Текст книги "Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности"

Давайте немного сменим тему и поговорим о том, как Нео выясняет, что он в Матрице. В фильме утверждается, что Нео узнал (употребим это слово в значении «обыкновенного» знания) нечто ранее неизвестное: всю свою жизнь он провел в куче розовой жижи, пока суперкомпьютеры транслировали в его мозг ложные картинки. Откуда же Нео узнает об этом – если вообще узнает?

До того, как поставить Нео перед выбором между красной и синей таблетками, Морфеус говорит: «Объяснить, что собой представляет Матрица, невозможно – это нужно увидеть». Он не поясняет, почему, – но ответ очевиден: потому что на словах бы ему никто не поверил. Точнее, поверили бы только глупые или чересчур доверчивые люди, которых можно убедить в чем угодно. И это совершенно явно не те люди, которых искал Морфеус. Слепая вера (даже в то, что оказывается правдой) – не знание. Знание должно быть чем-то подтверждено. В традиционном смысле слова знание – это правдивое доказанное убеждение. Это не идеальное определение, но оно, по крайней мере, отсекает идиотские мнения и удачные догадки.

Нео выбирает красную таблетку, чтобы узнать, как глубоко ведет кроличья нора. Буквально через пару минут ему приходится наблюдать самые странные вещи, которые он видел в своей жизни. Разбитое зеркало собирается воедино, а когда Нео прикасается к нему, его тело начинает покрываться жидким зеркальным веществом. Внезапно он просыпается в капсуле, полной розовой слизи; прямо к его телу подключены бесчисленные кабели. Вокруг него еще миллион таких же капсул. Летающий робот-паук, заметив движение, отключает Нео от сети питания. Затем героя спускают в канализацию, откуда его вылавливает гигантский подъемный кран.

После освобождения из Матрицы Нео долго восстанавливается, лишь изредка приходя в сознание. Когда он набирается сил, ему проводят экскурсию по кораблю, а потом сразу же втыкают в голову штекер и помещают в тренировочную программу, где Морфеус наконец объясняет, что собой представляет Матрица.

Согласитесь, в такое сложно поверить. Нео сначала и не верит – и сложно его в этом обвинить. От пережитого его в буквальном смысле тошнит. Когда узнаешь, что вся твоя жизнь была тщательно спроектированной иллюзией, ощущения наверняка не из приятных. Но вопрос здесь состоит не в том, насколько болезненным было бы узнать столь печальную правду, а в том, разумно ли было со стороны Нео поверить в столь шокирующую информацию? Наряду с утверждениями Морфеуса, являлись ли испытания, через которые он прошел, достаточно веским доказательством существования Матрицы? Или с его стороны по-прежнему было глупо верить во всю эту историю?

Заметьте, я не спрашиваю, возможно ли, что новые убеждения Нео (что он всю жизнь провел в Матрице и теперь выбрался из нее) были ложными. Очевидно, что это возможно. Возможно, Матрицы не существует, Нео продолжал жить в привычном мире, а красная таблетка просто выступала сильнейшим галлюциногеном (надеюсь, это не так – многих бы эта новость сильно разочаровала). Но это всего лишь одна из возможностей, и не обязательно правдивая. Возможные сценарии не должны отвлекать нас от обсуждения вероятных, потому что именно наиболее вероятные сценарии заслуживают нашего внимания.

Что же получается в итоге – разумна ли вера Нео в то, что он жил в Матрице, а после был освобожден? Если да, то можно даже заявить: он знает, что это правда. Принимая во внимание вероятность ошибки, будем считать это знание обыкновенным.

Давайте всерьез рассмотрим вариант, что у Нео не было веских причин поверить Морфеусу и собственным ощущениям. Итак, представим, что Нео 25 лет, и все 25 лет своей абсолютно нормальной жизни он должен выбросить из головы после нескольких очень странных дней. Сказать, что его решения довольно поспешны – ничего не сказать, особенно с учетом, что они принимались под воздействием неизвестной красной таблетки.

Ситуация выглядит еще более жалко, когда мы понимаем, что инструменты, с помощью которых Нео должен оценить новую информацию, были полностью сформированы во время его предыдущей жизни, которую он как бы должен отбросить. Иными словами, Нео может оценить ситуацию, только исходя из опыта, который он заработал за первые 25 лет своей жизни. Но если он выбирает веру в существование Матрицы, то, по логике, он не может опираться на интерпретацию предыдущего опыта (жизни в Матрице). Вот скромный и неполный список общих принципов, которыми в обычной жизни руководствуются люди и от которых Нео предстоит отказаться:

1). люди обычно не врут, поэтому большая часть того, что они говорят – правда;

2). если вам кажется, что кто-то рядом с вами говорит на родном языке, то, скорее всего, так и есть;

3). если вы можете вспомнить, как что-то сделали, то, скорее всего, вы это сделали;

4). люди не меняются телами, когда касаются друг друга;

5). у людей, когда они злятся, не отлетают головы;

6). звук шагов не является частью межличностной коммуникации, поэтому не требует интерпретации;

7). когда вам кажется, что объект вдали от вас увеличивается, значит, он приближается к вам. Соответственно, если он становится меньше, то, наоборот, удаляется;

8). вещи продолжают существовать, даже когда вы на них не смотрите.

И другие негласные правила интерпретации реальности, которые для нас настолько очевидны, что мы забыли об их существовании или даже никогда не формулировали. Мы (я, вы, Нео) не просто верим в эти странные, но нерушимые законы – у нас есть для этого все основания. Но несмотря на их очевидность, мы не рождаемся со знанием этих правил. Что же дарит нам столь слепую уверенность?

У нас есть все основания полагаться на эти закономерности, потому что они соответствуют нашему прошлому опыту, а у нас нет оснований не доверять нашему прошлому опыту[10]10
  Я – один из эмпириков, считающих, что идея объяснительной согласованности центральна для понимания эпистемологического подтверждения.


[Закрыть]. Но людям с другим опытом они могут казаться не очевидно верными, а заведомо ложными. Получается, обоснованность этих эмпирических принципов зависит от нашего предыдущего опыта. Если вы не можете доверять своему предыдущему опыту, значит, у вас нет причин доверять этим принципам. Закономерности, которые я отметил в своем списке, играют особую роль, потому что они помогают нам оценивать то, что происходит прямо сейчас.

Выходит, мы можем корректно интерпретировать текущее положение вещей, только если действительно можем полагаться на нерушимые принципы интерпретации. Но на эти принципы мы имеем право полагаться, только если не сомневаемся в своем прошлом опыте. Если Нео верит, что весь его предыдущий опыт был спроектирован злобными машинами, у него нет никаких оснований далее опираться на него. Соответственно, он не может доверять привычным принципам интерпретации и опираться на них, оценивая текущую ситуацию.

В зависимости от нашего жизненного опыта, какие-то вещи кажутся нам обыденными, а другие – неожиданными. Мы бы не ожидали узнать, что люди, с которыми мы общались всю жизнь, на самом деле говорят не на нашем языке, а на языке, который очень похож на наш, но все слова в нем имеют совсем другое значение. Мы бы удивились, выяснив, что некоторые люди всегда лгут по вторникам и четвергам, а у кого-то от злости действительно отлетает голова. Мы делим вещи на странные и неожиданные или нормальные и обыденные в зависимости от того, к чему мы уже привыкли. Раз Нео не может доверять своему прошлому опыту, то он больше не вправе ожидать того, что привык ожидать. Он больше не может считать ситуацию «нормальной», «странной» или «неожиданной», потому что его ориентиры сбиты. Если бы Морфеус, к примеру, заговорил бы с ним на языке, звучащем как английский, Нео бы по привычке решил, что это и есть английский, потому что всю его жизнь это так и работало. Но ведь он больше не может доверять своей предыдущей жизни, потому что она была сгенерирована компьютером. Таким образом, у Нео не было бы оснований полагать, что Морфеус говорит по-английски, что он не врет, что у него не отвалится голова, когда он злится, потому что обоснование этих фундаментальных принципов основано на опыте, которому он уже не может доверять.

Если Нео верит, что провел всю жизнь в Матрице, и весь его опыт был сгенерирован злобными компьютерами, то он не может принимать за чистую монету историю Морфеуса. А если у Нео нет оснований верить Морфеусу, когда тот говорит, что Нео провел всю жизнь в Матрице, значит, у Нео нет оснований верить, что он провел всю жизнь в Матрице. Итак, мы получаем убеждение, опровергающее само себя. Сам факт того, что вы в него верите, подрывает наличие у вас веских причин верить в него. (Еще один подобный анекдотический пример: «Я так плохо умею считать, что ровно 50 % моих утверждений, содержащих цифры, ошибочны».)

Конечно, мы, как зрители, имеем доступ к более широкой картине. Мы знаем, что Матрица во многом похожа на реальный мир, поэтому у Нео, склонного верить в то, что Морфеус говорит по-английски и говорит правду, в итоге все получается. Но у него, в отличие от зрителей, нет ни единой причины верить в то, что Матрица похожа на реальность. Можно поспорить, что его новые впечатления быстро докажут эту схожесть, – но его новые впечатления бесполезны, если он не может больше полагаться на предыдущие критерии оценки реальности. А ранее мы доказали, что он не может на них полагаться, потому что не может доверять своему прошлому опыту. Он не может доверять новым впечатлениям, если не доверяет старым.

В эпистемологии есть достаточно популярное направление, называемое холизмом. Согласно ему, отдельное впечатление не подтверждает чего-либо само по себе, но может рассматриваться лишь в контексте широкого набора впечатлений и убеждений, в том числе и вышеописанных оценочных принципов[11]11
  Тем, кто заинтересован в холизме, советую обратить внимание на работы Уилларда в ан Ормана Куайна, Дональда Дэвидсона и в особенности Уилфрида Селларса.


[Закрыть]. (Если эта точка зрения кажется вам ложной, то, скорее всего, и аргумент будет выглядеть неубедительно.) Но как мы выяснили, Нео не имеет права интерпретировать новую информацию привычными методами, поэтому у него нет оснований доверять новым убеждениям, сформированным на основе этой информации. Из этого следует логичный вывод: Нео не знает (даже по стандартам «обыкновенного» знания) наверняка, что он всю жизнь провел в Матрице, а затем был освобожден. На основе этого алгоритма можно развенчать большинство скептических гипотез, подобных Возможности Матрицы, – почти в 100 % случаев они будут опровергать сами себя.

Напомню, Возможность Матрицы означает, что вы (или я), возможно, сейчас находитесь в Матрице. Давайте разберемся: а не лишена ли эта идея смысла? Нет ли в ней логического противоречия?

Хотелось бы сразу сделать несколько оговорок. Я не просто хочу указать на небольшие несостыковки в сюжете. Меня не волнует, нарушают ли Вачовски законы физики. Единственное, что меня интересует, – не является ли идея «Матрицы» противоречивой еще на уровне концепта?

Как мы уже установили, если вы сейчас находитесь в Матрице, то добрая часть ваших убеждений просто неверна. (К примеру, вы думаете, что читаете книгу, а на самом деле вы варитесь в куче розовой жижи.) Полагаю, именно груз ложных убеждений в итоге угрожает связности этой истории (скоро мы выясним, почему). Разумеется, не все убеждения Нео оказались ложными: он знал, как выглядит его лицо, и оно таким же и осталось (могло бы оказаться, что за пределами Матрицы он выглядит, как Барбра Стрейзанд, вот это был бы номер). Но если мы легко представляем себе мир Матрицы, то не менее легко вообразить мир, в котором еще более хитроумные компьютеры уделяют внимание каждой крохотной детали, чтобы расплодить среди людей как можно больше ложных убеждений.

Главный вопрос заключается в следующем: можем ли мы осмысленно представить образ человека, у которого есть убеждения, но почти все из них ложные? Если ответ – нет, то, по большому счету, мы не сможем разобраться в «Матрице» (по крайней мере, в ее нашей версии с более хитроумными компьютерами) и подобных ей историях. Получается, Возможность Матрицы и другие похожие теории при всей кажущейся правдоподобности изначально обречены на провал.

Давайте проведем эксперимент. Я попытаюсь доказать, что один человек (назовем его Лизой) не сможет разобраться в истории другого человека (скажем, Гомера), почти все убеждения которого покажутся ей ложными. Подставив на место Лизы себя, а на место Гомера Нео, мы убедимся в этом.

Главная идея этого эксперимента заключается в следующем: у человека не может быть одного определенного мнения по какой-либо теме. Чтобы иметь хотя бы одно убеждение, нужно быть в курсе хотя бы нескольких точек зрения. Вновь приведу наглядный пример: диалог с моим другом Клетусом.

Клетус. Я боюсь медведей.

Я. Почему? Потому что у них такой густой мех?

Клетус. Ого, я не знал, что у них есть мех.

Я. Потому что они одни из крупнейших животных?

Клетус. Они большие? Я даже не знал, что они животные, честно говоря.

Я. Но ты хотя бы в курсе, что это живые существа, обитающие в физическом мире?

Клетус. Ого, век живи, век учись.

Я. Ты боишься их из-за того, что они похожи на птиц?

Клетус. Ого, правда похожи?

Я. Нет, конечно! Ты вообще хоть раз видел медведя[12]12
  Строго говоря, знание того, как выглядит медведь, не обязано соответствовать наличию убеждения о медведях как опасных реальностях. Скорее, знать здесь значит обладать определенными способностями к распознаванию. В райлеанской терминологии это означает «знать, как», а не «знать, что» (Gilbert Ryle, The Concept of Mind, 1949). Но эти способности, скорее всего, так же необходимы для того, чтобы сформировать концепцию медведя.


[Закрыть]?

Клетус. Нет… Как они выглядят?

Я. Да хватит! Что ты вообще знаешь о медведях?

Клетус. Что они страшные…

Я. А помимо?

Клетус. Ничего…

К этому моменту мы как минимум начинаем подозревать, что Клетус когда-то услышал от кого-то, что медведи страшные, но понятия не имеет, что это вообще значит. Очевидно, что он на самом деле не боится медведей, потому что даже не знает, что такое медведь. Чтобы приписать Клетусу страх медведей, мне (независимо от того, считаю ли я их пугающими или нет) нужно подтверждение того, что Клетус знаком с концептами «медведь» и «страх». Чтобы увериться в том, что Клетус знаком с концептом медведя, мне нужно приписать ему определенные убеждения о медведях, в которые верю я сам (например, что это животные, не похожие на птиц). Если Клетус не разделяет эти убеждения, то мы вообще не сможем понять, что же он подразумевает под словом «медведь», если оно вообще для него что-то значит.

Я твердо уверен: оснований приписывать Клетусу суждение «медведи страшные», у нас не больше, чем, к примеру, суждение «камни страшные». Идея, что убеждения одного человека придают смысл словам другого – еще одно изобретение холизма, в данном случае концептуального. Что это такое – узнайте у Селларса, Дэвидсона или Куайна. Даже если бы Клетус имел в виду концепт страха и высказал бы при этом максимально общую мысль вроде «Медведи – скорее нечто, чем ничто», самое большее, что мы могли бы ему приписать, – убеждение в том, что существует нечто страшное, а не в том, что страшны именно (большие и мохнатые) медведи.

Итак, подведем итоги. Допустим, я утверждаю, что у кого-то много ложных убеждений. Теперь я должен показать, что в каждом ложном убеждении, которое я хочу приписать человеку, содержатся некоторые понятия. Значит, я должен приписать еще человеку какие-то убеждения в связи с содержанием этих понятий, которые сам считаю истинными (например, что среди существующих вещей есть страшные). Следовательно, каждое ложное убеждение, приписываемое мной человеку (например, Гомеру), я должен связать с несколькими истинными убеждениями этого человека. Если каждое ложное убеждение Гомера связать с несколькими истинными, я не смогу сказать, что все убеждения человека неверны – у него есть набор истинных убеждений. Идея, что чьи-то убеждения всецело ложны, остается непротиворечивой только в том случае, если мы не обращаем внимания на все те истинные убеждения, которые приписываем личности.

Достаточно ли этих аргументов, чтобы доказать, что Возможность Матрицы – на самом деле Невозможность? Боюсь, нет. Даже если бы злобные компьютеры Матрицы не смогли сделать ложными все ваши убеждения (и в этом случае их нельзя было бы вообще именовать убеждениями), значительная или большая часть убеждений могла бы быть ложной, если бы вы пребывали в Матрице. Таким образом, нам придется признать Возможность Матрицы. Мы все-таки можем находиться в Матрице, и масса наших убеждений может быть ложной, даже если некоторые из них оказываются истинными.

Глава 4
Видение, вера, прикосновение, истина
Каролин Корсмейер

В период с 1981 по 1990 год в штате Атланта было зарегистрировано более 120 загадочных смертей. Здоровые крепкие мужчины просто умирали во сне. Большинство из них принадлежали к иммигрантской общине лаосских хмонгов. Официально причину смерти установить не удавалось, но у хмонгов было свое объяснение. Они считали, что мужчины пали жертвой духа ночи, который высасывал дыхание из их тел[13]13
  Shelley R. Adler, Sudden Unexplained Nocturnal Death Syndrome among Hmong Immigrants: Examining the Role of the Nightmare. Journal of American Folklore 104: 411 (1991), pp. 54–71.


[Закрыть]. Те немногие, кому удалось выжить после этих столкновений, сообщали, что ощущали парализующий ужас и чувствовали, что у них на груди уселось злобное чудовище. Были обнаружены доказательства того, что перед смертью жертв мучили тяжелые кошмары. Ученые так и не смогли определиться с диагнозом, и в итоге новости о «синдроме внезапной необъяснимой смерти во сне» породили тревожный вопрос: сны могут убивать?

Как правило, сны – это в основном яркие визуальные образы, составленные на основе воспоминаний и фантазий[14]14
  Owen Flanagan, Dreaming Souls: Sleep, Dreams, and the Evolution of the Conscious Mind (Oxford: Oxford University Press, 2000), p. 15.


[Закрыть]. Но на деле спящий человек может испытывать весь спектр сенсорных ощущений. Сны бывают реальными, скучными, нелепыми, странными – и страшными. Успокаивающее «это всего лишь сон» подразумевает, что если вы что-то только видите, но оно вас не касается, то оно не может причинить вам вреда. Травмы и смерть – следствие физического вмешательства, воображения для этого недостаточно. По крайней мере, мы хотим в это верить.

«Матрица» строится на предположении, что можно прожить всю жизнь в состоянии сонного паралича, питаясь иллюзиями, искусственно введенными в мозг. Люди, заключенные в Матрице – запрограммированном компьютерами мире грез, как ее называет Морфеус, – верят, что проживают полноценную жизнь. Их рецепторы – вкус, обоняние, осязание, зрение и слух – также регулируются машинами в попытке доказать, что esse est percipi – «существовать – значит быть воспринимаемым». Названный сюжет позволяет не только вновь поднимать вечные философские вопросы о ненадежности знания и конфликте души и тела, но и рассуждать о более современных проблемах, вроде природы политической пропаганды в эпоху интернета. В этом эссе мы затронем вопрос чувственного опыта, а также попытаемся разобраться, с помощью каких средств в фильме показано то, что философы окрестили «скептицизмом в отношении чувств».

Самая очевидная отсылка «Матрицы» – к «Размышлениям о первой философии» Декарта. В своем знаменитом труде философ ставил под сомнение наше чувственное восприятие внешнего мира, утверждая, что оно не может быть обоснованием для знания. Декарт ставит перед нами задачу выделить критерии, по которым мы достоверно можем отличить сон от реальности. Отличный способ мгновенно усомниться в чувственном восприятии, – потому что сны иногда бывают настолько реальны, что до пробуждения человек на 100 % уверен, что все это происходит на самом деле.

В самом начале фильма проблема реальности сновидений упоминается. Нео не раз просыпается в холодном поту после встречи с Матрицей. Возможно, это лишь удобный способ перехода от одной сцены к следующей, но такие склейки тоже заставляют нас задаваться вопросом о том, можем ли мы так уж сильно полагаться на свои ощущения при оценке ситуации.

Свой довод об обманчивости сновидений Декарт подкрепляет менее убедительной теорией о злобном демоне и предлагает нам вообразить, что ненадежными могут быть не только наши чувственные впечатления, но и абсолютно любые убеждения и умозаключения. Современная версия злобного демона – это, разумеется, злобный суперкомпьютер, который из запрограммированного стал программирующим и начал управлять людьми. В фильме это выглядит как человеческий инкубатор, в котором Нео видит миллиарды одинаковых безжизненных капсул. Самая страшная сцена фильма имитирует самую страшную философскую проблему: вдруг все мы – просто мозги в пробирке, а вся наша жизнь – иллюзия, сфабрикованная машинами?

Оправданны ли сомнения такого рода? На протяжении долгого времени органы чувств считались связующим звеном между душой и телом, незаменимым средством сбора информации об окружающем нас мире. Но, как мы знаем по собственному опыту, иногда они могут нас обманывать. Но вдруг они обманывают нас постоянно, – потому что в реальности все наши ощущения вызваны не взаимодействиями с внешним миром, а искусственными стимулами в нашей нервной системе? Некоторые философы считают, что подобные гипотезы несостоятельны, так как они опровергают сами себя. И действительно: если человек живет в мире, построенном на лжи, как он в итоге может выяснить и быть уверен в том, что он – жертва Матрицы или мозг в пробирке? Чтобы высказывать такое предположение, надлежит быть уверенным в том, что ваш мозг не в пробирке[15]15
  Пожалуй, самый популярный аргумент на эту тему представил Хилари Патнэм, “Brains in a Vat,”, Reason, Truth, and History (Cambridge: Cambridge University Press, 1981), pp. 1–21.


[Закрыть]. Получается, точка зрения, с которой ведется повествование, обязательно должна быть внешней: рассказчик гарантированно должен находиться вне Матрицы. У нас есть определенные точки опоры на реальность: мы знаем, что главные герои фильма, члены команды корабля «Навуходоносор», входят в Матрицу по собственному желанию, но не являются ее частью и не живут в вечной иллюзии. То, что большая часть человечества подключена к Матрице, подразумевается как бы само собой, потому что эти люди выполняют самое большее функцию декораций.

Судя по всему, создатели фильма были в курсе нестыковок, которые кроются в самой завязке сюжета, поэтому решили разбавить диалоги самоиронией. Вспомним момент, когда Нео и Маус обсуждают еду на «Навуходоносоре». За пределами Матрицы, в реальном мире XXII века, единственное блюдо команды – соблазнительно напоминающий жидкие яйца или сопли питательный белок, в котором есть «все необходимое для организма», кроме вкуса. Маус ностальгирует по кукурузным хлопьям, но потом задается вопросом: откуда компьютерам знать, какие на вкус кукурузные хлопья? Откуда кому-либо знать, какие они на вкус, если на самом деле мы никогда их не пробовали? Как что-то вообще может быть на вкус как что-то, если нам не с чем это сравнить?