Текст книги "Сердце Ангела. Преисподняя Ангела"

Глава 40

Окружающий мир снова возник в форме реанимационной палаты больницы «Бельвю». Серьезный молодой практикант промыл мне раны на голове и заново сшил лоскуты кожи. Он пообещал также сделать, что сможет, с остатками уха. Я был не против: после укола димедрола меня абсолютно все устраивало.

Когда меня везли в рентгеновский кабинет, пришел следователь из районного участка. Шагая рядом с креслом-каталкой, он спросил, знаю ли я тех, кто пытался меня ограбить. Я не стал разочаровывать его и поддержал версию с ограблением. Получив от меня описание внешности «тренера» и парня, следователь ушел.

Когда закончили фотографировать содержимое моего черепа, врач сказал, что мне нужно отдохнуть. Я опять-таки был не против. Меня поместили в травматологию и сделали мне еще один укол под больничную рубашку…

– Просыпайтесь, – сказала нянечка, – ужинать пора.

Трудясь над пареной морковью, я узнал, что меня решено оставить под наблюдением до завтра. Рентген трещин не выявил, но возможно, что сотрясение все-таки есть. Я слишком погано себя чувствовал, чтобы возражать. Когда я расправился с положенным мне детским питанием, нянечка довела меня до таксофона в коридоре. Я позвонил Епифании и сказал, что домой сегодня не приду.

Она сперва заволновалась, но я отшутился и пообещал, что назавтра буду как огурчик. Она сделала вид, что поверила.

– А знаешь, на что я твою двадцатку потратила?

– На что?

– Купила кучу дров!

– А у меня как раз спичек – завались.

Она рассмеялась, и мы попрощались. Похоже, я влюбился. Вот не было печали.

Нянечка проводила меня в палату, где меня ждал очередной шприц.

В ту ночь мне почти ничего не снилось, но призрак Цифера раздвинул тяжелую завесу лекарств и пришел посмеяться надо мной. Большую часть я забыл, когда проснулся, но одно помнил отчетливо: ацтекский храм утесом поднялся над кипящей толпой площадью. Крутые ступени его были залиты кровью. На самом верху все в том же фраке стоял Цифер и со смехом глядел вниз на знать в уборах из перьев. Потом он схватил кровоточащее сердце жертвы и подбросил его высоко в небо. На жертвенном алтаре лежал я сам.

На другое утро, когда я доедал кашку, ко мне с неожиданным визитом явился лейтенант Стерн. Он был в своем буром костюме, но синяя рубашка и отсутствие галстука указывали на то, что сегодня он не на службе. Правда, несмотря на выходной день, физиономия его ничуть не утратила своего типично полицейского выражения.

– Здорово тебя отделали.

Я улыбнулся остатками зубов.

– Жаль, небось, что руку приложить не пришлось?

– Если б я к тебе руку приложил, ты бы отсюда через неделю не выполз.

– А где же цветы для больного?

– На могилу тебе принесу.

Стерн уселся на белый стул возле кровати и уставился на меня взглядом стервятника, изучающего расплющенную тушку опоссума посреди шоссе.

– Я тебе вчера вечером домой звонил, а телефонистка из службы сказала, что ты в больнице. Меня к тебе только сейчас пустили.

– А в чем дело?

– Сюрприз. Ты вот клянешься, что не знал эту Крузмарк, а мы у нее в квартире нашли кое-что…

– Что же? Жду, затаив дыхание.

– Во-во. Они там тоже затаивают. В газовой камере. Не помогает только.

– А в Синг-Синге что делают? Там ведь электрический стул…

– Я лично нос зажимаю. Они ведь, как только их током шибанет, тут же в штаны кладут. Вонь такая, будто в толчке колбасу жарят.

«Такой-то носище, пожалуй, двумя руками затыкать приходится», – подумал я.

– Ну и что ты там у нее нашел?

– Спроси лучше, что я не нашел. А не нашел я страничку из календаря за шестнадцатое марта. Все на месте, а этой нет. А у нашего брата на такие вещи глаз наметанный… Я и послал нижнюю страницу в лабораторию, посмотреть, что там отпечаталось. И знаешь, что там было написано?

– Понятия не имею.

– А написано там было «Ан» точка, «Гар» точка.

– «Ангар» получается.

– У тебя, сволочь, «электрический стул» получается. За дурака меня держишь?

– Совпадение и улика – разные вещи.

– Где ты был в среду после половины четвертого?

– На Центральном вокзале.

– Поезд встречал?

– Нет, устриц ел.

Стерн покачал своей огромной башкой.

– Дохлое алиби.

– Меня буфетчик запомнил. Я там долго сидел. И заказал много. Мы с ним еще пошутили: он говорит, что устрицы на плевки похожи, а я говорю: ничего, зато в постельных делах помогают. Проверь, если хочешь.

– Проверю, будь спокоен. – Стерн поднялся. – Я все, что ты с воскресенья делал, проверю и перепроверю. Погоди, я еще буду нос зажимать, когда тебя на стул посадят.

Стерн ухватил своей лопатой нетронутый стаканчик с баночным грейпфрутовым соком, опорожнил его в один присест и удалился.

В регистратуре с моими бумагами провозились почти до полудня, и лишь тогда я смог последовать примеру лейтенанта.

Глава 41

Снаружи Пятая авеню была вся разрыта, но по случаю воскресенья никакие работы не велись. Деревянные козлы с гордой надписью «Ремонт дороги» загончиком окружили перекопанный участок с кучами земли и брусчатки. В этой части города под тонким слоем гудрона спрятана старая мостовая. Кое-где она еще проглядывает как напоминание о прошлом веке рядом с другими экспонатами забытых времен: чугунными фонарями, изогнутыми, как епископский посох, и редкими плитами голубоватого гранита, оставшимися от старого тротуара.

Я ожидал, что за мной будет «хвост», но пока шел к стоянке такси у аэровокзала на Тридцать восьмой, ничего такого не заметил. Револьвер в кармане пиджака бил меня по бедру.

Первая остановка – приемная дантиста. Я позвонил ему из больницы и уговорил принять меня в воскресенье и поставить временные коронки. С дантистом мы говорили о рыбалке. Он все сокрушался, что торчит в городе, пока другие наживляют крючки в бухте Шипсхед.

Слегка отупев от анестезии, я поспешно направил стопы к Крайслер-билдинг, надеясь успеть к часу. У меня была назначена встреча с Говардом Нуссбаумом. Я опоздал на десять минут, но Говард терпеливо дожидался меня у выхода на Лексингтон-авеню.

– Ты знаешь, что это шантаж, а? Самый настоящий шантаж, – сказал он, пожимая мне руку. Говард был маленький человечек в коричневом костюме и со встревоженной мордочкой.

– А я и не отрицаю, – ответил я. – Радуйся еще, что я из тебя денег не тяну.

– А мы с женой в Коннектикут собрались: у нее родственники в Нью-Ханаане. Хотели выехать пораньше, да ты позвонил. Пришлось сказать ей, что опоздаем немного.

Говард Нуссбаум отвечал за ключи в компании, охранявшей несколько крупных конторских зданий в центре города. Своей должностью Говард был обязан исключительно мне. Однажды его контора поручила мне разыскать главный ключ-вездеход, пропавший при таинственных обстоятельствах. В итоге ключик обнаружился в сумочке у малолетней проститутки, но фамилия Нуссбаума в отчет не попала.

– Принес?

– А как ты думаешь? Пришел и не принес?

Говард достал из внутреннего кармана небольшой незапечатанный конверт из коричневой бумаги. В ладонь мне скользнул новенький ключик – на вид самый обыкновенный.

– Главный вездеход?

– Так я тебе и дал главный! Этот – от сорок пятого этажа. Он там к любому замку подойдет. А к кому это ты собрался, если не секрет?

– Не спрашивай, а то как сообщник пойдешь.

– Сообщник! Ну да, я всю жизнь на вторых ролях.

– Ну все. Хорошо тебе съездить.

Я сел в лифт и принялся рассматривать конверт, попутно ковыряя в носу, чтобы лифтер не пялился. Конверт был надписан, и даже марка приклеена. Согласно указаниям Говарда, по завершении дела я должен был сунуть ключ обратно в конверт, а конверт заклеить и бросить в ближайший почтовый ящик. Конечно, была какая-то доля вероятности, что к замку подойдет и что-то из моего набора, но болванкой хорошо открывать замок, уже разболтанный дубликатами. А сотрудники Говардовой фирмы вряд ли будут экономить и бегать к слесарю за дубликатом. Потерялся ключ – сменили замок, и все дела.

За матово-стеклянными дверьми «Морских перевозок» было темно. Где-то вдалеке, в противоположном конце коридора, нервно стучала машинка. Я натянул резиновые перчатки и открыл вездеходом первый замок. Да, это штучка работает не хуже сушеной руки Фортуны.

Я прошел всю контору кабинет за кабинетом, но в тот день машинки стояли в чехлах, телефоны молчали, и молодые карьеристы решили не жертвовать воскресным гольфом ради дальнейших побед. Даже у телетайпов был выходной.

Дойдя до приемной Крузмарка, я включил флюоресцентные лампы, установил на длинном столе фотокамеру «Минокс» и пюпитр, куда кладутся бумаги для копирования. Для того чтобы открыть запертые ящики стола и картотеки, понадобился только перочинный ножик и разогнутая скрепка. Что именно я ищу, я не знал, но, видимо, Крузмарку было что скрывать, коли он послал громил по мою душу.

День тянулся медленно и скучно, я листал бесконечные папки и фотографировал все, что вызывало хоть какие-то подозрения. И все же улов мой был невелик. Несколько подправленных деклараций судового груза, письмо к конгрессмену-взяточнику – и больше ничего криминального. Правда, это не значило, что Крузмарк чист. У любой крупной компании есть грешки, надо только знать, где искать.

Я отснял пятнадцать пленок. Копировал все крупные договоры. Я знал: под аккуратными цифрами прячется достаточно нарушений, чтобы на полгода задать работы окружной прокуратуре.

Покончив с картотекой, я прошел с помощью вездехода в кабинет Крузмарка и остановился у зеркального бара. Потом с пузатым хрустальным бокалом в руке я осмотрел все панели и заглянул за картины, но не нашел ни сейфа, ни стенного тайника.

Вообще, в комнате ничего не было, кроме дивана, бара и стола с мраморной крышкой. Ни картотеки, ни шкафов, ни полок. Я поставил опустевший бокал на середину блестящей столешницы. И тут опять же пусто. Где письма? Где хоть подставка для ручек и карандашей? Один Нептун замер в дальнем конце стола над собственным безупречным отражением.

Я заглянул под мраморную столешницу. В нее был хитроумно вделан невидимый со стороны выдвижной стальной ящичек. Он оказался не заперт. Я тронул рычажок сбоку, щелкнул язычок, и ящичек выехал вперед на потайных пружинах, словно лоток кассового аппарата. Внутри оказались несколько дорогих перьевых ручек, фотокарточка Маргарет в серебряной овальной раме, кортик с рукоятью из слоновой кости с золотыми вставками, какие-то письма.

Ага, а вот этот конверт я уже видел. Внутри оказалась карточка с тисненой пентаграммой. К тому времени я уже малость поднаторел в латыни. Крузмарку, оказывается, тоже прислали приглашение на черную мессу.

Глава 42

Я вернул все на места и убрал камеру. Прежде чем уйти, я вымыл бокал в хозяйской уборной и осторожно поставил его на полку рядом с остальными. Сначала я собирался оставить его на столе, чтобы Крузмарку было о чем поразмыслить в понедельник утром, но потом эта идея уже не показалась мне столь привлекательной.

На улице сильно похолодало, шел дождь. Я поднял воротник пиджака, перебежал Лексингтон-авеню и нырнул в Центральный вокзал. Из первой же телефонной будки я позвонил Епифании и спросил, когда она будет готова.

– А я всегда не против…

– Это очень заманчиво, котенок, но у нас есть дело. Возьми такси, через полчаса жду тебя в конторе. Сперва поужинаем, а потом на лекцию сходим.

– На какую лекцию?

– Ну, или на проповедь.

– Проповедь?

– Захвати мое пальто из шкафа и смотри, не опаздывай.

Прежде чем спуститься в метро, я нашел газетный ларек, при котором имелся слесарь, и заказал дубликат Нуссбаумова вездехода. Оригинал же я сунул в конверт, заклеил и бросил в почтовый ящик рядом с камерой хранения.

Я доехал по короткой ветке до Таймс-сквер. Снаружи по-прежнему моросило, на мокром тротуаре огненными змеями извивались отражения светофоров и неоновых слов. Я перебегал от козырька к козырьку, стараясь не промокнуть. В барчики и дешевые пассажи набились торговцы наркотиками, проститутки и их сутенеры, жалкие, как мокрые кошки. Я купил себе горсть сигар в магазине на углу и сквозь морось прочел бегущие буквы на фасаде башни «Таймс»: «Столкновения тибетских и китайских войск в Лхасе».

В десять минут седьмого я вошел в контору и увидел Епифанию, сидевшую в кресле из поддельной кожи. Она была в своем потрясающем синем костюме и выглядела просто сногсшибательно. На вкус же и на ощупь…

– А я скучала, – шепнула она, легонько касаясь повязки у меня на левом ухе и выбритой полянки на голове. – Господи, Гарри, что с тобой случилось?

– Ничего. Жив-здоров. Правда, может, подурнел малость.

– Ты с этим шрамом на лбу на Франкенштейна похож.

– Наверно. Я в зеркало теперь стараюсь не смотреть.

– А с губами-то что! Бедный ты мой…

– А нос как?

– Как раньше, картошкой. Только распух немного.

Мы пошли в «Линди». Я сказал Епифании, что, если кто-нибудь будет на нас глазеть, остальные решат, что мы какие-нибудь знаменитости. Но никто нами не заинтересовался.

– К тебе этот лейтенант приходил? – спросила Епифания, макая креветку в обложенную льдом мисочку с соусом «коктейль».

– Ага. Порадовал, прямо к завтраку. Ты молодец, что секретаршей назвалась.

– А я талантливая.

– Тебе, вообще, в актрисы надо. Как ты Стерна: за один день два раза.

– Ну у меня же много лиц. И у тебя тоже.

– Это что, вуду?

– Нет, милый, это – закон жизни.

В восемь вечера мы уже ехали парком в сторону центра. Проезжая мимо озера, я спросил Епифанию, почему в тот раз ее община устроила жертвоприношение под открытым небом, а не в хамфо. Она сказала что-то про древесного лоа.

– Лоа?

– Лоа – это духи. Воплощения Бога. Их очень много: рада лоа и петро лоа, добрые и злые. Дамбалла это лоа. Бадэ – лоа ветра. Согбо – лоа молнии. Барон Самди – хранитель кладбища, бог страсти и земной любви. Папа Легба хранит дома и места собраний, заборы и изгороди. Мэтр Карфур – страж перекрестков.

– Вот этот, наверно, мой лоа-хранитель, – сказал я.

– Он хранитель колдунов и магов.

Новый храм надежды по Сто сорок четвертой улице некогда был кинотеатром. Над тротуаром навис старый козырек с огромной надписью «Эль Сифр» по всем трем сторонам. Я припарковался неподалеку, взял под руку Епифанию и пошел с ней на яркий свет.

– А зачем тебе Эль Сифр? – спросила Епифания.

– Это он мне снится.

– Сифр?

– Ага. Добрый доктор Цифер.

– Как это?

– А так. Пророк он только раз в неделю. Я его, знаешь, во скольких ролях уже наблюдал? Он как хамелеон.

Епифания сжала мне руку.

– Осторожней, Гарри, пожалуйста, осторожней!

– Да уж постараюсь.

– Не шути с этим! Если все так, как ты говоришь, у него большая власть. Нельзя с ним шутить.

– Ну давай, заходим.

Возле пустой билетерской будки стояла вырезанная по контуру и усиленная картоном фотография Цифера в человеческий рост. Мой клиент в костюме восточного шейха простирал длань, приглашая верующих в храм. Фойе было с помощью гипса и позолоты превращено в подобие пагоды – роскошный интерьер для киношной публики. Только теперь на прилавках вместо воздушной кукурузы, конфет и напитков разместилось полное собрание душеспасительных брошюр.

Мы нашли себе места рядом с центральным проходом. За ало-золотым занавесом негромко вздыхал орган. Партер и балкон были забиты до отказа. Я был единственный белый во всем зале, но никто, кроме меня, как будто не замечал этого.

– Это что за разновидность? – спросил я, подразумевая данное религиозное течение.

– Тот же баптизм, только с претензиями. – Епифания сложила на коленях обтянутые перчатками ладошки. – Церковь преподобного Лава. Только не говори, что ты про нее не слышал.

Мне оставалось только сознаться в моем невежестве.

– Так вот, у него лимузин в пять раз больше, чем у тебя контора.

Свет в зале погас, орган зазвучал громче, и занавес открылся, явив нашим глазам хор из ста человек в белом, построенных в форме креста. Прихожане поднялись и запели «Иисус был рыбаком». Я стал хлопать в ладоши вместе с остальными, с улыбкой глядя на Епифанию, наблюдавшую за церемонией со строгой отстраненностью правоверного, попавшего к язычникам.

Музыка пошла крещендо, и на сцене появился шоколадный человечек, облаченный в белый атлас. Ручки его были унизаны алмазными перстнями. Хор, по-военному маршируя, с безупречной точностью перестроился вокруг него, и крест превратился в белые лучи, расходящиеся от взошедшей луны.

Я перехватил взгляд Епифании и одними губами спросил ее:

– Это Лав?

Она кивнула.

– Братья и сестры, прошу вас, садитесь, – пронзительно возгласил преподобный Лав смешным тоненьким голоском мультяшного персонажа. – Братья и сестры, приветствую вас в Новом Храме Надежды. Сердце мое радуется вашим голосам. Вы знаете, что сегодня – не просто обычная наша встреча. Сегодня нас почтил своим присутствием человек святой жизни, прославленный Эль Сифр. Эль Сифр придерживается иной веры, но я глубоко уважаю его, ибо мудрость его велика, и он многому может научить нас. Выслушаем же с вниманием и с пользою для души слова нашего досточтимого гостя.

Преподобный Лав обернулся к кулисам и раскинул руки. Хор грянул припев из гимна «Восходит новый день». Под рукоплескания прихожан на сцену вихрем вылетел Луи Цифер.

Я рылся в дипломате в поисках моего бинокля с десятикратным увеличением. Тюрбан, расшитый балахон – может, это и правда другой человек? Я навел фокус и увидел все то же лицо.

– То мавр, его узнал я горны, – шепнул я, наклонившись к Епифании.

– Что?

– Это Шекспир.

Епифания взглянула на меня с недоумением. Эль Сифр обратился к слушателям с затейливым восточным приветствием.

– Да пребудет с вами всяческое благополучие, – сказал он с низким поклоном. – Не сказано ли, что райские врата открыты для любого, кто дерзнет войти?

– Аминь, аминь, – отозвалось несколько голосов из зала.

– Разве кроткие наследуют землю? Ложь! Сильные наследуют ее. Разве не это видим мы каждый день? Разве лев не пожирает агнца; разве сокол не упивается воробьиной кровью? Отрицающий это отрицает порядок Вселенной.

– Верно! Верно! – горячо отозвался голос с балкона.

– Нагорная проповедь наизнанку, – язвительно шепнула моя спутница.

Цифер шагал взад-вперед по авансцене. Руки его были сложены, точно в мольбе, но в глазах горела неистовая ярость.

– Повозкой правит рука, сжимающая хлыст. Наездника не жалят острия шпор. В нашей жизни сила – вопрос воли. Так не будьте же ланями – будьте волками!

На каждую его фразу паства отвечала рукоплесканиями и сочувственными выкриками. Люди повторяли его слова, как на уроке Закона Божьего:

– Волками… волками…

– Оглянитесь. Посмотрите на улицы, на толпы, их наполняющие. Разве не сильный правит в этом мире?

– Сильный! Сильный!

– А робкий? Робкий в молчании несет свой крест.

– Аминь! Воистину так!

– Мир – пустыня. Лишь сильный выживет в ней.

– Аминь! Только сильный…

– Так не будьте же агнцами. Будьте львами, будьте волками! Пусть других ведут на заклание! Не сбивайтесь в трусливое стадо. Закалите сердца в дерзких деяниях. Если лишь одному суждено победить, то пусть это будешь ты!

– Лишь одному… в дерзких деяниях… львами…

Они ели у него с ладони. Он кружил по сцене, как дервиш, одежды его раздувались, певучий голос околдовывал паству.

– Будьте сильны. Не знайте страха. Знайте жажду боя и мудрость отступления. Если представился случай, хватайте его, как лев хватает добычу. Зубами вырвите победу из поражения, вырвите и упейтесь ею. Страшней человека нету зверя на земле. Так чего вам бояться?

Он радел и проповедовал, он выкрикивал злые слова о силе и власти. И стадо его ревело безумную литанию. Даже певчие в хоре кричали и в ярости потрясали кулаками.

Я впал в какое-то оцепенение и уже не вслушивался в слова, как вдруг мой клиент сказал нечто, что заставило меня вздрогнуть.

– Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его. – Мне показалось, что Эль Сифр смотрит прямо на меня. – Цитата хороша, но я говорю: если глаз ближнего твоего соблазняет тебя, вырви его. Выбей! Выцарапай! Око за око!

Слова его пронзили меня насквозь. Я подался вперед, ловя каждый звук.

– Подставь другую щеку? Вздор! Не дай себя ударить. Если ближний твой имеет зло на тебя в сердце своем – вырежь у него сердце. Не будь жертвой. Ударь первым! Если глаз его злоумышляет против тебя – ослепи его, если сердце злоумышляет – вырви сердце. Если любой член его злоумышляет против тебя – отсеки его и воткни ему в глотку.

Голос его перекрывал рев стада. Я сидел, не чувствуя своего тела, не в силах пошевелиться. Что же это? С ума я схожу или действительно Цифер описал сейчас все три убийства?

Наконец Эль Сифр победно воздел руки.

– Будьте сильны, – прокричал он. – Поклянитесь мне!

Зал бесновался.

– Клянемся! Клянемся!

Хор снова перестроился и грянул бравурную аранжировку гимна «Сильна десница Господня». Эль Сифр исчез за кулисами.

Я схватил Епифанию за руку и потащил за собой. Бормоча извинения, я пробился сквозь толпу в проходе, мы пробежали через фойе и оказались на улице.

У обочины дожидался серебристо-серый «Роллс-Ройс». Знакомый шофер в ливрее, прислонившийся к переднему крылу автомобиля, засуетился и встал по стойке смирно, увидев, что дверь с надписью: «Запасный выход» отворилась и поперек тротуара расстелился прямоугольный коврик света. Вышли и оценили ситуацию: двое негров-охранников в костюмах и темных очках, надежно-непробиваемые, как Великая Китайская стена.

Потом появился Цифер, с боков возникла еще парочка тяжеловесов, и все пятеро направились к машине.

– Простите, можно вас… – Я подался вперед и был тут же скручен главным верзилой.

– Ты смотри, без глупостей, – сказал он, перекрыв мне дорогу.

Спорить я не стал. Возвращение под своды больницы не входило в мои планы. Шофер открыл заднюю дверцу автомобиля. Я перехватил взгляд мужчины в тюрбане. Цифер равнодушно посмотрел на меня, приподнял подол своего одеяния и уселся в машину. Шофер захлопнул дверцу.

Я смотрел вслед удаляющемуся «роллс-ройсу» поверх могучего плеча охранника. Тот стоял передо мной с невозмутимостью статуи и ждал повода. Епифания подошла ко мне и взяла меня под руку.

– Пойдем домой, – сказала она. – Растопим камин.