Текст книги "Охотники за алмазами"

– Мы с тобой в трудном положении, – сказал Джонни вслух и снова почувствовал приступ гнева. Вначале тот был беспредметным, но постепенно оформлялся и обретал фокус.

Впервые в жизни Джонни злился на Старика.

– Он довел тебя до этого, – сказал он девушке в кровати. – И меня…

Реакция наступила быстро, верность была составной частью его жизни. Он всегда считал, что любые действия Старика справедливы и мудры, даже когда их мудрость и справедливость были сокрыты от него. Смертный не сомневается во всемогуществе своих богов.

Чувствуя отвращение к собственному предательству, он принялся в свете разума рассматривать мотивы и действия Старика.

Почему тот отправил Шапиро привезти Джонни из пустыни?

– Он хочет, чтобы ты был в Кейптауне, Джонни. Бенедикт не справляется. Старик поручил ему лондонскую контору, это форма изгнания. Ты должен будешь руководить компанией, – объяснял Майкл. – Трейси не у дел. Она с мужем тоже в Лондоне. Я думаю, Старик считает, что тебе теперь можно появиться в Кейптауне. – Он увидел неприкрытую радость Джонни и медленно продолжал. – Возможно, я говорю необдуманно. Мистер Ван дер Бил – странный человек. Он не похож на других. Я знаю, что ты к нему испытываешь – видишь ли, я наблюдал за тобой все это время. Но послушай, Джонни, теперь ты волен отправиться куда угодно. Многие другие компании предоставили бы тебе работу… – Майкл увидел выражение лица Джонни и тут же осекся: – Ну ладно, Джонни. Забудь, что я об этом говорил. Я так сказал только потому, что ты мне нравишься.

Вспоминая этот эпизод, Джонни понимал, что в предупреждении Майкла был смысл. Разумеется, теперь он – генеральный управляющий «Ван дер Бил дайамондз», но ближе к Старику он не стал. Джонни жил рядом с горой, но она по-прежнему была недоступна, и он не смог подняться даже на самые нижние склоны.

В городе он оказался таким же одиноким, как в пустыне, и попался в сети первой же привлекательной женщины, которая им заинтересовалась.

Руби Гранж, высокая и стройная, с волосами цвета, который, описывая алмаз, называют «секондкейп» – солнечный свет в бокале шампанского.

Теперь он дивился собственной наивности. Как он мог так заблуждаться, так легко попасть в ее сети? После свадьбы она перестала притворяться, обнаружив холодную расчетливую жадность, непреодолимое стремление к материальному благополучию и полную поглощенность самой собой – вначале Джонни даже не мог в это поверить. Месяцами боролся он с этим пониманием, пока больше уже не смог отрицать и с отчаянием смотрел на пустое эгоистичное мелкое существо, на котором женился.

Он отдалился от нее и всю свою энергию направил на работу в компании.

Это стало его жизнью, и тут же он понял, что это тоже полая раковина, и опустошила ее рука Старика.

Впервые в жизни ему пришло в голову, что все это – тщательно рассчитанная, садистская месть за невинный проступок подростка.

И, словно найдя спасение от этих ужасных мыслей, он заснул в кресле, и стакан выпал из его руки.

Якобус Исаак Ван дер Бил сидел в кожаном кресле перед рентгеновским аппаратом. Страх иссушил его лицо, оставив на нем трещины и провалы; оно было едва узнаваемо под сверкающей белой гривой.

Страх был и в его глазах, он шевелился в их глубине, как скользкое водное животное в бледно-голубом пруду. Со страхом, от которого стыли и немели члены, он смотрел на туманное изображение на экране.

Специалист говорил негромко, бесстрастно, как будто читал лекцию перед аудиторией.

– …охватывая щитовидную железу вот здесь и распространяясь вдоль трахеи.

Конец золотого карандаша указывал на призрачные очертания на экране. Старик с усилием глотнул. Казалось, пока он слушал, опухоль в его горле разбухла, его голос звучал хрипло.

– Операцию будут делать? – спросил он, и специалист прервал объяснение. Он взглянул на сидевшего за столом хирурга. Они обменялись виноватыми взглядами, как заговорщики.

Старик повернулся в кресле лицом к хирургу.

– Ну? – хрипло спросил он.

– Нет. – Хирург виновато покачал головой. – Слишком поздно. Если бы только вы…

– Сколько? – прервал Старик его объяснения.

– Не больше шести месяцев.

– Вы уверены?

– Да.

Старик опустил подбородок на грудь и закрыл глаза. В комнате воцарилось полное молчание, врачи с профессиональной жалостью и интересом смотрели, как он принимает собственный смертный приговор.

Наконец Старик открыл глаза и медленно встал. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались его.

– Спасибо, джентльмены, – прохрипел он своим новым грубым голосом. – Прошу прощения. Мне предстоит многое организовать.

Он спустился ко входу, где его ждал «роллс». Шел он медленно, волоча ноги, и шофер быстро поднялся ему навстречу, но Старик оттолкнул протянутые к нему руки и сел на заднее сиденье.

Майкл Шапиро ждал в кабинете его большого дома. Он сразу заметил перемену и вскочил со стула. Старик стоял у входа, тело его, казалось, съежилось.

– Шесть месяцев, – сказал он. – Они дали мне шесть месяцев. – Он подошел к столу и опустился в кресло. – После того, как я им столько заплатил. – Он сказал это так, будто надеялся откупиться от смерти, а его обманули. Он снова закрыл глаза, а когда открыл, в них блестела какая-то хитрая мысль и все лицо стало напоминать лисью морду.

– Где он? Вернулся?

– Да, «боинг» приземлился в девять утра. Он сейчас в своем кабинете. – Майкл был поражен: впервые он видел Старика без маски.

– А девчонка? – С момента ее развода он ни разу не назвал ее дочерью.

– Джонни поместил ее в частную больницу.

– Никакой пользы от этой суки, – негромко сказал Старик, и Майкл проглотил готовый сорваться с губ протест. – Возьми блокнот. Хочу, чтобы ты кое-что записал. – Старик хрипло засмеялся. – Посмотрим! – сказал он, и звучало это как угроза. – Посмотрим!

Врач ждал Джонни в аэропорту.

– Увезите ее к себе, Робин. Прочистите и хорошенько подкормите. Она по горло в наркотиках и, похоже, месяц не ела.

Трейси начала приходить в себя.

– Куда это?..

– В больницу. – Джонни предупредил ее следующий вопрос: – И будешь там столько, сколько необходимо.

– Я не…

– О да, обязательно. – Он взял ее за руку, врач – за другую. Все еще слабо протестуя, она пошла за ними к машине. – Спасибо, старина, займись ею как следует.

– Получишь назад как новенькую, – пообещал Робин и уехал.

Джонни несколько минут смотрел на массивный квадратный силуэт горы – это была его собственная, очень личная церемония возвращения. Потом вывел из гаража аэропорта свой «мерседес», решил, что не вынесет расспросов Руби, и направился на работу. Там у него была ванная, а в ней – всегда наготове чистая сорочка и бритвенные принадлежности.

Когда он появился в стеклянных дверях роскошно меблированного и украшенного коврами помещения главной конторы «Ван дер Бил дайамондз», на него набросилось племя амазонок, пожирательниц мужчин.

Две хорошенькие секретарши радостно загалдели:

– О, мистер Ленс, целая пачка бумаг…

– О, мистер Ленс, ваша супруга…

Стараясь не бежать, он почти добрался до двери своего кабинета, когда из засады показалась голова секретарши Старика.

– Мистер Ленс, где вы были? Мистер Ван дер Бил спрашивает…

Это привлекло внимание Летти Пинар, его личной секретарши.

– Мистер Ленс, слава богу, вы вернулись.

Джонни остановился и, сдаваясь, поднял руки.

– Не все сразу, дамы. Теперь я здесь, не паникуйте.

«Встречающая делегация» захихикала, а церберша Старика, фыркнув, исчезла за своей дверью.

– Что самое важное, Летти? – спросил Джонни, садясь за свой стол и просматривая стопу почты. Одновременно он развязывал галстук и расстегивал пуговицы сорочки, собираясь в ванну.

Когда Джонни быстро брился и принимал душ, они с Лети перекрикивались через открытую дверь ванной. Она рассказывала ему обо всех событиях в жизни компании и дома.

– Постоянно звонила миссис Ленс. Когда я сказала, что вы в Картридж-Бей, она назвала меня лгуньей, – Летти помолчала, а когда Джонни вышел из ванной, спросила: – Кстати, а где же вы были?

– Хоть вы не начинайте. – Джонни склонился к столу и начал просматривать накопившиеся бумаги. – Вызовите мою жену, пожалуйста. Нет, подождите. Скажите ей, что я буду в семь.

Летти увидела, что он занят, встала и вышла. Джонни сел за стол.

Компания «Ван дер Бил дайамондз» переживала тяжелые времена. Несмотря на протесты Джонни, Старик вкладывал всю прибыль в другие свои предприятия – фирму по приобретению земельной собственности, в фабрику одежды, «Рыбные промыслы Ван дер Била», большую ирригационную систему на реке Оранжевой, – и теперь «шкаф» почти опустел.

Береговая концессия подошла к концу короткой, но славной жизни. Разработки подступили к линии сброса. Старик за крупную сумму продал концессию «Квиб Хоч» большой компании, но деньги тут же были выведены из-под контроля Джонни.

В его клетке оставалась лишь одна жирная гусыня, да и та пока не несла яиц.

Восемнадцать месяцев назад Джонни перекупил у разорившейся из-за собственного неумения компании два алмазоносных участка моря.

Добывать алмазы со дна моря примерно в восемь раз дороже, чем в открытых разработках на суше. Нужно извлечь гравий из первозданных непредсказуемых глубин открытых вод берега Скелетов, погрузить на баржи, транспортировать к базе, перегрузить и только тогда начинать процесс очистки. Так действовали все компании.

Джонни придумал другой метод. Он заказал постройку корабля, на котором можно было бы осуществлять все операции. Этот корабль мог стоять в море, всасывать гравий, обрабатывать его, выбрасывая пустую породу назад в море так же быстро, как она засасывалась. На нем должна была размещаться усовершенствованная обогатительная фабрика, полностью компьютеризированная, скрытая в огромном корпусе. Корабль не нуждался в большой команде и мог работать в любых погодных условиях, кроме сильнейшего урагана.

«Зимородок» отстраивался в доке Портсмута. Спуск был намечен на начало августа.

Финансирование этого проекта превратилось для Джонни в кошмар. Старик не только ничем не помогал, но даже препятствовал. Об этом замысле он всегда говорил с легкой усмешкой. Он так резко ограничил в него вложения «Ван дер Бил дайамондз», что Джонни вынужден был занять два миллиона на стороне.

Он нашел деньги, но Старик продолжал усмехаться.

«Зимородок» уже три месяца как должен был находиться в море и высасывать из него алмазы. Весь финансовый расчет строился на том, что корабль вовремя будет введен в строй, но работы выбились из графика на целых шесть месяцев, и теперь пошатнулись самые основы компании.

Сидя за столом, Джонни думал, как укрепить здание, как не дать ему рухнуть, пока не заработает «Зимородок». Кредиторы начинали протестовать, и лишь энтузиазм и репутация Джонни все еще сдерживали их.

Теперь ему предстоит попросить их отсрочить выплату процентов еще на три месяца. Он поднял трубку.

– Свяжите меня с мистером Ларсеном из финансово-кредитного отдела, – сказал он, внутренне напрягшись, выставив вперед челюсть и сунув сжатый кулак в карман.

В пять он встал из-за стола и направился к бару. Налил себе на три пальца виски и снова устало опустился во вращающееся кресло. Он получил еще одну отсрочку, но не чувствовал радости: слишком устал.

На его столе зазвонил незарегистрированный телефон, и он поднял трубку.

– Ленс слушает.

– Как Лондон? – Он сразу узнал голос и не удивился тому, что Старик знает о его путешествии. (Он все знает.) Прежде чем Джонни смог ответить, снова послышался хриплый голос: – Приходи ко мне – немедленно. – И телефон смолк.

Джонни с сожалением взглянул на виски и оставил стакан нетронутым. Старик почувствует запах и усмехнется.

Над горой стояло облако, заходящее солнце окрасило его в цвета мандарина и персика. Старик смотрел в окно на это облако; опускаясь в долину, оно таяло.

Когда Джонни вошел в кабинет, Старик отвернулся от окна, и Джонни сразу понял, что в его отсутствие произошло нечто важное.

В поисках ответа он быстро взглянул на Майкла Шапиро, но тот склонил поседевшую голову над бумагами, которые держал на коленях.

– Добрый вечер, – обратился Джонни к Старику.

– Садись сюда. – Старик указал на кожаное испанское кресло напротив своего стола. – Читай, – приказал он Шапиро.

Прежде чем начать, Майкл откашлялся и подровнял стопку бумаг.

Старик сидел, не отрывая взгляда от лица Джонни. Разглядывал он его откровенно и внимательно, но Джонни не испытывал никакого неудобства. Глаза Старика как будто ласкали его.

Майкл Шапиро читал внятно, подчеркивая значение запутанных юридических оборотов. Документ представлял собой последнюю волю и завещание Старика, и Майклу понадобилось двадцать минут, чтобы прочесть его. Когда он закончил, наступила тишина. Наконец Старик нарушил ее.

– Ты понял? – спросил он. Голос его звучал мягче обычного. Сам он, казалось, сморщился, плоть стаяла с костей, оставив их сухими и легкими, как высохший на солнце скелет давно погибшей морской птицы.

– Да, понял, – кивнул Джонни.

– Объясни попроще, без этой юридической тарабарщины, на всякий случай, – сказал Старик, и Майкл снова заговорил.

– Личное состояние мистера Ван дер Била, за исключением его доли в «Ван дер Бил дайамондз», после выплаты всех налогов и затрат, образует фонд, принадлежащий двум его детям. Трейси…

Старик нетерпеливо прервал, смахнув слова Майкла, как муху.

– Не это. Компания. Расскажи ему о долях по компании.

– Доля мистера Ван дер Била в компании делится на три равных части между тобой и его двумя детьми. Трейси…

Старик снова перебил:

– Черт возьми, он знает, как их зовут.

Впервые они услышали ругань из уст Старика. Майкл печально улыбнулся Джонни, как будто просил у него прощения, но тот внимательно смотрел на Старика, изучая его лицо, чувствуя, как в нем нарастает чувство удовлетворения.

Третья часть доли Ван дер Била в компании – не слишком большое состояние. Никто лучше Джонни этого не знал.

И все же имя Джонни упомянуто рядом с именами Бенедикта и Трейси, он опять среди них. Ради этого он трудился все эти годы. Это публичное провозглашение, признание перед всем миром.

Джонни Ленс наконец обрел отца. Он хотел протянуть руку и коснуться Старика. Грудь его вздымалась, горло перехватило от эмоций. В глазах защипало. Джонни мигнул.

– Это… – начал он. Голос его дрогнул, он откашлялся. – Не знаю, как сказать вам…

Старик нетерпеливо прервал его, повелительным жестом заставив замолчать, и прохрипел, обращаясь к Майку:

– А теперь прочти ему добавление к завещанию. Нет, не читай. Просто объясни.

Выражение лица Майкла изменилось; читая, он глядел только на бумаги, как будто не решался встретиться с Джонни взглядом, без надобности откашливался и ерзал на стуле.

– Согласно добавлению к завещанию, датированному тем же числом и должным образом подписанному мистером Ван дер Билом, передача доли «Ван дер Бил дайамондз» Джону Ригби Ленсу осуществляется при том условии, что вышеназванный Джон Ригби Ленс лично гарантирует все долги компании, включая все нынешние и прошлые долги, а также проценты по ним, плату за разработку недр и опцион.

– Боже, – сказал Джонни, застыв в кресле и недоверчиво глядя на Старика. Стеснение в груди прошло. – Что вы хотите со мной сделать?

Старик отпустил Майкла Шапиро, даже не взглянув на него:

– Позвоню, когда ты мне понадобишься. – И, когда Майкл вышел, повторил вопрос Джонни: – Что я хочу с тобой сделать? Хочу, чтоб ты отвечал за долги в два с половиной миллиона рандов.

– Но никто ко мне не обратится за ними. Я на своем личном счете не смогу наскрести даже десяти тысяч. – Джонни раздраженно покачал головой. Вся эта история казалась ему нелепостью.

– Есть один кредитор, который явится к тебе и потребует, чтобы ты отвечал по закону. Не для того, чтобы получить деньги, а для личного удовлетворения. Он раздавит тебя – и будет ликовать при этом.

Джонни недоверчиво прищурился.

– Бенедикт?

Старик кивнул.

– На этот раз у Бенедикта на руках будут все карты. Он не сможет лишить тебя должности управляющего, потому что тебя поддержит Трейси, как она это всегда делала, но сможет со своего места председателя совета директоров следить за каждым твоим шагом. Он сможет преследовать тебя, разорить тебя и компанию, сам не понеся при этом финансового ущерба. А когда ты падешь – сам знаешь, ждать от него милосердия не стоит. Тебя пожрет созданное тобой же чудовище.

– Созданное мной? – пораженно переспросил Джонни. – Что это значит?

– Ты сделал его таким, каков он сейчас – слабым и никчемным…

– Вы сошли с ума. – Джонни вскочил на ноги. – Я никогда ничем не вредил Бенедикту. Это он…

Но Старик хриплым голосом оборвал протесты Джонни.

– Он старался бежать наравне с тобой – и не мог. Он сдался, стал слабым, порочным. О, я знаю, каков он, – таким его сделал ты.

– Пожалуйста, послушайте. Я не…

Но Старик безжалостно продолжал:

– Трейси тоже, ты разрушил и ее жизнь. Ты поработил ее в своем грехе…

– Той ночью! – закричал Джонни. – Вы никогда не давали мне возможности объяснить. Мы никогда…

Голос Старика прозвучал как удар хлыста:

– Молчи!

Джонни не мог не повиноваться, слишком глубоко въелась привычка. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали.

– Обоих моих детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын – слабовольный развратник, который тщится спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет мужчиной. – Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Он с усилием глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились. – Мою дочь преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит ее.

– Вы ошибаетесь, – крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с мольбой. – Позвольте мне объяснить…

– Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя избавимся. – Старик дышал тяжело и быстро, как бегущая собака. Дыхание у него прерывалось, было видно, что ему больно. – Бенедикт уничтожит тебя, а Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная надежда – «Зимородок». Но он превратится в вампира и выпьет всю твою кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги «Ван дер Бил дайамондз» в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.

Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко, он почти шептал.

– Я могу отказаться подписать гарантию.

Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни радости.

– Подпишешь, – хрипло сказал он. – Гордость и тщеславие не позволят тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, – голос его упал. – Но ты подпишешь. Я знаю.

Джонни невольно умоляюще протянул к Старику руки.

– И все это время… Когда я оставался с вами, когда я… – У него сел голос. – Неужели вы никогда ничего ко мне не чувствовали, вообще ничего?

Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему. Теперь он заговорил тихо, кричать больше не было необходимости.

– Вон из моего гнезда, кукушонок. Убирайся – лети! – сказал он.

Выражение лица Джонни медленно изменилось, на скулах заходили желваки. Он расправил плечи, агрессивно выставил вперед челюсть, сунул руки в карманы, сжав их в кулаки.

Кивнул в знак того, что понял.

– Понимаю. – Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка вышла неубедительная, рот у него дергался, в глазах застыло выражение преступника, убегающего от преследователей. – Ладно, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.

Повернулся и, не оглядываясь, вышел.

Лицо Старика отобразило глубокое удовлетворение. Он захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в горле заставила его ухватиться за край стола.

Он чувствовал, как рак – смерть – ворочается в его плоти, все глубже погружая клешни в горло и легкие, – и боялся.

От боли и страха он закричал, но во всем доме никто его не услышал.

«Зимородок» был спущен на воду в августе и направился в Северное море. Согласно недвусмысленному приказу Старика на борту находился Бенедикт. Диво, если бы корабль с такими сложными механизмами и такой новаторский по конструкции сразу стал бы функционировать нормально. Август в этом году не стал месяцем чудес. В конце рейса Джонни получил список из двадцати трех необходимых усовершенствований.

– Сколько? – спросил он представителя кораблестроительной фирмы.

– Месяц. – В ответе звучало сомнение.

– Вы хотите сказать два, – заметил Бенедикт и громко рассмеялся.

Джонни задумчиво посмотрел на него; он догадывался, что Старик побеседовал с сыном.

– Вот что я тебе скажу, Джонни. – Бенедикт все еще смеялся. – Я рад, что эта корова – не мое представление о рае.

Джонни застыл. Бенедикт, как попугай, повторил слова Старика. Другого подтверждения не требовалось.

Ленс улетел в Кейптаун и там застал своих кредиторов на грани бунта. Они хотели добиться распродажи, чтобы возместить свои убытки.

Джонни провел два драгоценных дня на винной ферме Ларсена в Стелленбоше, чтобы успокоить его страхи. Когда Фифи Ларсен, которая была на двадцать лет моложе мужа, стиснула под обеденным столом его бедро, он понял, что все будет в порядке – на два ближайших месяца.

В следующую лихорадочную, полную изнурительных трудов неделю Джонни едва сумел выбрать время, чтобы повидаться с Трейси.

Она уже месяц как вышла из больницы и жила с друзьями на маленькой ферме вблизи Сомерсет-Вест.

Когда Джонни вышел из «мерседеса», а Трейси спустилась к нему с веранды, он впервые за долгое время испытал истинное удовольствие.

– Боже, – сказал он, – ты прекрасно выглядишь.

Она была в летнем платье, на ногах открытые сандалии. Друзья ее уехали на день, поэтому они бродили по саду только вдвоем. Он откровенно разглядывал ее и заметил, что руки ее пополнели, на щеки вернулся румянец. Волосы Трейси блестели на солнце, но под глазами еще виднелись темные круги, и улыбнулась она только раз, когда сорвала веточку цветущего персика. Казалось, она боится Джонни, а в себе не уверена.

Наконец он посмотрел ей в лицо и положил руки ей на плечи.

– Ну ладно. В чем дело?

Она разразилась потоком слов.

– Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня отыскал. Хочу объяснить, почему я стала… такой. Не желаю, чтобы ты поверил в то, что могут обо мне рассказывать.

– Трейси, тебе ничего не нужно объяснять.

– Я должна. – И она начала рассказывать, не глядя ему в лицо, теребя ветку, обрывая цветки персика. – Видишь ли, я не понимала, считала, что все мужчины такие. Не любят, не делают этого… – Она замолчала, потом начала снова: – Понимаешь, он добрый. И каждый вечер было множество друзей, приемы. Потом он захотел, чтобы мы отправились в Лондон – ради его карьеры. Здесь ему не хватало размаха. И даже тогда я ничего не знала. Да, я видела, что у него много друзей, и среди них есть какие-то близкие ему, но… И вот я зашла к нему в студию и застала их, Кенни и парня, они смеялись, обнимались, перевились, как змеи. «Да неужели ты не знала?» – сказал он. У меня в голове что-то щелкнуло, я почувствовала себя грязной, порочной, я хотела умереть. Мне не к кому было обратиться, да я и не желала никого видеть… просто хотела умереть. – Она замолчала и ждала, чтобы он заговорил.

– Ты по-прежнему хочешь умереть? – мягко спросил Джонни.

Она удивленно взглянула на него и отрицательно покачала головой с сияющей шапкой волос.

– Я тоже не хочу, чтобы ты умерла.

Они вдруг оба рассмеялись. После этого все стало хорошо, они проговорили дотемна – как друзья.

– Мне нужно идти, – сказал Джонни.

– Жена? – спросила она, и ее смех замер.

– Да. Жена.

Было уже темно, когда Джонни вошел в двери своего нового, построенного террасами ранчо в Бишопскорте – здесь он жил, но это не был его дом. Звонил телефон. Он поднял трубку.

– Джонни?

– Привет, Майкл. – Он узнал голос.

– Джонни, немедленно отправляйся в старый дом. – Голос Майкла Шапиро звучал напряженно.

– Что-то со Стариком? – беспокойно спросил Джонни.

– Разговаривать некогда, приезжай немедленно!

Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику было холодно. Холод засел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял первый конверт и достал из него листок бумаги.

Дорогой сэр, надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие…

Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он перечитывал их и сжигал.

…что меня отобрали для игры в числе первых пятнадцати…

Иногда он улыбался, один раз рассмеялся.

…я первый по всем предметам, кроме истории и Закона Божьего. Надеюсь в будущем на лучшие…

Последний конверт он долго держал в перевитой голубыми венами руке. Потом нетерпеливым движением бросил в огонь и его и потянулся к каминной доске, чтобы подняться. Встав, посмотрел в зеркало в позолоченной раме.

Он изучал свое отражение, слегка удивленный произошедшими за последние несколько недель изменениями. В глазах погас огонь жизни, они стали грязновато-бледно-сине-карими – цвета разложения. Они выпирали из глазниц, и в них была стеклянистость, характерная для рака в последней стадии.

Он знал, что слабость в ногах, внутренний холод – не результат действия обезболивающего. И шаркающая медлительная походка, которой он пересек толстый ковер, направляясь к письменному столу, тоже не от них.

Он посмотрел на продолговатый кожаный футляр с отделанными медью углами и закашлялся, приступ разрывал ему горло. Он ухватился за край стола, чтобы не потерять равновесия, ожидая, пока боль схлынет, потом щелкнул замком и открыл футляр.

Руки его не дрожали, когда он взял в них ствол и рукоять двенадцатизарядного дробовика и соединил их.

Он умер, как и жил, – в одиночестве.

– Боже, как я ненавижу черный цвет. – Руби Ленс стояла в центре своей спальни, глядя на платье, лежавшее на двуспальной кровати. – Я в нем выгляжу ужасно. – Она покачала головой, отчего ее волосы цвета шампанского растрепались. Повернулась и лениво двинулась по комнате к зеркалу. Улыбнулась своему отражению и через плечо спросила: – Ты говоришь, Бенедикт Ван дер Бил прилетел из Англии?

– Да, – Джонни кивнул. Он сидел в кресле у входа в гардеробную, массируя пальцами веки.

Руби встала на цыпочки, втянула живот и выпятила маленькие твердые груди.

– Кто еще там будет? – спросила она, обхватив груди руками и выставив между пальцами соски, критически осматривая их. (Джонни отвел руки от глаз.) – Ты меня слышал? – В голосе Руби звучали повелительные нотки. – Я ведь не с собой разговариваю. – Она отвернулась от зеркала и посмотрела на Джонни. Высокая и стройная, золотая, как леопард, даже в глазах – желтая напряженность, как во взгляде большой хищной кошки. Казалось, в любое мгновение она может зарычать.

– Это похороны, – спокойно ответил он. – Не прием с коктейлями.

– Ну, не жди, что я буду умирать от горя. Я его терпеть не могла. – Она подошла к кровати, выбрала трусики и потерла гладкий материал о щеку. Потом двумя изящными движениями надела их. – По крайней мере под траур можно надеть что-нибудь красивое. – Она защелкнула пряжку на загорелом животе, и ткань прижала почти бесцветные светлые завитки волос.

Джонни медленно встал и прошел в свою гардеробную. Она презрительно бросила ему вслед:

– Ради бога, Джонни Ленс, перестань ходить всюду с вытянутым лицом, будто наступил конец света. Никто ничего не должен этому старому дьяволу – он задолго до срока собрал со всех долги.

Они приехали на несколько минут раньше и стояли под сводами у входа в церковь.

Когда жемчужно-серый «роллс» въехал в ворота, брат с сестрой вышли из него и двинулись по мощеной дорожке, Руби не могла скрыть своего интереса.

– Это Бенедикт Ван дер Бил?

Джонни кивнул.

– Он прекрасно выглядит.

Но Джонни смотрел на Трейси. Перемена в ее внешности со времени их последней встречи оказалась поразительной. Она снова шла как девочка из пустыни, прямо и гордо. Подошла к Джонни, остановилась перед ним. Сняла темные очки, и он увидел, что она плакала: глаза у нее слегка припухли. Косметикой она не воспользовалась, и, повязанная темным шарфом, как платком, походила на монахиню. От горя лицо ее повзрослело.

– Никогда не думала, что этот день придет, – негромко сказала она.

– Да, – согласился Джонни. – Он как будто должен был жить вечно.

Трейси шагнула к нему, протянула руку, но ее пальцы остановились в дюйме от его рукава. Джонни понял жест: она делилась с ним горем, пониманием общей потери и невысказанным предложением утешения.

– Мне кажется, мы с вами не встречались. – В голосе Руби смешались сахар и мышьяк. – Вы ведь мисс Ван дер Бил?

Трейси повернула к ней голову, и лицо ее стало бесстрастным и равнодушным. Она надела темные очки, спрятав глаза.

– Здравствуйте, миссис Ленс, – сказала она.

В церкви Майк Шапиро стоял рядом с Джонни. Не шевеля губами, он сказал, так, чтобы слышать мог только Джонни:

– Бенедикт знает условия завещания. От него можно ожидать немедленных действий.

– Спасибо, Майк.

Джонни не отрывал взгляда от массивного черного гроба. Огоньки свечей отражались на серебряных рукоятках.

И все же его не занимал предстоящий конфликт. Интерес придет позже. А сейчас он слишком глубоко ощущал уход целой эры, его жизнь достигла поворотного пункта. Он знал, что она изменится, уже изменилась.

Он неожиданно, движимый чутьем, взглянул в проход между скамьями.

На него смотрел Бенедикт Ван дер Бил. В этот момент священник дал сигнал к выносу тела.

Они стояли у гроба, Бенедикт и Джонни, по разные стороны полированного черного ящика, украшенного множеством лилий аронника. Осторожно посматривали друг на друга. Джонни казалось, что вся эта сцена имеет особое значение. Они вдвоем стояли над телом Старика, а Трейси с беспокойством смотрела на них.

Джонни оглянулся в поисках Трейси. Но вместо этого увидел Руби. Она смотрела на них обоих, и Джонни вдруг понял, что позиция на доске изменилась сильнее, чем он сознавал. В игру вступила новая фигура.

Он почувствовал, как Майк Шапиро подталкивает его, и взялся за серебряную ручку. Они вместе вынесли Старика на солнце.

От тяжести ручка врезалась ему в ладонь. Уже после того, как гроб опустили, он продолжал массировать кисть. Холм свежей земли скрылся под одеялом цветов и ярко-зеленой искусственной травой. Все постепенно разошлись, но Джонни продолжал стоять с непокрытой головой. Наконец Руби коснулась его руки.