Текст книги "Will. Чему может научить нас простой парень, ставший самым высокооплачиваемым актером Голливуда"

Соседи начали меня предупреждать:

– Чувак, Дана очень зол. Будь начеку.

Как-то ночью он подъехал к нашему дому, припарковался на улице, положил пистолет на приборную панель и сидел с грозным видом. Я был в ужасе, но папуля даже бровью не повел. Не сказав ни слова, он открыл входную дверь, подошел к машине Даны и наклонился в открытое окошко со стороны пассажирского сиденья.

– Тебе помочь? – спросил папуля.

– Где этот ублюдок? – мрачно гаркнул Дана в ответ.

– Если ублюдка, которого ты ищешь, зовут Уилл, то он дома. Можешь идти его убивать. Вся его семья тоже дома, так что придется перестрелять нас всех, потому что мы его в обиду не дадим… А тебя мы не боимся, и твоих гребаных угроз тоже.

Папуля тут же повернулся спиной к человеку, который легко мог его застрелить, и неспешно пошел в дом. Уж не знаю, где он это взял, в армии или на улицах Северного Филли, но он преподал мне очень ценный урок: лучше умереть, чем все время трястись от страха.

Я выглянул из-за занавески в гостиной и увидел, как Дана завел машину и уехал прочь.

Глава 7
Приключение

Если бы это была не книга, а фильм, сюда надо было бы вставить нарезку сцен под драйвовую музыку (в моем представлении это For the Love of Money группы the O’Jays), где все идет просто отлично.

Дела у главного героя прут в гору, и у него все получается: все броски попадают в цель, все поцелуи горят огнем тысячи солнц, и он не успевает ходить в банк, чтобы складывать туда все заработанные деньжата. Его имя на слуху у богатых и знаменитых. Отныне оно не написано маркером на его штанах, а сложено из брильянтов на плашке из золота, которая болтается у него на груди.

В тот год стало совершенно очевидно, что в колледж он не пойдет никогда.

Наш дебютный альбом Rock the House и его главный хит «От девчонок одни беды», распространяемый по всему миру студией Jive Records, стал «золотым» – продалось более 500 000 копий – и в конце концов поднялся на 83 место в чарте Billboard 200. И хотя это не самый впечатляющий результат по тем временам, Золушка на бал все-таки добралась.

Не хочу показаться старпером из бара, который без конца ворчит, что музыка испортилась и что молодежь не видала настоящего рэпа. Одна научная теория предполагает, что музыка, которую мы слушали в подростковом возрасте, отпечатывается в нашей эмоциональной памяти, вызывая чувство ностальгии по тем временам сильнее, чем по каким-либо другим жизненным периодам.

Но я совсем не об этом. Я понимаю, что с другими людьми все именно так и происходит. Но у меня тут не какое-то мнение, вызванное дофамином и слепой тоской по сказочной юности. Нет! То, что я пытаюсь вам сказать – объективный факт: поздние 1980-е были величайшим периодом в истории хип-хопа. Без разговоров, точка, аминь.

Пожалуйста, придержите вопросы и позвольте мне объяснить.

С того момента, как мы с Джеффом сели в автобус в конце 1986-го и до самого лета 1988-го мы отыграли почти две сотни концертов. И я хотел бы перечислить хотя бы часть икон хип-хопа, с которыми нам посчастливилось выступать на одной сцене. Представьте, что я зачитываю этот список совершенно не хвастливым тоном:

Run-DMC

LL Cool J

Whodini

Public Enemy

2 Live Crew

Salt-N-Pepa

Eric B. & Rakim

N.W.A

EPMD

UTFO

J. J. Fad

Beastie Boys

The Geto Boys

Heavy D and the Boyz

Sir Mix-A-Lot

Kid ’n Play

MC Lyte

Queen Latifah

Grandmaster Flash

Ice-T

Mantronix and Just-Ice

Eazy-E

Too Short

MC Hammer

Doug E. Fresh and Slick Rick

Big Daddy Kane

Biz Markie

Roxanne Shante

MC Shan and the whole Juice Crew

A Tribe Called Quest

Leaders of the New School

Naughty by Nature

Мне продолжать, или достаточно?

То был один из лучших периодов в моей жизни. Все было в новинку, и мы активно участвовали в создании целой культуры. Мы были частью волны, разнесшей хип-хоп по всей планете. Каждый исполнитель был по-своему уникален – на каждом концерте что-то случалось для хип-хопа впервые. Мы выступали перед слушателями, половина которых никогда до этого не слышала рэпа. Они были в восторге. В воздухе витала пленительная атмосфера открытий и приключений.

Я постоянно знакомился с новыми людьми и пробовал что-нибудь новое. В студии Jive нашим менеджером была японка по имени Энн Карли. Поначалу мы с Джеффом не понимали, как она собиралась управлять нашей карьерой, но потом она заговорила. Оказывается, она была в самом центре хип-хопа, когда он только зарождался в Нью-Йорке. Она открыла нам с Джеффом целый мир разновидностей хип-хопа, о которых мы и не слышали. Во мне пробудилась тяга к приключениям. Я почувствовал жизненную необходимость путешествовать – это давало новый взгляд на мир. Вещи, которые казались невыносимыми на улицах Филли, практически испарялись на родео в Небраске. Я пообещал себе, что везде буду пробовать местную еду, где бы ни был, и поэтому отведал жареного аллигатора, морского слизня, верблюда и сверчков в шоколаде. Все это на вкус, как курица (на самом деле нет, но мне всегда хотелось так сказать).

После успеха дебютной пластинки Jive Records очень хотели, чтобы мы выпустили второй альбом как можно скорее. На осень 1987 года была назначена наша первая поездка за пределы США – шесть недель в Лондоне, в фирменной студии Jive, где мы должны были записывать альбом.

Но за две недели до отъезда Джей-Эл позвонил мне в час ночи. Это был один из тех звонков, когда даже сам звук телефона звучит тревожно.

– Джефф попал в аварию, – сказал он.

Я ошарашенно переспросил:

– Что случилось? Где он? С ним все норм?

– Я не знаю. Еду в больницу, позвоню тебе оттуда.

В те времена не было эсэмэсок, нельзя было позвонить человеку в машине, не было ежеминутной связи с родными и близкими. Ты просто просил домашних не занимать трубку, проверял, есть ли гудок, и ждал. И чем дольше ждать, тем сильнее разыгрывается воображение, подбрасывая все более жуткие картины, пока ты не поверишь, что никогда уже не увидишь этого человека живым.

Где-то в 3:15 утра телефон наконец зазвонил. На этот раз звонок звучал громче, чем нужно, словно пытался на меня наорать.

Я ответил:

– Йоу.

– Все норм, – ответил Джей-Эл. – Правая нога сломана, гипс от ступни до бедра. В остальном с ним все в порядке, но доктор не разрешает ему лететь. Поездку придется отложить где-то на восемь недель.

Где-то на фоне раздавались крики Джеффа:

– Да мне НАСРАТЬ, че там доктор сказал! Я через две недели буду в самолете!

Так оно и вышло – две недели спустя мы заехали в лондонский «Холидей-Инн». Мы с Чарли заселились в один крошечный номер, а Джей-Эл, Рэди-Рок и Джефф, закованный в гипс, – в другой. Пять парней из Филли оказались на сырых и промозглых улицах Англии, где нас ждала частная студия звукозаписи, арендованная на казенные деньги студии.

В Лондоне мы провели больше месяца, но ничего не узнали про город. Мы не гуляли по Гайд-парку, не посещали Вестминстерское аббатство, не смотрели на Букингемский дворец и не забирались в Тауэр. Мы не ходили в тысячелетний паб и не ели там жареную рыбу с картошкой. И уж точно не посещали футбольный матч.

Мы даже к смене часового пояса так и не привыкли. Каждый день мы просыпались в четыре часа дня, к шести вечера добирались до студии, работали до шести утра, хватали бесплатный завтрак в гостинице и отправлялись спать в семь утра. В таком режиме мы жили шесть недель.

И это было просто великолепно.

Ну, кроме одного раза, когда Джефф вдруг решил, что ему надоел гипс. Пока мы были в Лондоне, пришла пора его снимать. Его нога зудела, но британской системе здравоохранения он почему-то не доверял. Ему было гораздо комфортнее, чтобы гипс сняли мы с Чарли Мэком.

Как правило, если кто-то о чем-то меня просит, я всегда отвечаю «да». Очевидно, мы с Чарли Мэком разделяли эту странную черту характера.

– Ну и че, гипс, это ж просто гипс. Давай просто снимем, – невозмутимо повторял Чарли.

Я тоже был уверен, что ничего сложного тут быть не может. Подумаешь, гипс.

Я позвонил в обслуживание номеров и попросил принести нам нож для стейка. Кто же знал, что в британских гостиницах не подают нож для стейка – видимо, англичане жрут мясо целиком. Не сдаваясь, я сказал:

– Тогда можете нам принести штук тридцать ножей для масла?

У гостиничных ножей для масла был слегка зазубренный край. Я планировал дать Чарли половину ножей, чтобы он начал резать со стороны стопы, а я бы приступил с бедра. По моим прикидкам, израсходовав все наши ножи, мы должны были встретиться ровно посередине где-то у колена, победно хлопнуть в ладоши и торжественно сделать последний разрез. Я смутно припоминал, что такая система работы с концов к середине успешно применялась в строительстве Панамского канала и железодорожных путей США.

Мы приступили к разрезанию. Если так можно выразиться. Ножи гнулись и ломались один за другим, а замешательство на потном лице Чарли сменялось разочарованием.

– Йоу, эти ножи не работают ни хрена, – бубнил он.

Мне было двенадцать, когда я в последний раз ходил с повязкой, и делали их тогда из настоящего гипса. Оказывается, с тех пор технологии далеко продвинулись, и повязка на Джеффе была изготовлена из инопланетного материала, который, как позже выяснилось, назывался «стекловолокном».

Где-то через шесть ножей я решил взять перекур, а Джеффу велел лезть в ванну. Я решил, что нужно набрать воды погорячее, чтобы размочить эту штуковину, и тогда-то мы уж точно все срежем без проблем. Джефф согласился.

Мы с Чарли помогли ему залезть в ванну, залили обе ноги водой и стали ждать. Вскоре лицо Джеффа приобрело обеспокоенное выражение.

– Эй, мужики, надо резать, что-то он мне давит, – сказал он.

Помню, как я подумал – а что бы сделал Макгайвер? «Секретный агент Макгайвер» был популярным сериалом 1980-х годов, в котором главный герой, Ангус Макгайвер, попадал во всяческие передряги и придумывал из них гениальный выход при помощи подручных средств. Пытаясь воззвать к своему внутреннему Макгайверу, я услышал, как открывается дверь нашего номера. Пару секунд спустя в ванной появилась голова Джей-Эла.

К тому моменту Джефф уже вовсю нервно елозил и стонал, мы с Чарли Мэком стояли на коленях, держа в руках ножи для масла, а пол вокруг нас был усыпан еще двадцатью восемью поломанными ножами. Джей-Элу потребовалось несколько секунд, чтобы обработать увиденное.

В шоке он заорал:

– КАКОГО ХЕРА ВЫ ТВОРИТЕ?!

– Джей-Эл, Джей-Эл, пожалуйста, сними эту дрянь у меня с ноги! – запищал Джефф.

– ПОЧЕМУ ТЫ В ВАННЕ?

Джей-Эл последние два года работал в госпитале. И хотя это и не была его специальность, он по крайней мере точно знал, что повязку из стекловолокна нельзя замачивать в горячей воде, пока она все еще находится на ноге пациента.

– ТАКУЮ ПОВЯЗКУ НЕЛЬЗЯ МОЧИТЬ.

– Пожалуйста, ребят, снимите его скорее, – взывал Джефф.

– Че ты ноешь, чел, ладно тебе, – сказал Чарли.

– ВЫТАСКИВАЙТЕ ЕГО ИЗ СРАНОЙ ВАННЫ, – рявкнул Джей-Эл.

– ЧУВАК, ЧЕ ТЫ НА НАС ОРЕШЬ, ВООБЩЕ НИ ХРЕНА НЕ ПОМОГАЕШЬ! – огрызнулся Чарли в ответ.

Мы с Чарли, как было велено, вытащили Джеффа и положили его на пол ванной комнаты. В номере мы хранили консервированную еду, потому что обслуживание в номерах британской гостиницы было, честно сказать, так себе. Джей-Эл немедленно открыл банку тушенки. Он подошел к повязке Джеффа и погнутым краем алюминиевой крышки начал делать аккуратные горизонтальные движения по всей шине – мы-то с Чарли, наоборот, пытались резать его вертикально. У него ушло меньше двух минут на то, чтобы прорезать шину по всей длине, и мы с Чарли с легкостью стянули ее с ноги.

Джефф был свободен.

Джей-Эл злобно выкинул крышку от банки в мусорное ведро и, уходя, пробурчал:

– Дебилы вы все конченые.

В медицинских вопросах мы были как тупой и еще тупее, зато в студии жгли. Те шесть недель в Англии были чистейшим креативным опытом в моей карьере. Мы записали очень много песен, и студии они так понравились, что она предложила то, чего в мире рэпа раньше никто не делал: DJ Jazzy Jeff & the Fresh Prince выпустят первый в мире двойной хип-хоп альбом.

Мы с Джеффом не представляли, что этот альбом будет значить для индустрии. Мы не знали, хотят ли этого фанаты, понравится ли он людям с MTV, будут ли его крутить по радио, осудят ли его «главари» хип-хопа. Ничто из этого не приходило нам в голову – нас волновало лишь то, что мы были вдохновлены и раззадорены творческим процессом. Нам было весело – мы были лучшими друзьями во главе нашей новой семьи, на передовой в растущей глобальной форме искусства.

Мы были на высоте, но сейчас я понимаю, что именно тогда стали проклевываться семена недовольства.

Некоторые люди процветают будучи на пике, а другие не могут дышать. Что делают люди, когда восходят на гору и чувствуют, что воздух разрежен? Пытаются поскорее спуститься. Куинси Джонс называл это «высотной болезнью».

В старших классах моим лучшим другом был Рэди-Рок. Каждый божий день мы с ним творили, катались по городу, участвовали в баттлах. Мы были не разлей вода. Но когда наша с Джеффом группа стала обретать форму, в живом битбоксинге оставалось все меньше и меньше смысла. Студию звукозаписи человеческий битбокс тоже не очень интересовал. В результате Клейт поневоле вытеснялся на задворки. Я говорил ему, чтобы он не переживал. «Я с тобой», – успокаивал я его. Но изменения были слишком резкими и быстрыми, и чтобы к ним адаптироваться, требовалось больше эмоциональной зрелости, чем было у кого-либо из нас.

Масла в огонь подливало то, что мы с Чарли Мэком становились все ближе. Мы делили с ним не только гостиничный номер – мы делили каждый аспект наших жизней. У нас на альбоме даже была песня о нем – «Charlie Mack (First Out the Limo)». Мы написали ее, потому что Чарли стал перегибать палку на своей должности охранника – он всегда сидел на переднем сиденье лимузина вместе с водителем и очень психовал на нас с Джеффом, если мы выходили из машины раньше, чем он. Он рычал на нас:

– Блинский блин, дайте мне сначала зачистить периметр, потом выходите!

О Рэди-Роке в альбоме песен не было.

С 1987 по 1990 год я вообще не выходил на улицу без Чарли Мэка. Джефф и Джей-Эл были тихими, спокойными домоседами, а мы с Чарли были шумными тусовщиками-заводилами. Мы всегда во что-нибудь ввязывались. Мы любили вечеринки, любили болтать, путешествовать, играть на деньги, любили быстрые тачки. Женщины нас обожали. Дух приключений Чарли давал фору даже моему. Этот чувак вообще не хотел спать. Если мы должны были пробыть в городе всего десять часов, он не видел причин оставаться в гостиничном номере ни на минуту. Часто он буквально вытаскивал меня из кровати, чтобы отправиться в Пейсли-парк в Миннеаполисе или послушать речь какого-нибудь активиста в Чикаго, или сфоткаться на «полосе» – так Чарли называл Елисейские Поля в Париже.

– Давай, чувак, – говорил мне он, – отоспишься в гробу.

Другой причиной нашей близости было то, что мы с Чарли оба очень любили посоревноваться и обладали запредельным самомнением. Мы днями напролет спорили, кто из нас лучше бегал, водил машину, играл в футбол, выглядел, шутил, кто был умнее и кого из нас больше любили девчонки.

Чарли терпеть не мог, когда девчонка проходила мимо него, чтобы пофлиртовать со мной. Он не понимал, с чего бы женщине тратить время на меня, когда она могла быть с ним. В конце концов он неохотно признавал:

– Чувак, да все девчонки тебя хотят только потому, что ты знаменит.

Я ему на это отвечал:

– Не, братан, тут все наоборот: я знаменит потому, что все девчонки меня хотят.

Мы были как инь и ян. Мы заполняли пустоты в жизненном опыте друг друга. Один знал и мог то, чего не знал и не мог другой.

У Чарли, как и у папули, была отличная интуиция, полученная на улицах, – он называл это своим «гетто-радаром». Чарли чувствовал, когда назревало что-нибудь плохое. Мы где-нибудь гуляли, все было отлично, и ни с того ни с сего Чарли мог сказать:

– Надо уходить.

Я отвечал:

– Йоу, да мы только пришли.

Но он настаивал:

– Пошли. Немедленно. Я же сказал, надо уходить.

Помню, как когда-то я думал о Чарли как о слишком чувствительной пожарной сигнализации, которая все время срабатывает в два часа ночи, хотя никакого огня и в помине нет. Игнорировать ее невозможно, ведь что-то действительно могло загореться. Но Чарли был абсолютно непогрешимой, идеально откалиброванной уличной пожарной сигнализацией – каждый раз, когда он меня откуда-то уводил, за спиной слышались выстрелы.

Мы компенсировали недостатки друг друга. Чарли понимал уличную жизнь, а я понимал человеческие эмоции и поведение. Я был начитанным и выглядел неагрессивно. Внешность Чарли пугала и отталкивала, а я умел улыбаться, заставлять людей чувствовать себя комфортно и пропускать нас куда угодно.

Мы оба были неполноценны, но вместе из нас складывался один очень способный человек.

Я для Чарли был билетом в такие места, куда его никогда бы не пригласили. Чарли же был громом, который обрушивался на любого, кто посмел сказать обо мне гадость. Он дал мне смелости защищать себя физически. В то время как раз начал появляться тот самый хор критиков, называвших меня «отстойным» и «банальным». Я не матерился, читал рэп о своей школьной жизни, у меня было чувство юмора. Гадости обо мне говорили всякие: что я «ненастоящий эмси», или, хуже того, что я «недостаточно черный», и что моя музыка – «ненастоящий хип-хоп».

– Просто дай мудаку по роже, – говорил Чарли. – В следующий раз будет молчать.

Под защитой Чарли я именно так и начал делать: если кто-то говорил обо мне гадости, я давал им по роже… и сразу прыгал обратно к Чарли за спину.

He’s the DJ, I’m the Rappe («Он диджей, а я рэпер») – так назывался наш второй альбом, который вышел 29 марта 1988 года. Песни Brand New Funk («Свежий фанк») и Parents Just Don’t Understand («Родители ничего не понимают») были основными хитами, благодаря которым альбом поднялся на 4 строчку чарта Billboard 200 и стал трижды «платиновым» – продалось более трех миллионов копий.

Альбом был новаторским – его половину составлял диджейский сет, «скретч-альбом» Джеффа, где он вытворял на своих вертушках просто нечеловеческие вещи. Вторая половина альбома была «партией рэпера», в которой я дал волю своему гиперкреативному, поэтичному и шутливому девятнадцатилетнему сознанию.

Позже случилось неслыханное: объявили, что на 31-й ежегодной церемонии вручения «Грэмми» впервые будут давать награды в категории рэпа. И наша песня Parents Just Don’t Understand была номинирована наряду с Salt-N-Pepa – Push It, LL Cool J – Going Back to Cali, Kool Moe Dee – Wild Wild West и J. J. Fad – Supersonic.

Тогда я впервые в жизни увидел, как Джефф плачет. Я радовался сильнее, чем когда-либо в жизни, но я не из тех, кто плачет из-за личных достижений. В то время я еще был недостаточно зрелым, чтобы просто спросить его, но мне очень интересно было узнать, что именно во всем этом заставило его плакать. Думал ли он о пережитой болезни? О своей матери и музыкальной семье, которая всю жизнь тянулась к признанию, но именно он смог его добиться? Было ли ему страшно? Понимал ли он, что отныне назад дороги нет – его старая жизнь навсегда осталась позади, и планка отныне поднята очень высоко?

Чарли Мэк, который в то время как раз вступил в «Нацию Ислама», сказал:

– Это все Божья воля, вы все с Богом совместились. Это победа! Говорю вам, это победа. Другие песни вашу не побьют. Человек предполагает, а Бог располагает.

Чарли Мэк вот уже несколько месяцев говорил такими духовными присказками. Но интуиция его и тут не подвела: 22 февраля 1989 года Бобби Макферрин получил Песню года за Don’t Worry, Be Happy, Альбом года достался Джорджу Майклу за Faith, Трейси Чэпмен стала Лучшим новым исполнителем, а победителями в категории «Лучшее рэп-исполнение» были диджей Джаззи Джефф и Фреш Принц с песней Parents Just Don’t Understand, что сделало нас первыми рэперами в мире, получившими премию «Грэмми».

К сожалению, саму церемонию вручения мы бойкотировали, потому что музыкальная академия NARAS, вручающая премии «Грэмми», отказалась транслировать презентацию рэп-наград по телевидению. Это был плевок в лицо – рэп-музыка в том году продавалась лучше всей остальной индустрии. Мы заслужили там быть. Расселл Симмонс и Лиор Коэн организовали бойкот, в котором участвовали мы, Salt-N-Pepa, Ice-T, Public Enemy, Doug E. Fresh и Slick Rick, Stetsasonic и многие другие.

И хотя нас не было на церемонии «Грэмми», Джаззи Джефф и Фреш Принц были абсолютно везде. Жизнь изменилась навсегда – ну, почти. Мама Джеффа устроила праздничный ужин для нашей группы в честь нашей первой награды на American Music Awards. Мы явились в свой район, как возвращающиеся домой герои – люди выходили из домов, чтобы нам поаплодировать и пожать руки. До дома мамы Джеффа мы шли добрых двадцать минут. Когда мы наконец добрались, она встретила нас с раскинутыми объятиями, источая гордость и счастье. Затем она дала Джеффу пять долларов и список покупок.

– Джеффри, сходи в магазин, нужно купить хлеб, пищевую соду и посмотри, есть ли у них консервированные бататы.

– Ну мам… – начал было Джефф.

– Не нукай, сын, иди давай, купи все, что я сказала.

Так диджей Джаззи Джефф и Фреш Принц сквозь толпу обожающих фанатов отправились в продуктовый.

Бататов у них не оказалось.

Расселл Симмонс работал над уничтожением всех преград на пути хип-хопа, и мы с Джеффом были его таранами. Наша «приличная», «уважаемая» группа была для Расселла отличным оружием в борьбе со скептиками. Мы были первопроходцами. Мы запустили программу Yo! MTV Raps, которая транслировала хип-хоп на дневном телевидении. Когда сеть отелей Four Seasons запретила рэп-артистам останавливаться в их гостиницах, Расселл убедил их поселить у себя нашу группу, тем самым создавая прецедент, открывший двери для остальных. Дневные радиостанции в ужасе отказывались устраивать живые интервью с рэперами, заставляя их предзаписывать беседы, чтобы они не сказали что-нибудь неугодное. Нас с Джеффом одних из первых выпустили в прямой эфир радио в дневной трансляции.

Наши концерты становились все масштабнее, а публика – все громче. Однажды ночью на Джо Луис Арене в Детройте я так переволновался, что забыл текст песни Parents Just Don’t Understand. Со мной такого никогда не случалось, сердце ушло в пятки. Мало что может быть позорнее, чем забыть слова той самой песни, ради которой восемнадцать тысяч человек покупали билеты на свои кровные деньги. Но случилось нечто невероятное: публика стала хором подпевать текст мне в ответ. Я направил микрофон в толпу, и они сами допели песню. Вот тогда я всеми силами держался, чтобы не разрыдаться. Тысячи людей повторяли мои же слова мне в ответ. Я чувствовал себя любимым и защищенным в толпе незнакомцев.

Нас было не остановить, и мы были жарче огня.

В двадцать лет я был известным на весь мир рэпером, обладателем «Грэмми» и новоиспеченным миллионером.

Тут бы и бросить микрофон на пол, но он мне еще понадобится для следующей главы.

Вот уже много месяцев Джиджи копила деньги, чтобы переехать в квартиру на шестнадцатом этаже с видом на исторический центр. Это было замечательное здание, построенное специально для удобства жизни престарелых. Дом на пятьдесят четвертой улице стал для нее обузой – слишком много ступенек, да и в целом для ее возраста он был уже не очень удобен. Со своих первых заработанных денег я устроил ей сюрприз и купил эту квартиру. Она-то думала, что мы просто едем на нее посмотреть, но риелтор вручил ей связку ключей.

– Голубчик? – спросила она. – Как тебе это удалось?

– Ну, Джиджи, понимаешь, есть такая штука, называется рэп… – начал я объяснять, обнимая ее за плечи.

Мы с Мелани переехали в ее старый дом на пятьдесят четвертой улице. Мой дом детства стал нашим новым домом. Я пообещал Мелани, что позабочусь о ней, и вот, благодаря мне, у нее впервые появилось безопасное жилье.

Я победил. Все мои мечты реализовались в многоканальном звуке и высоком разрешении.

Я победил в жизни.