Текст книги "Горящий берег"

Сантэн знала, что у нее высокий болевой порог; даже доктор Лебрюн сказал об этом, когда без хлороформа вправил ей вывихнутое предплечье. Ишь ты, даже не пикнула, дивился он. Нет, Сантэн знала, что вытерпит боль не хуже любой деревенской девушки; а кровотечение? Она уже привыкла к месячным. Часто, когда она была уверена, что ее никто не видит, она снимала со спины Нюажа неудобное дамское седло, подтыкала юбку и садилась на жеребца верхом. Прошлой весной, сидя на спине лошади без седла, она подскакала на жеребце к каменной стене, огораживающей северное поле, прыгнула с низкой стороны этой стены и приземлилась на противоположной с высоты семь футов. При приземлении она сильно ударилась о холку Нюажа; острая боль, словно ее ударили ножом, пронзила все тело Сантэн. Она потеряла столько крови, что белые плечи Нюажа стали красными, и так стыдилась, что, несмотря на боль, вымыла лошадь в пруду на краю поля и заковыляла домой, ведя Нюажа за собой.

Нет, ни боль, ни кровь ее не пугали. Ее страх был другого свойства. Она до смерти боялась разочаровать Майкла. Анна предупреждала ее и об этом.

«Потом мужчины всегда теряют интерес к женщине, les cochons»[27]27
  Свиньи (фр.).


[Закрыть].

«Если Майкл потеряет интерес ко мне, – думала она, – я умру. – И на мгновение заколебалась. – Не пойду. Не стану рисковать».

– Но как не пойти? – прошептала она вслух и почувствовала, что от любви и ожидания тесно в груди. – Я должна. Я просто должна.

С нетерпением она слушала, как в соседней комнате готовится ко сну Анна. И еще ждала, даже когда наступила тишина. Услышав, как церковные часы пробили сперва четверть часа, потом половину, Сантэн наконец вылезла из-под одеяла.

Нашла нижнюю юбку и панталоны, где их положила Анна, просунула одну ногу в штанишки и замерла.

– Зачем? – спросила она себя, захихикала и сбросила панталоны.

Потом застегнула толстую шерстяную юбку для верховой езды и жакет, набросила на голову и плечи темную шаль. Держа обувь в руках, выскользнула в коридор и у двери Анны прислушалась.

Анна негромко, мерно храпела, и Сантэн прошла дальше, в кухню. Села на стул перед огнем, обулась, зажгла фонарь от свечи, которую взяла с печки. Открыла кухонную дверь и вышла. Луна была на ущербе, ее остроносый челн плыл сквозь клочья летящих облаков.

Поспешая по аллее Сантэн шла по поросшей травой обочине, чтобы гравий не скрипел под ногами, и не открывала задвижку фонаря, полагаясь на серебряный свет луны. На севере, на хребте, что-то вдруг ярко сверкнуло; там медленно оседал столб оранжевого света, потом послышался приглушенный ветром грохот разрыва.

Мина! Сантэн на мгновение остановилась, думая, сколько человек сгинуло в этом чудовищном фонтане земли и огня. Это укрепило ее решимость. В мире столько смертей и ненависти и так мало любви! Она должна удержать ее всю, до последней капли.

Наконец она увидела впереди амбар и побежала. Внутри не видно света, и ни следа мотоцикла.

«Он не пришел!» Эта мысль привела ее в отчаяние. Ей хотелось прокричать его имя. Споткнувшись на пороге амбара, она едва не упала.

– Мишель! – Она больше не могла сдерживаться и услышала в своем голосе панику, когда снова позвала: – Мишель!

И открыла задвижку фонаря.

Он шел к ней из темноты амбара. Высокий и широкоплечий, бледное лицо прекрасно в свете фонаря.

– Ох, я думала, ты не придешь.

Он остановился перед ней.

– Ничто, – ответил он негромко, – ничто на свете не могло бы меня удержать.

Они стояли друг перед другом. Сантэн задрала подбородок, чтобы смотреть ему в лицо; они жадно глядели друг на друга, но никто не знал, что делать дальше, как преодолеть последние несколько дюймов между ними, которые кажутся пропастью.

– Никто тебя не видел? – выпалил он.

– Нет, нет. Не думаю.

– Хорошо.

– Мишель…

– Да, Сантэн?

– Наверно, мне не следовало приходить. Может, мне уйти?

Именно это и нужно было сказать: угроза привела Майкла в ужас, и он почти грубо схватил девушку.

– Нет, ни за что, я не хочу, чтобы ты уходила, ни за что.

Она засмеялась – хриплым, задыхающимся смехом; он притянул ее к себе и хотел поцеловать, но попытка оказалась неудачной. Они столкнулись носами, потом в спешке ударились зубами, прежде чем отыскали губы друг друга. Однако, найдя их, Майкл обнаружил, что губы у Сантэн горячие и мягкие, а рот внутри шелковистый и на вкус как спелое яблоко. Шаль сползла с ее головы, едва не задушив обоих, и они отпрянули друг от друга, задыхаясь и возбужденно смеясь.

– Пуговицы, – прошептала она. – Мне больно от твоих пуговиц. И я замерзла.

И она деланно задрожала.

– Прости.

Он взял из рук у Сантэн фонарь и отвел ее в глубину амбара. Потом вернул фонарь, и в его свете она увидела, что он устроил между тюками гнездо из мягкой соломы и выстлал его серыми армейскими одеялами.

– Я возвращался за ними в свою палатку, – объяснил он, осторожно поставив фонарь и снова нетерпеливо поворачиваясь к ней.

– Attends[28]28
  Подожди (фр.).


[Закрыть]! – Она использовала привычную форму обращения, чтобы сдержать его, и расстегнула его портупею. – Я буду вся в синяках.

Майкл отшвырнул ремень и снова обнял ее. На этот раз они быстро отыскали губы и вцепились друг в друга.

Волны чувства накатывались на Сантэн, такие мощные, что она ощутила слабость, у нее закружилась голова. Ноги у нее подкосились. Майкл обнимал ее, осыпая поцелуями ее рот, глаза и горло; она пыталась отвечать тем же, но ей хотелось, чтобы он скорее лег с ней на одеяла. Она сознательно расслабила ноги, упала и потянула его за собой; она свалилась на выложенное одеялами гнездо в соломе, а он упал сверху.

– Прости.

Он хотел отстраниться, но Сантэн закинула руку ему за шею и силой удержала. Потянула через его плечо одеяло и накрыла обоих. Она слышала, что издает слабые мяукающие звуки, как котенок, которого отнимают от соска, и провела руками по лицу и волосам Майкла, продолжая целовать. Тяжесть его тела была удивительно приятной, и когда он попытался откатиться в сторону, Сантэн закинула ногу ему за спину и удержала.

– Свет, – прохрипел он и потянулся к фонарю, чтобы закрыть задвижку.

– Нет. Я хочу видеть твое лицо.

Она схватила Майкла за запястье и потянула его руку обратно, прижимая к своей груди и глядя ему в глаза. Они были так прекрасны в свете фонаря, что ей показалось, будто сердце у нее разорвется; потом она почувствовала его ладонь на своей груди и удержала ее там. Соски напряглись и заболели от желания его прикосновения.

Это безумное желание наслаждения крепло, пока не стало непереносимым; что-то должно произойти, прежде чем она лишится чувств от силы этого желания… но ничего не произошло, и Сантэн почувствовала, что возвращается с высот. Это разожгло ее нетерпение, разочаровало и рассердило.

Способность критически мыслить, притупленная желанием, вернулась; Сантэн почувствовала, что Майкла одолевает нерешительность, и это рассердило ее уже по-настоящему. Он должен показать умение, взять ее; она так этого хочет! Она снова схватила его за запястье и потянула руку вниз, одновременно повернувшись под ним так, что толстая юбка задралась и собралась выше бедер.

– Сантэн, – прошептал он, – я не хочу делать то, чего не хочешь ты.

– Tais-toi, – почти прошипела она. – Тише!

Сантэн поняла, что ей придется вести его, она всегда будет его вести, потому что обнаружила в нем нечто, чего раньше не замечала, но она не стала из-за этого негодовать. Напротив, она почувствовала себя сильной – и уверенной в своих силах.

Оба ахнули, когда он коснулся ее. Минуту спустя Сантэн выпустила запястье Майкла и, когда нашла его, едва сдержала возглас: такой он был большой и твердый… она испугалась. На мгновение Сантэн усомнилась в своей способности выполнить задуманное, но потом справилась с собой. Майкл был неловок, и ей приходилось ерзать и приспосабливаться. Потом вдруг, когда она не ожидала, это произошло, и она ахнула от неожиданности.

Анна ошибалась: боли не было, только головокружительное ощущение растяжения и заполнения, а когда шок миновал – чувство огромной власти над ним.

– Да, Мишель, да, дорогой, – подбадривала она, и он вонзался, и стонал, и метался в ее объятиях, а она, обхватив его руками и ногами, легко переносила этот натиск, зная, что в эти мгновения Майкл целиком принадлежит ей, и наслаждаясь этим знанием.

Почувствовав его заключительные содрогания, она посмотрела ему в лицо и увидела, что цвет его глаз изменился – в свете фонаря они стали темно-синими. И хотя она любила его так сильно, что делалось больно, в глубине ее души тлело сомнение: она что-то упустила. Она не чувствовала потребности кричать, как кричала Эльза под Жаком на соломе, и потому испугалась.

– Мишель, – настойчиво прошептала она, – ты еще меня любишь? Скажи, что любишь.

– Я люблю тебя больше жизни.

Голос его звучал прерывисто и хрипло. Она не могла сомневаться в его искренности.

– Мой дорогой, – прошептала она, – мой дорогой, – и погладила курчавые завитки у него на шее.

Очень скоро волна чувств схлынула настолько, что Сантэн смогла понять: за те несколько коротких минут, в которые они совершили этот простой акт, что-то изменилось безвозвратно. Мужчина в ее объятиях физически сильнее, но для нее он как ребенок, сонный ребенок, прижимающийся к ней.

Она почувствовала себя мудрой и полной энергии, как будто до сих пор ее жизнь текла бесцельно, без направления, а сейчас она нашла свой попутный ветер и, как океанский корабль, полетела вперед.

– Проснись, Мишель. – Она осторожно потрясла его. Он что-то пробормотал и пошевелился. – Сейчас нельзя спать. Поговори со мной.

– О чем?

– О чем угодно. Расскажи про Африку. Расскажи, как мы вместе уедем в Африку.

– Я уже рассказывал.

– Расскажи еще раз. Я хочу услышать это снова.

Она лежала, прижавшись к нему, и жадно слушала, задавая вопросы, когда он умолкал.

– Расскажи об отце. Ты не говорил, какой он.

Так они проговорили всю ночь, обнимая друг друга в коконе из серых одеял.

Но вот, слишком скоро для них, пушки на хребте возобновили свой убийственный рев, и Сантэн в отчаянном желании прижала его к себе.

– О Мишель, я не хочу уходить!

Она оторвалась от него, встала и начала приводить в порядок одежду и застегивать пуговицы.

– Ничего замечательнее со мной в жизни не случалось, – прошептал Майкл, глядя на нее; когда она снова повернулась к нему, ее глаза в свете фонаря и в блеске далеких разрывов казались огромными и мягкими.

– Мы ведь поедем в Африку, правда, Мишель?

– Обещаю.

– Твой сын родится в солнечном свете, и мы будем жить долго и счастливо, как в сказках, правда, Мишель?

Они вышли на аллею, цепляясь друг за друга под шалью Сантэн, и с тихой настойчивостью целовались на углу конюшни, пока Сантэн не вырвалась из его объятий и не побежала по двору.

Добежав до кухонной двери, она, не оглядываясь, исчезла в большом темном доме, оставив Майкла одного в необъяснимой печали, хотя ему следовало бы радоваться.

* * *

Биггз стоял у койки и ласково смотрел на спящего Майкла. Старший сын Биггза, погибший год назад в окопах под Ипром, был тех же лет. Майкл выглядел таким измученным, истощенным и бледным, что Биггзу пришлось заставить себя тронуть его за плечо, чтобы разбудить.

– Который час, Биггз?

Майкл, еще не вполне проснувшись, сел.

– Уже поздно, сэр, солнце встает, но мы все еще не летаем, нас зачалили.

И тут произошло нечто странное.

Майкл улыбнулся глупой блаженной улыбкой, какой Биггз у него никогда раньше не видел. Это встревожило ординарца.

– Боже, Биггз, как мне хорошо!

– Я рад, сэр.

Биггз с тревогой подумал: «Может, лихорадка?»

– Как наша рука, сэр?

– Наша рука замечательно, превосходно, спасибо, Биггз.

– Я бы дал вам еще поспать, но майор спрашивает вас, сэр. Он хочет показать вам что-то очень важное.

– Что именно?

– Мне запрещено говорить, мистер Майкл, строгий приказ лорда Киллиджерана.

– Молодец, Биггз! – без очевидной причины воскликнул Майкл и вскочил с койки. – Нельзя заставлять лорда Киллиджерана ждать. Ни-ни!

* * *

Майкл ворвался в офицерскую кают-компанию и испытал разочарование, обнаружив, что там пусто. Он хотел поделиться своим хорошим настроением с кем-нибудь – с кем угодно. Предпочтительно с Эндрю, но даже капрал кают-компании покинул свой пост. На столе еще стояли тарелки с остатками завтрака, на полу, куда их, очевидно, побросали в спешке, валялись газеты и журналы. В одной из пепельниц лежала трубка адъютанта, от которой поднимался зловонный дым, – доказательство того, как поспешно была покинута кают-компания.

Затем Майкл услышал далекий гул возбужденных голосов; он доносился из открытого окна, выходившего в сад.

Он заторопился наружу и пошел под деревья.

В эскадрилье по штату числилось двадцать четыре пилота, но после недавних боев оставалось шестнадцать – вместе с Эндрю и Майклом. Все они собрались на краю сада, а с ними механики и наземные команды, расчеты зенитных батарей, охранявших аэродром, официанты из кают-компании, вестовые – одним словом, все до последней живой души, и все говорили одновременно.

Собрались они вокруг самолета, стоявшего на позиции номер 1 в начале сада. Майкл видел над головами толпы только верхние крылья машины и капот мотора, но почувствовал, как быстрее побежала кровь по жилам. Он никогда не видел ничего подобного.

У машины был длинный нос, создающий впечатление большой силы, прекрасные отклоняющиеся и сходящиеся под углом крылья, что обещает скорость, а на контрольном щитке множество приборов – гарантия устойчивости послушания.

Эндрю протиснулся сквозь возбужденную толпу и пошел навстречу Майклу; из угла его рта под лихим углом торчал янтарный мундштук.

– Смотрите, спящая красавица встает, как Афродита из морской пены.

– Эндрю, это наконец SE5a[29]29
  Одноместный биплан – один из лучших английских истребителей Первой мировой войны.


[Закрыть], верно? – перекричал гул толпы Майкл, и Эндрю схватил его за руку и подтащил к себе.

Толпа расступилась перед ними. Майкл подошел и остановился в благоговении. С первого взгляда он понял, что самолет тяжелее и сильнее немецкого «альбатроса», а какой двигатель! Огромный! Гигант!

– Двести лошадиных сил!

Эндрю любовно похлопал по корпусу двигателя.

– Двести лошадиных сил, – повторил Майкл. – Мощнее немецких «мерседесов».

Он подошел и погладил прекрасную слоистую древесину пропеллера, глядя на вооружение самолета.

На верхнем крыле на турели Фостера установлен пулемет «льюис» калибра .303 – легкое, надежное и эффективное оружие, стреляющее поверх пропеллера, – а под ним на фюзеляже перед кабиной смонтирован более тяжелый «виккерс» с прерывателем, позволяющим стрелять прямо через пропеллер. Два пулемета, наконец у них два пулемета и двигатель, достаточно мощный, чтобы нести в бой!

Майкл издал боевой клич горцев, которому его научил Эндрю, а Эндрю снял крышку с фляжки и брызнул на капот двигателя несколько капель виски.

– Да будет благословен этот самолет и все, кто на нем летает, – возгласил он нараспев, потом сделал глоток из фляжки и протянул ее Майклу.

– Ты летал на нем? – голосом, хриплым от жгучего виски, спросил Майкл, бросая фляжку ближайшему офицеру.

– А кто, по-твоему, привел его из Арраса? – возмущенно ответил Эндрю.

– И как он в полете?

– Как девица, которую я знавал в Абердине: быстро ложится, легок на подъем, а в промежутках сама мягкость и любовь.

Собравшиеся пилоты завопили и засвистели, и кто-то крикнул:

– Когда сможем полетать на нем, сэр?

– В порядке старшинства, – ответил Эндрю и злорадно улыбнулся Майклу. – Если бы только капитан Кортни был в состоянии летать.

И он покачал головой с насмешливым сочувствием.

– Биггз! – закричал Майкл. – Где мой летный комбинезон?

– Я так и подумал, что он вам понадобится, сэр.

Биггз вышел из толпы и помог Майклу одеться.

* * *

Могучий мотор «Уолсли Вайпер» легко понес SE5a по грязной полосе, и когда хвост чуть поднялся, перед Майклом открылся поразительный вид поверх кожуха мотора. Майкл словно оказался на трибуне для зрителей.

«Попрошу Майка снять этот маленький ветровой козырек, – решил он, – и тогда буду видеть любого гунна за сто миль».

Он поднял большую машину с земли и улыбнулся, чувствуя, как она набирает высоту.

– Быстро вверх, – сказал Эндрю, и Майкл почувствовал, как его прижимает к сиденью; он выше задрал нос «уолсли», и они начали подниматься, как стервятники в восходящих потоках воздуха.

«Ни один «альбатрос» не сможет уйти от нас в подъеме», – восторгался Майкл. На высоте пятьсот футов он выровнял машину и начал правый поворот; поворот становился все круче, Майкл изо всех сил тянул за ручку, продолжая держать нос вверх, правое крыло вертикально было устремлено к земле, из-за центробежной силы кровь отхлынула от головы, перед глазами все посерело и потеряло цвет. Тогда Майкл развернул самолет в противоположную сторону и закричал, перекрикивая гул двигателя и вой ветра:

– Сюда, ублюдки! – Он повернулся и посмотрел на немецкую линию фронта. – Сюда! Посмотрите, что мы для вас приготовили!

Когда он приземлился, пилоты шумной толпой окружили машину.

– Как он, Майкл? Как он поднимается? Легко ли поворачивает?

Стоя над ними на нижнем крыле, Майкл сложил пальцы, поцеловал их и поднял к небу.

* * *

В тот же день Эндрю тесным строем повел эскадрилью, все еще на простреленных, рваных и заплатанных старых «сопвичах», на главный аэродром в Бертангле, и они возбужденной нетерпеливой группой ждали у третьего ангара, пока наземные команды выводили и выстраивали длинной линией на бетонированной площадке большие SE5a.

Через своего дядю в штабе дивизии Эндрю обеспечил присутствие фотографа. На фоне новых истребителей пилоты собрались вокруг Эндрю, как футбольная команда. Все были одеты по-разному, но ни на ком не было предписанного уставом мундира Королевских воздушных сил. На головах пилотки, фуражки, кожаные шлемы, а на Эндрю, как всегда, шотландский берет. И одежда разная: морские куртки, кавалерийские мундиры, кожаные пальто летчиков, но у всех на груди крылья – символ Королевских военно-воздушных сил.

Фотограф установил тяжелый деревянный треножник и исчез под темной тканью, рядом стоял его помощник с пластинками. Только один пилот не стал фотографироваться. Это был Хэнк Джонсон, крепкий маленький техасец, которому не исполнилось и двадцати, единственный американец в эскадрилье, до войны – объездчик лошадей, «бронкобастер»[30]30
  Bronco – полудикая лошадь, buster – объездчик (лошадей), укротитель (англ.).


[Закрыть], как он это называл. Он сам оплатил свой проезд через Атлантику, чтобы вступить в эскадрилью «Лафайетт», а оттуда перешел в смешанную группу шотландцев, ирландцев и выходцев из колоний, которые и образовали Двадцать первую эскадрилью КВС.

Хэнк стоял за треножником с толстой черной голландской сигарой в зубах и давал советы взмыленному фотографу.

– Иди сюда, Хэнк, – позвал его Майкл. – Без твоей изящной физиономии классного снимка не будет.

Хэнк потер искривленный нос, которому придал такую форму один из «бронко», и покачал головой.

– Разве вы не слышали, парни, что фотографироваться – к неудаче?

Все стали его высмеивать, а он дружелюбно отмахивался дымящей сигарой.

– Вы как хотите, – сказал он, – а только моего старика ужалила гадюка аккурат в тот день, когда он впервые сфотографировался.

– В небе нету гадюк, – насмешливо сказал ему кто-то.

– Конечно, нет, – согласился Хэнк. – Но то, что есть, гораздо хуже. Насмешливые выкрики стихли. Все запереглядывались, кое-кто попытался покинуть группу.

– Пожалуйста, улыбнитесь, джентльмены.

Из-под черной ткани вынырнул фотограф. Все застыли, но когда сработал затвор и изображение перешло на серебряную пластинку, улыбки оказались какими-то неуверенными и кривыми.

Эндрю попытался поскорее развеять мрачное настроение.

– Майкл, бери «пятерку», – приказал он. – Даем тебе пять минут форы. Попробуй уйти от нас и перехватить раньше, чем мы долетим до Морт-Омма.

Майкл вел свою «пятерку» в классическом засадном строю – против солнца и скрываясь за облаками, преграждая обратный путь в Морт-Омм. Тем не менее Эндрю едва не проскочил; он повел свою группу далеко на юг и летел над самой землей. У них получилось бы, если бы не острое зрение Майкла: он за шесть миль заметил отражение солнца от ветрового козырька и выстрелил красной ракетой: «Неприятель». Эндрю, поняв, что их заметили, поднялся навстречу, и оба звена закружили друг около друга.

Майкл выделил из группы SE5a Эндрю, пошел за ним, и началась сложная воздушная дуэль; они все нещаднее напрягали мощные машины в поисках пределов их скорости, но определенно оказались равны в мастерстве и выносливости: никому не удавалось добиться преимущества, пока Эндрю почти случайно не зашел с хвоста, буквально на линию поражения. Майкл дал полный форсаж, хвост самолета выровнялся, машину развернуло с такой силой, что Майклу едва не сломало шею, и он с ревом пошел прямо на Эндрю.

Машины разминулись на огромной скорости, и только мгновенная реакция пилотов-ветеранов позволила им избежать столкновения. Майкл сразу повторил поворот в противоположную сторону, его прижало к стене кабины, еще не зажившее плечо ударилось о какую-то кромку, и в глазах потемнело от боли, но он выровнял машину и пристроился в хвост к Эндрю. Тот отчаянно пытался увернуться, но Майкл повторял каждый его поворот и постоянно держал в прицеле «виккерса», все больше приближаясь, пока вращающийся колпак пропеллера почти не прижался к хвосту Эндрю.

– Нги дла! – торжествующе взревел Майкл. – Я поел.

Древний боевой клич зулусов, который воины Чаки издавали, вонзая длинное лезвие ассегая в плоть противника.

В зеркале заднего обзора, укрепленном на распорках над его головой, Майкл видел отражение глаз Эндрю: эти глаза широко раскрылись в отчаянии и недоверии при виде такого невероятного маневра.

Эндрю выпустил зеленую ракету, собирая эскадрилью и признавая победу Майкла. Эскадрилья разлетелась по всему небу, но по этому сигналу перестроилась, и Эндрю повел ее к Морт-Омму.

Как только приземлились, Эндрю выскочил из машины, бросился к Майклу, схватил за плечи и нетерпеливо затряс.

– Как ты это сделал? Черт подери, как?

Майкл быстро объяснил.

– Это невозможно, – покачал головой Эндрю. – Поворот в одной плоскости? Если бы я не видел собственными глазами… – Он помолчал. – Слушай. Давай попробуем снова.

Два больших самолета пробежали по узкой полосе и поднялись в небо, а вернулись, только когда темнело.

Майкл и Эндрю выскочили из кабин и кинулись обниматься. Хлопая друг друга по спине и танцуя, они в своей летной одежде напоминали цирковых медведей. Наземные команды со снисходительными улыбками наблюдали за ними, пока они, наконец, не опомнились, и тогда Мак, главный механик, выступил вперед и коснулся рукой пилотки.

– Прошу прощения, сэр, но у моей тещи воскресное платье такого цвета – тусклого и грязного, прости Господи.

SE5a еще сохраняли фабричную окраску. Этот цвет должен был сделать их незаметными для врага.

– Зеленый, – сказал Эндрю.

Некоторые пилоты по обе стороны линии фронта – и немецкие, и английские – вовсе не гнались за незаметностью. Для них яркая раскраска стала предметом гордости: они объявляли врагу о своем присутствии, бросали вызов.

– Зеленый, – повторил Эндрю. – Ярко-зеленый, под цвет моего шарфа, и не забудь написать «Летающий хаггис».

– Желтый, пожалуйста, – решил Майкл.

– Я почему-то так и думал, что вы выберете желтый, мистер Майкл, – улыбнулся Мак.

– Да, Мак, когда будете заниматься этим, пожалуйста, снимите этот ветровой щит и подтяните крепления крыльев.

Летчики-ветераны считали, что, крепче затянув проволоку креплений крыльев и сделав угол острее, можно выжать из машины несколько лишних узлов.

– Я позабочусь об этом, – пообещал Мак.

– Закрепи все, чтобы он летел без рук, – кивнул Майкл.

Асы – народ суеверный и суетливый, это известно всем. Если SE5a способен лететь прямо и ровно без помощи руля, пилот может стрелять обеими руками.

– Слушаюсь, сэр, без рук, – снисходительно улыбнулся Мак.

– Да, Мак, и пристреляй пулеметы на пятьдесят ярдов…

– Что-нибудь еще, сэр?

– Пока достаточно, Мак, – ответил на его улыбку Майкл, – но я еще что-нибудь придумаю.

– А теперь, мой мальчик, – Эндрю обнял Майкла за плечи, – как насчет выпивки?

– Я уж думал, ты не предложишь, – ответил Майкл.

Кают-компания была полна возбужденных молодых людей, которые громко и энергично обсуждали новые машины.

– Капрал! – через их головы крикнул лорд Киллиджеран официанту. – Я угощаю! Налей всем.

Пилоты шумно приветствовали эти слова и направились к стойке делать заказы.

Час спустя, когда глаза у всех блестели, а смех стал хриплым, Эндрю рассудил, что время пришло, постучал по стойке, требуя внимания, и торжественно провозгласил:

– Как чемпиону Абердина и Великой Шотландии, не говоря уже о Гебридских островах, по игре в бок-бок, мне надлежит бросить вызов всем желающим участвовать в этой древней и благородной игре.

– Поистине надлежит! – Майкл насмешливо посмотрел на него. – Подбирайте команду, сэр.

Майкл проиграл жеребьевку, и его команде пришлось выстроить пирамиду у дальней стенки кают-компании; официанты быстро убирали столы.

Один за другим парни из команды Эндрю разбегались и с разгона прыгали на пирамиду, стараясь обрушить ее и тем самым выиграть. Однако если при этом они какой-нибудь частью тела касались земли, это означало их немедленное удаление из игры.

Пирамида Майкла выдержала тяжесть и ярость атаки, и, наконец, все восемь игроков Эндрю, убедившись, что даже пальцем руки или ноги не касаются земли, оказались на верху пирамиды Майкла, как стая обезьян.

С вершины пирамиды Эндрю задал решающий вопрос, который определял, чем кончится схватка:

– Бок-бок, сколько пальцев я поднял?

Майкл из-под груды тел приглушенным голосом ответил:

– Три!

– Два! – торжествующе провозгласил Эндрю, пирамида с отчаянным воплем обрушилась, и Майкл увидел перед собой ухо Эндрю.

– Можно мне сегодня снова взять твой мотоцикл? – спросил он. Эндрю, прижатый множеством тел, не мог повернуть голову, но скосил глаза в сторону Майкла.

– Снова отправляешься подышать воздухом, мой мальчик? – Майкл смотрел застенчиво и ничего не мог сказать. Эндрю продолжил: – Все мое – твое. Благословляю тебя, и передай счастливице изъявления моего глубочайшего уважения.

* * *

Майкл оставил мотоцикл в лесу за амбаром и с охапкой армейских одеял побрел по грязи ко входу. Когда он вошел, сверкнул свет – Сантэн открыла задвижку фонаря и посветила ему в лицо.

– Bonsoir, monsieur. – Она сидела на груде тюков соломы, подобрав под себя ноги, и сверху вниз озорно улыбалась ему. – Какая неожиданность – встретить вас здесь.

Он забрался наверх и обнял ее.

– Ты рано.

– Папа рано лег спать… – Больше ей ничего не удалось сказать, потому что он накрыл ее рот своим. – Я… Я видела новые самолеты, – задыхаясь, сказала она, когда они оторвались друг от друга, – но не знала, который из них твой. Они все одинаковые. Меня тревожит, что я не могу узнать, какой твой.

– Завтра мой снова будет желтым. Мак перекрашивает его для меня.

– Нужно договориться о сигналах, – сказала она, отбирая у него одеяла и устраивая гнездо на тюках соломы.

– Если я подниму руку над головой, вот так, это будет означать, что вечером мы встречаемся в амбаре, – предложил он.

– Этот сигнал я буду высматривать особенно старательно. – Сантэн улыбнулась ему и похлопала по одеялу. – Иди сюда, – приказала она, и голос ее звучал хриплым мурлыканьем.

Много времени спустя, когда она лежала головой на его обнаженной груди и слушала, как бьется сердце, он пошевелился и прошептал:

– Так не пойдет, Сантэн! Ты не сможешь поехать со мной в Африку.

Она быстро села и посмотрела на него, сурово поджав губы. Глаза потемнели и опасно блеснули.

– Я вот о чем: что скажут люди? Подумай о моей репутации: я путешествую с женщиной, которая мне не жена.

Она продолжала смотреть на него, но ее рот смягчился, появилась улыбка.

– Но ведь должно быть решение. – Он сделал вид, что задумался. – Вот оно! Нашел! – Он щелкнул пальцами. – Ты выйдешь за меня замуж!

Она снова прижалась щекой к его груди.

– Только чтобы спасти твою репутацию, – прошептала она.

– Но ты еще не сказала «да».

– О да. Да! Тысячу раз да. – В характерной манере следующий ее вопрос оказался прагматическим: – Когда, Майкл?

– Скоро. Как только будет возможно. С твоей семьей я встречался, а завтра ты встретишься с моей.

– С твоей семьей? – Она отодвинулась от него на расстояние вытянутой руки. – Но твоя семья в Африке.

– Не вся, – заверил он. – Большая ее часть здесь. Говоря «большая часть», я не имею в виду число. Я говорю о самом важном члене моей семьи.

– Не понимаю.

– Поймешь, ma chйrie[31]31
  Милая (фр.).


[Закрыть], поймешь, – заверил он ее.

* * *

Майкл объяснил Эндрю, что он задумал.

– Если тебя поймают, я заявлю, что ничего не знал о твоем гнусном плане. Более того, я с удовольствием буду присутствовать на трибунале и лично стану командовать расстрельным взводом, – предупредил Эндрю.

Майкл заметил подходящую площадку на краю Северного поля, с дальней от базы эскадрильи стороны поместья де Тири. Ему пришлось провести ярко-желтую машину за шеренгой дубов, охранявших это поле; затем, миновав семифутовую каменную стену, он выключил газ и мягко посадил самолет. Быстро развернулся и, не выключая двигателя, выбрался из кабины.

Сантэн бежала к нему от края стены, где пряталась. Он видел, что она выполнила его указания и тепло оделась: меховые сапоги под желтой шерстяной юбкой и желтый шелковый шарф на шее. Капюшон великолепной лисьей шубки на бегу упал на спину.

На ремне через плечо она несла кожаную сумку.

Майкл спрыгнул и подхватил Сантэн на руки.

– Смотри! Я надела желтое, твой любимый цвет!

– Умница. – Он подсадил ее. – Вот, держи. – Он вытащил из кармана взятый взаймы летный шлем и показал, как его надевать поверх густых кудрей и застегивать под подбородком.

– Я выгляжу благородно и романтично? – спросила она, позируя.

– Ты выглядишь замечательно!

Он не солгал. Щеки Сантэн румянились от возбуждения, глаза сверкали.

– Идем.

Майкл забрался на крыло и сел в крошечную кабину.

– Какая она маленькая!

Сантэн в нерешительности задержалась на крыле.

– Ты тоже, – заверил ее Майкл. – Да ты боишься?

– Боюсь, ха!

Она бросила на него презрительный взгляд и начала перебираться через него.

Это оказалось непросто: потребовалось задрать юбку выше колен и с трудом перелезть через открытую кабину. Майкл не выдержал искушения: когда девушка усаживалась к нему на колени, провел рукой под юбкой почти до соединения нежных шелковистых бедер. Сантэн гневно запищала:

– Какая наглость, monsieur! – и плюхнулась к нему на колени.

Майкл закрепил поверх обоих ремень безопасности и носом ткнулся в шею девушки ниже шлема.

– Теперь ты в моей власти. Сбежать не удастся.

– Не уверена, что захочу, – хихикнула она в ответ.

Потребовалось еще несколько минут, чтобы уложить все верхние и нижние юбки и меха и устроиться так, чтобы Майкл мог управлять полетом, держа Сантэн на коленях.