Текст книги "Горящий берег"

Она соскользнула на землю, и вдвоем они спустили Майкла с лошади и повели к кухонной двери.

В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить обед на пятьсот персон, но сейчас только в одной печи горел небольшой огонь. Майкла усадили перед ним на стул.

– Принеси свою знаменитую мазь, – приказала Сантэн, и Анна торопливо ушла.

– Вы фламандка? – спросил Майкл. Он радовался исчезновению языкового барьера.

– Нет, нет. – Сантэн огромными ножницами обрезала остатки рубашки вокруг ожогов. – Анна с севера. Она стала моей няней после смерти мамы и теперь считает себя не служанкой, а моей матерью. Она еще в колыбели научила меня своему языку. Но где ему научились вы?

– Там, где я вырос, все говорят на нем.

– Я рада, – сказала она, и он не понял толком, к чему это относится, потому что она продолжала осмотр его плеча.

– Я высматриваю вас каждое утро, – тихо признался он. – Мы все высматриваем, когда летим.

Она ничего не ответила, но он заметил, что ее щеки снова приобрели изумительный призрачно-розовый цвет.

– Мы называем вас своим маленьким ангелом удачи, l’ange du bonheur.

Сантэн рассмеялась.

– А я называю вас le petit jaune – маленький желтый, – ответила она. Желтый «сопвич». Майкл испытал душевный подъем. Она знает его.

А девушка между тем продолжала:

– Я жду, когда вы вернетесь, словно пересчитываю своих цыплят, но часто они не возвращаются, особенно новые. Тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь.

– Вы очень добры, – начал он, но тут из кладовой появилась Анна с каменным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение сразу изменилось.

– Где папа? – спросила Сантэн.

– В подвале, заботится о скоте.

– Нам приходится держать скот в подвале, – объяснила Сантэн, подходя к началу каменной лестницы, – иначе солдаты раскрадут кур, гусей и даже молочных коров. Нюажа мне пришлось отбивать! – Они крикнула вниз по лестнице: – Папа! Где ты? – Снизу послышался приглушенный ответ, и Сантэн снова крикнула: – Нам нужна бутылка коньяка. – Тон ее стал увещевательным. – Непочатая, папа. Для медицинских целей. Не для тебя, для моего пациента.

Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел рослый, лохматый пузатый мужчина с бутылкой коньяка, которую он, как ребенка, прижимал к груди.

Волосы у него были такие же густые и курчавые, как у Сантэн, но нависали на лоб и в них проступали седые пряди. Усы, пышные и нафабренные, превратились по краям во внушительные пики. Папа смотрел на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был закрыт пиратской черной повязкой.

– Кто это? – спросил он.

– Английский летчик.

Мрачное выражение исчезло.

– Брат-воин, – сказал мужчина. – Товарищ по оружию, еще один истребитель проклятых бошей!

– За последние сорок лет вы не истребили ни одного боша, – напомнила Анна, не отрывая взгляда от ожогов Майкла, но папа не обратил на нее внимания и направился к Майклу, широко раскрыв медвежьи объятия.

– Папа, осторожней, он ранен.

– Ранен! – воскликнул папа. – Коньяк!

Он произнес это так, словно между этими двумя словами существовала самая тесная связь, нашел два тяжелых стеклянных стакана, поставил на кухонную стойку, подул на них, распространяя запах чеснока, протер полой пиджака и сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.

– Папа, но ты ведь не ранен, – строго сказала Сантэн, видя, что он до краев наполнил оба стакана.

– Я не могу обижать столь мужественного человека, предлагая ему пить в одиночестве.

Он протянул Майклу стакан.

– Граф Луи де Тири, к вашим услугам, мсье.

– Капитан Майкл Кортни, Королевские военно-воздушные силы.

– A vфtre santй[15]15
  Ваше здоровье (фр.).


[Закрыть], капитан!

– A la vфtre, господин граф!

Граф пил с нескрываемым наслаждением, потом вздохнул, вытер тыльной стороной ладони великолепные усы и обратился к Анне:

– Лечи дальше, женщина.

– Будет жечь, – предупредила Анна, и Майклу на мгновение показалось, что речь о коньяке, но Анна взяла из каменного кувшина горсть мази и наложила прямо на открытый ожог.

Майкл взвыл от боли и начал подниматься, но Анна удержала его большой красной, со следами тяжелой работы, рукой.

– Перевязывай, – приказала она Сантэн, и когда девушка наложила повязку, боль утихла и сменилась приятным теплом.

– Так гораздо лучше, – сказал Майкл.

– Конечно, – ответила довольная Анна. – Моя мазь помогает от всех болезней, хоть это оспа, хоть почечуй.

– Мой коньяк тоже. – Граф снова наполнил стаканы.

Сантэн отошла к корзине с выстиранным бельем на одном из кухонных столов и вернулась с только что выглаженной рубашкой графа; невзирая на возмущение отца, она помогла Майклу надеть ее. Потом, когда она готовила импровизированную перевязь для раненой руки, за окном послышался звук работающего мотора, и Майкл увидел знакомую фигуру на столь же знакомом мотоцикле, который развернулся, разбрасывая гравий.

Мотор закашлялся и замолчал. Послышался голос:

– Майкл, мальчик мой, где ты?

Дверь распахнулась, и показался лорд Эндрю Киллиджеран в шотландском берете. Лорда сопровождал молодой офицер в мундире Королевской медицинской службы.

– Слава Богу, вот ты где! Не бойся, я привез тебе костоправа. – Эндрю подтащил врача к Майклу и с легкой досадой в голосе добавил: – Похоже, ты и без нас неплохо управился. Я совершил нападение на местный полевой госпиталь. Под дулом пистолета увел врача, сердце мое разрывалось от тревоги, а ты тут со стаканом в руке и… – Эндрю впервые заметил Сантэн, замолчал и начисто забыл о состоянии Майкла. Смахнул с головы свой шотландский берет. – Так это правда! – воскликнул он на прекрасном французском языке, раскатисто, по-галльски произнося «р». – Ангелы действительно ходят по земле!

– Немедленно отправляйся в свою комнату, дитя! – рявкнула Анна, и лицо ее нахмурилось, как страшная морда дракона, охраняющего вход в китайский храм.

– Я не дитя, – столь же яростно ответила ей Сантэн, но, когда она повернулась к Майклу, выражение ее лица изменилось. – Почему он называет вас «мальчиком»? Вы старше его!

– Он шотландец, – ответил Майкл, уже терзаемый ревностью, – а шотландцы все немного сумасшедшие. К тому же у него жена и четверо детей.

– Грязная ложь, – возразил Эндрю. – Дети – да, их я признаю, бедных малышей. Но не жену, определенно нет.

– Йcossais[16]16
  Шотландцы (фр.).


[Закрыть], – сказал граф, – великие воины и великие пьяницы. – И на вполне понятном английском добавил: – Позвольте предложить вам капельку коньяку, мсье.

Они обменивались словами на разных языках, понимая друг друга с полуслова.

– Кто-нибудь представит меня этому эталону мужчины, чтобы я мог принять его щедрое предложение?

– Граф де Тири, имею честь представить вам лорда Эндрю Киллиджерана.

Майкл свел их, и они обменялись рукопожатиями.

– Tiens[17]17
  Скажите на милость! (фр.)


[Закрыть]! Настоящий английский милорд.

– Шотландский, мой дорогой друг, – это большая разница. – Лорд поднял стакан, приветствуя графа. – Очаровательно. А эта юная леди – ваша дочь. Сходство несомненно…

– Сантэн, – вмешалась Анна, – отведи свою лошадь в конюшню и займись ей.

Сантэн, не обращая на нее внимания, улыбнулась Эндрю. Это отвлекло его от болтовни, и он уставился на девушку: улыбка совершенно преобразила ее. Казалось, она брезжила сквозь кожу, как свет сквозь алебастр, высвечивала зубы и блестела в глазах, точно солнечный луч в хрустальном сосуде с темным медом.

– Мне кажется, я должен осмотреть нашего пациента.

Молодой армейский врач разрушил очарование и сделал шаг вперед, собираясь снять с Майкла повязку. Анна поняла если не его слова, то движение и решительно преградила дорогу своим массивным телом.

– Скажите ему, если он тронет мою работу, я сломаю ему руку.

– Боюсь, ваши услуги не понадобятся, – перевел Майкл врачу.

– Выпейте коньяку, – утешил его Эндрю. – Недурной коньяк, совсем недурной.

– Вы землевладелец, милорд? – спросил граф как бы невзначай.

– Bien sыr[18]18
  Конечно (фр.).


[Закрыть]. – Эндрю сделал широкий жест, обозначая тысячи акров и в то же время искусно поднося стакан туда, где граф мог его наполнить. Граф наполнил, и Эндрю повторил: – Конечно! Родовое поместье, понимаете?

– Ага. – Единственный глаз графа блеснул, когда он посмотрел на дочь. – Ваша покойная супруга оставила вам четверых детей?

Он не очень хорошо понял предыдущий разговор.

– Ни жены, ни детей. – Эндрю показал на Майкла. – Мой веселый друг любит шутить. Очень скверные английские шутки.

– Ха! Английские шутки!

Граф захохотал и похлопал бы Майкла по плечу, если бы Сантэн не бросилась вперед и не помешала.

– Папа, осторожней! Он ранен!

– Все остаются на ужин, – объявил граф. – Вы убедитесь, милорд, что моя дочь – одна из лучших поварих в провинции.

– С некоторой помощью, – с неприязнью пробормотала Анна.

– Мне, пожалуй, пора возвращаться, – почтительно сказал молодой врач. – Я чувствую, что здесь не нужен.

– Нас пригласили на ужин, – ответил ему Эндрю. – Выпейте коньяку.

– Не возражаете, если я вам налью?

Врач подчинился без сопротивления.

Граф провозгласил:

– Необходимо спуститься в погреб.

– Папа… – начала Сантэн.

– У нас гости!

Граф показал ей пустую коньячную бутылку, и она беспомощно пожала плечами.

– Милорд, не поможете ли мне выбрать подходящий подкрепляющий напиток?

– Для меня это большая честь, мсье граф.

Сантэн следила за этой парой, рука об руку спускавшейся по лестнице, и в глазах ее было задумчивое выражение.

– Он drфle[19]19
  Забавный (фр.).


[Закрыть], ваш друг, но искренне предан вам. Видите, как он бросился вам на помощь? А как очаровал папу?

Майкла самого удивила сила неприязни, которую он в этот момент испытал к Эндрю.

– Он учуял запах коньяка, – ответил он. – Это единственная причина, из-за которой он прибыл.

– Как его четверо детей? – спросила Анна. – И их матушка?

Она, как и граф, с трудом понимала разговор.

– Четыре матери, – объяснил Майкл. – Четверо детей, но все от разных матерей.

– Да он многоженец!

Анна надулась и покраснела от такого неприличия.

– Нет, нет, – заверил Майкл. – Вы ведь сами слышали, он это отрицает. Он человек чести и так не поступил бы. Он не женат ни на одной из этих женщин.

Майкл не испытывал угрызений совести: ему нужен был союзник в семье. В этот миг из погреба появилась счастливая пара, нагруженная черными бутылками.

– Там пещера Аладдина! – радостно воскликнул Эндрю. – Граф наполнил ее отличной выпивкой. – Он поставил на кухонный стол перед Майклом с полдюжины бутылок. – Ты только посмотри! Тридцать лет выдержки, как один день! – Он пристально посмотрел на Майкла. – Ты ужасно выглядишь, старина. Надо бы взбодриться.

– Спасибо. – Майкл изобразил улыбку. – Ты сама доброта.

– Естественная братская заботливость… – ответил Эндрю, открывая бутылку, потом, понизив голос, добавил: – Клянусь Богом, она просто потрясающая! – Он посмотрел туда, где женщины что-то делали у большого медного котла. – Я бы предпочел ее выпивке.

Неприязнь Майкла перешла в откровенную ненависть.

– Я нахожу это замечание отвратительным. Говорить так о молодой женщине, такой невинной и прекрасной… – Майкл, не закончив, замолчал. Эндрю склонил голову набок и удивленно посмотрел на него.

– Майкл, мой мальчик, боюсь, это опаснее любых ожогов и синяков. Тебе необходима интенсивная терапия. Я предписываю большую дозу этого уникального кларета!

Во главе стола граф открыл другую бутылку и наполнил стакан врача.

– Тост! – воскликнул он. – Смерть проклятым бошам!

– Б bas les boches[20]20
  Долой бошей! (фр.)


[Закрыть]! – подхватили все, и, как только выпили, граф положил руку на черную повязку, прикрывавшую его отсутствующий глаз.

– Вот как они обошлись со мной под Седаном в семидесятом. Забрали глаз… но они дорого за это заплатили, дьяволы. Sacrй blеu[21]21
  Черт побери (фр.).


[Закрыть], как мы сражались! Тигры. Мы были настоящие тигры.

– Коты полосатые! – сказала Анна из угла кухни.

– Ты ничего не понимаешь в войне и битвах. Эти храбрые молодые люди – они знают, они понимают! Я пью за них!

Он выпил и спросил:

– Где еда?

Аппетитного вида рагу из свинины, сосиски, мозговые кости. Анна снимала с печи дымящиеся блюда и ставила на стол, а Сантэн грудой насыпала маленькие свежие хлебцы.

– Ну, теперь расскажите, как идет битва, – потребовал граф, разламывая хлеб и окуная его в тарелку. – Когда закончится эта война?

– Давайте не портить добрую трапезу, – попытался уйти от вопроса Эндрю, но граф, чьи усы украшали крошки и соус, настаивал:

– Что слышно о новом наступлении союзников?

– Оно будет на западе, опять на Сомме. Там нам предстоит прорвать немецкую линию фронта.

Ответил Майкл; он говорил спокойно и уверенно и почти сразу завладел общим вниманием.

Даже женщины подошли от печи. Сантэн села рядом с Майклом и устремила на него серьезный взгляд, стараясь уследить за разговором на английском.

– Откуда вы знаете? – прервал Майкла граф.

– Его дядя генерал, – объяснил Эндрю.

– Генерал! – Граф с заинтересованностью посмотрел на Майкла. – Сантэн, разве ты не видишь, что наш гость испытывает трудности?

Анна нахмурилась, а Сантэн наклонилась к тарелке Майкла и разрезала мясо на небольшие куски, чтобы он мог есть одной рукой.

– Продолжайте! – торопил граф Майкла. – И что тогда?

– Генерал Хейг повернет направо. Там он ударит немцам в тыл и сломает их линию фронта.

– Ха! Значит, мы здесь в безопасности.

Граф потянулся за бутылкой кларета, но Майкл покачал головой.

– Боюсь, не совсем. С этого участка фронта снимут все резервы; силы на передовой сократят до батальона; все, чем можно пожертвовать, будет передвинуто в новый район форсирования Соммы.

Граф выглядел встревоженным.

– Это преступная глупость. Конечно, немцы будут атаковать здесь, чтобы ослабить давление на них на Сомме.

– А выдержит ли здесь линия фронта? – с тревогой спросила Сантэн и невольно посмотрела на окна кухни. С тех мест, где сидели, все могли видеть гряду на горизонте.

Майкл замялся.

– О, я уверен, что здесь мы сумеем задержать их надолго, особенно если наступление на Сомме будет развиваться успешно. А когда силы союзников зайдут немцам в тыл, давление здесь сразу ослабеет.

– Но что, если наступление захлебнется или возникнет заминка? – тихо спросила по-фламандски Сантэн.

Девушка, к тому же с трудом понимающая по-английски – она тем не менее сразу ухватила суть. Майкл ответил на ее вопрос с уважением, словно мужчине. Говорил он на африкаансе:

– Тогда нам придется нелегко, особенно если в воздухе у немцев будет преимущество. Мы можем снова потерять гряду. – Он помолчал и нахмурился. – Придется перемещать резервы. Возможно, нам придется отступить к Аррасу.

– Аррас! – ахнула Сантэн. – Это значит…

Она не закончила и огляделась, будто уже прощалась с домом. Аррас находился в глубоком тылу.

Майкл кивнул.

– Когда начнется наступление, вы здесь окажетесь в большой опасности. Вам придется оставить шато и уехать в Аррас или даже в Париж.

– Никогда! – воскликнул граф, переходя на французский. – Де Тири никогда не отступают.

– Только при Седане, – сказала Анна, но граф не обратил внимания на эту дерзость.

– Я останусь здесь, на своей земле. – Он показал на старое, заряжающееся с казенника ружье, которое висело на стене кухни. – Это оружие было у меня при Седане. Боши научились его бояться. Я повторю для них урок. Тири их проучит!

– Храбрец! – воскликнул Эндрю. – У меня тост. За французскую доблесть и за победу французского оружия!

Естественно, граф ответил тостом за генерала Хейга и «наших доблестных английских союзников».

– Капитан Кортни из Южной Африки, – заметил Эндрю. – Надо выпить и за него.

– Ага! – с воодушевлением подхватил граф по-английски. – За генерала… Как зовут вашего дядю-генерала? За генерала Шона Кортни и его смелых южноафриканцев!

– Этот джентльмен, – Эндрю показал на слегка покачивающегося, похожего из-за своих очков на сову врача, – офицер Королевской медицинской службы. Отличная служба, достойная тоста.

– За Королевскую медицинскую службу!

Граф принял вызов, но когда он потянулся за стаканом, тот задрожал раньше, чем граф к нему прикоснулся, и поверхность вина в нем покрылась мелкой рябью. Граф застыл. Все подняли головы.

Стекла кухонных окон задребезжали в рамах, и на севере послышался гром орудий. Немецкие пушки снова обстреливали гряду, издавая рык и лай, подобно диким собакам. Все слушали молча, представляя себе грязь и смерть в сырых траншеях всего в нескольких милях отсюда, от теплой кухни, где они сидят, наполнив животы вкусной едой и вином.

Эндрю поднял стакан и негромко сказал:

– Давайте выпьем за бедолаг там в грязи. За то, чтобы они выжили. На этот раз даже Сантэн отпила из стакана Майкла, и на ее глаза навернулись угрюмые слезы.

– Не хочу показаться брюзгой, – сказал молодой врач, неуверенно вставая, – но для меня артиллерийский обстрел – это вызов на работу. Боюсь, мясницкие фургоны уже в дороге.

Майкл тоже хотел подняться, но был вынужден ухватиться за край стола.

– Я хотел бы поблагодарить вас, мсье граф, – начал он официально, – за гостеприимство… – Последнее слово застряло у него на языке, он повторил его и потерял последовательность мыслей. – Приветствую вашу дочь, мадмуазель де Тири. L’аnge du bonheur…

Ноги под ним подогнулись, и он упал.

– Он же ранен! – воскликнула Сантэн, бросилась вперед и подхватила Майкла, подставила свое нежное плечо, не давая ему свалиться на пол. – Помогите! – взмолилась она.

Покачиваясь, подошел Эндрю, и вдвоем они наполовину понесли, наполовину потащили Майкла из дверей кухни.

– Осторожней, его бедная рука! – Сантэн пыхтела под тяжестью, когда они поднимали Майкла и усаживали в коляску мотоцикла. – Не сделайте ему больно!

Майкл с блаженной улыбкой на бледном лице растянулся на мягком сиденье.

– Будьте покойны, мадемуазель, этот счастливчик сейчас вне власти боли.

Эндрю обошел машину, чтобы сесть за руль.

– Подождите меня! – воскликнул врач; они с графом выходили, поддерживая друг друга, и как-то боком спустились с лестницы.

– Садитесь, – пригласил Эндрю, и с третьей попытки «Ариэль»[22]22
  Английская марка велосипедов, мотоциклов и автомобилей; фирма возникла в середине XIX века.


[Закрыть] выпустил облако синего дыма и взревел.

Врач устроился на заднее сиденье за Эндрю, а граф сунул в боковой карман лорда две бутылки кларета.

– От холода, – пояснил он.

– Вы достойнейший из людей! – воскликнул Эндрю и выжал сцепление; «Ариэль» с ревом проделал крутой разворот.

– Позаботьтесь о Майкле! – крикнула Сантэн.

– Моя капуста! – закричала Анна, видя, что Эндрю катит прямо через огород.

– Б bas les boches! – взревел граф и незаметно еще разок приложился к бутылке с кларетом, прежде чем Сантэн успела ее конфисковать и отобрать ключи от погреба.

* * *

В конце длинной подъездной дороги, ведущей к шато, Эндрю притормозил и на небольшой скорости присоединился к жалкой процессии, тянущейся со стороны гряды по грязной, в рытвинах главной дороге.

Мясницкие фургоны, как повсеместно называли машины медицинской службы, были тяжело нагружены жертвами возобновившегося немецкого обстрела. Они проезжали по грязным лужам, и носилки внутри покачивались и подпрыгивали на каждом камне.

Кровь раненых на верхних ярусах пропитывала повязки и капала на лежащих внизу.

По обочинам шли небольшие группы ходячих раненых; с впопыхах наложенными повязками, с бледными от страданий лицами они цеплялись друг за друга в поисках поддержки.

Начиная быстро трезветь, врач слез с заднего сиденья мотоцикла и выбрал самых тяжелых из ходячих. Одного пристроили на заднее сиденье, одного верхом на бак с горючим перед Эндрю, а третьего в коляску с Майклом. Врач бежал перед перегруженным «Ариэлем», проводя мотоцикл через ямы с грязью. Когда добрались до полевого госпиталя в домах на краю деревни Морт-Омм, он был совершенно трезв. Он помог слезть раненым и повернулся к Эндрю.

– Спасибо. Мне эта передышка была необходима. – Он взглянул на Майкла, по-прежнему сидевшего в коляске. – Присматривайте за ним. Ему требуется уход.

– Да Майкл всего лишь легко ранен.

Но врач покачал головой.

– Усталость после боя, – сказал он. – Шок после обстрела. Мы еще не вполне это понимаем, но, похоже, у каждого есть предел выносливости, сверх которого не вытерпеть. Сколько он летает без перерыва? Три месяца?

– С ним все будет в порядке, – свирепо ответил Эндрю, – выдержит. Он, словно защищая, положил руку на раненое плечо Майкла, вспоминая, что с последнего отпуска молодого человека прошло уже полгода.

– Посмотрите на него, все признаки истощения. Худой, как жертва голода, – продолжал врач, – дергается, вздрагивает. И глаза… Ручаюсь, у него бывают случаи несуразного, алогичного проведения, приступы мрачности чередуются с диким возбуждением. Я прав?

Эндрю неохотно кивнул.

– Он называет неприятеля гнусными паразитами и расстреливает из пулемета выживших при падении немецкого самолета, а в следующий миг утверждает, что это благородный и доблестный враг; на прошлой неделе он ударил недавно прибывшего пилота, который назвал немцев гуннами.

– Безрассудная храбрость?

Эндрю вспомнил сегодняшнее нападение на аэростаты, но оставил этот вопрос без ответа.

– Так что же делать? – беспомощно спросил он.

Врач вздохнул, пожал плечами и протянул руку.

– До свидания и удачи, майор.

Отвернувшись, он сразу начал снимать куртку и закатывать рукава.

У входа в сад, перед самым расположением эскадрильи, Майкл неожиданно приподнялся в коляске и с торжественностью судьи, провозглашающего смертный приговор, объявил:

– Сейчас меня вырвет.

Эндрю затормозил и повернул голову Майкла, поддерживая ее.

– Такой прекрасный кларет! – жалобно сказал он. – Не говоря уж об отличном коньяке «Наполеон». Если бы это можно было как-то спасти!

Шумно облегчившись, Майкл упал в коляску и все так же торжественно заявил:

– Хочу, чтобы ты знал: я влюблен.

Голова его запрокинулась, и Майкл снова погрузился в беспамятство.

Сидя на «Ариэле», Эндрю зубами вытащил пробку из бутылки кларета.

– Тогда определенно требуется тост. Давай выпьем за твою настоящую любовь. – Он протянул бутылку бесчувственному телу рядом с собой. – Не желаешь?

Он сам выпил и, опустив бутылку, начал неудержимо и необъяснимо всхлипывать.

Эндрю попытался сдержать слезы – ведь он не плакал с шести лет, но потом вспомнил слова молодого врача: «несуразное, алогичное поведение», и слезы одолели его. Они катились по щекам, и он не пытался вытереть их.

Шотландский лорд сидел на мотоцикле, вздрагивая от невысказанного горя.

– Майкл, мальчик мой, – шептал он. – Что с нами стало? Мы обречены, у нас нет надежды. Майкл, ни у кого из нас нет надежды.

Он закрыл лицо руками и заплакал так, словно у него оказалось разбитым сердце.

* * *

Майкл пришел в себя от стука оловянного подноса, который Биггз поставил рядом с его складной койкой.

Он застонал, пробуя сесть, но боль в плече уложила его обратно.

– Который час, Биггз?

– Начало восьмого, сэр. Прекрасное весеннее утро.

– Биггз, ради Бога, почему ты меня не разбудил? Я пропустил утренний патруль…

– Нет, сэр, – успокаивающе сказал Биггз. – Нам запретили вылеты.

– Запретили?

– Приказ лорда Киллиджерана, сэр. Не взлетать до особого приказа, сэр.

Биггз насыпал в какао сахар и принялся размешивать.

– Как раз вовремя, если мне позволено будет заметить. Мы совершали вылеты тридцать семь дней без перерыва.

– Биггз, почему я так ужасно себя чувствую?

– По словам лорда Киллиджерана, на вас совершила опасное нападение бутылка коньяка, сэр.

– Перед этим я сбил огромную летающую черепаху, – начал припоминать Майкл.

– Размазали ее по всей Франции, сэр, как масло по хлебу, – кивнул Биггз.

– Мы их сделали, Биггз! Обоих сволочей! Надеюсь, мы в выигрыше, Биггз? Ты не проиграл свои деньги?

– Мы неплохо заработали – благодаря вам, мистер Майкл.

И Биггз коснулся того, что еще лежало на подносе.

– Вот ваш выигрыш…

Он показал на аккуратную стопку из двадцати однофунтовых банкнот.

– Три к одному, сэр, плюс ваша ставка.

– Тебе положено десять процентов комиссионных, Биггз.

– Благодарю вас, сэр.

Две банкноты волшебным образом исчезли в кармане Биггза.

– Биггз, а что тут еще?

– Четыре таблетки аспирина с пожеланиями от лорда Киллиджерана.

– Он, конечно, на вылете, Биггз?

Майкл благодарно проглотил таблетки.

– Конечно, сэр. Они вылетели на рассвете.

– Кто его ведомый?

– Мистер Баннер, сэр.

– Новичок! – удрученно сказал Майкл.

– С лордом Киллиджераном все будет в порядке, не волнуйтесь, сэр.

– Конечно. А это что такое?

Майкл приподнялся.

– Ключи от мотоцикла лорда Киллиджерана, сэр. Он говорит, что вы должны передать графу его «салям», что бы это ни было, и глубочайшее восхищение молодой леди.

– Биггз… – Аспирин сотворил чудо, Майкл неожиданно почувствовал себя легким, беззаботным и веселым. Раны не саднили, голова не болела. – Биггз, – повторил он, – принесите мою парадную форму. Надо надраить медные пуговицы и сапоги, чтобы блестели.

Биггз ласково улыбнулся.

– Отправляемся с визитом, сэр?

– Конечно, Биггз, отправляемся.

* * *

Сантэн проснулась в темноте и прислушалась к грохоту орудий. Они ее пугали. Она знала, что никогда не привыкнет к этой бессмысленной, безумной буре, которая с таким безразличием несет смерть и ужасные раны. Она вспомнила предыдущее лето, когда шато ненадолго оказался в зоне огня немецких батарей. Тогда им пришлось покинуть верхние этажи большого дома и переселиться под лестницу. К тому времени слуги давно покинули их, за исключением Анны, конечно. Крошечная комнатка, которую теперь занимает Сантэн, раньше принадлежала одной из горничных.

С тех пор как на них обрушилась буря войны, весь уклад их жизни решительно переменился. Хотя они и раньше не роскошествовали, как другие дворянские семьи в провинции, все же и у де Тири бывали званые обеды и приемы, они держали два десятка слуг. Сейчас они жили почти так же просто, как их слуги до войны.

Сантэн отмела дурные предчувствия, отбросила одеяло и босиком сбежала вниз по каменному полу узкого коридора. Анна уже была на кухне, подкладывала в печь дубовые поленья.

– Я уже думала подняться к тебе с кувшином холодной воды, – строго сказала она. Сантэн обняла ее и поцеловала, отчего Анна заулыбалась, и стала греться у печи.

Анна налила в медную ванну кипяток, потом добавила холодной воды.

– Прошу, мадмуазель! – приказала она.

– Ох, Анна, может, не надо?

– Живо!

Сантэн неохотно сняла через голову ночную рубашку и вздрогнула от холода. На предплечьях и маленьких круглых ягодицах выступила гусиная кожа.

– Быстрей!

Сантэн встала в ванну. Анна наклонилась и намочила фланелевую тряпицу. Методичными деловитыми движениями она обтирала тело Сантэн, начиная с плеч, проводя вниз по рукам, но при этом не могла скрыть любви и гордости, которые смягчали некрасивость ее красного лица.

«Девочка прекрасно сложена, хотя груди и зад, пожалуй, слишком маленькие». Анна надеялась придать им пышность с помощью хорошей крахмалистой диеты, как только снова будет легче доставать продукты. Кожа девочки там, где ее не коснулось солнце, была гладкая, цвета масла, но на солнце приобретала цвет темной бронзы. Анна находила его безобразным.

– Летом ты должна носить длинные перчатки, – недовольно ворчала она. – Смуглая кожа – фу!

– Быстрей, Анна.

Сантэн сжала свои намыленные груди и вздрогнула. Анна по одной подняла ей руки и промыла густые курчавые волосы под мышками.

Мыло длинными дорожками стекало по стройным бокам, на которых проступали ребра.

– Ой, полегче, – взмолилась Сантэн.

Анна критично разглядывала ее руки и ноги: слишком прямые и длинные, слишком сильные для благородной барышни, а все езда верхом, да бег, да пешие прогулки. Она покачала головой.

– Что еще? – спросила Сантэн.

– Ты поджарая, как мальчишка, у тебя слишком мускулистый живот, чтобы рожать. – Анна провела фланелью по телу. – Эй! Стой спокойно, если не хочешь, чтобы от тебя был запах, как от козла.

– Анна, а тебе нравятся голубые глаза?

Анна хмыкнула, заметив, куда сворачивает разговор.

– Какого цвета будут глаза у ребенка, если у матери они карие, а у отца дивно голубые?

Анна шлепнула ее фланелью по заду.

– Хватит! Твоему отцу такие разговоры не понравятся.

Сантэн не восприняла угрозу всерьез и мечтательно продолжила:

– Летчики такие смелые, правда, Анна? Должно быть, они самые смелые люди на свете. – Она заговорила решительно: – Быстрей, Анна. Я опоздаю и не смогу сосчитать своих цыплят. – Она выпрыгнула из ванны, роняя капли на каменные плиты пола, и Анна закутала ее в согретое у огня полотенце. – Анна, уже почти рассвело!

– Сразу возвращайся, – приказала Анна. – У нас сегодня полно дел. Своей безумной щедростью твой отец едва не довел нас до голода.

– Мы должны были накормить этих храбрых летчиков.

Сантэн быстро оделась и села на стул, чтобы натянуть сапоги для верховой езды.

– Не вздумай бродить по лесу…

– Тише, Анна.

Сантэн вскочила и побежала вниз по лестнице.

– И скорее возвращайся! – крикнула ей вслед Анна.

Нюаж услышал ее шаги и негромко заржал. Сантэн обеими руками обняла его за шею и поцеловала в бархатную серую морду.

– Bonjour, дорогой.

Из-под носа у Анны Сантэн стянула два куска сахара. Нюаж, пока она кормила жеребца, обслюнявил ей руку. Она вытерла ладонь о его шею, а когда повернулась, чтобы снять со стены седло, он мордой толкнул ее в спину, требуя добавку.

Снаружи было темно и холодно, и Сантэн повела жеребца легким галопом, наслаждаясь ледяным потоком воздуха в лицо; нос и уши у нее покраснели, глаза слезились. На вершине холма она остановила Нюажа и залюбовалась мягким свечением рассвета, глядя, как небо на горизонте приобретает цвет спелого апельсина. Позади в небе сверкала поддельная заря, создаваемая непрерывной пальбой артиллерийских батарей, но Сантэн отвернулась от нее и стала ждать самолеты.

Она услышала далекий гул их моторов даже сквозь грохот разрывов, и вот они появились на желтом рассветном небе, стремительные и прекрасные, точно соколы, и, как всегда, она почувствовала, что сердце забилось быстрее, и высоко поднялась в седле, приветствуя их.

Ведущая машина зеленая, с тигровыми пятнами отметок о сбитых врагах: безумный шотландец. Сантэн высоко подняла над головой обе руки.

– Лети с Богом и благополучно возвращайся! – выкрикнула она свое благословение, увидела на мгновение блеск белых зубов под нелепым беретом, и зеленая машина помахала крыльями и пролетела, поднимаясь к зловещим мрачным облакам, нависшим над немецкой передовой.

Сантэн смотрела, как они улетают; самолеты образовали боевой строй за ведущим. Ее охватила беспредельная печаль, ужасное ощущение своей неуместности, ненужности.

– Почему я не мужчина? – громко закричала она. – Почему не могу полететь с вами?

Но они уже исчезли из вида, и она направила Нюажа вниз с холма.

«Они все погибнут, – думала Сантэн. – Все молодые, сильные, красивые молодые люди; останутся только старые, искалеченные и уродливые». Далекий гром орудий подтвердил ее страхи.