Текст книги "Розеттский ключ"

ГЛАВА 10

Как дьявольски мне не повезло, я понял, когда Нажак заставил меня созерцать шрам его пулевого ранения. Именно благодаря мне год назад его грудь обезобразил паршивый красный рубец, из-за которого он долго не мог мыться с мылом и мочалкой. Маленькая воронка под левым соском – на пару дюймов левее и ниже – подтверждала, что меткость подвела меня. Более того, я обнаружил, что от Нажака чертовски дурно пахнет.

– Ваша пуля сломала мне ребро, – сказал он. – Представляете, как я обрадовался, оклемавшись и узнав, что вы, возможно, еще живы и я могу помочь хозяину разыскать вас. Сначала вы поступили достаточно глупо, направив своих разведчиков в Египет. Потом, прибыв в эти края, мы заловили трясущегося старого болвана, и он, как только мы слегка поджарили ему пятки, признался, что встретил некоего европейца с золотыми ангелами самого шайтана. Вот тогда-то я и почуял, что вы обретаетесь где-то поблизости. Чем дольше откладывается месть, тем она становится слаще, вы ведь согласны со мной?

– Да, пожалуй, я дам вам знать, когда соберусь окончательно пристрелить вас.

Встретив мою скромную шутку недобрым смехом, он встал и саданул меня в висок с такой силой, что ночная мгла вспыхнула голубыми искрами. Связанный по рукам и по ногам, я покачивался над костром, моя одежда медленно тлела, и боль наконец стала настолько нестерпимой, что я начал извиваться.

Это весьма порадовало моих мучителей, хотя, с другой стороны, обычно мне даже нравилось быть в центре внимания. Жаль, что ожоги продолжали еще долго терзать меня. Дело происходило ночью следующего дня после нашего бегства из Иерусалима, и единственными чувствами, удерживающими меня от потери сознания, были страх и боль. Истощенный и измученный, я чувствовал себя ужасно одиноким. Банда нажаковских громил увеличилась до доброго десятка, половина – французы, а остальные – уродливые, как жабы, бедуины, казалось собравшие на себя вековую грязь арабской кухни. Помимо отсутствия половины зубов у всего личного состава, в этой банде отсутствовал и тот француз, которого я заколол, отбивая Мириам. Я потешил себя надеждой, что набил руку за этот год и он отправился в мир иной. Хотя, возможно, он тоже где-то зализывал свою рану, мечтая о том дне, когда пырнет меня под ребро при очередной встрече.

Настроения Нажака не улучшило и то, что при мне не оказалось никаких ценностей, кроме винтовки и томагавка, которые он, по воровской традиции, не преминул присвоить. Серафимов я доверил Мириам, а во время той ночной вылазки лишился и кошелька – похоже, с легкой руки Малыша Тома или даже Большого Неда. Никого не порадовали и мои упорные рассказы об опустошенной подземной сокровищнице Иерусалима, не менее разочаровывающей, чем остров сокровищ в недрах Египта.

Что же я делал там, если не нашел ничего ценного?

И я ответил, что выяснял, как выглядит снизу краеугольный камень мироздания.

В общем, меня изрядно поколотили, но убить не решились. После нашего бегства туннели под Храмовой горой кишели людьми, как муравейник, и мусульмане, вероятно, пребывали в недоумении относительно предмета наших поисков. Поднятый ими шум исключал возможность возвращения туда этой французско-арабской банды, поэтому я оставался для них единственной путеводной нитью к тайным сокровищам.

– Я дожарил бы вас прямо сейчас, если бы Бонапарт и мой хозяин не хотели видеть вас живым, – прорычал Нажак.

Он позволил арабам поразвлечься, и они вовсю орудовали кинжалами, забрасывая мои ноги и руки тлеющими красными углями, но не более того. Время было достаточно позднее, и мои истошные крики не привлекали внимания.

Но измученное сознание вскоре покинуло меня, и я очнулся от боли лишь на следующее утро, когда меня пнули в бок, приглашая к завтраку, состоявшему из воды и гороховой лепешки. После чего мы продолжили путь от Иерусалимских холмов к тем прибрежным равнинам, где уже маячили вдали столбы дыма.

Французская армия усердно трудилась.

Когда мы прибыли в лагерь Наполеона, у меня возникло странное ощущение, как у скитальца, вернувшегося домой, пусть и в положении пленника. Я хорошо помнил поход армии Бонапарта к Каиру и случайную встречу с солдатами из подразделений Дезе в Дендере. А сейчас военные в европейских мундирах разбили белые палатки уже под стенами Яффы. От кухонных костров доносились знакомые запахи походной пищи, и снова мой слух радовало мелодичное изящество французской речи. Когда мы проезжали через первые ряды палаток, солдаты с любопытством поглядывали на банду Нажака, а некоторые из них, очевидно признав меня, удивленно переглядывались. Не так давно я еще числился в отряде французских ученых. И вот теперь меня доставили в лагерь в качестве дезертира и пленника.

Да и сама Яффа выглядела знакомой, хотя представала передо мной в новом виде с выгодных позиций осаждающей стороны. В гавани уже не пестрели разноцветные навесы и красочные ковры, а в крепостных стенах зияли свежие раны от артиллерийского обстрела. Оттоманские пушки, видно, тоже не молчали, о чем свидетельствовали расколотые стволы и срезанные кроны апельсиновой рощи, в чьей тени расположилась наполеоновская армия. Уже вздымались защитные земляные валы над вырытыми в песчаной почве окопами, и множество лошадей французской кавалерии возбужденно перемещались в устроенных для них тенистых загонах, откликаясь испуганным ржанием на орудийные залпы. Взмахи лошадиных хвостов напоминали движения маятника метронома, а от взлохмаченных грив исходил знакомый и приятный запах.

Нажак скрылся в большой палатке Наполеона, а я оцепенело торчал на средиземноморском солнце с непокрытой головой, томясь от жажды и склоняясь к фатализму. Однажды в Канаде я испытывал подобное смутное чувство мучительной неизвестности на реке Святого Лаврентия во время головокружительного падения на скалы… однако тогда мне повезло налететь на куст и, миновав скалистую твердь, нырнуть в воду.

И здесь, возможно, найдется какой-то спасительный куст.

– Гаспар! – еле ворочая языком, выдавил я.

Да, я увидел поблизости выдающегося французского математика Гаспара Монжа, который помог мне разрешить некоторые загадки Великой пирамиды. Он стал доверенным советником Наполеона после знаменитых генеральских побед в Италии, а во время Египетского похода наставлял меня, как непутевого племянника. И вот ему пришлось сопровождать эту армию и в Палестину.

– Гейдж! – прищурившись, воскликнул Монж, подходя ближе. – Как вы здесь оказались? По-моему, я советовал вам уехать в Америку!

Гражданское платье ученого давно потеряло пристойный вид, на коленках появились заплаты, куртка изрядно пообтрепалась, щеки заросли щетиной. Он выглядел как усталый пятидесятидвухлетний человек.

– Я пытался. Послушайте, а вы слышали что-нибудь об Астизе?

– О той женщине? Но она ведь сбежала с вами.

– Верно, но нас разлучили.

– Вы улетели на воздушном шаре вместе с ней – так сообщил мне Конте. Ох и разъярился же Никола из-за вашей проделки! Спасительный полет, как же все наши ученые завидовали вам… и зачем вы вернулись в этот жуткий бедлам? Милостивый боже, парень, я понимал, что вам далеко до настоящего ученого, но вы, похоже, начисто лишились и здравого смысла.

– Пожалуй, я согласен с вами, доктор Монж.

Он ничего не знал не только о судьбе Астизы, но, очевидно, и о нашем проникновении в глубины пирамиды, и я сразу решил, что лучше не посвящать его в былые приключения. Если французы, не дай бог, узнают, какие в ней скрыты сокровища, то разнесут эту древнюю громадину в пух и прах. Лучше оставить фараона покоиться с миром.

– Астиза упала в Нил, а воздушный шар в конечном счете опустился в Средиземное море, – пояснил я. – А Никола тоже здесь?

Я слегка опасался встречи с Конте, экспедиционным воздухоплавателем, после того как украл его разведывательный воздушный шар.

– К счастью для вас, он задержался на юге для организации нормальной доставки нашей осадной артиллерии. В его гениальной голове родился проект великолепной конструкции многоколесных повозок для транспортировки пушек через пустыню, но у Бонапарта нет времени на внедрение подобных новшеств. Мы рискнули отправить их морем. – Монж умолк, осознавая, что выбалтывает секреты. – Но почему вы торчите здесь в одиночестве, со связанными руками? – Он выглядел озадаченным. – В какой грязи вы вывалялись и откуда эти ожоги… о господи, что же с вами приключилось?

– Он английский шпион, – заявил Нажак, выходя из палатки. – И вы, месье ученый, рискуете навлечь на себя такое же подозрение, уже просто разговаривая с ним.

– Английский шпион? Не болтайте чепухи. Гейдж – дилетант и бездельник, прирожденный бродяга. Какой уж из него шпион, его же никто всерьез не воспринимает.

– Неужели? А вот наш генерал воспринимает.

После этих слов появился и сам Бонапарт, полог его шатровой палатки величественно вздулся, словно заряженный электрической силой ее обитателя. Выехав из Тулона около года тому назад, все мы успели уже побронзоветь под южным солнцем, и лицо генерала также покрывал густой загар, но успех и ответственность придали его чертам особую жесткость, хотя он еще не отметил даже тридцатилетний юбилей. Жозефина ему изменяла, правоверные египтяне с презрением отнеслись к его планам преобразования Египта на манер Французской республики, и ему пришлось жестоко подавить восстание в Каире. Его идеализм находился в осадном положении, а в романтизме была пробита серьезная брешь. Здесь, в Палестине, серые глаза Наполеона уже поблескивали ледяным огнем, темные волосы разлохматились, в его воинственной внешности появилось нечто ястребиное, а походка стала более нервной и взвинченной.

– Итак, вот и вы! Я полагал, что вы давно мертвы.

– Он перешел на сторону англичан, mon general,[14]14
  Мой генерал (фр.).


[Закрыть] – с готовностью пояснил Нажак.

Этот бандит напомнил мне школьного ябедника, и я пожалел, что не прострелил ему язык.

– Это правда, Гейдж? – подавшись ко мне, спросил генерал. – Вы перебежали от меня на сторону врагов? Неужели вы отказались от разумных республиканских идей и спелись с реакционерами, роялистами и турками?

– Нас развели случайные жизненные обстоятельства, генерал. Я лишь пытался узнать о судьбе женщины, с которой познакомился в Египте. Возможно, вы помните Астизу.

– Еще бы, нечасто красотки палят из мушкетов. Судя по моему опыту, Гейдж, любовь приносит людям больше зла, чем добра. Так именно ее вы рассчитывали отыскать в Иерусалиме, когда Нажак захватил вас?

– Как ученый, я пытался провести некоторые исторические исследования и…

– Нет! – запальчиво оборвал меня он. – Уж одно-то я теперь знаю наверняка, научные исследования вам недоступны!

И я не собираюсь больше тратить время, выслушивая ваш идиотский лепет! Вы перебежчик, лжец и лицемер, сражавшийся в компании с английскими моряками! Вероятно, вы действительно могли бы стать их шпионом, как и сказал Нажак. Если бы не были чертовски глупы, как не раз подчеркивал Монж.

– Сэр, когда я следовал в Тулон, чтобы присоединиться к вашей экспедиции, Нажак пытался украсть у меня ценный медальон. И предатель как раз он!

– Он сам подстрелил меня, – вставил Нажак.

– Он пособник графа Алессандро Силано и член еретической ложи египетского обряда, враг всех истинных масонов. Я уверен в этом!

– Замолчите! – прервал меня Бонапарт. – Я отлично понял, что вы, Гейдж, враждебно относитесь к графу Силано. Я также знаю, что он проявил поразительную преданность и стойкость, несмотря на травму, полученную при исследовании пирамид.

«Так, – подумал я, – значит, Силано жив». Плохие новости сыпались одна за другой. Неужели граф заявил, что упал не с воздушного шара, а свалился с пирамиды? И почему никто ничего не говорит об Астизе?

– Если бы вы обладали преданностью Силано, – продолжал Бонапарт, – то не докатились бы до такого ужасного положения. Побойтесь Бога, Гейдж, вас обвинили в убийстве, а я предоставил вам все возможности для спасения, и, однако, вы болтаетесь, как маятник, из стороны в сторону.

– Такая уж подлая у него натура, mon general, – с наглым видом подпел Нажак.

Мне отчаянно захотелось задушить его.

– На самом деле вы искали здесь сокровища, не так ли? – требовательно спросил Наполеон. – Вас сгубила американская расчетливость, а попросту говоря, жадность.

– Жажда познания, – поправил я, не слишком погрешив против истины.

– Ну и что же вам удалось познать? Говорите правду, если цените свою жизнь.

– Ничего, генерал, как вы можете видеть по моему положению. Такова правда. Все, что я говорю, правда. Я всего лишь американский исследователь, втянутый в войну не по своей…

– Наполеон, очевидно же, что этот парень скорее дурак, чем изменник, – вмешался математик Монж. – Его грех заключается в невежестве, а не в предательстве. Взгляните на него. Что он может знать?

Мгновенно сообразив, что определение математика для меня выгоднее, чем обвинения Нажака, я изобразил глупую усмешку – уж не знаю, насколько глупой она получилась, учитывая мою врожденную сообразительность.

– Могу сообщить вам, что политическая обстановка в Иерусалиме чертовски сложна, – тупо проговорил я. – Совершенно непонятно, кому отдают предпочтение христиане или иудеи, а друзы на самом деле охвачены…

– Достаточно! – Бонапарт обвел нас мрачным взглядом. – Гейдж, я не знаю, что с вами делать. То ли расстрелять, то ли дать вам шанс проявить способности в налаживании отношений с турками. Может, мне послать вас в Яффу, чтобы вы дождались там прихода моих войск? Мои солдаты уже теряют терпение, особенно после сопротивления в Эль-Арише и Газе. Или лучше отправить вас к Джеззару с рекомендательным письмом, поясняющим, что вы шпионите для меня?

– Думаю, я мог бы помочь доктору Монжу… – пролепетал я, подавив отчаяние.

Но тут прогремел пушечный залп, послышались звуки труб и возбужденные крики. Мы все глянули в сторону городских стен. Под грохот турецких пушек из южных ворот Яффы вышла колонна оттоманской пехоты. На ветру трепетали флаги, а ряды турок неслись вниз по склону к незавершенным валам огневых позиций французов.

В ответ прозвучали сигналы французских трубачей.

– Проклятье, – проворчал Наполеон. – Нажак!

– Oui, mon general![15]15
  Да, мой генерал (фр.).


[Закрыть]

– Я должен руководить сражением. Вы сможете выяснить, что ему известно на самом деле?

– О да, – с усмешкой ответил он.

– Потом доложите мне. Если он по-прежнему бесполезен для нас, то я прикажу расстрелять его.

– Генерал, – вновь попытался Монж. – Позвольте мне поговорить с ним.

– Если вы и поговорите с ним, доктор Монж, то только ради того, чтобы услышать его прощальное слово.

И Бонапарт устремился в сторону грохочущей артиллерии, призывая своих адъютантов.

Я не трус, но когда улюлюкающая банда франко-арабских головорезов подвесила меня за ноги над вырытой в дюнах ямой, то через некоторое время мне захотелось малодушно рассказать им все, что они хотят услышать. Кровь уже, казалось, вскипала в моей голове, и мне просто хотелось прекратить эту чертову пытку. Французы отразили вылазку оттоманской пехоты, но смелым туркам все же удалось добежать до незаконченных укреплений огневой батареи, и количество убитых ими французов сильно разозлило войска Наполеона. Когда прошел слух, что я стал английским шпионом, несколько пехотинцев с воодушевлением предложили банде Нажака помощь и, быстро выкопав яму, соорудили над ней из стволов пальмы что-то вроде турника, на котором и подвесили меня. Формально эту пытку устроили для того, чтобы заставить меня признаться во всех утаиваемых секретах. Но практически мои мучения стали наградой отборным негодяям, фанатичным садистам и извращенным грабителям банды Нажака, своеобразным поощрением, гарантирующим выполнение ими в ходе этого вторжения любой грязной работы.

Я уже множество раз говорил им чистую правду: «В подземелье ничего не было!», «Я ошибся, рассчитывая найти там хоть что-то!», «Да и не знал я толком, что хотел там найти!»

Но если пытка практически становится самоцелью, то жертве лучше говорить только то, что способно умерить раж мучителей. Такая пытка скорее похожа на медленную казнь.

В общем, они обвязали веревкой мои лодыжки и подвесили меня вниз головой на поперечной балке над выкопанной в песке ямой так, чтобы мои руки не доставали до ее краев. Яма уходила в глубину на добрых десять футов, да и прекратили ее рыть только потому, что уперлись в какие-то камни, и тогда заявили, что такой глубины вполне хватит для моей могилы. Потом один из бедуинов подошел к яме с плетеной корзиной и высыпал туда ее содержимое. Вниз упал шипящий и извивающийся клубок змей.

– Не правда ли, Гейдж, оригинальный способ казни? – задал риторический вопрос Нажак.

– Вам грозит проклятие Апопа, – пробурчал я, уже потеряв нормальный голос из-за прилива крови к голове.

– Что?

– Проклятие Апопа! – громче прохрипел я.

Он притворился, что ничего не понял, но реакция арабов показала, что эти слова прозвучали вполне внятно. Они отпрянули, услышав зловещее имя и явно зная это древнее змеиное божество Египта, которому поклонялся изменник и убийца Ахмед бин-Садр. Более того, очевидно, судьба опять свела меня с остатками его египетской шайки, поскольку от моих слов они так задергались, словно пытались вылезти из своих подлых шкур. Я заронил опасения в их головы. Какие же страшные тайны могли мне открыться, – мне, поразившему иерусалимских горожан электрической магией? Нажак, однако, сделал вид, что ему незнакомо это имя.

– Змеиные укусы чертовски болезненны и убивают мучительно медленно. Мы прикончим вас быстрее, месье Гейдж, если вы поведаете нам, что на самом деле искали и что вам удалось найти.

– У меня есть более приятное предложение. Идите к дьяволу…

– Вы отправитесь к нему первым, месье. – Он обернулся к бандитам, державшим мои веревки. – Опускайте его!

Веревка рывками начала опускаться. Моя голова достигла уровня земли, и я, покачиваясь над самой ямой, видел теперь только башмаки и сандалии, владельцы которых продолжали глумиться в свое удовольствие. Удерживающая меня веревка продолжала опускаться. Откинув назад голову, я глянул на дно ямы. Да, в глубине шипели эти твари, ползающие на брюхе, как им и предначертано. Они напомнили мне о предательской смерти бедняги Тальма и о всех отвратительных злодеяниях, совершенных Силано и его головорезами ради получения священной книги.

– Я прокляну вас именем Тота! – крикнул я.

Движение веревки вновь прекратилось, и между арабскими бандитами разгорелся какой-то спор. Я не мог уследить за бурным потоком слов, но разобрал знакомые: «Апоп», «Силано», «колдун» и «электричество». Все-таки я приобрел репутацию! Они явно побаивались меня.

Нажак сердито прикрикнул на своих приспешников. Веревка опустилась еще на фут и вновь остановилась, спор продолжался. Внезапно раздался грохот пистолетного выстрела, от очередного рывка я опустился еще фута на два и опять остановился. Мое тело уже почти погрузилось в яму, и до змей оставалось около четырех футов.

Я глянул вверх. Слишком долго споривший с Нажаком бедуин осел на землю, одна из его обутых в сандалии ног свесилась с края ямы.

– Следующий спорщик успокоится навсегда вместе с американцем на дне этой ямы! – угрожающе заявил Нажак.

Споры затихли.

– Ну что, теперь все согласны со мной? Опускайте его! Медленно, чтобы он успел помолиться!

О, я действительно молился, и молился как одержимый. Какая гордость может устоять перед угрозой змеиных укусов? Но молитвы не принесли никакой пользы, разве что бандиты получали все большее удовольствие, продолжая опускать веревку. Я выкрикивал все, что, по моим предположениям, им хотелось услышать, молился разным богам, извиваясь и обливаясь потом, капли которого обжигали мои глаза. Когда мои жалкие стоны начали надоедать, кто-то подтолкнул меня, и я начал раскачиваться. Поистине головокружительное ощущение. Еще немного, и я мог бы потерять сознание. Оцепенело следил я, как змеи скручиваются в кольца, но вдруг заметил еще кое-что.

– Эй, вы забыли лопату!

– Для вашего же удобства, месье Гейдж, вы сами зароетесь в могиле после того, как змеи израсходуют свой яд, – крикнул Нажак. – Или, может, вам легче объяснить, что же вы увидели под Храмовой горой?

– Я уже сказал, что ничего!

Меня опустили еще на фут. Вот что получается, когда говоришь правду.

Окаянные змеи издавали отвратительное шипение. Эти рептилии разъярились на меня совершенно несправедливо, поскольку не я сбросил их в яму.

– Ладно, была там одна интересная вещица, – внес я изменение.

– Терпение не относится к моим достоинствам, месье Гейдж.

Веревка вновь опустилась.

– Погодите, погодите! – всерьез запаниковал я. – Поднимите меня, и я все расскажу!

Я придумаю что-нибудь! Пара раскачивающихся змей уже тянула вверх головы, явно намереваясь укусить меня.

Лучи восходящего солнца проникли в мою могилу. И вновь мой блуждающий взгляд скользнул по лопате, подползающим к ней змеям и остановился на неровном дне ямы, выкопанной усердными могильщиками. Только сейчас я осознал, что там внизу проступает какая-то изогнутая поверхность, похожая на рыжий обломок глиняного сосуда или черепицы. Она имела довольно правильную округлую форму, как мне показалось, возможно даже цилиндрическую, насколько можно было судить по слою налипшего сверху песка. Похоже на какую-то трубу, прикинул я. Нет, точно… это действительно груба.

И эта труба, размышлял дальше я, тянется в сторону моря.

– Думаю, мы услышим вас и оттуда, – сказал Нажак, заглядывая в яму.

Я протянул вниз руки, пытаясь дотянуться до ручки лопаты. Но до нее оставалось еще около фута. Заметив эти попытки, мои мучители любезно приспустили веревку. Но тут одна из змей взвилась к моей ладони, и я резко поднял руки и испуганно потер их, вызвав тем самым хохот внимательных наблюдателей. Теперь они начали заключать пари на то, успею ли я схватить лопату, прежде чем рептилии укусят меня. И вновь меня опустили на пару дюймов. Ох, как же великолепно развлекались мои захватчики!

– Убив меня, вы никогда не найдете величайшее сокровище! – предупредил я.

– Так поведайте же нам скорей, где оно спрятано?

Очередной спуск на несколько дюймов.

– Я могу только отвести вас туда, если вы сохраните мне жизнь!

Переводя взгляд с ползающих змей на лопату, я раскачивался и изгибался, постепенно приближаясь к ее деревянной рукоятке.

– И что же это за сокровище?

Тело очередной змеи изогнулось в мою сторону, я невольно взвыл и услышал новый приступ общего смеха. Мне не удавалось так развеселить даже парижских куртизанок.

– Это…

Веревка опустилась еще ниже, змеи застыли в боевой готовности, но в последний момент я успел дотянуться до ручки лопаты и, схватив ее, отразил их выпад. Мой отчаянный удар отбросил на песчаные стены двух самых прытких рептилий, вызвав спонтанное падение остальных. Рухнувшие друг на друга твари зашипели с новой ужасающей яростью.

– Вытащите, вытащите же меня, я все расскажу, клянусь Богом, только вытащите!

– Какое же, месье Гейдж? Какое именно вы нашли сокровище?

Что же еще я мог придумать? В голове воцарилась одуряющая пустота; тупо зажав деревянную рукоятку обеими руками, я размахнулся и, получше прицелившись, яростно ударил лезвием лопаты по изогнутой поверхности глиняной трубы. Она разбилась!

В яму хлынула мутная жидкость.

Вряд ли кто-то поразился больше меня.

Под удивленные возгласы бандитов веревка опустилась еще немного, и мои волосы окунулись в зловонную смесь сточной и морской воды. Неужели здесь проходит яффская клоака? Я в отчаянии зажмурился, ожидая, что извивающиеся твари впрыснут свой яд мне в нос, уши или глаза. Но шипение вдруг стало заметно тише.

Я приоткрыл глаза. Змеи ползли по бортам ямы, убегая от вонючего потока. Очевидно, мне подбросили пустынных змей и их не порадовала вырвавшаяся из трубы жидкая мерзость так же, как меня.

Веревка опять дернулась, и теперь уже мой лоб погрузился в грязную клоаку. Клянусь долларом Гамильтона,[16]16
  Александр Гамильтон (1755 или 1757–1804) – американский государственный деятель, в 1789–1795 гг. министр финансов США в правительстве Джорджа Вашингтона. Гамильтон ликвидировал царивший в то время валютный хаос, учредил доллар в качестве основной денежной единицы.


[Закрыть] неужели я избежал змеиного яда только для того, чтобы захлебнуться нечистотами?

– Грааль! – заорал я. – Я знаю, где спрятан Грааль!

Услышав этот вопль, Нажак отдал приказ, и меня начали медленно вытаскивать из ямы.

Арабы подняли шум, крича, что это электрическое чудо, а я колдун, превративший песок в воду. Нажак с недоверием поглядывал на зажатую у меня в руках лопату. Яма внизу продолжала наполняться, змеи пытались забраться наверх, но падали обратно.

Моя голова уже поднялась над землей, привязанное за ноги тело раскачивалось, как мясная туша на крюке.

– Повтори-ка, что ты там сказал? – потребовал Нажак.

– Грааль, – вяло выдохнул я. – Святой Грааль. А теперь, умоляю, пристрели меня.

И конечно же, ему самому этого хотелось. Но вдруг Бонапарт сочтет мое признание очень важным? Раздумья Нажака прервал грозный гул, стремительно выросший до яростного рева, – французская армия начала атаку.