Текст книги "Охотники за алмазами"

Уилбур Смит
Охотники за алмазами

Эту книгу я посвящаю своей жене Низо,

бесценному сокровищу моей жизни,

с бесконечной любовью и искренней признательностью

за благословенные годы нашей совместной жизни.

* * *

В Найроби вылет задержали на три часа, и, несмотря на четыре большие порции виски, он спал лишь урывками, пока межконтинентальный «боинг» не сел в Хитроу. Джонни Ленс чувствовал себя так, будто в глаза ему высыпали пригоршню песка, и когда он проходил через таможню и иммиграционные службы, настроение у него было отвратительное.

В главном зале международного аэропорта его встретил агент компании «Ван дер Бил дайамондз».

– Как полет, Джонни?

– Как в кошмаре, – ответил Ленс.

– Для вас прекрасная тренировка, – улыбнулся агент. В прошлом они не раз бывали вместе в переделках.

Джонни неохотно улыбнулся в ответ.

– Сняли мне комнату, арендовали машину?

– «Дорчестер» – и «ягуар». – Агент протянул ключи от машины. – И я зарезервировал два места первого класса на завтрашний девятичасовой рейс в Кейптаун. Билеты в отеле у портье.

– Молодец. – Джонни опустил ключи в карман кашемирового пальто, и они направились к выходу. – А где Трейси Ван дер Бил?

Агент пожал плечами.

– С тех пор, как я вам писал в последний раз, она пропала из виду. Не знаю, где вам начать поиски.

– Замечательно, просто замечательно, – с горечью сказал Джонни, когда они подошли к стоянке. – Начну с Бенедикта.

– Старик знает о Трейси?

Джонни покачал головой.

– Он болен. Я ему не говорил.

– Вот ваша машина. – Агент остановился у жемчужно-серого «ягуара». – Выпьем вместе?

– Не сегодня, к сожалению. – Джонни сел за руль. – В другой раз.

– Ловлю на слове, – сказал агент и отошел.

К тому времени как Джонни пересек Хаммерсмитскую эстакаду во влажном сером вечернем смоге, стало уже почти темно, и он дважды запутывался в лабиринте Белгрейвии, пока отыскал за Белгрейв-сквер нужное место и остановил «ягуар».

В квартире горел свет, и Джонни несколько раз сильно стукнул дверным молотком. Звук удара гулко разнесся в тишине. Затем Джонни услышал шепот. В окне быстро промелькнула тень.

Джонни ждал на холоде три минуты, потом сделал шаг назад на газон.

– Бенедикт Ван дер Бил! – закричал он. – Открывай! Считаю до десяти, а потом – выставлю эту чертову дверь! – Он перевел дыхание и снова закричал: – Это Джонни Ленс, и ты знаешь – я не шучу!

Дверь почти сразу открылась. Не глядя на человека, открывшего ее, Джонни двинулся внутрь.

– Черт возьми, Ленс. Не ходи туда. – Бенедикт Ван дер Бил пошел за ним.

– А почему? – Джонни оглянулся. – Квартира принадлежит компании, а я главный управляющий.

И прежде чем Бенедикт смог ответить, Джонни оказался в комнате, где увидел двух девушек.

Квартира изменилась со времени его последнего посещения: она была отремонтирована и роскошно обставлена. Джонни скривил рот: «Наш мальчик Бенедикт, может быть, не очень усердно зарабатывает деньги, но уж на их трате он собаку съел».

Одна из девушек подобрала с пола одежду и, голая, побежала в ванную. Вторая, мрачно поглядывая на Джонни, не спеша натягивала платье через голову. Волосы у нее растрепались, и вокруг головы образовалось подобие нимба.

– Отличная вечеринка, – сказал Джонни. Он взглянул на проектор, потом на экран на стене. – Фильмы и прочее…

– Ты что, легавый? – спросила девушка.

– Джонни, ты нахал. – Бенедикт стоял рядом, затягивая пояс шелкового халата.

– Он легавый? – снова спросила девица.

– Нет, – успокоил ее Бенедикт. – Он работает у моего отца. – Это утверждение, казалось, придало ему уверенности, он выпрямился и одной рукой пригладил волосы. Голос его оставался спокойным и ровным. – В сущности, он папин мальчик на побегушках.

Джонни повернулся к нему, но обратился к девушке, не глядя на нее:

– Убирайся, крошка. Вслед за подружкой.

Она колебалась.

– Давай! – Голос Джонни прозвучал резко, как треск веток в пламени лесного пожара, и девушка ушла.

Двое мужчин стояли лицом друг к другу. Одного возраста – три десятка с небольшим, оба высокие, темноволосые, но в остальном абсолютно разные.

Джонни был широкоплечим, узкобедрым, с плоским животом, кожа его была оглажена солнцем пустыни. Четко выделялась тяжелая нижняя челюсть; глаза, казалось, всматривались в далекий горизонт. Говорил он с акцентом, проглатывая окончания слов и слегка гнусавя.

– Где Трейси? – спросил он.

Бенедикт приподнял бровь, выражая высокомерное недоумение. Кожа у него была бледной, не тронутой солнцем: уже много месяцев он не бывал в Африке. Губы красные, будто нарисованные, а классические черты лица слегка расплылись. Под глазами – небольшие мешки, а выпуклость под халатом свидетельствовала, что он слишком много ест и пьет и очень мало занимается спортом.

– Приятель, с чего ты взял, будто я знаю, где моя сестра? Я уже несколько недель ее не видел.

Джонни отвернулся и подошел к картинам на дальней стене. Комната была увешана оригиналами известных южноафриканских художников: Алексиса Преллера, Ирмы Стерн и Третчикова – необычное смешение техники и стилей, но кто-то убедил Старика, что это хорошее вложение капитала.

Джонни повернулся к Бенедикту Ван дер Билу. Он изучал его, как только что изучал картины, сравнивая с тем стройным юным атлетом, которого знал несколько лет назад. В памяти всплыл образ: Бенедикт с грацией леопарда картинно бежит по полю, ловко подстраиваясь под высоко летящий мяч, аккуратно ловит его над головой и опускает для ответного удара.

– Толстеешь, парень, – негромко сказал он, и щеки Бенедикта гневно вспыхнули.

– Убирайся отсюда! – выпалил он.

– Потерпи. Сначала расскажи мне о Трейси.

– Я тебе уже объяснил: не знаю, где она. Распутничает где-нибудь в Челси.

Джонни чувствовал, как нарастает гнев, но его голос оставался ровным:

– Где она берет деньги, Бенедикт?

– Не знаю… Старик…

Джонни оборвал его:

– Старик платит ей десять фунтов в неделю. А я слышал, что она тратит гораздо больше.

– Боже, Джонни. – Голос Бенедикта звучал примирительно. – Не знаю. Это не мое дело. Может, Кенни Хартфорд…

Джонни снова нетерпеливо перебил:

– Кенни Хартфорд ничего не дает. Таково условие развода. Я хочу знать, кто оплачивает ее дорогу к забвению. Как насчет старшего брата?

– Меня? – Бенедикт возмутился. – Ты знаешь, мы не любим друг друга.

– Повторить по буквам? – спросил Джонни. – Ладно, слушай. Старик умирает, но силы пока еще не утратил. Если Трейси станет законченной наркоманкой, появится шанс, что наш мальчик Бенедикт вернет себе расположение отца. Тебе выгодно потратить несколько тысяч, чтобы отправить Трейси в ад. Отдалить ее от отца – и от его миллионов.

– Кто говорит о наркотиках? – вспыхнул Бенедикт.

– Я. – Джонни подошел к нему. – Мы с тобой не закончили одно маленькое дельце. Мне доставит массу удовольствия небольшая операция – вскрыть тебя и посмотреть, что там внутри.

Он несколько секунд смотрел Бенедикту в глаза, пока тот не отвел взгляд и не начал играть кисточками пояса.

– Где она, Бенедикт?

– Не знаю, черт тебя побери!

Джонни подошел к кинопроектору и выбрал одну из бобин. Отмотал несколько метров пленки и посмотрел на свет.

– Прекрасно! – сказал он, кривя от отвращения губы.

– Положи на место! – выпалил Бенедикт.

– Ты ведь знаешь, что Старик думает о таких вещах, Бенедикт?

Бенедикт неожиданно побледнел.

– Он тебе не поверит.

– Поверит. – Джонни швырнул бобину на стол и снова повернулся к Бенедикту. – Поверит, потому что я никогда не лгу ему.

Бенедикт заколебался, нервно вытер рот тыльной стороной ладони.

– Я ее две недели не видел. Она снимает квартиру в Челси. Старк-стрит. Номер двадцать три. Приходила повидаться со мной.

– Зачем?

– Я ей дал взаймы несколько фунтов, – пробормотал Бенедикт.

– Несколько фунтов?

– Ну, несколько сотен. В конце концов, она ведь моя сестра.

– Как мило с твоей стороны, – похвалил Джонни. – Напиши адрес.

Бенедикт подошел к обитому кожей письменному столу и написал адрес на карточке. Вернувшись, протянул карточку Джонни.

– Ты считаешь себя серьезным и опасным человеком, Ленс. – Говорил он негромко, но в его голосе звучала ярость. – Поверь, я тоже опасен – по-своему. Старик не будет жить вечно, Ленс. Когда он умрет, я тобой займусь.

– Ты меня чертовски испугал, – улыбнулся Джонни и пошел к своей машине.

На Слоан-сквер было сильное движение, и Джонни в своем «ягуаре» приближался к Челси медленно. Было время поразмыслить и вспомнить ту пору, когда они жили втроем. Он, Трейси и Бенедикт.

Как зверьки, бегали они вместе по бесконечным пляжам, горам и выжженным солнцем равнинам Намакваленда – земли своего детства. Это было до того, как Старику повезло на реке Сленг. У них тогда даже на обувь денег не было, Трейси носила платья, сшитые из мешков для муки, и они втроем ежедневно ездили в школу верхом на одном пони, похожие на ряд оборванных ласточек на изгороди.

Он вспомнил, как Старик уезжал, часто и надолго, а для них это были длинные недели смеха и тайных игр. Они каждый вечер взбирались на деревья перед своим бараком с глинобитными стенами и смотрели на бесконечную землю цвета мяса, пурпурную на закате, высматривая появление облака пыли: это означало бы, что возвращается Старик.

Вспомнил он и почти болезненную суету, которая возникала, когда шумный грузовик «форд» с перевязанными проволокой крыльями оказывался во дворе, Старик выбирался из кабины – в пропотевшей шляпе, покрытый пылью, заросший щетиной – и поднимал над головой визжащую Трейси. Затем он поворачивался к Бенедикту и, наконец, к Джонни. Всегда в таком порядке: Трейси, Бенедикт, Джонни.

Джонни никогда не думал, почему он не первый. Так было всегда. Трейси, Бенедикт, Джонни. Точно так же он никогда не думал, почему его фамилия Ленс, а не Ван дер Бил. И все это неожиданно оборвалось, яркий солнечный сон его детства рассеялся и исчез.

– Джонни, я не твой настоящий отец. Твои отец и мать умерли, когда ты был совсем мал. – Джонни недоверчиво смотрел на Старика. – Ты понимаешь, Джонни?

– Да, папа.

К его руке под столом, как маленький зверек, прикоснулась теплая ладошка Трейси. Он отвел руку.

– Лучше тебе больше не звать меня так, Джонни.

Он помнил, каким спокойным, равнодушным тоном сказал это Старик, вдребезги разбивая хрупкий хрусталь его детства. Начиналось одиночество.

Джонни бросил «ягуар» вперед и свернул на Кингз-роуд. Он удивился тому, что воспоминание причинило такую боль: время должно было бы смягчить ее.

Скоро начались и другие перемены. Неделю спустя старый «форд» неожиданно приехал из пустыни ночью, и они, сонные, вскочили с постелей под лай собак и смех Старика.

Старик разжег лампу «Петромакс» и усадил их на кухне вокруг выскобленного соснового стола. Затем с видом фокусника положил на стол камень, похожий на большой обломок стекла.

Трое сонных детей серьезно и непонимающе смотрели на него. Резкий свет «Петромакса» отразился от граней кристалла и вернулся к ним огненно-голубыми молниями.

– Двенадцать карат, – воскликнул Старик. – Бело-голубой, чистейшей воды, и их там должен быть целый воз.

После этого был ворох обновок и блестящие автомобили, переселение в Кейптаун, новая школа и большой дом на Винберг-Хилл – и постоянное соперничество. Соревнование заслужило одобрение Старика, но зато вызвало ненависть и ревность Бенедикта Ван дер Била. Не обладая волей и целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе, ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни – и возненавидел его за это.

Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, а Старик появлялся редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным. Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но подарки мало значили для них. Для них было бы лучше, если бы все оставалось, как когда-то в пустыне.

В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и Бенедикта разрослись так, что Трейси пришлось сделать выбор. И она выбрала Джонни.

В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.

Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное место, где не было печали, – и Бенедикт туда не допускался.

Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали одолевать его.

Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил ночь, когда все рухнуло.

Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от чьих-то рыданий. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в темном здании.

Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.

– Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?

Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками за шею.

– Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста. Не уходи, не оставляй меня. – В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.

С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались, смеялись, пока оба не засыпали.

И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения и торжествующе кричал:

– Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!

Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся Трейси.

– Маленькая шлюха! – взревел он, легко удерживая испуганного мальчика одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он выволок Джонни в кабинет на первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к столу.

Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость. Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.

Старик и раньше бил его, но так – никогда. Он обезумел от ярости, и часть его ударов попадали мимо, часть – по спине Джонни.

Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать. Он прикусил губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. «Он не должен услышать, как я кричу!» – Джонни подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки тяжелеют от крови.

Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно сверкали молнии.

Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел, пока Старик окончательно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль ушла, и он погрузился во тьму.

Джонни услышал голоса. Сначала незнакомый:

– …как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в известность полицию.

Потом знакомый. Потребовалось немного времени, чтобы узнать его. Он попытался открыть глаза, но те не раскрывались, лицо казалось огромным и горячим. Он с трудом разлепил веки и узнал Майкла Шапиро, секретаря Старика. Тот что-то негромко говорил второму человеку.

Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.

– Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.

Они оба посмотрели на кровать.

– Он в сознании. – Доктор быстро подошел к нему. – Что случилось, Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я тебе обещаю.

Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.

Джонни попытался заговорить, но распухшие губы не шевелились. Он попробовал еще раз.

– Я упал, – сказал он. – Упал. Никто! Никто! Я упал.

Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть, восхищения.

– Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.

Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос так и остался сломанным, с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он ему нравился. «Как боксер, – подумал Джонни, – или пират». Однако прошло много месяцев, прежде чем опухоль спала и он смог прикасаться к носу.

– Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат в Грэмстауне. – Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро. Грэмстаун находился в пятистах милях к северу. – В каникулы будешь работать в Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе это должно понравится.

Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.

– Значит, домой я не вернусь? – Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.

Майкл покачал головой.

– Когда я увижусь… – Джонни колебался, подбирая слова, – когда я снова с ними увижусь?

– Не знаю, Джонни, – честно ответил Шапиро.

Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.

В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока к нему не подошел дежурный учитель.

– Ты не хочешь писать домой, Ленс? – мягко спросил он. – Я уверен, там будут рады получить твое письмо.

Джонни послушно взял ручку и задумался над чистым листом.

Наконец он написал:

Надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие.

Каждый день мы ходим в церковь и играем в регби.

Искренне ваш

Джонни.

С тех пор и в школе, и три года спустя в университете он каждую неделю писал Старику. Каждое письмо начиналось с одних и тех же слов: «Надеюсь, вам будет приятно узнать». Ни на одно письмо он не получил ответа.

В конце каждого учебного года он получал напечатанное на машинке письмо от Майкла Шапиро, в котором сообщалось, как он проведет каникулы. Обычно это означало поездку по железной дороге в сотни миль через пустыню Карру в какую-нибудь отдаленную деревню в обширной сухой местности, где его ждал легкий самолет компании «Ван дер Бил дайамондз», чтобы отвезти еще дальше в глушь – в одну из концессий компании. Как и пообещал Майкл Шапиро, Джонни узнал все об алмазах и их добыче.

И когда пришло время поступать в университет, было вполне естественно, что он выбрал геологию.

Все это время он не виделся с семьей Ван дер Билов, не встречал никого из них – ни Старика, ни Трейси, ни даже Бенедикта.

И вот в один полный событий день он увидел сразу всех троих. Это был его последний год в университете. С первого курса Джонни был лучшим. Его избрали старшим среди студентов Стелленбошского университета, но теперь его ждала еще большая честь.

Через десять дней национальные выборщики должны были объявить состав сборной команды по регби, которая встретится с «Олд блэк» из Новой Зеландии. И то, что Джонни достанется место крайнего нападающего, было так же верно, как и его грядущий диплом по геологии.

Спортивная пресса прозвала Джонни Собакой Джаг – в честь свирепого хищника африканских степей, охотничьей собаки кейпов, невероятно выносливого и целеустремленного животного, которое всегда настигает свою добычу. Прозвище подходило ему, и Джонни стал любимцем болельщиков.

В составе команды Кейптаунского университета был другой любимец болельщиков, чье место в национальной сборной во встрече с «Олд блэк» казалось тоже неоспоримым. В роли защитника Бенедикт Ван дер Бил господствовал на игровом поле с артистизмом и почти божественной грацией. Он вырос высоким и широкоплечим, с сильными длинными ногами и красивым смуглым лицом.

Джонни вывел команду гостей на гладкий зеленый бархат поля и, делая пробежки и разминая спину и плечи, посмотрел на заполненные трибуны, отыскивая там первосвященников регби. В специальной ложе возле прессы он увидел доктора Дейни Крейвена, который беседовал с премьер-министром, занимавшим кресло на ряд ниже.

Встреча двух университетов была одним из самых значительных событий в сезоне, и болельщики приезжали на нее за тысячи миль.

Премьер-министр улыбнулся и кивнул, потом, наклонившись, коснулся плеча большого седовласого человека, сидевшего перед ним.

Джонни почувствовал, как по спине пробежал электрический ток: белая голова поднялась и посмотрела прямо на него. Впервые за семь лет, прошедших с той ужасной ночи, Джонни увидел Старика.

Ленс приветственно поднял руку, и Старик несколько долгих секунд смотрел на него, потом отвернулся и что-то сказал премьер-министру.

На поле вышли ряды барабанщиц. Молодые хорошенькие девушки, одетые в цвета Кейптаунского университета, в белых ботинках, коротких развевающихся юбочках и высоких шляпах, раскрасневшись от возбуждения и усилий, шагали по полю, высоко поднимая ноги.

Рев толпы смешался у Джонни с гулом крови в ушах, потому что в первой шеренге барабанщиц шла Трейси Ван дер Бил. Он сразу узнал ее, несмотря на минувшие годы. Она превратилась в молодую женщину. Руки и ноги у нее были загорелыми, волосы свободно падали на плечи. Она подпрыгивала, топала, поворачивалась, выкрикивая традиционные приветствия, ее молодая грудь колыхалась с невинной непринужденностью. Толпа свистела и кричала, постепенно приходя в истерическое состояние. Джонни смотрел на Трейси. В поднявшемся реве он совершенно оцепенел. Он никогда не видел женщины прекрасней.

Представление окончилось, барабанщицы убежали под трибуны, и на поле вышла команда хозяев.

Присутствие Старика и Трейси взволновало Джонни, и он с ненавистью посмотрел на одетого в белое парня, который отбежал назад, на позицию защитника команды Кейптауна.

Бенедикт Ван дер Бил занял свое место и обернулся. Из носка, доходившего до середины икры, он достал расческу и провел ею по темным волосам. Толпа ревела и свистела: ей нравятся такие театральные жесты. Бенедикт вернул расческу на место и встал, подбоченясь, высокомерно рассматривая команду противников.

Неожиданно он перехватил взгляд Джонни и изменил позу: опустил взгляд и переступил с ноги на ногу.

Прозвучал свисток, и игра началась. Такой матч запоминается надолго, о нем потом много говорят. В нем было все, чего ждала толпа: мощные защитники, противостоящие нападающим, как броня, длинные проверочные рейды крайних, когда овальный мяч перелетает из рук в руки, пока сильный толчок не бросает игрока с мячом на поле. Жесткая быстрая игра перекатывалась с одной половины поля на другую; сотни раз зрители дружно вскакивали на ноги, выпучив глаза и разинув рты в невыносимом напряжении, – и со стоном опускались, когда отчаявшиеся было защитники останавливали мяч в дюймах от линии ворот.

Счет не открыт, до конца игры три минуты, нападающий Кейптауна начинает атаку из схватки, прорывается сквозь защиту и по крутой траектории посылает мяч вверх; крайний игрок хозяев на бегу ловит мяч. Его ноги мелькают на зеленом газоне. Зрители снова встают.

Джонни ударил его плечом – низко, над коленом. Они вдвоем покатились по полю, поднимая облако белой извести, которой прочерчены линии, и толпа со стоном снова опустилась на места.

Пока они ждали броска, Джонни шептал хриплые приказы. Его темно-бордовая с золотом футболка потемнела от пыли, кровь из пораненного бедра запачкала белые шорты.

– Отступайте побыстрей. Не бегите все за мячом. Передача на Дэви. Дэви, бросай повыше.

Джонни высоко подпрыгнул, прервал полет мяча и кулаком отправил его точно в руки Дэви, в то же мгновение повернувшись, чтобы преградить своим телом дорогу нападающим противника.

Дэви отскочил на два шага и пнул мяч. Сила удара была такова, что его правая нога взлетела выше головы, от толчка парень полетел вперед, раскидывая соперников. Мяч поднимался медленно, летел, как стрела, не поворачивался, не качался в воздухе, над серединой поля достиг высшей точки своей траектории и полетел к земле.

Двадцать тысяч голов поворачивались вслед за его полетом, и в этой неестественной тишине Бенедикт Ван дер Бил с виду неторопливыми шагами отступал в глубину своей территории, предвидя место падения мяча; все его движения были рассчитаны, как у прирожденного спортсмена.

Мяч плавно опустился ему в руки, и он лениво начал отходить в сторону для броска. Над полем по-прежнему висела напряженная тишина. Все внимание сосредоточилось на Бенедикте Ван дер Биле.

– Собака Джаг! – прозвучал чей-то возглас, и тысячи голов повернулись.

– Собака Джаг! – Теперь ревела вся толпа. Джонни далеко оторвался от преследователей; размахивая руками, он широкими шагами несся на Бенедикта. Напрасная попытка – игрока класса Бенедикта невозможно перехватить на таком расстоянии, но Джонни напрягал все силы. Лицо его превратилось в залитую потом маску решительности, куски дерна летели из-под молотящих поле ног.

И тут случилось то, чего никто не мог предвидеть. Это было почти невероятно. Бенедикт Ван дер Бил оглянулся и увидел Джонни. Он сделал два неровных шага и попробовал увернуться. Вся уверенность, вся грация и мастерство покинули его. Он споткнулся, чуть не упал, мяч выскользнул из его рук и поскакал по полю.

Бенедикт тянулся за ним, лихорадочно шарил руками, оглядываясь через плечо. На лице его появилось выражение ужаса. Джонни был уже очень близко. На каждом шагу он ревел, как подстреленный лев, плечи его уже напряглись, готовясь к удару, губы растянулись в пародии на улыбку.

Бенедикт Ван дер Бил опустился на колени и закрыл лицо руками, прижимаясь к зеленому газону.

Джонни, не останавливаясь, пролетел мимо него, легко нагнувшись на бегу за мячом.

Когда Бенедикт отвел руки от лица и, все еще стоя на коленях, поднял голову, он увидел в десяти ярдах от себя, между штангами ворот, смотрящего на него Джонни. Потом медленно положил мяч на землю, формально обозначая тачдаун.

И тут, будто сговорившись, Джонни и Бенедикт посмотрели на главную трибуну. Они видели, как Старик встал и медленно начал пробираться сквозь возбужденную толпу к выходу.

На следующий день после матча Джонни отправился в пустыню.

Он стоял на дне пятнадцатифутового разведочного котлована в пустыне. Было угнетающе жарко, и Джонни разделся, оставшись в поношенных трусах цвета хаки. Его загорелое тело блестело от пота, но он работал безостановочно. Он устанавливал контуры и профиль древней морской террасы, тысячелетия назад погребенной под песком. Здесь, на дне, он надеялся обнаружить тонкий слой содержащего алмазы гравия.

Он услышал звук приближающегося джипа, потом шаги. Джонни выпрямился и растер ноющие мышцы спины.

На краю котлована стоял Старик и смотрел на него. В его руке была сложенная газета. Впервые за все эти годы Джонни видел его так близко, и был поражен переменами, произошедшими с ним. Густые волосы побелели, лицо стало брыластым, как у мастифа, а большой крючковатый нос выделялся, как скала. Однако тело его было еще крепким, без признаков старости, а глаза сохранили загадочную холодную голубизну.

Он бросил в траншею газету. Джонни поймал ее, по-прежнему глядя на Старика.

– Прочти! – сказал Старик.

Газета была сложена так, что выделялся крупный заголовок:

СОБАКА ДЖАГ В КОМАНДЕ.

ВАН ДЕР БИЛ НЕ ВКЛЮЧЕН

Джонни почувствовал блаженство, будто погрузился в прекрасный горный ручей. Он в составе сборной и скоро наденет зелено-золотую форму с изображением газели…

Гордый и счастливый, с непокрытой головой, он стоял на солнцепеке и ждал, что скажет Старик.

– Прими решение, – негромко произнес тот. – Играть в регби – или работать в «Ван дер Бил дайамондз». Делать то и другое нельзя. – Он вернулся к своему джипу и уехал.

Джонни послал телеграмму об отказе от выступления в сборной команде лично доктору Крейвену. В национальной прессе поднялась буря гневных протестов и оскорблений, Джонни получил сотни ядовитых писем, его обвиняли в трусости, предательстве и еще больших грехах. Он радовался своему одиночеству в пустыне, которая послужила ему убежищем.

Ни Джонни, ни Бенедикт больше никогда не играли в регби. Думая об этом, даже спустя столько лет, Джонни испытывал боль разочарования. Он так хотел надеть почетный зелено-золотой значок. Он резко повернул «ягуар» к обочине, достал карту Лондона и отыскал Старк-стрит в районе Кингз-роуд. По дороге он вспоминал, что чувствовал, когда Старик отобрал у него это счастье. Тогда он с трудом переносил боль.

Его товарищами в пустыне были люди племени овамбо с севера и несколько молчаливых белых, таких же жестких и упрямых, как местная растительность или горные хребты.

Пустыни Намиб и Калахари принадлежат к наименее населенным районам Земли, а ночи там долгие. Даже ежедневный беспрестанный физический труд не мог избавить Джонни от снов о прекрасной девушке в короткой белой юбочке и высоких ботинках – или о старом седовласом человеке с лицом как гранитный утес.

Но эти долгие дни и еще более долгие ночи стали вехами, обозначившими дорогу его карьеры. Он обнаружил новое алмазное поле, небольшое, но богатое, в местности, которую никто не считал способной порождать алмазы. Он раскопал месторождение урановой руды, которое «Ван дер Бил дайамондз» продали за два с половиной миллиона. Были и другие результаты его усилий, почти такие же ценные, хотя и не столь заметные.

Когда ему было двадцать пять, имя Джонни Ленса произносилось в закрытых для посторонних кругах алмазной индустрии как имя одного из самых многообещающих молодых деятелей.

Были и предложения: младшее партнерство в фирме по геологическим консультациям, должность полевого управляющего в одной из небольших компаний, разрабатывающих пограничные земли в пустыне Карру. Он отверг все эти предложения. Они были перспективными, но он оставался со Стариком.

Потом его приметила крупная компания. Сто лет назад на поле бура Де Бира была обнаружена первая алмазная трубка с «голубой землей». Старый Де Бир продал свою ферму за шесть тысяч фунтов; он и думать не мог, что под его сухой землей скрывается сокровище стоимостью в триста миллионов. Месторождение получило название «Новый прииск Де Бира», и орда шахтеров, мелких дельцов, бродяг, искателей удачи, мошенников и бандитов двинулась туда, чтобы купить и начать разрабатывать участки, каждый размером с большую комнату.

Из этого дивного общества охотников за удачей двое высоко поднялись над остальными. Вскоре они владели большинством участков на «Новом прииске Де Бира». Когда эти двое – Сесил Джон Родс и Барни Барнато – наконец объединили свои ресурсы, родилось гигантское финансовое предприятие. Скромно начатое, оно невероятно разрослось. Богатство его было сказочно, влияние огромно, доходы достигали астрономических сумм. Оно контролировало добычу алмазов во всем мире, владело концессиями на сотни тысяч квадратных миль в Центральной и Южной Африке, и его резервы еще не добытых, драгоценных и основных, ископаемых никто не мог бы сосчитать. Маленьким алмазным компаниям дозволено существовать рядом с гигантом, пока они не достигнут определенного размера, – а потом они становятся частью гиганта, проглоченные им, как тигровая акула проглатывает свою спутницу – рыбу-лоцмана, если та слишком вырастает и становится аппетитной. Большая компания может позволить себе покупать лучшие разработки, лучшую технику – и лучших людей. И вот одно из ее многочисленных щупальцев протянулось к Джонни Ленсу. Предложенная ему плата вдвое превышала нынешнюю, а вскоре должна была еще повыситься.