Текст книги "Бумажные летчики"

Как-то раз я сказал ему, что подумываю отправиться в кругосветное плавание. Решать тебе, ответил он. Ты можешь делать что захочешь, стать кем захочешь. У тебя больше возможностей, чем у кого бы то ни было раньше. Но тебе придется жить с твоими решениями.

Когда мы в кои-то веки выбирались куда-то на каникулах, он всегда был ненасытен до новых впечатлений. Он осматривал буквально все – соборы, музеи, поля знаменитых битв, раскопки. Он читал обо всем, что видел, – и никто не мог рассказать ему что-то новое об этой стране.

Однажды он показал мне книгу об Индии, в ней была фотография с кремации на Ганге. Тело умершего едва виднелось в огне – оно приподнялось на помосте в беззвучном крике, обращенном к небу, к теряющимся в дыму колоннам и куполам.

Лишь много лет спустя, приехав в Варанаси, я осознал, насколько сильное впечатление произвела на меня та книга. Продавец лепешек на тротуаре, склонившись над прилавком, выкрикивал в небо цену на свой товар. Нищий на углу, полулежа на земле, выкрикивал в небо молитвы. Экскурсовод, стоя среди толпы, выкрикивал в небо имена и даты. Даже обезьяны, обитавшие в саду при гостинице, обращали к небу свои крики в надежде, что туристы дадут им орехов или бананов. И только трупов, кричащих в небо, я не видел.

До сих пор не могу избавиться от мысли, что этим я как-то подвел отца.

25. У всех имеется история об открытке, которая дошла до адресата только пару поколений спустя. Мой троюродный брат, который много лет подряд подрабатывал летом на почте, рассказал, что такое отнюдь не редкость. На почтамте в Осло ему попадались письма, отправленные, к примеру, из Южной Африки в Намибию. Люди часто перебарщивают с клеем на почтовых марках, усмехнулся он. И они прилипают ко всему подряд.

Все, что можно прочесть, подлежит обмену. Однажды в Мехико я отдал свою книгу одному норвежскому студенту, который приехал туда по обмену. В качестве закладки в нее был вложен счет из кафе «Шахерезада» в Мельбурне. Получается, что книга совершила путешествие из литовской типографии в норвежский книжный, а оттуда в Австралию. Дарственная (на ломаном англо-норвежском) на титуле была сделана в Сиэтле два года спустя. Сам я нашел эту книгу в горном домике в национальном парке Ютунхеймен. Выходит, что какими-то непостижимыми путями она вернулась в Норвегию.

Напрашивается сравнение со спутниками или кометами, которые возвращаются к нам каждые сто лет. Рано или поздно всякий предмет снова появляется в поле зрения.

26. К примеру, как-то раз дедушка решил нарубить дров. Это был обычный осенний день, тонкая пленочка инея на чурбане уже растаяла, кто знает, может быть, и это сыграло свою роль, но, как бы то ни было, именно в этот день дедушка промахнулся мимо полена и размозжил топорищем большой палец на правой руке; это была не бог весть какая травма, в те времена на такие вещи не обращали внимания, его подлатал врач, и он продолжал все так же рубить дрова в следующие сорок лет, хотя ноготь сохранить не удалось, и кончик пальца напоминал яблочный огрызок; в ту же зиму выяснилось, что его жена ждет ребенка – моего дядю, – и это многое объясняет в нашем семейном темпераменте, потому что, когда он родился, оказалось, что у него отсутствует ноготь на большом пальце правой руки и его кончик напоминает бесформенный огрызок яблока, что, вероятно, повлияло на развитие у дяди одержимости мыслью, что он является частью невидимой сети, что вся история, до последнего шрама, до последнего лопнувшего кровеносного сосуда, представляет собой живую информационную систему, по своему охвату и скорости событий превосходящую все, что мы можем себе вообразить.

27. Он появился в моей жизни, когда я учился на последнем курсе колледжа. Я открыл потрепанное издание «Черных мыслей» Андре Франкена и обнаружил между страницами миниатюрного дракона из бумаги – с хвостом и аэродинамическими крыльями. Аккуратно развернув его с одного края, я разглядел изображение северного сияния над мысом Нордкапп – разумеется, это была открытка.

Я решил разыскать его. До сих пор вижу, как он стоит в двери. Он был как я, только совсем другой. Лицо прозрачное, как обезжиренное молоко, и все в веснушках. На нем был длинный свитер c зигзагом, как у Чарли Брауна. Когда я показал ему дракона, он спросил, где я его нашел. Ответ поразил его – он и не подозревал, что кто-то из его сверстников тоже любит бельгийские комиксы. Его родители пригласили меня на ужин; сидя за столом, мы искали между нами другие сходства. Может быть, ты мой потерянный брат, схохмил я. Это вполне возможно, ответил он. Оказалось, он не знал, где теперь находится его биологическая мать. Когда я назвал мамину фамилию, смех за столом резко оборвался. Он уставился на меня, а солонка в его руке застыла над тарелкой супа.

Так я встретился с моим братом.

28. Мама сказала, что ничего не помнит. И мне, и ему это показалось неправдоподобным. Ладно если мужчина не в курсе, что стал отцом – такое случается сплошь и рядом, но чтобы женщина? Девять месяцев беременности и сопутствующие изменения в теле просто испарились из ее памяти?

Мы как могли вытягивали из нее признание. У нас и в мыслях не было осуждать ее, что бы там ни случилось. Супружеская измена, насилие, инцест или обыкновенное безразличие. Бесполезно. Она так и не смогла вспомнить, что за три года до моего рождения, за два года до встречи с моим отцом она родила сына. И потеряла его. Мы спросили, не кажется ли ей странным, что не осталось никаких следов. В ответ она рассказала нам историю о французском лексикографе, который потерял целую букву из-за чересчур усердной уборщицы.

С того дня я называл его Лакун.

29. Спросить, конечно, уже не получится, но у меня есть собственная гипотеза. Возможно, это генетический сбой, наследственный изъян в моей семье, критическая ошибка в мозге, где-то между миндалевидным телом и гиппокампом.

Поразительно, скольких фрагментов недостает, это бередит мое любопытство. Целые месяцы и годы истираются в памяти до такой степени, что кажется, будто их и вовсе не было. Словно старая кинопленка, которую крутили в проекторе слишком часто. Однако остались железные доказательства – отметки в календаре, собранные впопыхах памятные вещицы из детства, университетской жизни и рабочих будней. Места, в которых я будто бы побывал, но которые не могу вспомнить. Это не типичная легковесность жизни в социал-демократическом обществе, не неловкое молчание в ответ на вопрос, где ты был в прошлый вторник, – это огромное, безымянное Ничто, которое просачивается в мозг. Весьма утомительно.

Не имея истории, ты не можешь заявить права на личность. Когда не знаешь, что есть Я, приходится отправляться на поиски. Отбрасывать все, что им не является. Избавляться от всего лишнего, шаг за шагом. И тогда, быть может, обнажатся несущие конструкции.

Иногда мне снится, что в животе у меня невидимая дыра. Когда я хочу почесаться, палец проскальзывает внутрь, и, засунув его поглубже, я вдруг замечаю, что всей руки не видно. Я проталкиваю ее в живот до тех пор, пока боль не становится нестерпимой. И это хорошо. В тот момент, когда я почти дотянулся пальцем до кнопки запуска, я просыпаюсь.

30. Одна из интересных особенностей ступы Боробудур на Яве – «спрятанные» каменные рельефы. Боробудур иллюстрирует собой буддийские представления о мироздании на трех уровнях, и самый нижний из них по каким-то причинам тщательно скрыт за каменной стеной. Эта «спрятанная» серия рельефов называется Махакармавибхангга, или Кармавибхангга-сутра, то есть Закон причины и следствия. Рельефы изображают свойственное человеку вожделение и поступки, на которые оно толкает. Здесь можно увидеть сцены воровства, убийств, изнасилований, пыток и унижений. Ад показан через гротескные детали: тела распиливают на куски, сжигают и заковывают в раскаленное железо. Лица искажены стыдом и болью. Их гримасы прорезают плоть, как нож разрезает тесто или нагретый воск. Один из страдальцев закрывает лицо ладонью, он пытается скрыть свою личность от зрителей. Говорят, буддизм не признает вечной погибели. Это корчащееся в муках тело наводит на размышления. Династия Шайлендра исчезла более тысячи лет назад. Боробудур был заброшен, и на долгие сотни лет его скрыли от глаз густые джунгли и вулканический пепел. Никто теперь не помнит истории резчиков и их моделей. Словно заретушированный диссидент, этот каменный горемыка лишился имени, единственное, что от него осталось, – стыд.

31. А может, в конечном счете имя – это не так и важно.

32. Словарь путешественника: гран-тур, или образовательное путешествие. Когда-то и ты был заперт в матке, где твое тело принимало форму, как металл в плавильной печи. И тогда начался обратный отсчет.

33. Вода струится по телу, теплые капли заползают в уши и рот, как вездесущие муравьи. В XVIII веке, чтобы очистить отрубленную голову от плоти, ее клали в муравейник. Спустя неделю, если дело было весной или осенью, а летом, когда муравьи более активны, всего через четыре дня, они доставали обратно отполированный до блеска голый череп.

Если ты никогда не умел чувствовать себя дома, быстро привыкаешь путешествовать налегке. Оставлять все лишнее. Я поворачиваю кран. Пар заполняет ванную комнату, зеркало и стаканчик для зубной щетки запотели. Мыльная пена и отмершие клетки кожи с водоворотом воды исчезают в сливе.

Пол холодит подошвы ног. Я возвращаюсь в комнату и надеваю заранее подготовленную одежду. На столе лежит перекус – три бутерброда с сыром и колбасой. Бумага обертки кажется прозрачной и будто светится в наполненном влагой воздухе, на фоне снегопада за окном. Как в той песне: Like clouds over fields of May[3]3
  Как облака над майскими полями. (англ.).


[Закрыть].

К моему удивлению, я обнаруживаю, что голоден. Обычно мне не хочется есть перед отъездом.

Неожиданно, но вполне объяснимо. Существует отдельный жанр открыток с изображениями еды. Когда просят перечислить типичные сюжеты открыток, на память приходят памятники, изображения старого города, народные костюмы. На самом же деле одним из самых распространенных и универсальных мотивов является обеденная тарелка. Как в путеводителях всегда имеется раздел о еде и напитках, так и открытки всегда найдут что предложить чревоугодливому космополиту. Все начинается с кухни, свежих продуктов и щепотки вдохновения. Вам покажут Дели через порцию тхали, Лиссабон – через пирожное паштейш де Белем, Каркассон – через жареные говяжьи мозги, а Ханой – через «столетнее яйцо». Съедобно все – просто не везде.

Я проглатываю бутерброды один за другим. Безвкусно. Челюсти перемалывают хлеб и жир, чтобы обеспечить меня энергией еще на день. Язык зубы десны. Из глубины выскальзывает еще одно светящееся пятно – та осень, много лет назад, изысканное блюдо из тушеных в сливках грибов, а потом я очнулся в больнице, с трубкой в пищеводе. На следующий день я смог позвонить матери. Я отравился, рассказал я, меня хотят еще понаблюдать. Следующие несколько секунд она молчала, и я слушал в трубке ее тяжелое дыхание, с присвистом проходившее через узкие ноздри. Пока я ждал ее реакции, прижатый к уху телефон стал скользким от пота. Наконец она положила трубку.

34. Хоть у нас и были общие гены, мы отличались друг от друга, как полюса одной батарейки. У него были светлые волосы, у меня темные. Я был левша, он писал правой. Он обожал кинзу, а мне казалось, что она на вкус как мыло. Когда у вас нет ничего общего, кроме матки, из которой вы вышли, сложно найти тему для разговора. Впрочем, мы могли пересказывать друг другу все пропущенные годы, наверстывать семейную историю.

Как-то раз, когда я пришел к Лакуну в гости, он показал мне два сокровища в рамках под стеклом – фото Ника Кейва с автографом и оригинальный рисунок Джейсона. Я уважительно присвистнул и некоторое время выказывал положенное восхищение. В конце концов я заметил, что изображения побледнели и утратили четкость – может быть, он держал их на ярком солнце? Он улыбнулся и сказал, что это копии. Оригиналы хранятся в банковской ячейке. Ведь может случиться пожар.

Так что, через несколько лет они будут стоить целое состояние? Едва ли. Не больше, чем сейчас. Его глаза сияли, когда он протирал стекло в рамках рукавом.

Словарь путешественника: банковская ячейка. Шкафчик, который делает спички ненужными.

35. Теория невидимых связей оставалась со мной в течение многих лет. Когда я поступил в университет, моя двоюродная сестра нашла мне подработку в самом большом букинистическом магазине в городе – его владелец был ее клиентом. Мне поручали довольно простые вещи: наводить порядок на полках, вытирать пыль (книги притягивают особую пыль, которая собирается в катышки, как ластик), варить кофе, сортировать новые поступления и принимать книги, оставшиеся после умерших. Я рассказал хозяину магазина о своей необычной способности находить в книгах открытки.

Он ответил, что это мелочи по сравнению с тем, что он повидал за сорок пять лет в этом бизнесе. Библиотечная книга окутана дымкой обезличенности, она занесена в электронный каталог, в ней присутствует некая стерильность. Дело тут не только в уважении к общественной собственности – отношения, в которые ты вступаешь с библиотечной книгой, так кратковременны, что не успевают стать по-настоящему близкими. Купленная книга, напротив, становится как бы продолжением тела и привычек своего хозяина. Их рвут, портят, пачкают, в них рисуют каракули. Он сходил за записной книжкой и перечислил кое-что из своих находок: квитанции, закладки из картона, пластика и кожи (и даже одна берестяная с Лестницы троллей), счета из гостиниц, авиабилеты, фотографии детей и домашних животных, рекламные буклеты, рецепты, локоны волос, молочные зубы, обрезки ногтей, засушенные цветы, кроссворды, туристические проспекты, раскладки семейного бюджета, открытки с соболезнованиями, купоны на скидки, денежные купюры, итальянский презерватив (неиспользованный), расческа с выломанными зубьями, долговые платежки, любовные письма, шелковый носовой платок, засушенная стрекоза, ломтик поджаренного бекона, записка от автора книги, подарочная карта в салон массажа («с соблюдением полной конфиденциальности»), катафот, пробка от кока-колы, засушенный лист марихуаны (найден в книге «Основные черты христианской догматики»), характеристика с места работы и ультразвуковое изображение плода.

Он не мог объяснить, почему я нахожу исключительно открытки. Вероятно, статистика решила подшутить надо мной и подыграть моему болезненному желанию почувствовать себя особенным. В противном случае, сказал он, получится, что мы имеем дело с крупнейшей и доселе неизвестной почтовой системой, параллельным невидимым миром, который никогда не попадал в новости и путеводители.

Как вы понимаете, я не большой поклонник электронных книг.

36. Оно такое большое, что вынести его не получится. Придется либо снимать с петель дверь, либо разрубить его на части. Бог его знает, как оно попало в комнату. Вряд ли какой-нибудь антикварный магазин примет на комиссию старое кресло с торчащими сквозь обивку пружинами, и все же я не решаюсь поднять на него топор.

Вот бы сейчас оказаться в море. Я думаю, на самом деле отец был счастлив только в те моменты, когда путешествовал по миру, сидя в своем кресле. Это увлечение служило ширмой, отгораживавшей его от пустоты. Но ширма никогда не бывает сплошной. Отец вырос в такое время, когда в основе самоуважения лежала работа. Учитывая, что никакого образования, помимо нескольких лет скитаний, у отца не было, нет ничего удивительного в том, что его работу мог выполнять мигрант из Бангалора – и притом гораздо дешевле. И отцу пришлось придумывать, чем занять себя в следующие тридцать – сорок лет. Это не так просто, как кажется. В иные дни, когда мама жаловалась, какой он никчемный и бесполезный, отец впадал в дикую ярость. Я довольно рано понял, что запас книжек на лестничной площадке не повредит – так я мог занять себя, если придется там прятаться. А вообще, было не так уж и плохо. Мои ночные кошмары в то время сводились в основном к тому, что я открываю книгу и буквы сыплются из нее на пол, как пепел. Мама допытывалась, почему она постоянно находит книги на лестнице. Отец после таких эпизодов молча сидел в кресле, ожесточенно дымя сигаретой.

По ночам, когда они засыпали, я прокрадывался в их спальню и долго смотрел на спящего отца. Как сейчас помню его узкую грудную клетку и пергаментно-желтую кожу в лунном свете. Он напоминал египетскую мумию, облеченную плотью в косых скобках имени. Дыхание его было неразличимо.

Я пообещал себе, что никогда не стану таким неподвижным.

37. И я сдержал обещание. Я всегда оставался в движении. Люди, зарабатывающие в несколько раз больше меня, слушают меня с завистью. Все дело в том, говорю я, чтобы не отягощать себя. У меня нет ни квартиры, ни машины. Я жил на диванах, паразитировал на родственниках. Я работал, чтобы сбежать от работы подальше. Я убирался, чинил, носил, продавал, мыл и сидел на телефоне. Только бы быть свободным. Только бы опять оказаться на краю земли. Только раз я всерьез подумал о том, чтобы остановиться. Один-единственный раз, когда ветер колыхал легкие занавески, а она читала книгу, лежа на животе.

38. Ветер треплет челку, я откидываю ее назад и сдуваю песок со страниц книги. Под навесом солнце печет не так безжалостно – вполне можно читать, прихлебывая мятный чай. М сказала, нет ничего странного в том, что я нахожу открытки именно в книгах. Во многих смыслах чтение – то же путешествие, объяснила она. Каждый раз, когда переворачиваешь страницу, ты словно делаешь новый поворот и оказываешься лицом к лицу с новым пейзажем, новой топографией, новыми обычаями, звуками и запахами, которые нужно прожить и истолковать.

И купить, написано в книге. Можно путешествовать от аэропорта к аэропорту, и каждый раз будет проходить все больше времени между моментом приземления и моментом, когда ты понимаешь, где оказался. В лучшем случае его выдаст другое название. Может быть, рядом с терминалом будет стоять маршрутка, готовая отвезти тебя в гостиницу, и ты на краткий миг ощутишь горячий воздух тропиков, прежде чем включится кондиционер. Улыбающийся экскурсовод готов позаботиться о том, чтобы ты не заблудился, чтобы тебя не ограбили и не обвели вокруг пальца. Тебя повсюду сопровождает тихая, спокойная музыка и постоянная температура, словно ты вернулся в надежное лоно матки.

Порой мне сложно понять, откуда берутся такие ассоциации. Что было раньше – мысль об М или текст, который я читаю?

Такое случается со мной все чаще. Я перечитываю старую открытку и удивляюсь, куда делось мое лицо. Что-то медленно поднимается из глубины, преодолевая свойственное глубине высокое давление. Но в этот раз, кажется, случилось короткое замыкание. Пакетные туры – привычные суррогаты путешествий и познания мира. Чтение, однако, невозможно приручить и направить в нужное русло.

Или возможно?

Бабушка была членом Книжного клуба. У нее была целая полка, на которой в алфавитном порядке были расставлены Книги Месяца. Она всегда читала только их, потому что ей некогда было читать плохие книги. Когда я спрашивал, какая у нее любимая книга, она всегда называла последнюю прочитанную. Подозреваю, что остальных она просто не помнила. По крайней мере, в последние годы, когда ее поддерживал в живых только заведенный порядок вещей. Бабушка читала, убиралась в доме и гуляла с собакой. Когда она умерла, мы обнаружили целый склад нераспечатанных книг из Книжного клуба, двенадцать непочатых бутылок средства для мытья посуды и труп собаки перед камином.

39. Пока ем, я оглядываю номер – косой потолок, фотографию спящей кошки, подпалины от сигарет на занавесках. Окидываю все это последним взглядом. Всю жизнь я учился приспосабливаться к меняющемуся размеру комнат. Это помогает увидеть себя в нужной перспективе. Красный песок в Долине монументов, бесконечное открытое пространство без масштаба и границ. Погребальный каирн на Оркнейских островах – коридоры такие узкие, что приходилось ползти на четвереньках.

Жизнь так коротка, а мертвыми мы будем так долго, сказала она. Мы должны заполнить отведенное нам место. Это единственная наша обязанность.

Я никогда не встречал человека, настолько заряженного оптимизмом. М жила в том сне, отблеск которого все остальные лишь угадывали в ночи. Мне же грезилось, что я нашел место без пустот. Я путешествовал не в поисках связей, а ради светящихся пятен на карте. На самом же деле я чувствовал, что остаюсь в плену у переездов. В путешествии мое внимание всегда было сосредоточено на том, чтобы мой хрупкий панцирь оставался цел и невредим. Я проверяю, надежно ли убран паспорт, лежат ли билеты в кармане, я думаю о расписании поездов, солнечном ударе и пищевом отравлении. Даже стоя перед восьмым, девятым и десятым чудом света, я заперт внутри своей головы.

Открытки рассказывают совсем другую историю. Я пишу не о погоде, еде, храмах и людях. Я собираю голоса и истории. Я пытаюсь писать спонтанно, подкладываю камни в кладку башни, которую начали строить другие. Я хочу, чтобы адресат скользил глазами по тексту так же, как смотрят на закат или на развалины замка на лицевой стороне, начал читать там, где случайно задержится взгляд, нащупал линию истории так, как может лишь тот, кому не пришлось попотеть в путешествии, чтобы найти ее. Пустота не беспокоит того, кто ничего не терял.

Я больше никого не хочу потерять вот так.

Где-то поблизости начала завывать сирена – первый за все время признак того, что снаружи есть жизнь. Снегопад утихает. Под кожей я до сих пор ощущаю тепло из другого места, доверчивость сонных движений. Она сжимает мою руку во сне. Перед глазами стоит город в руинах, выжженный на сетчатке ярким солнцем, бутылки с водой и амфитеатры, ящерица, ползущая по надгробию гладиатора, а теперь, много позже, вентилятор под потолком, свет автомобильных фар сквозь жалюзи рисует на стене полосатый узор, она прижимается ко мне, и я ощущаю исходящий от ее кожи аромат эвкалипта. Не уходи, шепчет она, пообещай, что ты меня не оставишь. Иногда я так сильно скучаю по нему. Он защищал меня от всего плохого.

Не совсем. Кроме анисовой водки и воспоминаний, там было что-то еще. Совершенно конкретное событие. Слова ждут там, прямо под поверхностью. Фотография кошки на стене. Бродячая собака. Бедная собачка, ну что она им сделала? У нее наверняка есть щеночки или старенькая мама, и они все ждут, когда она вернется домой. Ну почему люди так поступают, в мире и без них достаточно страданий и смерти, какой в этом смысл, ну скажи…

Сказать нечего. Она взволнованно гладит меня по руке, прямо по шрамам. Я обнимаю ее и тихо напеваю что-то ей на ухо под вой сирен за окном. Всхлипы затихают, она успокаивается и засыпает. Завтра будут руины нового города.

40. (Открытка, Витториоза) Дядя прислал мне фотокопию этой иллюстрации к Валлеттскому кодексу. Она напоминает ботаническую иллюстрацию к неизвестному доселе зонтичному растению с необычными остроконечными цветками, больше всего похожими на раскрытые зонтики. Я бы не стал об этом упоминать, но это растение до сих пор мне снится.

41. Зонт воткнут в землю наконечником трости. Рукоятка сломана – видимо, поэтому владелец решил от него избавиться. Если подумать, в последнее время часто встречаются воткнутые в землю зонты. Ты видел три по дороге на работу вчера. На прошлой неделе ты вытащил из газона восемь зонтов. Говорят, люди выкидывают все ненужное. Полная безответственность.

Но будьте начеку, сограждане. Усвойте урок, который преподали нам завезенные кролики и ядовитые жабы в Австралии. Наступит день, когда зонты пустят корни и вырастут большими и сильными. Они раскроют над городом свои черные лепестки и перекроют весь свет, они будут, как велела им природа, улавливать каждую каплю дождя, не пуская его к дубам, живым изгородям и клумбам с тюльпанами. Последняя семья, покидающая занесенные песком улицы, будет вспоминать те дни, когда в небе плыли перламутровые облака, в кружках дымился кофе, на землю падал снег, и на Новый год запускали фейерверки.

42. Моя тетя выписывала еженедельники. Потом она передавала их маме, чтобы та вырезала рецепты, прежде чем журналы отправятся в мусорный бак. За свое детство я прочел немало таких журналов. Меня особенно занимала рубрика «Тайны снов». Суть ее заключалась в том, что читатели присылали в редакцию записанные сны, которые потом разбирал психолог.

Я не мог оторваться от этих историй, хотя это было все равно что разинуть рот перед зеркалом и увидеть внутри незнакомого, безобразного карлика. Самое худшее даже не то, что людям снятся странные и страшные вещи. Ужас в том, что совершенно незнакомые люди, как оказалось, имели беспрепятственный доступ к моим собственным снам. Как если бы этот журнальный психолог явился ко мне среди ночи в поисках материала для следующего выпуска, вскрыл мне череп как консервную банку и забрал себе некоторые образы.

Позже я понял, что эти истории были не обо мне. Образы в снах разных людей зачастую оказываются удивительно похожи. Ощущение падения, плавание в море и смерть родственников – сюжеты, которые встречаются регулярно, как светофоры. Временами кажется, каркас человеческой психики – настолько стандартизованный продукт, что слово «я» лишается всякого смысла.

К примеру: маленькая девочка каждую ночь теряется в огромном торговом центре, бродит по бесконечным стеклянным коридорам, поднимается по эскалаторам, переходящим один в другой, пробирается по ненадежным карнизам. Другому человеку снятся зубы. Он идет по улице и вдруг слышит хруст под ногами: он ступает по выпавшим зубам. Либо он постоянно теряет зубы – их выбивают железным прутом или камнем, вырывают щипцами. А иногда они выпадают сами.

Говорят, вода участвует в вечном круговороте. Каждый выпитый нами стакан воды содержит сколько-то молекул крови Христа и сколько-то – мочи Калигулы. (Или крови Калигулы и мочи Христа, раз уж на то пошло.) Быть может, существует хранилище снов, которое путешествует по вселенной. Наши сны кажутся нам интерпретацией наших собственных мыслей и впечатлений, а на самом деле мы лишь окунаем пальцы ног во мрак эволюции.

Я всегда смутно догадывался о чем-то подобном. Был период, когда я тестировал эти истории на маме – каждый раз, когда выходила эта рубрика, я пересказывал маме ее содержание, но говорил, что вычитал это в медицинской колонке. Хм. А ты знала, что сон о потерянном багаже свидетельствует о раннем начале болезни Альцгеймера? Довольно часто я замечал, как у нее подергивается уголок глаза. Это было очень забавно.

43. С другой стороны, вполне возможно, что забытье – это благословение. То немногое, что я помню, вполне подтверждает такую гипотезу. Вероятно, именно поэтому мы так много спим. Мы едва ли могли бы выдержать эту жизнь, если бы большая ее часть не терялась во сне.

44. Фойе гостиницы в Буэнос-Айресе: под потолком лениво вращаются лопасти вентиляторов, пол выложен майоликой. Было почти четыре часа ночи, я читал книгу. После перелета мои внутренние часы совсем сбились, и я превратился в ночное животное.

Не так уж плохо, если подумать. У меня всегда были сложные отношения со сном, а тут появилась уважительная причина просидеть полночи с чашкой ромашкового чая. Сладковатый пар, поднимавшийся от чашки, щекотал ноздри – как в тот раз, когда я пил мятный чай на базаре в Эс-Сувейре. Это одна из важнейших вещей в моей жизни, сказал человек, имени которого я не помню. Он объяснил, что мятный чай – это социальный институт, примерно как черный кофе в Норвегии, но с совсем иной философией. Кофе варят, чтобы взбодриться, устроить заслуженный перерыв и подготовиться к следующей рабочей задаче. Удовольствия ради к кофе можно взять вафлю или печеньку, но кофе был и остается инструментом.

Мятный чай никогда не заваривают в спешке. Для его приготовления нужны вода, мята и сахар в выверенной пропорции. Все это с величайшим тщанием доводят до точки кипения. Держа стаканчик с чаем в руке и вдыхая сладковатый пар, ты ощущаешь, как останавливается мгновение. Гомон базара и шум автомобилей, проносящихся мимо в удушающей жаре, становятся несущественными и как будто стихают. Время исчезает.

Время. Меня вдруг поразила мысль, что я сижу на другом конце земного шара, на противоположной стороне суток, и мечтаю о том, чтобы времени не стало. Вентиляторы безмятежно крутились над моей головой. У вращающихся дверей суетился портье – совсем молодой парнишка с плохой кожей и запавшими глазами.

Вам тоже не спится, заметил он. (Вероятно, заметить это было легче, чем мне казалось.) Я попросил его сесть, чтобы время возобновило свой ход. Он поведал, что в течение десяти лет не спал по ночам, терзаясь при этом раздражением и сожалением обо всех потраченных впустую часах. Вероятно, сколько-то он все же спал – человек может прожить без сна всего около одиннадцати дней, а потом начинает умирать. Ему надо было родиться крысой – они могут протянуть без сна целых три недели. Всегда восхищался крысами, сказал он. Ночь за ночью мы лежим и без всякой цели совершенствуем свою душу. Считаем часы. Все это время находимся на невидимой границе между жизнью и смертью. А потом будильник приносит нам освобождение.

Его жизнь кардинально изменилась, когда он додумался превратить свою проблему в преимущество. Я обратил внимание, что он в отличной физической форме, и он рассказал, что в прошлом году принимал участие в национальной велогонке. От Ла-Кьяки на севере до Ушуаи на юге он проехал на велосипеде почти четыре тысячи километров. Гонка стала для него экспериментом по депривации сна. У него было естественное преимущество перед конкурентами, учитывая, что он привык не спать по несколько дней кряду. Тем не менее на третий или четвертый день он сделал любопытное открытие. В обычных обстоятельствах содержание снов забывается довольно быстро после пробуждения. Оказалось, что критический недостаток сна стирает границу между фантазиями и реальностью. У тебя начинаются галлюцинации, и они кажутся такими же реальными, как все, что ты видишь, слышишь и чувствуешь в обычной жизни. По большей части это обыкновенные иллюзии – как при дорожном гипнозе, распространенном среди дальнобойщиков, когда живые изгороди и кусты кажутся экзотическими животными, трещины на асфальте складываются в осмысленные слова и ты начинаешь здороваться с почтовыми ящиками.

Когда он остановился перекусить на пятый день, то, к своему ужасу, обнаружил, что все люди вокруг него мертвы. Они пили горячий мате, массировали одеревеневшие ноги, поправляли велошлемы над пустыми глазницами. И все делали вид, как будто ничего не происходит, но нельзя было не заметить, что тела их полным ходом разлагаются. Какой-то парень с наполовину съеденным лицом и свисающей изо рта длинной ниткой слюны предложил ему кофе из своего термоса. При всем при этом его поразило, как успешно трупы притворяются живыми людьми – они болтали между собой и вели себя как самые обычные велосипедисты. Его команда заставила его прилечь на пару часов, прежде чем продолжить путь. Но несмотря на то, что галлюцинации прошли и он закончил гонку без дальнейших происшествий, было кое-что, о чем он никому не рассказал. Он до сих пор ощущал трупный запах. Даже теперь, восемь месяцев спустя, все люди пахли для него гниющей плотью. Он потому и пошел в ночные портье, чтобы поменьше сталкиваться с ходячими мертвецами.