Текст книги "Шарлотта Исабель Хансен"

– Вот, хорошо, спи теперь, спокойной ночи.

Ярле закрыл за собой дверь и выдохнул. В дверь снова позвонили. Кто бы это мог быть? Он стоял посреди гостиной и пытался притвориться, что его там нет. Позвонили в третий раз, долго и возмущенно. Госсподи. Дыша носом, он сделал шаг к двери. Кто бы это мог быть? Ему была невыносима мысль, что кто-нибудь узнает, что он здесь засел с дочерью. Это было бы слишком. «Я студент-старшекурсник. Я Ярле Клепп. Я никакой не отец, или я, конечно, отец, но это не мое я, понимаете? Старая женщина из автобуса может знать, что у меня есть дочь, – подумал он и двинулся к двери. – Эрнан и его семья могут знать, что у меня есть дочь», – подумал он и приник к дверному глазку.

«Черт! – подумал он, когда увидел, кто это. – Только этого не хватало!»

– Моя поня! – услышал он из комнаты вопль Шарлотты Исабель. Голос у нее был теперь совсем другой – испуганный, тоненький, жалкий. – Моя поня! – услышал он, вглядываясь в пространство коридора за входной дверью, ее рыдания. – My Little Pony![8]8
  Мой маленький пони! (англ.) – Имеется в виду игрушка, созданная в конце 80-х годов по мотивам популярных мультсериалов.


[Закрыть]

Черт, черт, черт!

«Girl Power»[9]9
  «Девичья власть» (англ.) – название песни группы «Спайс-Герлз».


[Закрыть]

Ей был 31 год, она была такая красивая, что, увидев ее, даже маленькие дети останавливались и не могли отвести взгляда, она происходила из семьи с немалыми старыми деньгами, она долго спала по утрам и никогда не ложилась раньше полуночи, у нее были длинные ноги и шальные бедра, она редко ездила домой, в маленькое село на юге Норвегии, откуда была родом, – почти не бывала там, она писала о Вирджинии Вулф, исходя из феминистического диалогического дискурсивного анализа, построенного на базе постструктуралистских теоретических исследований, и вот она стояла у него под дверью и хотела войти.

На протяжении последних месяцев Ярле не раз удивлялся тому, что Хердис Снартему именно его выбрала товарищем своих постельных игр. Он к такому не привык, чтобы его индивидуально отбирали для телесных наслаждений овеянные славой девушки, напротив, раньше такого никогда не случалось.

Ярле не приобрел привычки считать себя неотразимым мужчиной, каковую отдельные парни приобретают уже с ранней юности, когда на школьном дворе им доводится осознать, что они рождены с такими движениями и ухватками, от которых у большинства девушек разливается по телу радостное тепло. Если Ярле даже и приобрел отчасти привычку подобного рода, то она имела свойство требовать значительного вклада от него самого. Чаще всего те, за кем он бегал, доставались ему, если только он проделывал основательную предварительную работу. Если он прилагал массу усилий, если он достаточно долго пялился на них, если он откровенно давал понять, что не сдастся, пока она не станет его девушкой, то она становилась его девушкой. Хердис Снартему разрушила все эти привычки. Они познакомились на вечеринке литературоведов дома у Роберта Гетеборга, и она прямо-таки пожирала его глазами, к его несказанному изумлению, поскольку он инстинктивно счел, что она слишком красива для небезупречной жемчужины вроде него, а через несколько часов он уже лежал, прижавшись к ее маленькой груди, а она повторяла: «Вот так, да, давай еще, мальчик мой». Вполне можно сказать, что Хердис Снартему подарила Ярле новые впечатления: он состоял в исключительно физических отношениях с женщиной, на что он всегда, в случае своих приятелей, взирал сверху вниз, и вообще состоял в отношениях с чуть ли не проблемно красивой женщиной, на которую, он знал, все вокруг смотрели либо с завистью, либо с похотью.

Хердис Снартему, со своей стороны, не привыкла, чтобы ей отказывали. Можно было вообще заподозрить, что она никогда и не слыхивала «нет» в ответ на любой вопрос, какой бы она ни задала, потому что так ведь и бывает с чрезмерно красивыми девушками: люди не могут ничего поделать с тем, чтобы не танцевать под их арфу, они получают все, чего ни пожелают, и благодаря этому они быстро привыкают к тому, что их окружает сплошная благожелательность, точно так же как они привыкают к тому, что, когда они звонят в дверь, та открывается.

– Ярле! Открой! Я знаю, что ты здесь!

Она позвонила уже три раза, и теперь она начала громко колотить в дверь.

Ее вопли эхом отдавались от стен лестничной площадки. Ярле стоял тихохонько и старался не дышать. По голосу ее было слышно, что она пьяна. «Черт, – сказал он себе, – черт! Этого мне только не хватало!»

– Папа! My Little Pony!

Дверь кабинета за его спиной открылась, и из темноты появилась Шарлотта Исабель с испугом в глазах. Ярле как можно более быстро и бесшумно подошел к ней и грубо затолкал ее назад, в комнату:

– Да, да, папа ее тебе принесет! А теперь ложись!

– Ну, папа! – закричала она, всхлипывая. – Мне страшно!

– Нет, не страшно, – тихо прошипел Ярле, сунув ей пони. – Вот, теперь спи. Спокойной ночи!

В дверь снова заколотили. Он закатил глаза.

Черт. Черт, черт! Ну что же делать? Ярле сглотнул.

– Ярле! А ну открывай! Я знаю, что ты там! – Голос Хердис гулко отдавался от стен на лестничной клетке.

– Папа! А кто это там кричит?

Он сердито обернулся к малышке, которая столбиком сидела на матрасе, держа на руках пони:

– Спи сейчас же, слышишь ты!

– Ну, папа, скажи! Кто это там?

Он зашел к ней, присел на корточки, посмотрел на нее с непререкаемым авторитетом:

– Послушай, Шарлотта Исабель, твой папа не такой... ну... как другие папы. Не как твои мать и отец. Он не валяется на диване, пялясь в телевизор и поедая чипсы, он не работает в автомастерской или в универсаме, он изучает литературу, и он живет здесь, и... ну вот. Такие дела. А сейчас ночь, и... и теперь у тебя есть здесь своя комната, и...

– Ярле! – В дверь снова заколотили. Теперь еще сильнее.

Девочка перед ним задрожала.

– Ты понимаешь? Сейчас взрослое время. Уже поздно. Спокойной ночи. Увидимся утром.

Он решительно уложил Шарлотту Исабель в постель, подоткнул одеяло вокруг нее, как если бы она лежала в коробке, и закрыл за собой дверь.

«Деваться некуда, – подумал он. – Придется открыть. Просто фантастика. Просто невероятно, к чертовой матери. Я не могу – не могу – держать у себя детей. И это факт. Я живу совершенно иной жизнью».

Уже приготовившись открыть, он обратил внимание на то, что за дверью как-то поутихло. Он прильнул к глазку, но ничего не было видно. Может, она ушла? Она же там стояла и вопила всего несколько секунд тому назад! Он снова посмотрел в глазок, но никого не увидел. Он осторожно нажал ручку двери вниз и открыл.

Грета, соседка, стояла на коленях у торцевой стены между квартирами. Она гладила Хердис Снартему по щеке и приговаривала:

– Вот так, хорошо, все будет... Эй, это вы там? – Грета подняла голову. – Привет, да, я тут услышала шум, вот и... – Она криво улыбнулась Ярле. – Э-э-э... она что, она к вам пришла?

Хердис издала какие-то отхаркивающие звуки и неуклюже попыталась подняться на ноги, и Ярле так хотелось, чтобы она оказалась как можно дальше отсюда.

– Нда, но... – Он кашлянул. – Я ее не приглашал, ничего такого, я не могу отвечать за это, но да, я, конечно, знаю, кто это...

Грета посмотрела на Ярле холодным взглядом, который говорил: «И я это знаю, Ярле, я ее и раньше видела, по правде говоря».

Она кивнула и приподняла Хердис. Та провела языком по передним зубам, протянула нетрезвую руку к щеке Греты и, пробормотав: «Спасибо, милочка», тяжело навалилась на Ярле. Он попытался как ни в чем не бывало покачать головой и пожать плечами, но Грету ему не удалось впечатлить.

– Ну ладно, – сказала Грета, – если потребуется какая-нибудь помощь, обращайтесь.

– Нет-нет, – поторопился он сказать, переволакивая Хердис через порог, – я справлюсь, так что никаких проблем, совсем никаких проблем, и спасибо большое, но все в полном ажуре. Хорошего вечера, Герда!

– Меня, вообще-то, зовут Грета, – сказала она с улыбкой, отвернулась и крикнула: – Сейчас мама придет и почитает тебе, Даниэль! Ты допил молоко? В туалет сходил?

«Действительно, как она странно выглядит, – подумал Ярле, второй раз за день извиняясь за то, что перепутал имя. – Есть в ней какое-то тепло, совершенно поразительное, – думал он, когда она уже закрывала дверь, – и она очень, очень, очень, да, именно что очень красивая, причем совершенно непостижимым образом».

* * *

Ярле с трудом затащил Хердис в комнату, поддерживая ее под мышки, и она завалилась на диван. Он снял с нее куртку, туфли и убрал волосы с лица. Косметика растеклась и проложила извилистые дорожки на скулах. Похоже было даже, будто она плакала, что было трудно представить, – чтобы Хердис Снартему умела плакать. Она была откровенно, в зюзю пьяна уже в десять часов вечера в субботу, и, насколько Ярле ее знал, это было необычно, тем более на следующий день после такой неслабой вечеринки, какая у них состоялась вчера. Разговаривать с ней, очевидно, не было смысла, понял он, попробовав задать несколько вопросов, оттянув кверху ее веки, как если бы это были занавески, и заглянув в спящие зрачки. Когда он укрывал ее пледом, через который незадолго до этого Шарлотта Исабель просовывала свои детские пальчики, она мурлыкала, как кошка, и бормотала: «Да, ты мой мальчик, иди ко мне, сейчас получишь свою Хердис», и какие-то секунды он думал, а не сделать ли именно это, не переспать ли с ней, пока она спит, но отбросил эту мысль. В своей жизни он и так осуществил на одно коматозное соитие больше, чем надо бы, и его результат покоился во сне в его кабинете.

Так он думал.

– Папа, а она кто?

Ярле обернулся.

Шарлотта Исабель стояла позади него, держа обеими руками пони, в пижаме, маленькая, с большими распахнутыми глазами.

– Ты там стояла... – Он вздохнул. – Лотта.

Ярле подошел к дочери с решимостью во взгляде и собирался отвести ее назад в комнату. Но сам себя остановил.

– Лотта, так нельзя... Лотта.

Ярле сел в кресло.

– Лотта, Лотта, Лотта. – Он тяжело выдохнул.

– А?

– Ты не должна сейчас бодрствовать.

– А она кто, папа?

Кто она? Ярле посмотрел вверх. Потом кивнул:

– Ну, это... это одна моя подруга. Она сегодня немножко приболела.

– Может быть, у нее температура? – Голос Шарлотты Исабель был спокоен теперь, в поздней темноте.

– Температура? – Ярле окинул Хердис взглядом. – Да уж, разогрелась, это верно.

– Бедненькая, – сказала Лотта и подошла к Хердис.

Девочка встала перед ней и тихонько погладила ее по лбу своей ручонкой, которой скоро исполнится семь лет.

– А ты ей измерил температуру? Это так противно. Правда же противно? И знаешь, папа... я хочу, чтобы горел свет, когда я сплю.

Ярле посмотрел на дочь. «Она хочет, чтобы не выключали свет», – подумал он и вспомнил по опыту собственного детства, как было трудно заснуть в темноте.

– Да, ну конечно, не будем свет выключать, – весело сказал он и повел ее в кабинет. – И вот еще что...

Они вошли в комнату, и он включил настольную лампу.

– Ммм?

– А ты в туалет сходила, собственно?

Девочка кивнула.

– Хорошо. И вот еще что...

– Ммм?

– Может быть, папа тебе немножко почитает, а?

Шарлотта Исабель закусила нижнюю губу и улыбнулась.

– Нда, – сказал Ярле и растерянно окинул взглядом книжные полки. – Нда... – Он почесал голову. – Если только у твоего папы найдется что-нибудь, что можно читать детям, тогда...

Отец с дочерью стояли перед книжной полкой Ярле. Из гостиной слышалось тяжелое с перепою дыхание Хердис Снартему. Они двигались вдоль полок в кабинете, и Ярле высматривал что-нибудь подходящее для детей. Он обратил внимание на то, что Шарлотта Исабель молча шла рядом с ним, доверчиво ожидая, что он сдержит обещание почитать что-нибудь, и он осознал там и тогда, что нарушить это обещание он не может. «Господи, – подумал он. – У меня же есть только тяжеловесные эссе без точек и запятых. У меня же только французские романы, в которых рассказывается о том, как свет падает на кухонный стол. У меня же только стихи, в которых испытываются на прочность границы языка. Я же сдал все эпические повествования в старую книгу. Королевские саги Снорри? Они слишком затянутые, слишком кровавые. Господи. У меня же тут много сотен книг, – думал он. – Неужели у меня действительно ничего нет, ни одного-единственного жалкого, коротенького рассказика, который можно прочитать ребенку?»

Ни одной-единственной книжки?

Шарлотта Исабель выжидательно смотрела на него:

– А что мы будем читать, папа?

«Может быть, придумать какую-нибудь сказочную версию Пруста , – подумал он, – что-нибудь про человека, который ищет утраченное время?»

– Ну-у-у, папа, что мы будем читать? У тебя так много книжек, папа! Они смешные?

Ярле отвел глаза от книг.

– А знаешь что, – сказал он, – давай не будем читать. Папа придумает тебе историю. Сам придумает. И только для тебя.

Глаза у дочери засияли, она задрожала в предвкушении всем своим воробьиным тельцем и улеглась, полная ожидания. Шарлотта Исабель похлопала ладошкой по матрасу, и Ярле понял, что это значит, что он должен лечь рядом и рассказывать. И когда Хердис Снартему вскоре захрапела в гостиной, Шарлотта Исабель засмеялась и сказала, что мама тоже так храпит, но когда мама так делает, то отец ругается, берет одеяло и уходит спать в комнату в подвале.

Ярле сочинил историю про принцессу. Она у него была маленькая ростом и с длинными светлыми волосами, потому что он думал, что важно, чтобы Шарлотта Исабель могла узнать себя в том, что он рассказывает. Он рассказал, что как-то темным осенним вечером принцесса скакала верхом по пустоши, а потом она упала с лошади и умерла. Шарлотта Исабель сжала свою пони ручонками, и глаза у нее стали большие, как блюдца. Ярле рассказал, что прекрасной маленькой принцессе устроили грандиозные похороны, и он видел, как дочка вживается в его историю. Внезапно он понял, что переживание и узнавание становятся слишком уж непосредственными, что Шарлотта Исабель принимает все слишком близко к сердцу, будто это он о ней рассказывает и будто бы это она умерла, и он потихонечку свернул эту историю.

– Это были красивые похороны, – продолжал он, – пришло много людей, и один человек спел прекрасную песню в честь принцессы.

Тогда Шарлотта Исабель засмеялась:

– Это был Элтон Джон, знаю.

– Да, – сказал Ярле, – это и вправду был Элтон Джон. А что потом случилось, как ты думаешь? А вот что, – прошептал Ярле, – настал вечер. Похороны закончились. Стало темно. В церкви было тихо. И вдруг послышался какой-то звук. Какой-то скрип. И этот звук раздавался из гроба. Из гроба принцессы.

Шарлотта Исабель рядом с ним затаила дыхание, потом спросила:

– Звук? Из гроба?

– Да, Лотта, звук из гроба. Скрипела крышка гроба. Она зашевелилась, и оттуда высунулась рука, потом тело, и из гроба встала принцесса. Она вовсе не умерла, нет, конечно же не умерла!

Шарлотта Исабель улыбнулась всем своим существом.

– Конечно же нет, – повторила она, – конечно же она не умерла.

И Ярле рассказал, как принцесса встала из гроба и огляделась. Она убедилась, что никого там больше нет, и выбралась из церкви наружу.

– И что она тогда сделала? Папа! Что она сделала тогда?

Ярле улыбнулся.

– А знаешь, Шарлотта Исабель, – сказал он, – наша принцесса выбралась из церкви наружу, была ночь, и она убежала через лес, на волю, потому что она больше не хотела быть никакой принцессой!

Ярле хлопнул в ладоши, подавая знак, что рассказ окончен, но Шарлотта Исабель сидела рядом в задумчивости.

– Что-то не так, Лотта? – спросил он.

– А почему она больше не хотела быть принцессой?

– А тебе это не понравилось?

Ярле поднялся и укрыл ее одеялом.

– Нет, – прошептала Лотта. – Мне это не понравилось.

– Ну-ну, – сказал Ярле и погладил ее по головке. – Я тебе, во всяком случае, историю рассказал. Так что теперь можешь спать.

– А ты к своей подруге пойдешь, да? – прошептала Шарлотта Исабель.

– Не-ет, – ответил Ярле. – Она пусть спит в гостиной. Я буду спать в своей спальне. Ну, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, папа, – сказала Шарлотта Исабель и отвернулась к стенке, чтобы спать.

* * *

Ярле вышел в гостиную, сел. В квартире сгустилась тьма. Он огляделся. Ну и денек! Странная тишина, в которой скрывались похороны. Диана, которая так занимала его в детстве и которой он теперь не помнил. Прекрасная черепахоподобная соседка. Хердис, по непонятно какой причине упившаяся вдрызг, к десяти вечера ввалившаяся к нему, перебудив всех. Квартира, полная детских шмоток. Новехонькая дочь. Он устал. Устал совсем иначе, чем обычно, устал всем своим существом. Вот так он сидел и смотрел попеременно то на подарки для Шарлотты Исабель, расставленные на книжной полке, то на Хердис, лежавшую на диване, которая даже в состоянии полнейшего опьянения вызывала в нем желание пристроиться у нее между ног.

Часов в одиннадцать Хердис вырвало в полусне, и Ярле пришлось за ней убрать и перенести ее на свою кровать. Она проснулась, впрочем не полностью, на несколько минут, и пробормотала, что пусть он только посмеет разболтать об этом кому-нибудь, если он это сделает, то она лично поднимет его на смех у всех на глазах и приложит все усилия к тому, чтобы он никогда больше не увидел ни миллиметра письки Хердис, и она лично займется тем, чтобы его отчислили из университета, а что касается всяких поганых шведов, то пусть забирают себе своего Ингмара Бергмана и засунут его себе в жопу и, пожалуйста, пусть забирают себе своего женоненавистника и извращенца Стриндберга и втыкают в него булавки, пока он не станет похож на чучелко вуду, а что касается чертовых жителей юга Норвегии и чертова перекрестно-перетраханного местечка, откуда она родом, то она лично позаботится о том, чтобы оно было стерто с лица земли и из памяти человечества.

Тут она снова заснула. Лежа на животе, в его постели.

Ярле привык к тому, что в подпитии Хердис не стеснялась в выражениях, но все-таки на этот раз, очевидно, что-то случилось. «Ну-ка, Хердис, чем это ты таким занимаешься, о чем я не знаю?»

Он почистил зубы, слегка прибрался в квартире, и чувствовал он себя заметно иначе, чем обычно.

Часов в двенадцать он лег спать.

Заснул.

Ближе к середине ночи он проснулся от холода. Кто-то тянул за одеяло. Он вздрогнул, почувствовав, как под бок пристроилось чье-то тело, совсем не такое тело, к каким он привык, – маленькое, горячее и щупленькое тельце.

Он лежал не шевелясь и притворялся, что спит. Шарлотта Исабель всхлипнула, прижавшись к нему, пошептала что-то немножко, и Ярле сумел расслышать слова «мама» и «принцесса Диана».

«Плачет, что ли? – подумал он, продолжая притворяться спящим. – И что, лежит в моей постели и плачет?»

Хердис спала тяжелым похмельным сном на другом конце кровати, и через какое-то время Ярле услышал, как Шарлотта Исабель задышала ровнее, и он решил, что она заснула.

«Странно, – подумал он. – Вот, значит, лежу я, Ярле Клепп. Рядом со мной лежит маленькая девочка, и это моя дочь, а вон там лежит женщина. Кто она такая, я до конца не знаю. Ну совсем как семья какая-нибудь», – подумал он.

Ярле не спалось в эту ночь. Совсем-совсем. Слишком многое случилось в этот день. Слишком многое пришло в движение. Он слышал все. Каждый отдельный стук сердца в комнате.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

А что значит «феминистка гребаная», папа?

Когда Ярле был маленьким, в 1970-е годы, воскресенья казались ему длинными и скучными. Все будто бы останавливалось, словно весь мир на целые сутки переводили в режим ожидания. «А сейчас пойдем в церковь. Сейчас никто не должен работать. Сейчас все магазины должны быть закрыты. Сейчас все автомобили должны быть припаркованы». Ему не нравился этот фальшивый темп, он чувствовал, что на него переходят, чтобы порадовать стариков, в нем от этого росло нетерпение; не нравились ему и искусственные развлечения, присущие воскресеньям: прогулки по лесу, походы в музеи, посещение родственников. Не потому, что он не любил лес, музей или родственников, – совсем наоборот, он обожал бродить по лесу в поисках интересного: увидеть саламандру, половить головастиков, – но потому, что эти воскресные мероприятия были какими-то надуманными, вроде бы поэтому?

«Поэтому, – подумал Ярле в воскресенье, 7 сентября 1997 года, и сварил кофе на двоих. – Да, именно поэтому, – подумал он и зевнул. – Как трудно ясно мыслить в воскресенье, – пришло вдруг ему в голову, – потому что – во всяком случае, если у тебя есть семья, о которой тебе нужно заботиться, – все в этот день окрашено этим навязчивым оттенком. В воскресенье ты как бы должен заниматься всеми этими вещами. Ты должен ходить на прогулки. Ты должен посещать музеи. Ты должен то, ты должен се».

Яркое солнце высвечивало этим утром пыль на кухонном столе, Ярле отжал валявшуюся в раковине тряпку. «А я был уверен, что маленькие дети просыпаются рано, – думал он, наблюдая за тем, как очищается поверхность стола. – Я был уверен, что они вскакивают в половине седьмого свеженькими и выспавшимися, но вот Шарлотта Исабель, очевидно, не такая». Что Хердис все еще спала, он мог понять, но вот Лотта?

Ярле уже несколько раз подходил к спальне и заглядывал в дверь, сам-то он встал в половине восьмого. «Посмотрю только, не проснулись ли они», – говорил он себе. Но каждый раз его взору представала все та же картина. Из-под одеяла высовывалась нагая женская ступня с тщательно напедикюренными ногтями, волосы во сне спутались; Хердис так и продолжала спать на животе. Рядом с ней на спине лежала с приоткрытым ртом Шарлотта Исабель, одеяло она скинула, лоб немножко вспотел, и одной рукой, откинутой в сторону, она слегка касалась волос Хердис.

Он уже не раз подумывал, не разбудить ли их, но все же не стал этого делать. Зато он принял душ, разглядывая наклейку с голубой собачкой на зеркале в ванной, прибрал в гостиной – ступая осторожно, не включив ни радио, ни музыкальный стереоцентр, – помыл посуду, вынес мусор. Он минутку в задумчивости постоял в комнате Шарлотты Исабель. И снял висевший на двери портрет Адорно. Не такой уж это был хороший портрет. И если подумать, было что-то уж слишком претенциозное в том, чтобы вешать на стену большой портрет Адорно. И, задумавшись об этом, он заметил, что было что-то колючее во взгляде немецкого философа, и не было никакой необходимости ни для Шарлотты Исабель, ни для него самого в том, чтобы он пялился на них день ото дня.

Время перевалило за половину девятого.

Странное чувство. Казалось, будто – ну как бы это сказать? – как будто он по ним соскучился. Разумеется, он, собственно говоря, вовсе не жаждал, чтобы кто-либо из них здесь вообще находился, во всяком случае, лучше бы они у него оказались при иных обстоятельствах, размышлял он, сидя на кухне и наблюдая, как булькает в кофеварке кофе. Не надо было Хердис вваливаться к нему со всеми своими личными проблемами. Они условились о чисто физической связи. Точка. Он хочет только, чтобы его оставили в покое. Все, чего он хочет, – это продолжать учиться, и чтобы Шарлотта Исабель первым же самолетом отправилась домой, и чтобы все они осознали, какова, собственно говоря, жизнь, и что лучше всего ей было бы дома, в Шеене, с матерью и отцом. Он достал исследования Адорно о Гегеле, полистал. «И все-таки, – сказал он себе, ощущая отчасти укоры совести из-за того, что снял портрет Адорно, для приобретения которого через немецкое общество Теодора Адорно во Франкфурте он в свое время затратил немало усилий. – И все-таки, – повторил он про себя и провел указательным пальцем сверху вниз по открытой странице. На прошлой неделе он так наслаждался тем, насколько проницательно Адорно удалось прочесть герметичную поэтическую философию Гегеля, и он приблизился, как ему казалось, к тому, чтобы понять, каким образом он мог бы использовать это неидентичное мышление применительно к Прусту. Немалый академический подвиг. – Так что и все-таки, – сказал он себе. – Упустить подобный ход мысли я не могу себе позволить».

Он снова отложил книгу.

«И все-таки, – сказал он себе. – Встанут они, наконец?! Не проспят же весь день? Ведь такая прекрасная погода. И ведь воскресенье».

Он наклонил голову. Кажется, послышались какие-то звуки?

Нет. Он опять схватился за исследования Адорно о Гегеле. Снова раскрыл книгу на эссе «Skoteinos, или Как следует читать...»[10]10
  «Три исследования о Гегеле. Аспекты, Опытное содержание, Skoteinos, или Как следует читать Гегеля» – одна из известнейших работ Теодора В. Адорно (1903 – 1969), немецкого философа и социолога Франкфрутской школы.


[Закрыть]. Придется использовать для чтения то немногое время, что у него есть. Вот так и живут отцы. Им приходится экономить время. Он снова наклонил голову. Ну вот. Слышится что-то. Ярле поднялся, увидел, что кофе готов, быстренько налил себе чашку и прошел через гостиную к двери в спальню. Оттуда определенно слышались какие-то звуки... какое-то бормотание? Он остановился, осторожно приоткрыл дверь.

– Нет, это такой большой аквариум. – Голос Хердис.

– Очень большой? – Голос Шарлотты Исабель.

– Да-а-а, очень большой. И он весь стоит прямо в парке, – сказала Хердис, – да, да, и знаешь, там есть пингвины, такие маленькие хорошенькие пингвинчики, ковыляют себе и рыбу едят.

– Пингвины?!

Он открыл дверь и против своей воли ощутил комок в горле, увидев, как Лотта в позе буддийского монаха сидит перед Хердис, а та лежит на спине, сложив руки под головой. Шарлотта Исабель запрокинула голову и, качаясь всем телом вперед-назад, зашлась в смехе под рассказы Хердис, лицо которой освещал утренний свет. Дочь обернулась к нему с широкой улыбкой и воскликнула:

– Папа! Твоя подруга теперь совсем выздоровела! Ей только выпить немножко кофе, говорит она, и все будет в порядке! И, папа, мы пойдем смотреть большой аквариум! А там есть... там есть... там есть... – Лотта неровно задышала в поиске слова. – Там есть, ну, как это называется, сейчас вспомню, я сейчас вспомню, эти... – Лотта заколотила ладошками по коленке и обернулась к Хердис с вопросом в глазах.

– Пингвины, – подсказала Хердис и подмигнула.

– Да, – воскликнула Лотта, – да, пингвины! Там есть пингвины!

Хердис приподнялась в постели. Склонила голову на плечо:

– Славная какая у тебя дочка, Ярле.

– Да, – сказал он и почувствовал, что краснеет, – я тебе кофе сварил.

Зазвонил телефон, Ярле протянул чашку Хердис, которая приняла ее, улыбаясь и зевая. Он вернулся в гостиную и схватил трубку:

– Это Ярле, слушаю.

На другом конце немного помолчали, потом женский голос сказал:

– Привет. Это Анетта.

Он дернулся.

– А, привет, – вырвалось у него.

– Да-а, – услышал он, как она говорит на другом конце линии, – привет-привет, сколько лет, сколько зим.

– Да уж, действительно, – попытался он придать радости своему голосу. – И... как... ну, как у тебя дела?

– Э-э-э, в общем все хорошо, – сказала она, – ага, здесь тепло, хорошо. А вот только, вот еще что... Лотта у тебя?

– Да, у меня, конечно. Э-э-э... ты хочешь с ней поговорить?

– Да, я просто хотела услышать, ну как ей там – все у нее в порядке, а?

– В порядке? Ну да, – сказал Ярле, удивленный тем, что вот он здесь стоит и так запросто с ней разговаривает, будто они только это и делали последние годы, будто они постоянно вели беседы о своей общей дочери. – Ну конечно, – добавил он, – у нас все прекрасно, и правда мы прекрасно поладили, никаких проблем, она такая – с ней очень легко иметь дело.

В трубке раздался короткий смешок, ему показалось, ей стало легче, или она ожидала другого ответа?

– Да, Лотта совсем не капризная девочка, нет.

– Нет-нет, – сказал он, – с ней легко ладить. – Он запнулся. – А у тебя, да, у тебя все хорошо, это здорово. Так что, позвать ее, да?

– Да, пожалуйста, я бы ей пару словечек только сказала.

– Конечно-конечно, минутку подожди. – Он направился к спальне со странным ощущением в теле, растерянный оттого, что так по-будничному поговорил с той, кто была матерью его дочери, с девушкой, о которой он ничегошеньки не знал. – Лотта?

Дочка выглянула из-под одеяла.

– Иди, тебя мама зовет к телефону.

Она так и подпрыгнула:

– Мама! Ура!

Ярле показал ей, где телефон. Он остался рядом, стоял и смотрел на девочку. Та кивала, и улыбалась, и, разговаривая с матерью, накручивала на палец телефонный провод.

– Да нет же, – сказала Лотта в ответ на то, что, как подумал Ярле, было тревожным вопросом о том, как у нее дела. – Да нет, у меня все отлично.

И он слушал, как она рассказывает, что ей купили кучу всяких вкусностей, и что она посмотрела все похороны до конца, и что папа сочинил для нее сказку про принцессу, и что папа очень хороший, правда.

В дверях показалась Хердис в одеяле, пристойно обернутом вокруг голого тела. Она посмотрела на Ярле понимающе, он пожал плечами и кивнул.

– Ну да, – сказала Лотта, – и знаешь что, сегодня мы пойдем смотреть пингвинов! Угу, пингвинов, здорово, правда? Да-a. В четверг? Да-a. Вот весело будет. А ты позвонишь? Угу. Я тебя тоже. – Она повернулась к Ярле. – Папа? Мама тебя просит подойти.

Он взял трубку и почувствовал себя неуютно из-за того, что рядом стояли и Лотта, и Хердис.

– Да-a, – сказал он, – ну во-от, все в порядке, да?

– Да, конечно, – услышал он голос Анетты все с теми же интонациями, которые ему показались несколько преувеличенно простыми и дружелюбными. – Вроде бы так. Может, ты хочешь, чтобы я, ну, сделала что нибудь, или еще что – нет?

– Нет, – сказал Ярле и почувствовал, что его тяготит присутствие стоявших рядом и смотревших на него дам. – Нет-нет, – повторил он и отвернулся к окну, – отдыхай и ни о чем не беспокойся. Да-а-а. Серьезно. Поговорим обо всем потом, да ведь, хе-хе, – лихо добавил он, – все будет в порядке, вот увидишь, никаких проблем. Батон у нас есть, и сырки тоже, я взял выходные, и... ну что еще сказать? Хорошего отдыха! – Он заговорил громче и сам заметил, как это неестественно звучит; хотелось скорее свернуть этот разговор. – Хорошего отдыха, – повторил он, – уж побалуй себя немножко, ты это заслужила.

– Ну в общем-то, да. Ладно, я тогда позвоню...

– В четверг, да? – сказал Ярле. – В день рождения. Ну и отлично. А у нас тут все идет как по маслу.

«Как по маслу? И что я такое несу?»

Он услышал, как она смеется на другом конце провода.

– Конечно, – повторил он, – на самом деле даже и не ожидал, что все пройдет так гладко.

«Так гладко? Госсподи!»

Он сглотнул и с дурацкой улыбкой глянул в сторону Хердис.

– Вот и чудненько, Ярле, – услышал он, как говорит успокоенная, как ему показалось, Анетта, – чудненько. Я тогда в четверг позвоню. И знаешь еще что? Мы как-нибудь с тобой серьезно все обсудим – о’кей?

– Разумеется, – согласился он с той легкостью, на какую был способен, – обсудим, какой вопрос?

– Здорово было снова услышать твой голос, – сказала Анетта.

Он откашлялся. Стараясь не смотреть на Лотту и Хердис, он пробубнил:

– Да, твой тоже.

* * *

Пока они не спеша шли к Бергенскому аквариуму, Ярле не покидало странное ощущение. Анетта Хансен. Ничего не было такого в том, что она сказала, или в том, что он сказал, но хотя бы то, что они разговаривали друг с другом так доверительно – она в гостиничном номере на юге, представлял он себе, он в Бергене, – каким-то образом выбило его из колеи. Неожиданно она снова возникла в его жизни, а он даже и помыслить не мог о том, что их орбиты смогут хоть как-то соприкоснуться.