Текст книги "Не вчера родился. Наука о том, кому мы доверяем и во что верим"

Микровыражения, будь они неладны

Увы, все не так просто. Идеи Экмана, как и результаты его исследований, оказались противоречивыми. Критики Экмана указывают на то, что его открытия, связанные с надежностью микровыражений как средства обнаружения лжецов, не были опубликованы в серьезных рецензируемых журналах. Он не поделился своими методами и данными с научным сообществом, поэтому их невозможно независимо оценить[222]222
  Weinberger, 2010. Непосредственное свидетельство бесполезности обучения выявлению микровыражений см.: Jordan et al., in press.


[Закрыть]. Более того, эксперименты, проведенные другими учеными, не входящими в его группу, дали скорее отрицательные результаты.

Психологи Стивен Портер и Линн тен Бринк демонстрировали испытуемым стимулы, разработанные с таким расчетом, чтобы вызывать разнообразные эмоции, от отвращения до счастья, и параллельно просили некоторых участников исследования изобразить эмоцию, отличающуюся от той, которую обычно вызывает данный стимул[223]223
  Porter & ten Brinke, 2008.


[Закрыть]. При этом они поручили кодировщикам оценить выражения лиц участников кадр за кадром (в общей сложности кадров было 104 550!), чтобы выявить малейшие оплошности. Почти в трети тестов, когда требовалось изображать «не ту» эмоцию, испытуемые выразили совершенно отличные от связанных со стимулом чувства: так, человек, видевший изображение чего-либо отвратительного, мог изобразить страх или счастье, хотя бы мимолетные.

Казалось бы, это подтверждает теорию Экмана, но такое заключение будет неверным по двум причинам. Во-первых, эти моменты замешательства длились в среднем не менее секунды, в несколько раз дольше, чем предположительно должны удерживаться на лице микровыражения, вследствие чего и неподготовленные наблюдатели легко их замечали. Во-вторых, 6 из 14 микровыражений отмечались, когда участники исследования не пытались ничего скрыть. Это делает микровыражения бесполезными как инструмент обнаружения попыток ввести кого-либо в заблуждение. Другое исследование тен Бринк и ее коллег, участники которого демонстрировали истинное или мнимое раскаяние, дало аналогичные результаты: микровыражения были редкими, а испытуемые, переживавшие чувство искреннего раскаяния, проявляли его с той же вероятностью, что и те, кто его только имитировал[224]224
  ten Brinke, MacDonald, Porter, & O’Connor, 2012.


[Закрыть].

Проблема не ограничивается микровыражениями. В первоначальном исследовании Портера и тен Бринк треть лгущих участников – тех, кого попросили выражать мнимые эмоции, – на краткий момент демонстрировали выражение, отличающееся от того, которое должны были имитировать. Однако это относилось и к 27 % тех, кого не просили ничего изображать. В конце концов, все мы часто испытываем противоречивые порывы. В результате подобные «следы» возможных внутренних метаний совершенно ненадежны для распознавания лжи: они не выдают большинство лжецов и «разоблачают» многих из тех, кому нечего скрывать.

Результаты, полученные Портером и тен Бринк, соответствуют многим другим данным. Десятки исследований предпринимались для детального изучения людей в моменты, когда они лгут или когда говорят правду; ученые фиксировали каждую мельчайшую особенность их поведения в поисках признаков неискренности[225]225
  DePaulo, 1992.


[Закрыть]. Метаанализ этих экспериментов принес весьма прискорбный итог: ни один признак не является достаточно убедительным, чтобы надежно указать, кто лжет и кто не лжет[226]226
  DePaulo et al., 2003; Hartwig & Bond, 2011; Vrij, 2000.


[Закрыть]. Например, корреляция между степенью зрительного контакта и вероятностью обмана буквально нулевая, а в случае избегания взгляда крайне скромная и фактически бесполезная – 0,05[227]227
  Hartwig & Bond, 2011.


[Закрыть]. Это отмечается и в опубликованном недавно обзоре литературы по данной теме: «Видные поведенческие психологи последовательно выражают большой скепсис по поводу того, что о достоверности можно надежно судить по внешнему виду (языку тела)»[228]228
  Honts & Hartwig, 2014, p. 40; см. также: Foerster, Wirth, Herbort, Kunde, & Pfister, 2017; Luke, in press; Raskin, Honts, & Kircher, 2013; Roulin & Ternes, 2019. В более свежем исследовании было показано, что люди не отличают искренние эмоциональные выкрики и их имитацию. Engelberg & Gouzoules, 2019.


[Закрыть]. Эксперты даже предполагают, что в отсутствие надежного признака шансы людей, работа которых состоит в выявлении лжецов, отличить обманщика от честного человека исключительно по поведенческим признакам не выше чистого случая[229]229
  Обзор см. в: Bond & DePaulo, 2006; см. также: Bond, 2008.


[Закрыть].

Что нужно делать, чтобы не поймать лжеца

Почему же не существует надежных признаков лжи и введения в заблуждение? Как уже говорилось, непосредственная причина – и она обусловлена нашими психологическими механизмами – состоит в том, что люди испытывают противоречивые эмоции независимо от того, лгут они или говорят правду, а это мешает отличить лгуна от искреннего человека. Фундаментальная же причина отсутствия таких признаков – и она обусловлена нашей эволюцией – то, что подобные проявления не могут быть эволюционно стабильными. Если когда-либо они и существовали, то были бы отсеяны естественным отбором. Так, игроку в покер, когда он блефует, не следует никому об этом сообщать, во всяком случае если он хочет продолжать игру и не разориться. Эволюционно валидные поведенческие признаки, указывающие на неискренность, были бы дезадаптивными – и действительно, таковых не наблюдается.

Возможно, вы задаетесь вопросом, не составляет ли это огромную проблему для моего главного аргумента – утверждения, что мы от природы бдительны по отношению к сообщаемой нам информации. Как мы можем быть бдительными, если не способны отличить ложь от правды? Хуже того, участники большинства экспериментов по выявлению лжи были склонны считать, что люди говорят правду.

Некоторые исследователи, в том числе известный психолог Тим Левин, утверждали, что такое поведение имеет смысл, поскольку люди в самом деле очень редко лгут[230]230
  Levine, 2014; см. также: Gilbert, 1991.


[Закрыть]. Судя по результатам исследований лжи в обыденной жизни, она встречается редко – в среднем не более чем дважды за день – и по большей части безобидна. Например, человек прикидывается более счастливым, чем на самом деле (это относится, по крайней мере, к некоторым представителям американского народа)[231]231
  Напр., DePaulo, Kashy, Kirkendol, Wyer, & Epstein, 1996. В других культурах ложь встречается гораздо чаще, вследствие чего люди более чутко настроены на допущение ее возможности (напр., Gilsenan, 1976).


[Закрыть]. Вместо того чтобы тратить много энергии на обнаружение подобных ничтожных проявлений неискренности, нам выгоднее исходить из того, что все вокруг правдивы. Это перекликается с аргументом, предложенным в XVIII столетии философом Томасом Ридом, который заявил, что наша «склонность полагаться на честность других людей и верить тому, что они нам говорят» связана с нашей «предрасположенностью говорить правду»[232]232
  Reid, 1970, chap. 24.


[Закрыть].

С эволюционной точки зрения аргумент Рида/Левина несостоятелен. С учетом того, как часто отправители сообщений могли бы выиграть благодаря лжи, если бы количество ее не было каким-то образом ограничено, она нарастала бы как снежный ком до тех пор, пока никто больше не смог бы никому доверять. Если бы мы просто допустили, что люди обычно доверчивы, они бы перестали быть доверчивыми. Убежден, вы можете вспомнить хотя бы несколько случаев, когда солгали бы, будь у вас гарантии, что люди вам поверят и что вас не разоблачат.

Если мы не можем положиться на поведенческие признаки, то как мы решаем проблему обмана в процессе коммуникации? Откуда мы знаем, кому доверять?

Небрежность и добросовестность

Поскольку неискренность продиктована скрытыми мотивами, ее почти невозможно обнаружить. Мы понятия не имели бы о намерениях большинства людей, если бы они сами нам об этом не говорили. Во многих случаях для того, чтобы утаить свои мотивы, достаточно не раскрывать их намеренно. Поэтому так трудно доказать в суде умысел: необходимо установить не только что обвиняемый ошибся, но и то, что он знал правду и намеренно исказил ее[233]233
  См., напр.: Helen Klein Murillo, “The law of lying: Perjury, false statements, and obstruction,” Lawfare, March 22, 2017, https://www.lawfareblog.com/law-lying-perjury-false-statements-and-obstruction.


[Закрыть].

Однако неискренность не единственная и даже не главная опасность коммуникации[234]234
  В определенной степени это означает, что не должно быть сильного давления, побуждающего к самообману (в противоположность Simler & Hanson, 2017; von Hippel & Trivers, 2011). Если за некачественную информацию, была она передана намеренно или случайно, полагается одинаковое наказание, ни к чему и самообман; см.: Mercier, 2011.


[Закрыть]. Представим, что вы хотите купить подержанную машину. Дилер может с первых же слов слукавить: «У меня есть другой покупатель, готовый взять эту машину сейчас же!» Вероятно также, что он даст вам вводящий в заблуждение совет: «Эта машина станет для вас отличным приобретением!» Сам продавец, возможно, и верит, что совет здравый, однако более вероятно, что рекомендация будет продиктована желанием совершить сделку, а не глубоким знанием того, какая именно машина лучше всего удовлетворит ваши потребности. Вы спрашиваете, не знает ли он, бывал ли автомобиль в авариях, и слышите в ответ твердое: «Не бывал». Если продавец говорит так, зная, что машина побывала в аварии, очень плохо. Если же он и не пытался это выяснить, несмотря на то что его фирма купила автомобиль подозрительно дешево, он виновен лишь в халатности, что более простительно. Для вас тем не менее не принципиально, знал он в действительности, что машина битая, или мог бы догадаться, что это возможно. В обоих случаях вы получаете вводящее вас в заблуждение заявление и становитесь его жертвой.

Обман требует многих когнитивных ресурсов: нужно продумать историю, придерживаться ее в дальнейшем, обеспечивать ее внутреннюю непротиворечивость и согласовать ее с тем, что знает ваш собеседник. Халатность, напротив, не требует усилий. Халатность – это умолчание. Даже если мы наделены когнитивными механизмами, помогающими нам корректировать свою коммуникацию в соответствии с тем, что другие, скорее всего, сочтут актуальным для себя, трудно гарантировать, что наше высказывание содержит информацию, которую собеседник хочет или должен услышать. Наш ум по необходимости эгоцентричен, настроен на наши собственные желания и предпочтения, склонен принимать как данность, что люди знают всё то же самое, что и мы, и согласны с нами по большинству вопросов[235]235
  Напр., Birch & Bloom, 2007.


[Закрыть].

Таким образом, нам следует обращать внимание на относительную добросовестность наших собеседников и на усилия, которые они предпринимают, чтобы предоставить нам ценную для нас информацию. Добросовестность отличается от компетентности. У вас, возможно, есть подруга, которая отлично разбирается в пище, может различить тончайшие оттенки вкуса и безошибочно выбрать вино к каждому блюду. Имеет смысл советоваться с ней при выборе ресторана. Однако, если она до сих пор не удосужилась учесть ваши обстоятельства – ваши вкусы, ваш бюджет, ограничения в питании, – ее рекомендации практически бесполезны. Если вы постоянно говорите ей, что придерживаетесь вегетарианства, а она отправляет вас в стейк-хаус, значит, она не старается найти нужную информацию, чтобы вам ее сообщить. Остается только учесть этот промах и в дальнейшем реже доверять ее советам.

Если в первую очередь обращать внимание не на чье-то намерение обмануть, а на добросовестность – усилие, совершаемое людьми, чтобы передать нам полезную информацию, – ракурс восприятия меняется. Вместо того чтобы искать признаки обмана, то есть причины отклонить сообщение, нам нужно искать признаки добросовестности, то есть причины принять сообщение[236]236
  Исходя из концепции открытой бдительности, полезно также отметить, что каким бы добросовестным мы ни считали другого человека, но самое большее, что мы можем, – это считать его мнение ценным. Только если у нас есть иные причины ему поверить (он более компетентен, у него благие намерения), мы приблизимся к его позиции более чем на половину дистанции, отделявшей ее от нашей позиции.


[Закрыть]. Аналогично для механизмов открытой бдительности есть смысл отвергать все, что нам говорят, до тех пор, пока некоторые признаки не подскажут, что наши собеседники приложили достаточно усилий, решая, что именно нам сказать.

Стимулы – это не пустяк

В каких случаях наши собеседники чаще всего проявят должную добросовестность (в том числе, разумеется, не станут нас обманывать)? Все очень просто: если их стимулы при коммуникации совпадают с нашими, то есть им тем лучше, чем лучше нам. Для совпадения стимулов у двух сторон должно соблюдаться это условие. Иногда мотивы согласованы естественным образом. Например, если вы вместе с другом Хади перетаскиваете с места на место тяжелую машину для сушки белья, то вы оба заинтересованы потратить на это меньше сил и постараетесь делать скоординированные движения, разворачиваться в одном направлении и т. д. Поэтому, если Хади говорит вам: «Давай поднимать сушилку на счет “три”», – у вас есть все основания верить, что он именно так и сделает. Другие по типу случаи естественной согласованности в мотивации предполагают долгосрочность отношений: так, родители заинтересованы в процветании детей, а друзья – в успехе друг друга.

Простой мысленный эксперимент показывает нам, являются ли стимулы естественным образом согласованными. Нужно представить, что произошло бы, если бы получатель информации не знал, кто в действительности ее отправитель. Например, Хади все равно хотел бы, чтобы вы знали, что он будет поднимать сушилку на счет «три», даже если не он, а кто-то другой вам об этом сообщит. Точно так же матери, которая хочет убедить сына изучать медицину, все равно, ей ли удалось добиться своего, если в конце концов сын станет врачом.

В целом мы неплохо умеем принимать в расчет естественную согласованность стимулов. Если у нас есть свидетельство, что наши мотивы во многом совпадают с мотивами отправителя сообщения, мы обращаем на его информацию больше внимания. Именно это продемонстрировало исследование психолога Джанет Снизек и ее коллег[237]237
  Sniezek, Schrah, & Dalal, 2004.


[Закрыть]. Ученые попросили консультантов по продажам высказать мнение по выбранному наугад вопросу (цена рюкзаков) и подсчитали, сколько участников исследования учли их суждение. При этом некоторым консультантам было заранее известно, что участники исследования будут готовы наградить их, когда после получения совета узнают реальную стоимость рюкзаков. У этих консультантов, таким образом, были стимулы высказать компетентное мнение, о чем было известно как им, так и участникам исследования. В результате последние придали больше веса советам именно таких, осведомленных о поощрении, специалистов[238]238
  Gino, 2008.


[Закрыть].

Намного более драматичный пример нашей способности проникаться доверием к людям, когда мы понимаем, что наши стимулы совпадают, – история Макса Гендельмана и Карла Киршнера[239]239
  Gendelman, 2013.


[Закрыть]. Гендельман, американский солдат еврейского происхождения, был захвачен в плен нацистами в 1944 г. и помещен в лагерь недалеко от Восточного фронта. Киршнер, немецкий солдат, после ранения восстанавливался у себя дома, поблизости от этого лагеря. Они познакомились, когда Гендельман находился в заключении. Совершив побег, он нашел убежище в доме Киршнера. Карлу Киршнеру, как солдату гитлеровской армии, необходимо было заранее бежать от наступающих советских войск. Киршнер сказал об этом Гендельману и пояснил, что они могли бы помочь друг другу. Гендельману нужен был Киршнер, чтобы не погибнуть от пули немцев, разыскивающих беглецов. Киршнеру нужен был Гендельман, чтобы не погибнуть от пули американцев, когда он до них доберется. Эта насущная потребность друг в друге позволила бывшим противникам найти общий язык и сотрудничать до тех пор, пока оба благополучно не оказались в расположении американских войск[240]240
  В действительности согласованность стимулов, по всей видимости, играет определяющую роль лишь поначалу, тогда как описываемый мною механизм вступает в ситуацию позднее в качестве главной движущей силы их кооперации и постоянной дружбы.


[Закрыть].

Если люди могут придавать больше веса словам своих собеседников, заметив совпадение стимулов, то они могут вести себя и противоположным образом – игнорировать то, что говорят самые близкие друзья или самые дорогие члены семьи, когда их стимулы перестают совпадать. Так бывает, в частности, когда приятели выступают соперниками в какой-нибудь игре, от покера до «Колонизаторов»[241]241
  „The settlers of Catan“ (англ.) – настольная игра, созданная Клаусом Тойбером; впервые была выпущена в 1995 г. в Германии под названием „Die Siedler von Catan“ (нем., «Поселенцы Катана»). – Прим. пер.


[Закрыть]. Школьники начальных классов, решая, поверить ли тому, что им говорят, также способны принять в расчет стимулы. Психологи Боливар Рейес-Хакес и Катарина Эколс предложили детям семи и девяти лет игру[242]242
  Reyes-Jaquez & Echols, 2015.


[Закрыть]. Один ее участник – свидетель – смотрит, в какой из двух коробок спрятана конфета. Другой – угадывающий – выбирает, какую из этих коробок открыть. Свидетель может давать на этот счет подсказки. В условиях сотрудничества и свидетель, и угадывающий получают выигрыш, если игрок делает верный выбор. В условиях конкуренции угадывающий выигрывает, если откроет нужную коробку, а свидетель – если угадывающий ошибется. В первом случае игрок, выступавший в роли угадывающего, всегда верил свидетелю. Во втором случае дети обоснованно не слушали подсказки и выбирали коробку наугад[243]243
  Вероятно, поэтому шимпанзе полностью игнорируют указывающий жест: они предполагают, что индивид, использующий его, не кооперируется, а конкурирует с ними.


[Закрыть].

Согласно той же логике, дети и взрослые настороженно относятся к себялюбивым заявлениям. Семилетний ребенок охотнее поверит тому, кто скажет, что только что проиграл в состязании, чем человеку, заявляющему о своей победе[244]244
  Mills & Keil, 2005; см. также: Mills & Keil, 2008.


[Закрыть]. Для взрослых, решающих, лгут ли им, пожалуй, самый важный фактор – мотивация говорящего: если у него есть причина для обмана, доверие к нему испаряется[245]245
  Meissner & Kassin, 2002; Street & Richardson, 2015.


[Закрыть].

Итак, стимулы могут быть более или менее согласованными в силу естественных причин, но полное совпадение если и бывает, то крайне редко. Хади может захотеть, чтобы вы удерживали более тяжелый край сушилки. Мать может мечтать, чтобы сын стал врачом, отчасти потому что это повысило бы ее социальный статус. Друг может желать вам успеха, но, скорее всего, не большего, чем его собственный. К счастью, люди выработали великолепный способ держать стимулы под контролем – репутацию.

Репутационные игры

Учитывать естественную согласованность стимулов критически важно при оценке того, можно ли доверять отправителю сообщения, но сама по себе она недостаточна, поскольку не помогает нам решить принципиальную проблему эволюции коммуникации. А именно, что происходит, если стимулы расходятся?[246]246
  Проблема осложняется тем, что определить стимулы других людей трудно. Для нас полезнее проявлять больше осторожности, исходя из мысли – в отсутствие четких свидетельств в пользу противоположного, – что их стимулы не согласуются с нашими, а это делает коммуникацию еще менее вероятной.


[Закрыть]

Нам нужен какой-то искусственный способ согласования стимулов отправителей информации и ее получателей. Казалось бы, тут пригодится наказание. Если проучать людей, посылающих нам недостоверную информацию, скажем используя битье, то у них будет мотив внимательно относиться к сообщениям, которые они нам транслируют. К сожалению (или к счастью), с эволюционной точки зрения это интуитивное решение не столь эффективно, как представляется. Подвергнуть кого-то порке – дело дорогостоящее: отправитель сообщения, которого пытаются наказать, едва ли станет пассивно это терпеть. Если вред от недостоверного послания уже причинен, нести дополнительные издержки, наказывая его автора, нам совершенно невыгодно. Наказание имеет ценность лишь как сдерживающий фактор. Если потенциального отправителя можно убедить еще до того, как он послал сообщение, что за ложную информацию его настигнет расплата, он поостережется от подобных действий[247]247
  Frank, 1988.


[Закрыть].

Таким образом, это вопрос коммуникации. Как мы ее осуществляем, если готовы наказывать людей, отправляющих нам недостоверные сообщения? Именно здесь и проявляется загадка эволюции надежной коммуникации. Все, включая лиц, не имеющих средств или стимулов кого бы то ни было наказывать, выиграют, сообщив всем и каждому, что за отправкой недостоверного сообщения последует наказание. Людям, которые действительно накажут ненадежного отправителя, нужен способ сделать свои сигналы убедительными. Наказание само по себе никоим образом не решает проблему надежной коммуникации, оно действенно лишь при условии, что уже есть средство обеспечения такой надежности.

К счастью, люди выработали способы кооперации и согласования своих стимулов путем взаимного мониторинга репутаций[248]248
  Формально: мнений потенциальных собеседников друг о друге. Это может отличаться от их репутации, которая обычно согласуется с мнением о говорящем; Sperber & Baumard, 2012.


[Закрыть]. Очень долго те, кто не умел выбирать способных к кооперации партнеров или кто сам был не способен к сотрудничеству, обрекали себя на не слишком счастливую судьбу, во всяком случае в половине случаев. Для худших партнеров по кооперации остракизм был равен смертному приговору: выжить в одиночку в диких местах практически невозможно[249]249
  Boehm, 1999.


[Закрыть]. В результате мы научились очень хорошо выбирать партнеров по кооперации и доводить до максимума шансы на то, что и другие захотят с нами кооперироваться[250]250
  Baumard, André, & Sperber, 2013.


[Закрыть].

Способность проявлять добросовестность в коммуникации – критически значимый признак хорошего партнера. Получатели сигналов должны иметь возможность понимать, кто добросовестен в коммуникации, а кто нет, и на этом основании корректировать свое дальнейшее поведение, чтобы уменьшить вероятность довериться людям, не склонным к добросовестности в этом вопросе, и не сотрудничать с ними. Если такая возможность существует, то у отправителей сообщений есть стимул быть добросовестными при взаимодействии с получателями, способными в свою очередь повлиять на людей, с которыми они хотели бы кооперироваться. Стимулы отправителей и получателей сообщений сбалансированы[251]251
  Об этом см.: Shea et al., 2014.


[Закрыть].

Хотя благодаря такой согласованности стимулов мы можем повысить готовность отправителей добросовестно относиться к тому, что они нам сообщают, нельзя рассчитывать, что их ответственность всегда будет максимальной. Это было бы несправедливым требованием. Чтобы Симонетта, ваша подруга-гурман, дала вам наилучший совет, ей придется узнать все о ваших вкусах, вспомнить, в каких ресторанах вы побывали в последнее время, сколько денег можете потратить, кого собираетесь позвать с собой и т. д. Если бы от людей всегда требовалось быть предельно добросовестными и если бы они опасались в случае собственной халатности негативных последствий (уменьшения доверия, сужения выбора партнеров для кооперации), то часто, сомневаясь в безукоризненности своих сообщений, предпочитали бы вообще ничего не говорить и это лишило бы нас потенциально ценных сведений. В конце концов, совет вашей подруги все-таки может пригодиться, даже если она не приняла в расчет все значимые для вас факторы, когда его давала.

В человеческой коммуникации очень много сигналов, свидетельствующих об убежденности. Некоторые маркеры служат прямыми показателями: «Я не сомневаюсь», «Я полагаю», «Я считаю» и т. д. Эпистемические модальные глаголы – выражающие разную степень возможности и вероятности – также свидетельствуют о мере убежденности в содержании высказывания[252]252
  Эпистемические модальные глаголы принадлежат к функционально-семантической категории в лингвистике; они содержат оценку говорящим сообщаемого им с точки зрения достоверности данной информации, то есть ее соответствия действительности. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Бóльшая уверенность (убежденность) передается также и опосредованно, с помощью нелингвистических сигналов, например значительного изменения высоты голоса[253]253
  Van Zant & Andrade, submitted.


[Закрыть]. Степень нашей убежденности зависит, помимо прочего, от источников, которыми мы подкрепляем свои суждения. Фраза «Я видел, что Пола беременна» больше убеждает нас в факте беременности Полы, чем фраза «Говорят, Пола беременна». Даже маленькие дети способны учитывать эти сигналы: например, двухлетки чаще верят людям, которые говорят уверенно[254]254
  Brosseau-Liard & Poulin-Dubois, 2014; см. также, напр.: Matsui, Rakoczy, Miura, & Tomasello, 2009. О результатах для взрослых см.: Bahrami et al., 2010; Fusaroli et al., 2012; Pulford, Colman, Buabang, & Krockow, 2018.


[Закрыть].

Корректировать наше восприятие чьих-то слов в зависимости от степени убежденности, с которой эти слова произносятся, имеет смысл, но лишь при соблюдении двух условий: убежденность разных людей не должна трактоваться одинаково, а наша готовность доверять кому-либо в будущем должна пересматриваться с учетом допущенного нарушения доверия в прошлом.