра ладья плохо слушалась руля, и нам приходилось трудиться вовсю, чтобы не столкнуться даже с неподвижно стоящими судами.

Норман и Детлеф пришли к согласию, что сейчас лучше всего ориентироваться на буй под номером 23. Поглядев в ту сторону, я еле-еле рассмотрел красное пятно в тумане за скоплением кораблей.

Постепенно мы начали разбираться в окружающем хаосе. Танкерный фарватер и заправочная станция теперь были справа от нас. Слева стояли только сухогрузы. Ветер был такой слабенький, что нам понадобилось целых два часа, чтобы миновать пароходы. До большого красного буя оставалось метров сто, и я хорошо видел выведенный черной краской номер: «23». Мы решили выждать у этого буя, когда подует ветер посильнее. Вон он, совсем близко. Кстати, минуту назад он был еще ближе… Ветер стих. Нас относило течением. Относило туда, откуда мы пришли. Отлив сменился приливом, и течение стало разворачивать сухогрузы на их длинных якорных цепях. Раньше мы видели левый борт, теперь они повернулись к нам правым бортом. Нос и якорные цепи смотрели в противоположную сторону от берега.

Парус совсем не работал. Было яснее ясного, что приливное течение увлекает нас обратно к устью Шатт-эль-Араба, которое сейчас качает воду вверх по реке. В это время мы заметили, что примерно в миле от нас с одного из сухогрузов спускают на воду какой-то оранжевый предмет. Он стал приближаться к нам, и я рассмотрел необычную спасательную шлюпку. Она скользила по воде бесшумно, словно призрачное видение. Без мотора, без паруса, даже без весел. Мы впервые видели такую шлюпку. Она была набита битком дюжими мужчинами; большинство – голые по пояс, голова обвязана платком. Сидя вдоль бортов лицом к лицу, они равномерно вращали длинный коленчатый вал, явно соединенный с винтом. Никакого горючего. Лишь отменно согласованные движения работающих рук. Словно некое морское животное ползло по воде, перебирая множеством ног. Ритмично нагибались и выпрямлялись обнаженные торсы. Впереди высунулась чья-то голова:

– Юрий! Юрий Александрович Сенкевич!

Это были русские. Они знали Юрия.

Крепкие рукопожатия. Карло живо подал на шлюпку трос, и Юрий попросил своих соотечественников закрепить конец на буе, до которого теперь было около трехсот метров. Они тотчас сели по местам и принялись дружно крутить рукоятку, направляясь к бую. Тащить нас им было не под силу – только наш швартов. Разматывающийся трос все сильнее тормозил ход шлюпки. Карло поспешно наращивал швартов, пока не кончились наши запасы троса. К его великой досаде, последний кусок вырвался из рук и скользнул за борт. Мы стали махать русским, чтобы возвращались с нашим швартовом. Они лишь приветственно махали нам в ответ и продолжали изо всех сил крутить привод винта. Вконец измотанные, дотащили длиннющий швартов до цели и надежно закрепили на буе 23. После чего начали сигналить нам знаками, чтобы мы выбирали слабину. А нас уже порядочно отнесло от улизнувшего конца. Так далеко, что мы больше не различали номер буя.

Замешательство русских длилось недолго. Впрочем, нам в эти минуты было не до них и не до потерянного троса – «Тигрис» мог вот-вот сесть на мель. Мы поспешили приготовить оба малых якоря. Правда, наши якорные тросы коротковаты, но авось один, а то и оба якоря все же зацепятся за грунт раньше, чем нас прибьет к мелям. Да только что это за грунт – рыхлый ил, принесенный рекой! У пароходов длинные якорные цепи, в любом месте залива достанут до крепкого грунта. Хорошо еще, что между нами и берегом не было ни скал, ни рифов.

Смотрите! Стоя на крыше рубки, Норрис показывал на большой черный сухогруз, который покинул стоянку и шел прямо на нас, направляемый оранжевой шлюпкой.

И вот уже нам подают конец непокорного швартова. Другой конец был закреплен на шлюпке, а шлюпку повел за собой на буксире пароход, возвращаясь к месту якорных стоянок. Руководил операцией коренастый крепыш в шортах, который стоял на носу оранжевого суденышка. Широко улыбаясь, он попросил разрешения посетить нашу ладью. С легкостью кенгуру прыгнул на камышовую палубу и представился: капитан Игорь Усаковский. Средних лет, румяный, веселый моряк, командир 17000-тонного советского сухогруза «Славск», приписанного к Одессе. Ощутив под ногами упругие связки, наш гость пришел в восторг, точно мальчуган, оседлавший деревянную лошадку. Проверил прочность двуногой мачты и тростниковой стены, постоял на рулевом мостике, полежал на полу в рубке, посидел на дощатых скамейках. А спустя несколько минут вся наша команда уже сидела за двумя длинными столами в кают-компании командного состава на «Славске», уписывая русский борщ и любуясь ожидающими своей очереди блюдами, а также двумя статными блондинками, которые их приносили. Водка, вино, советское шампанское. Свиная отбивная, пирожки с мясом, капустно-морковный салат, сыр, масло, свежий русский хлеб. Капитан Игорь встал и произнес тост, потом встал я, по очереди вставали все ребята с «Тигриса». Наш хозяин был большой оратор, юморист и едок. Пить он тоже умел. Родился в Грузии, куда судьба занесла его отца, польского революционера. В начале обеда он величал меня «капитан», потом я стал «отец».