Текст книги "Горящий берег"

Она осипла от дыма и потрясения.

– Нет… – резко сказал Бобби Кларк и хотел удержать ее, но она вырвалась и побежала к загону у конюшни.

– Нюаж!

Она пыталась свистеть, но с пересохших губ не срывалось ни звука. Бобби Кларк догнал ее у входа в загон.

– Не ходите туда, – сказал он отчаянно, задерживая ее.

Не понимая, она пыталась заглянуть за ворота.

– Нет, Сантэн!

Он потянул ее обратно, но она увидела своего коня и закричала:

– Нюаж! – Грохот очередного разрыва заглушил этот отчаянный крик, но она постаралась вырваться от Кларка. – Нюаж! – снова закричала она, и жеребец поднял голову. Он лежал на боку; взрывом ему перебило обе задние ноги и разорвало брюхо.

– Нюаж!

Жеребец услышал ее голос и попытался встать на передние ноги, но сил не хватило, и он снова упал. Головой ударился о землю, и из его широких ноздрей с легким звуком вырвался воздух.

Анна подбежала к Бобби, и вдвоем они утащили Сантэн к ждущей машине.

– Его нельзя так оставлять, – умоляла она, пытаясь вырваться. – Пожалуйста, не давайте ему страдать.

Новый залп обрушился на двор, разрывая барабанные перепонки и заполняя воздух множеством кусков камня и стальных осколков.

– Нет времени, – крикнул Бобби, – нужно уезжать!

Они силой усадили Сантэн в фургон между рядами носилок и сами забрались следом.

Шофер немедленно нажал на газ. Санитарная машина, подскакивая на булыжниках, круто повернула и через ворота вылетела на подъездную дорогу.

Сантэн подползла к заднему борту разгоняющейся машины и посмотрела назад, на шато. Сквозь отверстия в черепичной крыше поднималось пламя, прямо в солнечное небо вздымались столбы черного дыма.

– Все, – прошептала Сантэн, – ты отнял у меня все, что я любила. За что? Господи, за что ты так обошелся со мной?

Впереди другие машины сошли с дороги и остановились под деревьями на опушке леса, чтобы уйти от огня. Бобби Кларк выпрыгнул из кузова и бегал от одной машины к другой, отдавая приказы шоферам и перестраивая колонну. Потом во главе колонны они снова двинулись в путь и свернули на главную дорогу.

На них снова обрушился обстрел: немецкие наблюдатели хорошо пристрелялись по перекрестку. Как карнавальная вереница танцующих, колонна вилась по дороге, обходя воронки и разбитые машины, мертвых упряжных животных и брошенное снаряжение.

Выбравшись, колонна сократила дистанцию между машинами и по изгибу дороги направилась в ближайшую деревушку. Когда проезжали мимо церкви, Сантэн увидела, что в крытом медью позеленевшем куполе зияет дыра.

Хотя Сантэн разглядела ветви тиса над семейным участком на кладбище, могила Майкла была не видна с дороги.

– Я гадаю, вернемся ли мы сюда, Анна, – прошептала Сантэн. – Я обещала Майклу…

Голос ее смолк.

– Конечно, вернемся. Куда нам еще идти?

Голос Анны звучал прерывисто от горя и из-за тряски.

Обе смотрели назад, на пробитый купол церкви и столб дыма за лесом, обозначавший их дом.

* * *

Колонна санитарных машин догнала арьергард отступающих английских войск на окраине деревни. Здесь военная полиция установила временный блокпост.

Полицейские собирали боеспособных солдат в стороне от дороги, перегруппировывали их и готовили вторую линию обороны; все машины досматривали в поисках дезертиров.

– Держится новая линия обороны, сержант? – спросил Бобби Кларк у полицейского, проверявшего его документы. – Можно нам остановиться в деревне? У меня раненые…

Закончить ему помешал разрыв: снаряд попал в один из домов у дороги. Они все еще оставались в пределах досягаемости немецкой артиллерии.

– Не могу знать, сэр, – ответил сержант, возвращая Бобби его документы. – На вашем месте я бы отошел дальше, к самому Аррасу. Здесь будет жарко.

Так началось долгое, медленное отступление. Колонна стала частью потока, заполнившего дорогу впереди, насколько хватал глаз, и продвигавшегося мучительно медленно.

Санитарные машины резко брали с места вперед, проезжали несколько ярдов, уткнувшись носом в предыдущий транспорт, и снова останавливались и ждали неопределенно долго. День разгорался, жара усиливалась, и зимняя грязь, недавно покрывавшая дорогу, превращалась в пыль. С окрестных ферм на окровавленные повязки слетались мухи и ползали по лицам раненых, лежащих на ярусах носилок; люди стонали и просили воды.

Анна и Сантэн отправились за водой на ближайшую ферму и обнаружили, что она покинута. Они отыскали молочные бидоны и наполнили их водой из колонки.

Они шли вдоль колонны, раздавали чашки с водой, протирали лица бредящих раненых, помогали санитарам убирать за теми, кто не мог сдерживать естественные отправления организма; все это время они старались сохранять бодрый, уверенный вид и утешать раненых, несмотря на собственные горе и лишения.

К ночи колонна преодолела меньше пяти миль. Позади по-прежнему гремел бой. Колонна снова остановилась, дожидаясь возможности двигаться дальше.

– Похоже, нам удалось остановить их у Морт-Омма, – задержался возле Сантэн Бобби Кларк. – Здесь можно без боязни переночевать. – Он внимательно всмотрелся в лицо солдата, над которым хлопотала Сантэн. – Видит Бог, эти бедняги долго не выдержат. Им надо поесть и отдохнуть.

– Тут, за следующим поворотом, есть ферма с большим амбаром.

– Если она еще не занята, остановимся там.

Анна извлекла из своего мешка плетенку лука и приправила им похлебку из тушенки, которую варила на костре. Похлебку подавали с армейскими сухарями и чаем без молока – все это раздобыли у снабженцев, чей грузовик тоже застрял на дороге.

Сантэн кормила тех, кто был слишком слаб, чтобы есть самостоятельно, потом вместе с санитарами меняла повязки. Жара и пыль ухудшали положение, многие раны воспалились и опухли, из них сочился желтый гной.

После полуночи Сантэн выбралась из амбара и пошла к колонке во дворе. Она казалась себе грязной и потной, ей хотелось вымыться и переодеться в чистое, выглаженное. Но никакой возможности уединиться не было, тем более что следовало беречь ту немногую запасную одежду, что она упаковала в саквояж. Не снимая верхней юбки, она скинула нижнюю и панталоны, постирала их в холодной воде, выжала и повесила сушиться, а сама тем временем вымыла лицо и руки.

Она позволила ночному ветру обсушить ей лицо, потом снова надела еще влажное белье. Причесалась и почувствовала себя лучше, хотя распухшие от дыма глаза по-прежнему жгло, а на сердце словно лежал тяжелый камень и от усталости трудно было пошевелить рукой или ногой. Ее преследовали воспоминания – отец в дыму, лежащий на траве белый жеребец, – но она старалась прогнать их из сознания.

– Хватит! – сказала она вслух, прислонившись к выездным воротам. – Хватит на сегодня. Плакать буду завтра.

– Завтра никогда не наступит, – произнес в темноте голос на ломаном французском, и Сантэн вздрогнула.

– Бобби?

Она увидела огонек его сигареты. Врач показался из сумрака и прислонился к воротам рядом с ней.

– Вы поразительная девушка, – продолжал он по-английски. – У меня шесть сестер, но такой, как вы, я никогда не встречал. Кстати, думаю, мало кто из парней справился бы так же хорошо.

Сантэн молчала; когда врач затянулся, она при свете сигареты увидела его лицо. Примерно ровесник Мишеля. Красив. Рот полный и чувственный, и в нем есть мягкость, которой она не замечала раньше.

– Я говорю… – Ее молчание неожиданно смутило его. – Вы не против, что я говорю? Я уйду, если хотите.

Она покачала головой.

– Не против.

Некоторое время они молчали: Бобби попыхивал сигаретой, оба слушали далекие звуки боя и стоны раненых в амбаре.

Потом Сантэн пошевелилась и спросила:

– Помните молодого летчика в тот первый день, когда вы приехали в шато?

– Да. У него рука была обожжена. Как же его звали? Эндрю? Нет, это был его друг. Ну да – тот сумасшедший шотландец.

– Его звали Мишель.

– Я помню обоих. Что с ними стало?

– Мы с Мишелем должны были пожениться, но он погиб…

Тут ее долго сдерживаемые чувства прорвались.

Он незнакомец, он мягок и деликатен, и Сантэн обнаружила, что ей легко говорить с ним в темноте. На своем английском с акцентом она рассказала о Мишеле, о том, что они собирались жить в Африке, рассказала об отце, и как он изменился после смерти ее матери, и как она старалась присматривать за ним и не давать напиваться.

Потом рассказала, что творилось этим утром в горящем шато.

– Думаю, он этого хотел, по-своему он устал от жизни. Он хотел умереть и снова быть с мамой. Но теперь они оба ушли, и он, и Мишель. У меня нет никого.

Закончив рассказ, она почувствовала себя утомленной, иссушенной, но успокоенной.

– Да, вам досталось. – Бобби взял ее за руку. – Я бы хотел вам помочь.

– Вы мне помогли. Спасибо.

– Я бы мог дать вам чего-нибудь, опия, если это поможет вам уснуть.

Сантэн почувствовала чудовищное стремление забыться, такое сильное, что испугалась.

– Нет, – ответила она с ненужной резкостью. – Со мной все будет в порядке. – Она вздрогнула. – Я замерзла, и уже поздно. Еще раз спасибо за то, что выслушали.

Анна повесила в углу амбара одеяла и приготовила соломенный тюфяк. Сантэн почти сразу погрузилась в сон без сновидений и проснулась на рассвете в поту и с ощущением тошноты.

Все еще не вполне проснувшись, спотыкаясь, она с трудом выбралась во двор, и здесь ее вырвало у стены небольшим количеством горькой желтой желчи. Она выпрямилась, держась за стену, вытерла рот и обнаружила рядом Бобби Кларка; он с встревоженным лицом взял ее руку и посчитал пульс.

– Думаю, стоит вас осмотреть, – сказал он.

– Нет.

Она чувствовала себя очень уязвимой. Это странное недомогание встревожило ее: ведь она всегда была такой здоровой и сильной! И боялась, что он обнаружит что-нибудь ужасное.

– Со мной все в порядке, правда.

Но он, крепко держа Сантэн за руку, отвел ее к припаркованной санитарной машине и опустил брезентовый полог, чтобы они оказались наедине.

– Пожалуйста, ложитесь сюда.

Не обращая внимания на ее протесты, он расстегнул на ней кофточку, чтобы посмотреть грудь.

Его манеры стали такими докторскими, профессиональными, что Сантэн больше не протестовала и покорно подчинилась осмотру, садясь, кашляя, глубоко дыша, когда он приказывал.

– Сейчас я вас осмотрю, – сказал он. – Хотите, чтобы присутствовала ваша служанка? – Сантэн молча покачала головой, и он сказал: – Пожалуйста, снимите юбку и нижнюю юбку.

Закончив, он стал неторопливо укладывать инструменты в сумку и завязывать тесемки, давая ей время привести себя в порядок.

Потом взглянул на нее с таким странным выражением, что она встревожилась.

– Что-нибудь серьезное?

Он покачал головой.

– Сантэн, ваш жених погиб. Вы сами так сказали вчера вечером.

Она кивнула.

– Еще рано говорить с уверенностью, слишком рано, но я считаю, что вам понадобится отец для ребенка, которого вы носите.

Она невольно положила руки на живот защитным жестом.

– Я знаком с вами всего несколько дней, но этого достаточно, чтобы понять: я вас люблю. И вы оказали бы мне честь… – он умолк, потому что она не слушала.

– Мишель, – прошептала она. – Ребенок Мишеля. Я потеряла не все. У меня еще есть его часть.

* * *

Сантэн с такой охотой ела бутерброды с ветчиной и сыром, которые принесла ей Анна, что та взглянула на нее с подозрением.

– Мне гораздо лучше, – предупредила ее вопрос Сантэн.

Они помогли накормить раненых и подготовить их к перевозке. Двое тяжелых ночью умерли; санитары похоронили их в наспех выкопанных могилах на краю поля, и санитарные машины снова влились в поток движения по главной дороге.

Пробки предыдущего дня рассосались: армия приходила в себя после смятения, устанавливалось подобие порядка. Двигались медленно, но остановок стало меньше, и по дороге попадались примитивные пункты снабжения, сооруженные за ночь, и расположения штабов.

Во время остановки на краю маленькой деревушки, полускрытой деревьями и виноградниками, Сантэн разглядела на краю одного виноградника очертания самолетов.

Она забралась на задний борт фургона, чтобы лучше видеть, и в это время звено самолетов поднялось в воздух и пролетело низко над дорогой.

Сантэн испытала острое разочарование: это были неуклюжие двухместные разведчики «де хевиленд», а не изящные SE5a из эскадрильи Мишеля. Она помахала им, и какой-то пилот посмотрел вниз и помахал в ответ.

Это почему-то подбодрило ее, и, возвращаясь к принятым на себя обязанностям, она чувствовала себя сильной и беспечной; она шутила с ранеными на своем ломаном английском, и те радостно отзывались на ее шутки. Один назвал ее «Солнышко», и это имя быстро распространилось по всей колонне.

Бобби Кларк остановил Сантэн, когда она проходила мимо.

– Отличная работа, но не переусердствуйте.

– Все будет в порядке. Не тревожьтесь за меня.

– Ничего не могу с собой поделать. – Он понизил голос. – Вы обдумали мое предложение? Что скажете?

– Не сейчас, Бобби.

Она произносила его имя с ударениями на каждом слоге: Боб-би, и всякий раз как она это делала, у него перехватывало дыхание.

– Мы поговорим об этом позже, но вы очень добры.

Дорога снова стала почти непроезжей: по ней к Морт-Омму непрерывно подтягивались резервы. Мимо шла бесконечная колонна марширующих людей, между рядами покачивающихся стальных шлемов двигались артиллерийские батареи и вереницы грузовиков с военным снаряжением.

Продвижение замедлилось; пережидать на обочине или на боковых дорогах, пока минуют новые орды, приходилось часами.

– Скоро мне придется отправить санитарные машины обратно, – сказал Бобби Сантэн во время одной такой остановки. – Они нужны там. Как только найдем полевой госпиталь, я передам пациентов.

Сантэн кивнула и собралась идти к машине, откуда раненый позвал:

– Сюда, Солнышко, помогите мне.

Бобби перехватил ее руку.

– Сантэн, в госпитале будет капеллан. Потребуется всего несколько минут…

Она улыбнулась и коснулась пальцами его небритой щеки.

– Вы хороший человек, Бобби, но отец моего ребенка – Мишель. Я думала над этим – и решила, что другой отец ему не нужен.

– Сантэн, вы не понимаете! Что подумают люди? Ребенок без отца, молодая мать без мужа, – что станут говорить?

– Пока у меня есть ребенок, Бобби, мне… как это говорится по-английски… мне на это наплевать! Пусть болтают, что хотят. Я вдова Мишеля Кортни.

* * *

В тот же день они нашли полевой госпиталь, который искали. Он расположился в поле под Аррасом.

Две большие палатки со знаком красного креста служили операционными. По сторонам были возведены примитивные укрытия для сотен раненых, ждущих своей очереди на операцию. Укрытия были из брезента или проржавевших листов железа, найденных в соседних деревнях.

Анна и Сантэн помогали разгружать раненых и переносить их в переполненные укрытия, потом сняли свой багаж с крыши первого фургона. Один из пациентов заметил их приготовления к уходу.

– Уходите, Солнышко?

Услышав это, остальные загомонили:

– Что мы без вас будем делать, милая?

Она в последний раз подошла к ним, с улыбкой и шуткой переходила от одного к другому, наклонялась, целовала грязные, перекошенные от боли лица, а потом, не способная больше выдержать, убежала к ожидающей ее Анне.

Они взяли саквояж и мешок Анны и двинулись вдоль колонны. Шоферы заправляли машины, готовясь вернуться на поле боя.

Бобби Кларк поджидал их, а увидев, подбежал.

– Мы отправляемся назад. Приказ майора Синклера.

– Au revoir, Бобби.

– Я всегда буду помнить вас, Сантэн. – Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. – Надеюсь, это будет мальчик, – шепнул он.

– Обязательно, – с серьезным видом ответила она. – Мальчик. Я уверена.

Колонна санитарных машин двинулась обратно на север; уходя по дороге, забитой идущими людьми и транспортом, Бобби Кларк махал женщинам и кричал что-то неразборчивое.

– Что нам теперь делать? – спросила Анна.

– Пойдем, – ответила Сантэн. Руководство незаметно перешло к ней, и Анна, которая с каждой милей, отдалявшей их от Морт-Омма, становилась все менее решительной, пошла за ней. Они миновали раскинувшийся на большой территории госпиталь и повернули на юг, тоже по запруженной людьми и транспортом дороге.

Впереди, над деревьями, Сантэн видела на фоне вечернего неба крыши и шпили Арраса.

– Смотри, Анна! – показала она. – Вечерняя звезда. Можно загадать желание. Какое твое?

Анна с любопытством посмотрела на нее.

«Что случилось с девочкой? И двух дней не прошло, как у нее на глазах сгорел отец, а любимую лошадь изуродовало снарядом, а в ней сейчас какая-то свирепая веселость. Ох, неспроста».

– Я хочу вымыться и поесть горяченького.

– Ох, Анна, ты всегда хочешь невозможного.

Сантэн улыбнулась, перехватывая тяжелый саквояж в другую руку.

– А ты чего хочешь? – спросила Анна.

– Чтобы звезда отвела нас к генералу, как та, что вела волхвов…

– Не кощунствуй, дитя.

Но Анна слишком устала и оробела, чтобы вложить в свой упрек настоящую силу.

* * *

Сантэн хорошо знала город: там был монастырь, где она провела школьные годы. Пока они добрались до центра города, стемнело.

Бои первых военных лет нанесли страшные раны прекрасной фламандской архитектуре XVII века. Живописный старый город был завален осколками шрапнели, крыши многих домов провалились. Большинство кирпичных зданий вокруг центральной площади тоже стояли без крыш, покинутые, хотя в нескольких окнах блестели огоньки свечей. Самые упрямые горожане вернулись, едва только прибой войны отхлынул.

Когда Сантэн в последний раз побывала здесь с Майклом, она не запоминала путь к монастырю, который генерал Кортни использовал как штаб-квартиру, поэтому не надеялась найти его в темноте. Они с Анной остановились в покинутом домике, поужинали остатками черствого хлеба и сухого сыра из мешка Анны и легли на голый пол, превратив саквояж в подушку и прижимаясь друг к другу ради тепла.

Утром, когда Сантэн, наконец, нашла ведущий к нему переулок, она испугалась, что монастырь покинут, но у входа стоял часовой.

– Простите, мисс, это собственность армии. Вход воспрещен.

Она еще уговаривала его, когда в переулке показался черный «роллс» и затормозил у ворот. Он был в пыли и засохшей грязи, сбоку на дверях виднелась большая царапина.

Часовой узнал флажок на капоте и пропустил водителя-зулуса; «роллс» проехал в ворота, и Сантэн бросилась за ним, отчаянно крича. На заднем сиденье ехал молодой лейтенант, которого она видела в прошлый раз.

– Лейтенант Пирс!

Она вспомнила, как его зовут. Он оглянулся и очень удивился, узнав ее. Он быстро наклонился к шоферу, сказал ему что-то, и «роллс» резко затормозил и вернулся задним ходом.

– Мадмуазель де Тири! – Джон Пирс выскочил из машины и торопливо подошел к ней. – Меньше всего ожидал увидеть вас здесь! Что вы тут делаете?

– Мне нужно встретиться с генералом Кортни, дядей Майкла. Это очень важно.

– Его сейчас нет, – ответил молодой офицер, – но вы можете пройти со мной. Он скоро вернется, а мы тем временем найдем место, где вы сможете отдохнуть и перекусить. Кажется, и то и другое вам не помешает. – Он взял у Сантэн саквояж. – Идемте. Эта женщина с вами?

– Это Анна, моя служанка.

– Она может сесть рядом с Сангане.

Он посадил Сантэн в «роллс».

– Последние несколько дней мы очень заняты из-за немцев, – сказал он, садясь рядом с ней на мягкое кожаное сиденье, – и вы, похоже, тоже.

Сантэн оглядела себя: одежда пыльная и рваная, руки грязные, под ногтями черная каемка. Как выглядят ее волосы, она могла только догадываться.

– Я только что с фронта. Генерал Кортни отправился туда посмотреть собственными глазами. – Джон Пирс вежливо отвернулся, пока Сантэн пыталась привести в порядок волосы. – Он любит быть в самом центре событий; старому дьяволу кажется, что он по-прежнему воюет с бурами. Мы отступили до самого Морт-Омма…

– Это моя деревня.

– Уже нет, – мрачно сказал он. – Ее захватили немцы… или вот-вот захватят. Новая линия фронта проходит сразу к северу от нее, и деревня под постоянным огнем. Большая часть домов разрушена. Вы ее не узнаете, ей-богу.

Сантэн опять кивнула.

– Мой дом разрушен снарядами и сгорел.

– Сочувствую. – Джон Пирс быстро продолжил: – Но мы как будто остановили их. Генерал Кортни уверен, что мы сможем удержать их у Морт-Омма…

– А где генерал?

– На совещании в штабе дивизии. Должен вернуться сегодня, позже. Ну, вот мы и на месте.

Джон Пирс отыскал для них монашескую келью и прислал слугу с едой и двумя ведрами горячей воды.

Как только поели, Анна раздела Сантэн и вымыла губкой с горячей водой.

– Господи, как хорошо!

– Хоть на этот раз обошлось без писка, – сказала Анна.

Своей нижней юбкой она вытерла Сантэн, потом чистой тряпкой из мешка протерла ей волосы. Густые, темные, они были спутаны.

– Ой, Анна, больно!

– Хорошенького понемножку, – вздохнула Анна.

Закончив, она настояла на том, чтобы Сантэн легла на койку, а сама тем временем вымылась и выстирала их грязную одежду. Но Сантэн не могла лежать спокойно, она села, обхватив колени.

– Анна, голубушка! У меня для тебя удивительный сюрприз…

Анна свернула густые влажные волосы тугим жгутом и вопросительно посмотрела на Сантэн.

– «Анна», «голубушка»? Должно быть, новость действительно хорошая.

– Да, очень хорошая! У меня будет ребенок от Мишеля!

Анна застыла. Ее грубоватое лицо побледнело, стало серым от потрясения; она смотрела на Сантэн, не в силах заговорить.

– Это будет мальчик. Я уверена. Я его чувствую. Он будет как Мишель!

– Откуда ты знаешь? Как ты можешь быть уверена? – выпалила Анна.

– О, я уверена. – Сантэн быстро наклонилась и задрала рубашку. – Посмотри на мой живот. Разве ты не видишь, Анна?

Ее светлый гладкий живот был ровным, как всегда, с единственной отметиной – аккуратной ямкой пупка. Сантэн энергично нажала на него.

– Разве ты не видишь, Анна? Может даже, будет двойня! Отец Мишеля и его дядя – близнецы. Возможно, это у них семейное. Анна, двое таких, как Мишель!

– Нет, – в ужасе покачала головой Анна. – Это все бредни. Не поверю, что ты, с солдатом…

– Мишель не солдат, он… – начала Сантэн, но Анна не дала ей договорить:

– Не поверю, что урожденная де Тири позволила солдату попользоваться ею, как кухонной девкой.

– Позволила, Анна! – Сантэн в гневе одернула рубашку. – И не просто позволила, а помогла. Вначале он не знал, как это делается, и я ему помогла, и у нас прекрасно получилось.

Анна обеими руками зажала уши.

– Не верю. Не буду слушать. После того как я учила тебя быть дамой, не стану слушать.

– Тогда чем, по-твоему, мы занимались ночью, когда я уходила к нему? Ты ведь знаешь, что я уходила, вы с папой меня застукали.

– Мое дитя! – заголосила Анна. – Он воспользовался…

– Вздор, Анна! Мне нравилось. Нравилось все, что он со мной делал.

– О нет! Не верю. К тому же ты не можешь разобраться так быстро. Ты издеваешься над старой Анной. Злая, жестокая!

– Ты знаешь, что утром меня тошнило.

– Это ничего не доказывает…

– Врач, Бобби Кларк, армейский доктор. Он меня осмотрел. Это он мне сказал.

Анна наконец лишилась дара речи, больше не протестовала. Теперь она видела: девочка уходила на ночь, и действительно по утрам ее тошнит. Вдобавок Анна верила в непогрешимость врачей. Потом это необычное и неестественное оживление после всех несчастий… Вывод неизбежен.

– Значит, это правда, – капитулировала она. – Господи, что же делать? Милостивый Боже, спаси нас от скандала и бесчестья! Что нам делать?

– Делать, Анна? – Сантэн рассмешили ее драматические вопли. – У нас будет распрекрасный мальчик или, если повезет, двое, и ты поможешь мне их растить. Ты ведь поможешь, Анна? Я не знаю о детях ничего, а ты знаешь все.

Первое потрясение прошло, и Анна задумалась не о скандале и бесчестье, а о возможности появления настоящего, живого младенца: уже семнадцать лет она не знала такой радости. А теперь ей чудом обещан еще один малыш. Сантэн заметила перемену в своей наперснице, пробуждение материнского инстинкта.

– Ты поможешь мне с малышом. Ты нас не бросишь, ты нужна нам, мне и маленькому! Анна, обещай, пожалуйста, обещай!

Анна бросилась к койке, обняла Сантэн и крепко прижала к себе, а Сантэн в ее сокрушительных объятиях смеялась от радости.

* * *

Уже стемнело, когда в дверь монашеской кельи снова постучал Джон Пирс.

– Генерал вернулся, мадмуазель де Тири. Я сказал ему, что вы здесь, и он хочет поговорить с вами, как только освободится.

Сантэн пошла за адъютантом мимо келий в большую столовую, превращенную в оперативный штаб. С полдюжины офицеров собрались у расстеленной на обеденном столе большой карты, утыканной разноцветными булавками; атмосфера в комнате была напряженная.

Когда Сантэн вошла, офицеры взглянули на нее, но даже молодая красивая девушка не смогла надолго отвлечь их: через несколько секунд они вернулись к своим задачам.

В дальнем конце зала спиной к ней стоял генерал Шон Кортни. Его великолепный форменный китель со множеством красных шевронов, значков и нашивок висел на спинке стула. Упираясь локтем в колено, генерал со свирепым лицом слушал тонкий искаженный голос в наушнике полевого телефона.

На Шоне была плотная трикотажная фуфайка с пятнами пота под мышками и замечательные яркие подтяжки с рисунком: бегущие кабаны и преследующие их охотничьи собаки.

Он жевал незажженную гаванскую сигару и вдруг, не доставая ее изо рта, рявкнул в телефон:

– Полная чушь! Я сам был там два часа назад! Я знаю! Мне нужны в этой бреши четыре батареи восьмидесятимиллиметровых гаубиц, и нужны до рассвета. Мне не нужны объяснения! Выполняйте – и доложите об исполнении!

Он швырнул микрофон и увидел Сантэн.

– Моя дорогая! – Его голос изменился, генерал быстро подошел к ней и взял за руку. – Я тревожился о вас. Шато разрушен до основания. Новая линия фронта проходит в миле от него…

Он замолчал и несколько мгновений разглядывал ее. Должно быть, то, что он увидел, его успокоило, и он спросил:

– Как ваш батюшка?

Она поникла головой.

– Погиб во время обстрела.

– Соболезную, – просто сказал Шон и повернулся к Джону Пирсу. – Отведите мисс де Тири в мои помещения. – Потом обратился к ней: – Я приду через пять минут.

Комната генерала выходила прямо в главный обеденный зал, так что Шон мог лежать на койке при открытой двери и видеть все, что происходит в оперативном штабе. В комнате почти не было мебели, только койка и стол с двумя стульями, а в ногах койки рундук.

– Пожалуйста, садитесь, мадмуазель.

Джон Пирс предложил ей один из стульев. Ожидая генерала, Сантэн принялась разглядывать маленькую комнату.

Единственный интерес в ней представлял стол. На столе стояла рамка из двух поворачивающихся половин. В одной половине – снимок величественной пожилой женщины, когда-то смуглой еврейской красавицы. Внизу была надпись: «Благополучно возвращайся к своей любящей жене Руфи». Во второй половине – снимок девушки, примерно ровесницы Сантэн. Сходство с пожилой женщиной было очевидно, это могли быть только мать и дочь, но красоту девушки портило выражение капризности, избалованности; красивый рот – но собственническое, жесткое выражение. Сантэн решила, что девушка ей совсем не нравится.

– Мои жена и дочь, – сказал от двери Шон Кортни. Он надел китель и, входя, застегивал его.

– Вы ели? – спросил он, усаживаясь в кресло напротив Сантэн.

– Да, спасибо.

Сантэн встала, взяла со стола серебряную коробочку восковых спичек, зажгла одну и поднесла ему, чтобы он прикурил «гавану». Шон удивился, потом наклонился и затянулся, раскуривая сигару, снова откинулся на спинку кресла и сказал:

– Моя дочь, Буря, делает это для меня.

Сантэн задула спичку, снова села и спокойно ждала, пока он насладится первыми затяжками ароматного дыма. Он постарел с их последней встречи, а может, просто очень устал, подумала она.

– Давно вы не спали? – спросила она, и генерал улыбнулся.

И неожиданно словно помолодел на тридцать лет.

– Вы говорите точно как моя жена.

– Она очень красива.

– Да, – Шон кивнул и посмотрел на фотографию. – Вы все потеряли, – сказал он.

– Шато, дом и отца.

Она старалась говорить спокойно, не выдавая своего горя.

– У вас, конечно, есть и другие родственники.

– Конечно, – согласилась она. – Дядя в Лионе и две тетки в Париже.

– Я устрою вам отъезд в Лион.

– Нет.

– Почему?

Неожиданный отказ удивил его.

– Я не хочу ни в Лион, ни в Париж. Я хочу в Африку.

– В Африку? – Он был ошеломлен. – В Африку? Милосердный Боже, почему в Африку?

– Потому что я обещала Мишелю, мы обещали друг другу поехать в Африку.

– Но, моя дорогая…

Он опустил глаза и принялся разглядывать сигарный пепел. Сантэн видела, какую боль причинило генералу упоминание о Майкле, и, посмотрев на него какое-то время, проговорила:

– Вы хотели сказать: «Но Майкл мертв».

Он кивнул.

– Да.

Он произнес это почти шепотом.

– Я обещала Мишелю кое-что еще, генерал. Я сказала ему, что его сын родится в Африке.

Шон медленно поднял голову и посмотрел на нее.

– Сын Майкла?

– Да, его сын.

– Вы носите сына Майкла?

– Да.

Множество глупых, самых приземленных вопросов просились на уста: вы уверены? Как вы можете быть уверены? Откуда мне знать, что это ребенок Майкла? Но он подавил желание их задать. Ему требовалось время, чтобы обдумать этот невероятный поворот судьбы.

– Прошу прощения.

Он встал и, хромая, вышел в оперативный зал.

– Установили связь с третьим батальоном? – спросил он у офицеров.

– Установили на минуту, потом снова потеряли. Они готовы контратаковать, сэр, но им нужна поддержка артиллерии.

– Свяжитесь с артиллеристами, черт их дери, и продолжайте пробиваться к Кейтнессу. – Он повернулся к другой группе штабных офицеров. – Роджер, что с первым?

– Никаких перемен, сэр. Они отбили две немецкие атаки, но вражеские пушки не дают им роздыху. Полковник Стивенс считает, что они смогут удержаться.

– Отлично, – хмыкнул Шон.

Все равно что горстями глины затыкать дыры в дамбе, сдерживающей напор океана, но каким-то чудом им это удается, и каждый час все больше притупляет острие немецкой атаки.

Все решат пушки – если мы сумеем достаточно быстро доставить их.

– Что главная дорога?

– Похоже, заторов меньше, движение ускоряется, сэр.

Если до утра удастся перебросить в прорыв восьмидесятимиллиметровые пушки, враг дорого заплатит за свой успех. Он окажется в «мешке», и артиллерия будет молотить его с трех сторон.

Шон почувствовал, что настроение снова портится. Это война пушек, все в конце концов сводится к ним. Шон делал расчеты, прикидывал риск и цену решений, отдавал приказы, но краем сознания продолжал думать о девушке и ее словах.

Прежде всего ему пришлось подавить естественную реакцию, ведь Шон, дитя викторианской эпохи, полагал, что все люди, особенно его близкие, будут жить, непременно руководствуясь моралью минувшего столетия. Конечно, молодым людям простительно сеять свое семя где угодно… у самого Шона сыновья рождались один за другим… Он стыдливо улыбнулся вспомнив об этом. Однако приличные молодые люди до свадьбы не прикасаются к благонравным юным леди.