Текст книги "Эта ласковая земля"

Глава семнадцатая

На следующее утро одноглазый оставил нас с Мозом работать в саду, а сам уехал на грузовике вместе с Альбертом. Он пригрозил сдать нас шерифу, если мы его ослушаемся. Как только он уехал, я бросил свои грабли, сказал Мозу продолжать косить и повернулся к дому.

Моз схватил меня за руку и показал: «Что ты делаешь?»

– Иду искать Эмми, – сказал я.

Моз покачал головой и показал: «Он побьет ее. И тебя».

– Я должен убедиться, что с ней все хорошо. Но ты должен продолжать работу, иначе он увидит, что ты отлынивал.

Моз горячо замотал головой.

– Моз, мы должны узнать про Эмми. И если мы собираемся выбраться отсюда, нам надо узнать все возможное и про него тоже.

«Что, если он вернется? – показал Моз. – Поймает тебя?»

Я пнул ведро с водой, так что оно опрокинулось.

– Я скажу ему, что ходил за водой.

Я видел, что Мозу это не нравится и что я его не убедил, но наконец он отпустил меня.

Дверь в дом была заперта, но окна были подняты. Гроза Кабанов не удосужился вставить сетки, так что я с легкостью проник внутрь. Я ожидал свинарника, но удивился царящему внутри порядку. Подозреваю, что подобно тому, как нас заставили работать в саду, Эмми заставили работать здесь. В центре просторной гостиной стояла большая пузатая печка, источник тепла в доме зимой. Я стоял в кухонном уголке возле стола с тремя стульями. Диван отделял гостиную от небольшой зоны, где стояла пара старых мягких кресел с высокими спинками. Между креслами на столике, лак с которого слез почти до дерева, стояло то, что в те дни называлось фермерским радио, работавшим на батарейках. У Германа Вольца было такое в столярной мастерской, и он разрешал нам слушать музыку во время работы. Еще одно такое было дома у Фростов, и иногда после работы миссис Фрост разрешала нам послушать «Дни в долине смерти», «Вечерний час» или шоу Гая Ломбардо с Бернсом и Алленом[16]16
  «Дни в долине смерти» – американская радиопередача в стиле вестерн, транслировавшаяся с 1930 по 1951 год. «Вечерний час» – первая эстрадная радиопередача в США. Шоу Гая Ломбардо – музыкальные выступления Гая Ломбардо с оркестром на радио. Бернс и Аллен – знаменитый американский комедийный дуэт Джорджа Бернса и Грейси Аллен.


[Закрыть].

Из гостиной вели две двери. Я толкнул первую. За ней оказалась скудно обставленная спальня: незаправленная кровать, комод, умывальник с большим эмалированным тазом и опасной бритвой и простое круглое зеркало над ним. На комоде стояла фотография в красивой деревянной рамке. На фото Гроза Кабанов сидел рядом с женщиной на диване в главной комнате. На коленях у мужчины устроилась девочка с косичками, примерно одного возраста с Эмми и, более того, очень на нее похожая. Гроза Кабанов и женщина выглядели очень серьезными, а девочка улыбалась.

Я толкнул дверь во вторую комнату. Заперто. Я встал на колени и посмотрел в замочную скважину, но ничего не увидел.

– Эмми? – тихонько позвал я.

Сначала я ничего не слышал, а потом что-то зашуршало, так Фариа шмыгал по полу тихой комнаты.

– Оди? – раздался из-за двери голос Эмми.

– Ты в порядке?

– Оди, выпусти меня.

– Дай мне минуту.

Вскрыть такой замок легче всего. Я порылся на кухне и нашел длинный обойный гвоздь и кусок проволоки, который загнул с одного конца. Я вставил гвоздь в скважину, потом изогнутую проволоку, и в ту же минуту дверь открылась. Эмми выбежала и бросилась мне на шею. На ней все еще было вчерашнее платье.

– Он тебя не обижал? – спросил я.

– Нет, но я не хочу оставаться здесь. Мы можем уйти?

– Пока нет, Эмми. Это опасно.

– Но я хочу уйти.

– Я тоже. И мы уйдем, просто не сейчас. – Я опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. – Он плохо с тобой обращается?

Она покачала головой.

– Просто он очень грустный. По ночам плачет, и когда я это слышу, мне тоже хочется плакать.

Я встал и вошел в комнату Эмми. Кровать была маленькой и аккуратно заправленной. В комнате было душно, и я увидел, что Гроза Кабанов приколотил раму единственного окна намертво. Работа выглядела свежей, и я понял, что это было сделано специально, чтобы Эмми не сбежала. На полу стоял небольшой сундучок цвета зеленого яблока, и, открыв его, я увидел, что он наполовину заполнен аккуратно сложенной девчачьей одеждой – платьями и всяким таким. В углу стоял детский стульчик, на котором сидела Тряпичная Энн[17]17
  Тряпичная Энн – персонаж книг детского американского писателя Джонни Грюэля. Тряпичная кукла с ярко-рыжими волосами и треугольным носом впервые появилась в серии книг «Истории Тряпичной Энн» в 1918 году и продавалась вместе с ними.


[Закрыть] и смотрела на меня черными пуговичными глазами.

– Оди, он забрал Пухлю. Сказал, что если я хочу, то кукла моя, – сказала Эмми. – Но она меня пугает.

Рядом с комнатой Эмми находилась лестница.

– Оставайся здесь, – сказал я Эмми и полез наверх.

Как я и подозревал с самого начала, там находился чердак с низким потолком, по большей части заваленный хламом. Половина помещения была отгорожена занавеской, и когда я ее отодвинул, то обнаружил остатки жилого помещения: кровать, комод, стул, умывальник с зеркалом и ночной горшок. Ничего не указывало на то, кто здесь жил, но одна деталь меня очень обеспокоила. Покрывало было сброшено на пол, а тонкий матрас изрезан в клочья, так что хлопковая набивка торчала наружу, словно внутренности выпотрошенного животного.

Внизу Эмми испуганно обнимала себя.

– Оди, я хочу уйти отсюда. Пожалуйста, я хочу уйти сейчас.

– Эмми, мы не можем. Не сейчас. – Я заставил себя говорить голосом мягким, как шелк, ровным и успокаивающим. – Он забрал Альберта, и он может навредить ему, если мы уйдем. Он наверняка сдаст нас, и шериф поймает нас и отправит обратно. Нам надо подождать еще немножко. – Теперь я должен был сказать самое трудное. – Мне придется снова запереть тебя в комнате.

– Нет, Оди. Не уходи. Пожалуйста, не уходи.

– Я должен, Эмми, это ненадолго. Но мы выберемся отсюда, все вместе. Обещаю. – Она смотрела на меня своими маленькими глазами, полными страха. – Ты мне веришь? – спросил я.

Ей было тяжело, так тяжело, что мне было больно смотреть, но она наконец кивнула.

– Хорошо. Но, Эмми, если он попробует что-то сделать тебе, что-то, что может тебе навредить, то беги и не останавливайся, пока не окажешься так далеко отсюда, насколько унесут ноги. Я хочу, чтобы ты мне пообещала.

– Я не хочу уходить без вас с Мозом и Альбертом.

– Если он попытается тебя обидеть, обещай мне, что убежишь. Ты должна пообещать.

– Обещаю, – сказала она чуть не плача.

– Перекрестись.

Она перекрестилась.

– Хорошо, возвращайся в комнату. Он, вероятно, разрешит тебе увидеться с нами во время ужина.

Она пошла, опустив голову, и я подозревал, что как только запру ее, она бросится на кровать и зальет простыни слезами.

На улице я подобрал ведро и пошел обратно в сад. Не успел я пройти и десятка шагов, как услышал гул автомобильного двигателя, приближающегося по идущей через сад дороге. Я метнулся за курятник. Перед домом остановился пыльный «Форд» модели «А», и из него вышла женщина с плетеной корзинкой на локте. Она заслонила глаза от солнца, оглядела двор и крикнула:

– Джек?

Немного подождала, потом подошла к двери и постучала.

– Джек? – снова окликнула она.

Она развернулась обратно ко двору и внимательно все осмотрела. Я увидел в ней родственную душу, потому что следующим делом она попробовала открыть дверь в дом, где никого не было. Когда дверь не поддалась, она начала заглядывать в окна.

Я вышел из-за курятника.

– Я могу вам помочь?

Женщина явно испугалась, на ее лице отразилось чувство вины.

– Я только… Я… – Потом она нахмурилась. – Ты кто?

– Племянник дяди Джека, – сказал я. – А вы кто?

– Фрида Хайнес. Соседка. Я пришла за яйцами.

– Дядя Джек не говорил, что вы придете.

– Нет? Ну, он иногда бывает забывчивым. Особенно с тех пор как… ну, ты знаешь. Я не знала, что у него есть родственники, – сказала она, оттаяв, и подошла ко мне. – Но хорошо, что он не один. Где он?

– Поехал в город. За продуктами.

– Племянник. – Она внимательно оглядела меня, так же, как двор перед своей попыткой проникновения. – Он никогда про тебя не рассказывал.

– Про вас тоже.

– Как тебя зовут?

– Бак.

– С его стороны или с ее?

– На кого я, по-вашему, похож?

Она засмеялась.

– Вижу, что ты родня Агги. У нее все хорошо?

– Хорошо, – сказал я.

– Мы все так переживали, что она уехала так, среди ночи. Я слышала, что она вернулась в Сент-Пол. Это правда?

– Правда.

– Как малышка Софи? Почти год прошел.

– Не такая уж малышка, – сказал я. – Вытянулась быстрее сорняка. Но косички все еще при ней.

– Конечно. – Женщина попыталась скрыть хитрый взгляд, прежде чем задать следующий вопрос. – А Руди?

Насчет этого я не был уверен. Давным-давно я усвоил, что в неопределенных ситуациях лучше молчать и притворяться, что хранишь секрет. Так я и сделал.

– Бросил ее, да? Мужчины, – практически выплюнула она.

– Передать дяде Джеку, что вы приходили за яйцами?

– Спасибо, Бак. Я могу приехать за ними завтра утром, если он не против.

– Уверен, что нет, мэм.

– Что ж, иди занимайся своими делами дальше. Было приятно познакомиться.

Она села в свой автомобиль и, помахав мне рукой, уехала.

Когда я вернулся в сад, Моз усердно трудился, размахивая косой. Увидев меня, он с явным облегчением показал: «Нашел Эмми?»

– Она в порядке.

«Узнал что-нибудь про него?» – жестами спросил Моз.

– Возможно.

Я взял грабли и все утро пытался представить грустную жизнь Грозы Кабанов, гадал, что на самом деле произошло с женщиной и маленькой девочкой с фотографии, думал о человеке по имени Руди и беспокоился из-за испорченного матраса.

Глава восемнадцатая

Когда солнце поднялось высоко ровно над головой, вернулся Гроза Кабанов и остановился рядом с сараем. Он послал Альберта за нами, и мы разгружали материалы из кузова, а сам держал дробовик и давал указания. Мы занесли в сарай лист меди три на пять, жесткую медную трубу длиной два фута, десять футов медной проволоки, мешок металлических гвоздей, несколько фунтов кукурузной крупы и сахара, термометр и дрожжи.

Когда все было разгружено, я сказал:

– Вас искала женщина.

Гроза Кабанов замер на месте.

– Женщина? Ты с ней говорил?

– Она сказала, что ее зовут Фрида Хайнес. Она приезжала за яйцами.

– Проклятье, яйца. – Он зажмурил здоровый глаз, злясь на собственную забывчивость. – Что ты ей сказал, мальчик?

– Что я ваш племянник и вы поехали в город за продуктами.

Он на мгновение задумался.

– Она прошла к вам в сад?

– Я набирал воду у колонки.

– Ты больше ничего не сказал? Может, про остальных?

– Ни слова, клянусь. Она спрашивала про Агги и Софи.

У него стал такой вид, будто его ударил порыв ветра.

– Еще она спрашивала про Руди.

– Что ты сказал? – спросил он ледяным тоном.

– Мне не пришлось ничего говорить. Она сама догадалась. Решила, что они в Сент-Поле. Во всяком случае Агги и Софи.

– А Руди?

– Похоже, она уверена, что он их бросил. – Я пожал плечами. – Звучало правдоподобно.

Гроза Кабанов обдумал это, потом довольно посмотрел на меня, словно одобряя мои действия.

– Агги и Софи, ваши жена и дочь? – Он подумал, отвечать или нет, потом просто кивнул. – Она придет за яйцами завтра утром.

– Я буду готов к приезду этой сплетницы.

Альберт и Моз принялись за работу. Самогонный аппарат был рассчитан всего на галлон, так что я знал, что его сборка не займет много времени. Пока они работали, я готовил сусло для кукурузного спирта. Гроза Кабанов стоял рядом с дробовиком в руках и наблюдал с молчаливым интересом.

Через некоторое время я отважился заговорить:

– Там в углу яблочный пресс.

Он глянул на разбитый на куски аппарат у дальней стены.

– Был, – сказал он с нотой сожаления.

– Его как будто ураганом покорежило. Что случилось?

– Ты задаешь много вопросов.

– Полагаюсь на удачу. Иногда я получаю ответы.

Мне показалось, что он почти улыбнулся.

– Старый и просто развалился.

Черта с два. Кто-то раздолбал этот пресс кувалдой, или я не Оди О’Бэньон. Иногда так делают таможенники. А иногда – мужчины, обезумевшие от ярости.

К вечеру маленький самогонный аппарат был готов, сусло бродило. Хотя до первого запуска надо было подождать еще несколько дней, Гроза Кабанов выглядел довольным. Тем вечером, когда он отпер дверь амуничника, Эмми принесла нам хорошую порцию запеченной курицы и моркови. После ужина Гроза Кабанов сел на тюк сена перед амуничником рядом с Эмми и сказал:

– Можешь сыграть на своей гармонике «Прощай, старый конь»?

– Вы имеете в виду «Покидая Шайенн»? Конечно.

Я достал гармонику, но не успел поднести ее к губам, как Гроза Кабанов удивил меня. Из-за тюка сена он достал скрипку и устроил ее под подбородком.

– Продолжай.

Я заиграл старую ковбойскую песню, и Гроза Кабанов начал подыгрывать мне на скрипке. Играл он довольно хорошо, а вместе мы звучали очень даже неплохо. Все время я осознавал, что обе его руки заняты инструментом, а не дробовиком. Но он не был глупым. Он положил тюк сена достаточно далеко, чтобы даже Моз, самый быстрый из нас, не мог бы добраться до него раньше, чем дробовик окажется у него в руках. И все же это давало мне надежду.

– Вы хорошо играете на скрипке, – сказал я.

– Давненько не приходилось. – Он нежно держал инструмент в руках, и на мгновение мне показалось, будто он находился не здесь. – Софи просила меня играть по вечерам, когда я укладывал ее спать.

Это имя вывело его из задумчивости, и он опустил скрипку.

Песня напомнила мне о лошадях, поэтому я спросил:

– А что случилось с лошадьми, для которых вся эта упряжь?

– Продал. Год назад. Собирался модернизировать ферму, купить трактор.

– Но не купили?

– Видишь здесь трактор, мальчик?

– Нет. И не вижу никаких животных, кроме куриц.

– Раньше были козы, – сказал Гроза Кабанов. – В основном питомцы Софи.

Снова это имя, случайно сорвавшееся с его губ. Но как только оно прозвучало, то словно бумеранг вернулось и поразило его в сердце. Он сел прямо, достал из заднего кармана бутылку самогона и сделал большой глоток.

– Что сталось с козами? – спросил я.

– Съел.

– Вы съели питомцев дочери? Как-то это неправильно.

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Тринадцать.

Что, по правде говоря, было не так. До этого еще оставалась пара месяцев, но звучало лучше. Старше, мудрее. Круче.

– Когда проживешь лет на двадцать больше, – сказал он, показав на меня пальцем, – тогда сможешь говорить мне, что правильно. – Он встал, взял дробовик и скрипку и обратился к Эмми: – Собери кости и миски. Вечер закончен.

– Он не имел в виду ничего такого, – сказал Альберт.

– Думаешь, меня волнует, что этот мальчик имел или не имел в виду, Норман? Идем, девочка.

Он подтолкнул Эмми к выходу и запер дверь амуничника на засов.

Я лежал в темноте и думал о горечи и тоске, переполнявших Грозу Кабанов, и решил, что они неотделимы друг от друга. Я думал, что, возможно, им владеет не любовь, а чудовищное чувство потери, известное всем нам, отправившимся вниз по Гилеаду. Я рассматривал потерю только с нашей точки зрения, потому что мы лишились родителей. Но это работало и в другую сторону. Потеря ребенка, должно быть, сродни потери бóльшей части собственного сердца.

Медленно Гроза Кабанов становился таким же, как Фариа, когда я впервые встретил крысу. Чем больше я узнавал о нем, тем менее страшным он становился.

В лунном свете, проникавшем сквозь щели между досками, я увидел, как Моз тронул Альберта за руку и показал: «Норман?»

– Старый продавец в хозяйственном магазине задавал кучу вопросов, – объяснил Альберт. – Спросил Джека: «Как зовут мальчика?» Я ответил, что я не мальчик. Джек сказал, что я и не мужчина. Поэтому я сказал продавцу, что меня зовут Норман. Не мальчик и не мужчина[18]18
  В оригинале: «Neither boy nor man». Имя Норман (Norman) созвучно с «nor man».


[Закрыть].

«Проклятье, это умно», – подумал я. Я в подобной ситуации оказался способен только на ковбойское имя из какого-нибудь дурацкого фильма. Альберт придумал каламбур. Я решил, что в следующий раз, когда меня спросят, я придумаю такое же остроумное имя, как Норман.

К нашему четвертому утру у Грозы Кабанов мы закончили работать в саду, и он отправил нас красить сарай и ухаживать за большим огородом. За исключением того, что нас запирали в амуничнике и кормили раз в день, это не сильно отличалось от того, чем мы занимались на ферме Фростов. Мы виделись с Эмми каждый вечер за ужином, и она выглядела хорошо. После еды Гроза Кабанов брал скрипку, а я губную гармонику, и мы вместе играли. Он не казался мне плохим человеком. Просто жизнь была к нему жестока. Он столкнулся с собственным Богом Торнадо.

Однажды вечером я спросил у него про черную повязку на глазу.

– Потерял, сражаясь против кайзера[19]19
  * Имеется в виду кайзер Вильгельм II, правивший Германией во время Первой мировой войны (1914–1918).


[Закрыть], – сказал он. – Война, которая положит конец всем войнам[20]20
  Популярная фраза для отсылки к Первой мировой войне. Считается также, что фраза принадлежит английскому писателю-фантасту Дж. Уэллсу, написавшему ряд статей о разразившейся войне и объединившему их в книгу под названием «Война, которая положит конец всем войнам».


[Закрыть]. Ха!

– Вы думаете, это была бессмысленная война? – спросил Альберт.

– В мире есть два вида людей, Норман. Люди, у которых что-то есть, и люди, которые хотят то, что есть у других. Не проходит ни дня без того, чтобы где-нибудь в мире не было войны. Война, которая положит конец всем войнам? Это как сказать болезнь, которая положит конец всем болезням. Это случится только тогда, когда на земле не останется ни одного живого человека.

Моз показал: «Не все алчные».

Эмми перевела.

– Мальчик, я не знал ни одного человека, который не думал бы о себе больше, чем о других. – Он пристально посмотрел на каждого из нас здоровым глазом. – Давайте начистоту. Представься вам возможность освободиться от меня, вы бы перерезали мне глотку, верно?

Хотя я уже убил человека ради того, чтобы быть свободным, мысль о том, чтобы перерезать глотку Грозе Кабанов, вызвала тошноту.

– Только не я, – сказал я.

Гроза Кабанов допил принесенный самогон, посмотрел на прозрачную пустую бутылку и швырнул ее в стену сарая, где она разлетелась вдребезги, нарушив хрупкую близость, порожденную вечерней музыкой.

– Позволь кое-что сказать тебе, мальчик. Что бы ты ни считал невозможным, как только ты об этом подумал, как только это пришло тебе на ум, просто представил – это уже сделано. Только вопрос времени, когда твои руки выполнят.

Он схватил Эмми, вздернул на ноги, задвинул засов амуничника и запер нас в темноте.

Весь следующий день моросил дождь, и Гроза Кабанов нашел нам занятия в сарае. Мы точили и смазывали инструменты, следили за брожением, а он оставался в доме с Эмми. Я хорошенько осмотрел сломанный яблочный пресс возле дальней стены. Он явно испытал на себе чей-то сильный гнев. Я думал над вчерашними словами Грозы Кабанов о том, что как только нечто ужасное приходит тебе в голову, то когда ты это совершишь – только вопрос времени. Я не мог проникнуть к нему в голову или в сердце, но что бы там ни было, неважно, насколько ужасное, Гроза Кабанов был способен на это. Я продолжал думать про Агги, Софи и Руди, и мне становилось все любопытнее, что же с ними произошло. И одновременно я пытался придумать план побега.

В тот день, рассматривая все в сарае, я наконец придумал кое-что годное. На стене среди прочих инструментов висел большой моток толстой проволоки. Кусачками я отрезал кусок длиной два фута и загнул один конец.

«Что делаешь?» – показал Моз.

– Увидишь. Альберт, запри-ка меня в амуничнике.

Когда я оказался внутри и он задвинул засов, я просунул проволоку в дырку от сучка на одной из покоробленных досок двери и продвигал ее, пока крючок не зацепил ручку засова. Я аккуратно втягивал проволоку назад, а вместе с ней тянул и засов, и меньше чем через минуту освободился.

Альберт с Мозом смотрели на меня с восхищением.

«Когда побег?» – показал Моз.

– Как только освободим Эмми, – сказал Альберт. – Оди, спрячь проволоку под сеном в амуничнике. Ты молодец.

Похоже, дождь испортил настроение Грозе Кабанов. Или, может, это был вчерашний разговор. Во всяком случае, когда Эмми принесла нам ужин, он был молчалив и не взял с собой скрипку. Как только мы закончили есть, он велел Эмми собрать посуду и запер нас на ночь.

Дождь наконец прекратился, и тучи рассеялись. Взошла луна, и ее яркие желтые лучи проникли в щели в стенах сарая и полосами легли на пол амуничника. Я слышал, как сопят Альберт с Мозом, но сам не мог сомкнуть глаз. Я лежал и думал про Грозу Кабанов, про его плохое настроение и беспокоился об Эмми. Наконец я достал из тайника под сеном проволоку и подкрался к двери. Я просунул проволоку в дырку от сучка, зацепил ручку засова и медленно потянул назад. Когда засов отодвинулся, я приоткрыл дверь.

Мне на плечо легла рука, и я вздрогнул. Я резко развернулся и увидел освещенного полосами лунного света Моза.

«Куда идешь?» – «Эмми, – показал я. – Волнуюсь». – «Я тоже. Иду с тобой».

На большинстве ферм, где я бывал, держали собак, но у Грозы Кабанов их не было. Я все больше и больше думал о нем как о человеке, который настолько погряз в своем горе, что оно стало его дыханием, пищей и одеянием. Я понял: ничто, даже общество собаки, не способно уменьшить это горе. Я не знал истинной причины, но подозревал, что это связано с потерей жены и дочки. Или только с Софи, потому что я не слышал, чтобы он хоть раз упоминал имя жены. Мы с Мозом и Альбертом были для него всего лишь бесплатной рабочей силой. Но Эмми, должно быть, была для него чем-то еще или, может, обещанием чего-то другого. Но если она не выполнит это обещание, кто знает, на что способен Гроза Кабанов в своем отчаянии?

Мы крались к дому, наши длинные тени волочились следом. Из открытого окна лились звуки музыки из включенного радио. Я прижался спиной к стене и осторожно заглянул в окно. Комнату освещала масляная лампа. Гроза Кабанов сидел в одном из кресел и пил самогон из бутылки. Когда самогонный аппарат заработает, мы, наверное, сэкономим ему целое состояние. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл здоровый глаз. Я дал знак Мозу, и мы направились к задней части дома.

Окно в комнате Эмми было по-прежнему заколочено, но лунный свет проникал сквозь чистое стекло и падал на спящую в кровати Эмми.

Моз улыбнулся и показал: «Ангел». Потом показал: «Дьявол» – и кивнул в сторону главной комнаты.

«Не дьявол, – подумал я. – Но, может быть, человек, способный на дьявольские поступки»

Внезапно дверь в комнату Эмми распахнулась. На фоне света от лампы стоял силуэт Грозы Кабанов. Мы с Мозом упали на землю, и я затаил дыхание, надеясь, что он нас не заметил. Через несколько мгновений окно над нами затрещало. Все во мне кричало: «Беги!» Должно быть, Моз почувствовал мою панику, потому что накрыл ладонью мою руку и едва заметно покачал головой. Так мы лежали минут пять, замерев у задней стены дома, но больше ничего не случилось. Окно не разлетелось, и Гроза Кабанов не застрелил нас. Наконец мы поднялись на ноги и рискнули снова заглянуть в комнату Эмми. Она по-прежнему спала и снова была одна.

«Теперь назад», – показал Моз, и я пошел следом за ним к сараю.

Не успели мы пересечь двор, как открылась входная дверь и из дома вышел Гроза Кабанов с фонарем в руке. Он закрыл за собой дверь и, слегка пошатываясь, пошел в сторону сада.

«Освободим Эмми? – показал Моз. – Бежим отсюда?»

Я покачал головой и показал: «Он может быстро вернуться. У нас будут большие неприятности». Я глянул в ту сторону, где скрылся Гроза Кабанов. «За ним», – показал я.

Моз замотал головой и показал: «С ума сошел?»

Гроза Кабанов был достаточно далеко, так что я прошептал:

– Моз, куда ходит человек среди ночи?

«Отлить», – показал Моз.

– Он мог бы отлить во дворе. Идем, пока не поздно. – И я пошел.

Луна освещала скошенную траву между деревьями серебристым светом. Мы с Мозом держались в тени яблонь. Следовать за фонарем Грозы Кабанов было легко. Он направлялся к западной границе сада. Когда мы с Мозом добрались до последних деревьев, то увидели его в пятидесяти ярдах. Он стоял на коленях под одиноким дубом, согнувшись так сильно, что его лоб почти касался земли. Звук его громких рыданий мог бы разжалобить камень. Невозможно видеть такое обнаженное горе и не проникнуться сочувствием. Я слышал, как дети в Линкольнской школе плакали ночи напролет, и я слышал всхлипывания Моза, но не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь слышал, чтобы мужчина так плакал. Это навело меня на мысль, что какими бы большими или взрослыми мы ни были, где-то внутри нас всегда живет ребенок.

Моз коснулся моей руки и показал: «Теперь идем».

Я увидел то, зачем пришел, хотя еще не понимал всего до конца, поэтому кивнул, и мы прошмыгнули обратно в сарай.