Текст книги "В благородном семействе"

– Войдите! – рявкнул хозяин комнаты.

В дверях показался изжелта-бледный, с воспаленными глазами щуплый человечек, почти карлик. Пошатываясь на высоченных каблуках лакированных полусапожек и опираясь на громадную с золотым набалдашником трость, он вошел в комнату развязно, в шляпе набекрень. Шляпа была белая, с широкими полями, а из-под нее, налезая на скулы ее владельца, падали патлы прямых и сальных волос. Борода у человечка еще как будто не росла, и было ему на вид лет двадцать, а весил он – вместе с палкой и прочим – от силы три пуда. Если вам любопытно знать, как этот щеголь был одет, я с удовольствием сообщу, что на шее он носил широкий вышитый голубого атласа платок, на котором красовался похожий на крыжовину карбункул. Далее был на нем пестрый шалевый жилет; широкие синие панталоны, аккуратно перетянутые внизу ремешками, чтобы выставить на вид маленькие ножки; коричневый камзол с медными пуговицами и закругленными полами, туго обтягивавший осиную талию; и поверх всего белый, вернее, белесый кафтан с собольим воротником и обшлагами, а из обшлагов выглядывали на каждой руке по пять маленьких пальчиков, облитых лимонной лайкой перчатки. Одну из этих ручек он держал, не отнимая, на щуплой своей груди; и сиплым тоненьким голоском он пропиликал:

– Джордж! Ста'ый черт! Как дела?

Мы потому так подробно и тщательно описали костюм этого человека (чья внутренняя сущность строго отвечала его мужественной и приятной внешности), что никого на свете мистер Брэндон так не почитал, как его.

– Синкбарз! – вскричал наш герой. – Какой дьявол принес вас в Маргет?

– Д'ужба, ста'ик! – отвечал достопочтенный Огастес Фредерик Рингвуд, именуемый в общежитии виконтом Синкбарзом (ибо это был он). – Д'ужба и па'аход «Го'од Кенте'бе'и»!

С этими словами гость протянул Брэндону указательный палец правой руки, который тот умильно пожал в обеих ладонях.

– Уазве не мило с моей ста-аны, что я приезжаю утешить вас в этой п'аклятой дыре, а, Джордж? – сказал милорд после первых приветствий.

Брэндон побожился, что рад ему чрезвычайно, – и это была истинная правда, потому что, едва увидав виконта, он тут же решил занять у него денег ровно столько, сколько сможет выкачать из юного аристократа.

– Сейчас уаскажу вам, как это получилось, мой мальчик: понимаете, я стоял у Лонга, когда, вд'уг – о небо! – я узнаю, что мой почтенный уодитель прибыл в го'од! Провалиться мне, если я не натолкнулся в Парке на нашу п'аклятую семейную ка'эту – с мамашей, сестрицами и со всеми прочими, – как раз, когда я катил в кебе с Полли Томкинс! Я сейчас же вернулся домой и говорю: «Ну их к че'ту! – говорю я Тафтханту. – К че'ту, мой мальчик, говорю, я только что видел моего уодителя, мне по'а смываться!» – «Как, говорит Том, – назад в Оксфорд?» – «Нет, – говорю, – этто не п'ойдет! Куда угодно, на к'ай света, к че'ту на рога! Ага, знаю: я поеду в Ма'гет, навещу моего ста'ого Джорджа – кто мне помешает?» Взял да и поехал на д'угой же день; и вот я здесь, и нас с вами ждет обед в гостинице, и шесть бутылок шампанского во льду, и лососина: так что – никаких отказов!

Брэндон и не подумал отказываться: хорошее угощение в веселом обществе его тем более соблазняло, что был он в унынии и душевном расстройстве, – и он пообещал приятелю отобедать с ним в ресторане.

Джентльмены еще немного побеседовали. Мистер Брэндон был хитрая бестия и превосходно знал то, что заподозрил, несомненно, и читатель, а именно, что лорд Синкбарз был полный болван; но он был лордом, и Брэндон высоко чтил его. Лорду мы прощаем глупость; человек может быть каким угодно насмешником среди обычных людей, но если перед ним высокая особа, то тут природа или же инстинкт делают его благосклонно слепым; божественность служит оградой не только королю, но и всей титулованной знати.

– Так это и есть та девица, как я понимаю? – сказал милорд, хитро подмигнув Брэндону. – Я о той маленькой, бледненькой, что открыла мне дверь. Приятная малютка, честное слово, Джордж, старина!

– А… да… Я, кажется, что-то о ней писал, – сказал Брэндон, покраснев; потому что, по правде говоря, ему не хотелось, чтобы его приятель пустился в обсуждение молодой особы, в которую он был как-никак влюблен.

– Тут, полагаю, уже все? – продолжал милорд, сощурясь еще более хитро. – Вы уже добились своего, а? Я это увидел по ней. В ту же минуту.

– Вы, право же, оказываете мне слишком много чести. Мисс… э… мисс Ганн очень порядочная молодая особа, и я никак не хотел бы, чтобы вы подумали, будто я позволю себе что-нибудь такое, что может бросить хоть малейшую тень на ее доброе имя.

Выслушав эту речь, лорд Синкбарз был сперва сильно озадачен; но, поразмыслив, пришел к выводу, что Брэндон скрытничает больше, чем обычно, и, видать, не зря! Горя нетерпением узнать подробности деликатной интриги, наш тонкий дипломат решил, что он постепенно выудит из Брэндона всю историю; и так за полчаса их разговора Синкбарз отпустил не меньше сорока намеков на занимавший его предмет. Наконец Брэндон довольно высокомерно обрезал его, попросив не касаться больше этого вопроса, так как ему это крайне неприятно.

Да, ошибки быть не могло: Джордж Брэндон был влюблен в Каролину. Он уяснил это сам себе, когда залился краской, едва лишь заговорили о ней, когда так возмутился при непристойных шутках юного аристократа на ее счет!

Переведя разговор на другое, он стал расспрашивать виконта про его поездку и осведомился, не прихватил ли он с собою и Маргет кого-нибудь из приятелей; на что милорд рассказал обо всех своих лондонских подвигах – как он попал в участок, сколько распил бутылок шампанского, как оттузил полисмена, и так далее и тому подобное; и в заключение сообщил, что приехал сюда с Томом Тафтхантом, который в настоящую минуту сидит в гостинице и курит сигару.

Брэндону от этих рассказов веселей не стало. Когда же виконт назвал имя своего приятеля, Брэндон мысленно послал того ко всем чертям. Два эти джентльмена исстари друг друга не любили. Тафтхант учился в одном из «малых колледжей» – безродный студент на стипендии; а так уж повелось, что если студент «малого колледжа» склонен поразвлечься, за «ним установится слава буяна и забулдыги. Тафтхант был груб, Брэндон – джентльмен: значит, они друг друга не любили. Оба состояли в льстецах при одной и той же титулованной особе: значит, они друг друга не любили. В колледже у них однажды вышла ссора из-за проспоренного пари, причем Брэндон знал, что остался в долгу; значит, они друг друга не любили; и в той их перебранке Брэидон пригрозил отхлестать Тафтханта кнутом и обозвал его «типичным снобом из малого колледжа – мошенником и подлипалой», и маленький Тафтхант, не приняв этих слов в обиду, невзлюбил Брэндона куда сильней, чем Брэндон не любил его. Брэндон только презирал своего соперника и считал его непереносимо скучным и вульгарным.

Итак, хотя мистеру Тафтханту отнюдь не улыбалось нанести Брэндону визит в его пансионе, все же его очень беспокоило, как бы его друг, юный лорд, не попал опять в лапы своего бывшего наставника, и он поехал с ним в Маргет, чтобы противодействовать влиянию, какое ловкий Брэндон мог приобрести.

«Ну его ко всем чертям! – думал Тафтхант (по части проклятий между двумя джентльменами установилась трогательная взаимность). – Он в этом году уже выкачал из Синкбарза пятьдесят фунтов и, если я не присмотрю, прикарманит добрую половину его последнего пособия из дому – вор он и мошенник!»

И до того он боялся, этот Тафтхант, как бы Брэндон не вернулся к власти и не использовал ее бесчестным образом, что тут же бы сел и отписал лорду Рингвуду про похождения его сынка, да только он и сам чертовски нуждался в деньгах. Из биографии Тафтханта и о его physique[40]40
  Наружности (франц.).


[Закрыть] надобно сообщить только то, что был он сыном деревенского стряпчего, состоявшего при некоем лорде, что его поместили в закрытое благотворительное училище, где десять лет он отличался тем, что из пятисот мальчишек дрался больше всех и чаще всех подвергался порке. Из училища он попал стипендиатом в колледж, где был принят в члены товарищества и должен был со временем получить приход. Что до внешности, так ростом мистер Тафтхант был невелик, и ноги были у него колесом; одежду он носил полусветскую, полу церковную: черный, прямого покроя сюртук и светло-песочные панталоны с бессчетным множеством пуговиц по лодыжкам – в дни молодости автора излюбленный костюм университетского повесы.

Итак. Брэндон сказал, что ему надо написать кое-какие письма, и пообещал прийти, как условлено, к другу, – что он и сделал; но уж если рассказывать всю правду, молодой человек был так распален своею страстью и встреченным сопротивлением, так разволнован многообразными утренними происшествиями, что полчаса, оставленные ему Синкбарзом, он простоял на коленях, плача и моля, перед дверью Каролининого чердака, которая так и осталась неумолимо закрытой. Он бесился от разочарования и обиды, обезумел от желания увидеть Каролину. Самая искусная кокетка в Европе не могла бы так его разжечь. Едва войдя в обеденную залу, он первым делом выпил большой бокал шампанского; а когда Синкбарз попробовал в своей изысканной манере пошутить насчет его встрепанного вида, мистер Брэндон только зарычал, заругался со Страшной силой и опять приложился к бутылке. Лицо его, только что совсем бледное, раскраснелось; его язык, поначалу связанный, теперь молол без устали; еще не убрали рыбу со стола, когда мистер Брэндон уже выказал признаки сильного опьянения; и еще не подали десерт, когда мистер Тафтхант, хитро подмигнув лорду Синкбарзу, принялся вытягивать из него правду; и Брэндон с криком и божбой стал излагать историю своей любви.

– Понимаешь, Тафтхант, – говорит он, ошалев, – я, провались ты на месте, тебя ненавижу, но я должен рассказать! Я здесь вот уже два месяца, в этой чертовой дыре; в паршивых комнатах, на хлебах в вульгарном семействе, таком же, ей-богу, вульгарном, как ты!

Тафтханту такая манера обращения нравилась куда меньше, чем лорду Синкбарзу, который безудержно хохотал и которому Тафтхант шепнул растерянно:

– Ну, ну, он же пьян!

– Пьян? Нет, сэр, – взревел Брэндон. – Но я схожу с ума, да, с ума схожу от добродетели этой маленькой чертовки, пятнадцатилетней девчонки, на которую я положил уже больше труда, чем потребовалось бы, чтобы обольстить одну за другой всех твоих сестер… ха-ха! Всех мисс Тафтхант, клянусь Ю-юпитером! Мисс Сьюки Тафтхант, мисс Долли Тафтхант, мисс Анну Марию Тафтхант и всех остальных. Ладно, сэр, нечего на меня бычиться, или я вам вышибу мозги вот этим графином (Тафтхант, привставший было, опять развалился на оттоманке). Я столько времени терплю мамашу девчонки, ее отца, ее сестриц; и кухарку в их доме; и негодяя художника, с которым должен драться из-за нее на дуэли; и было бы ради чего? А то ради несчастного письма, в котором говорится: «Джордж, я покончу с собой! Я покончу с собой!» Ха-ха! Этакая чертовочка, и покончит с собой, ха-ха!.. Когда я… я ее обожаю… схожу по ней с ума…

– Охотно верю, что он сошел с ума, – сказал Тафтхант; и Брэндон в эту минуту дал самое недвусмысленное доказательство сумасшествия: уткнулся головою в угол оттоманки и бешено заколотил ногами по подушкам.

– Ты его не понимаешь, Тафти, мой мальчик, – сказал лорд Синкбарз тоном превосходства. – Тебе это недоступно, уверяю тебя. Ей богу, я подозреваю, что ты никогда в жизни не был влюблен. Вот я, сэр, знаю, что это такое. Ну, а Брэндон… Боже ты мой! Я много раз видел его в таком состоянии, когда мы были за границей. Он, когда у него заведется интрига, начинает безумствовать. Помню я, в Баден-Бадене была графиня Фрич, потом какая-то женщина в По; и эта девчонка – в Париже, что ли?.. Нет, в Вене. Из-за каждой из них с ним творилось вот такое; но вот что я скажу, когда мы занимаемся этим делом, мы справляемся с ним легче, а?

И с этими словами милорд скорчил в усмешку свое желтое безбородое личико и, подняв вровень со свечей стакан прескверного бордо, стал рассматривать его на свет. Интрига, как он это именовал, представлялась маленькому человечку первейшим из удовольствий; и пока для него не настало время изведать его самому, он любил поговорить об «интригах» своих друзей.

Ну а Тафтхант – легко себе представить, как возросла симпатия этого джентльмена к Брэндону, после того как тот позволил себе такое грубое с ним обращение! Брэндон продолжал пить и болтать, хотя и не сплошь в том сентиментальном стиле, в какой он ударился, говоря о своих любовных делах и обидах. Так же безумно развеселясь, как был перед тем безумно печален, он рассказал товарищам о своей ссоре с Фитчем, так комично копируя манеру художника и так забавно описав всю его фигуру, что оба слушателя покатывались со смеху. Синкбарз побожился, что утром охотно посмотрит потеху, и если художнику нужен секундант, то он готов взять эту роль на себя – или же уступит ее Тафтханту.

У лорда Синкбарза был, между прочим, очень ловкий слуга, веселый плут, в прошлом всего лишь младший служитель в колледже Крайст-Черч, где виконт оценил его по достоинству и возвел в высокий ранг своего камердинера. Основной обязанностью камердинера было чистить прекрасные полусапожки своего барина, которыми мы так любовались, и укладывать милорда в постель, когда он захмелеет. Камердинер слышал от слова до слова все, что говорилось между молодыми людьми (у него была привычка – и милорд ее поощрял – самому время от времени вмешиваться в разговор); и попозже вечером, ужиная с мсье Доннерветтером и мадемуазель Огюстиной, он от слова и до слова пересказал всю беседу, как она велась выше этажом, причем передразнивал Брэндона так же искусно, как тот передразнивал Фитча.

И вот, потешив всю компанию изображением любовных терзаний Брэндона, мистер Том сообщил своим сотрапезникам, что у джентльмена имеется соперник, с которым ему предстоит завтра утром драться на дуэли, живописец с огромной бородой; и когда он назвал его фамилию – Фитч, – мадемуазель Огюстина, к его удивлению, завизжала от смеха и воскликнула «Фийш, Фийш! G'est notre homme: это он, сэр! Саладин, вы помните мистера Фийш?

– Мисса Фис, мисса Фис, – важно отозвался Саладин. – Осей хоросо знай мвсса Фис! Худозник, больсой борода, даль Саладин кусок резин; миссис лубит мисса Фис!

Это – увы – была правда: наша толстая дама была пресловутой миссис Каррикфергус, и она проделала весь долгий путь из Рима в погоне за обожаемым своим художником.

Глава IX,
которая грозила смертью, но разрешилась множеством браков

Так как утро вело за собою день, который должен был стать знаменательным в жизни всех героев и героинь нашей повести, будет вполне уместно рассказать и о том, как они накануне провели ночь. Брэндон, подобно англичанам перед битвой при Гастингсе, пропировал и пропьянствовал допоздна; лорд Синкбарз ровно в двенадцать – в свой обычный час после своей обычной меры выпитого – был унесен и уложен в постель слугой, которого держал нарочно для этой цели. Мистер Тафтхавт принял это как намек и пожелал Брэндону спокойной ночи, одновременно пообещав, что они с Синкбарзом не преминут явиться к нему утром в связи с дуэлью.

Надо ли нам признаваться, что теперь, когда возбужденье улеглось, а голова трещала от боли, мистера Брэндона ничуть не радовала мысль о завтрашнем поединке?

«Если я, – размышлял он, – пристрелю этого сумасброда, весь свет завопит: «Убийца!» Если же он пристрелит меня, весь свет станет надо мной смеяться! А все же, черт бы его побрал, он, кажется, так жаждет крови, что встречи не избежать. Во всяком случае, – подумал он затем, – неплохо бы оставить письмо Каролине». Итак, придя домой, он сел и написал весьма прочувствованное письмо, в котором говорилось, что он выходит драться за нее, и если он умрет, его последнее дыхание будет отдано ей. Написав это все, он бросился в постель и во всю ночь не сомкнул глаз.

Если Брэндон провел свою ночь, как англичане, то Фитч свою провел, как норманны: в посту, умерщвлении плоти и раздумий. Бедняга тоже сочинил письмо к Каролине – очень длинное и сильное, со стихотворными вставками и содержавшее в себе те самые слова, которые мы слышали, когда он их выкрикивал в окно. Потом он подумал о том, не составить ли завещание; но он рассудил – и куда как горька была эта мысль для молодого человека, – что никому-то на свете нет до него дела – кроме, правда, вспомнил он, немного поразмыслив, этой бедной миссис Каррикфергус, там, в Риме, «которая меня действительно любила и одна на свете покупала мои картины». Итак, он отказал ей все свои рисунки, навел порядок в скромном своем имуществе, убедился, что у него как раз хватает денег для уплаты прачке; и, сложив с себя таким образом земные заботы, мистер Фитч тоже бросился в постель и тут же заснул крепким сном. Брэндон всю ночь слышал его храп и не находил ни капли облегчения в том, что противник принимает все это дело так беспечно.

И вправду, наш бедный художник не таил в своей груди ни чувства какой-либо вины, ни мстительной злобы на Брэндона – теперь, когда те первые муки оскорбленного тщеславия улеглись. Нелепый и смешной, он все же не был малодушен; а после всего, что случилось утром, – раскрытого им предательства и посыпавшихся на него оскорблений, – дуэль, он понимал, неотвратима. У него было смутное понятие, где-то им почерпнутое, что долгом джентльмена является среди прочего подраться раз-другой на дуэли, и он давно искал к тому случая. «Предположим, я буду убит, – рассуждал он, – какая разница? Каролина все равно меня не любит. Мальчики доктора Уокербарта останутся в эту среду без урока рисования; и больше никто ни словом не помянет бедного Андреа».

А теперь заглянем на чердак. Каролина, бедненькая, вся была поглощена своим горем и, выплакав его на груди верной Бекки, наконец заснула. Но пробило два пополуночи, и три, и после кончившегося отлива начался прилив; и фонари мерцали тусклей и тусклей; и сторож возгласил шесть часов; и солнце встало и позолотило минареты Маргета; и Бекки поднялась и выскребла крыльцо и кухню, приготовила завтрак жильцам; а в половине девятого громко задубасили в дверь, и два господина – один с красного дерева ларцом под мышкой, спросили мистера Брэндона, и удивленная Бекки проводила их в его апартаменты, и мистер Брэндон заказал Бекки завтрак на троих.

Тот громкий стук разбудил и мистера Фитча, который встал и оделся в лучшую свою одежду, подвил щипцами бороду и вообще во всем своем поведении выказал полное хладнокровие. Пробило девять, он завернулся в плащ и спрятал под плащом ту пару рапир, которые он, как было сказано, имел в своем владении, ни в малой мере не умея ими пользоваться. Однако он слышал в Париже и Риме от своих camarades d'atelier,[41]41
  Товарищей по студии (франц.).


[Закрыть] что в дуэли лучшее оружие – рапира; и так он вышел из дому.

Бекки была в коридоре, когда он спускался по лестнице; она вечно скребла там пол.

– Бекки, – сказал Фитч приглушенным голосом, – вот письмо. Если через полчаса я не вернусь, вы его передадите мисс Ганн. И дайте мне честное слово, что она не получит его раньше.

Бекки пообещала. Она подумала, что художник затевает очередное сумасбродство. Он вышел, отвесив ей в дверях торжественный поклон.

Но, пройдя всего лишь несколько шагов, вернулся.

– Бекки, – сказал он, – вы… вы хорошая девушка и всегда были добры ко мне, тут у меня кое-что для вас: мы, может быть… может быть, мы долго не увидимся. – В глазах его были слезы, когда он это говорил, и он ей сунул в руку семь шиллингов и четыре с половиной пенса – все до последнего фартинга, что имел на свете.

– Ну что вы! – сказала Бекки; но ничего не добавила, только положила деньги в карман и снова взялась за работу.

Три джентльмена со второго этажа, болтая, вышли на лестницу.

– Бог ты мой, – куда это вы! – закричала Бекки. – В такую рань! Еще и вода у меня не закипела.

– Мы вернемся к завтраку, милаша, – сказал один, маленький джентльмен на высоких каблуках. – П'ошу вас, не забудьте приготовить содовую. – И он вышел, играя тростью. Следом за ним – его приятель с ларцем под мышкой. Брэндон всех позади.

Он тоже, сделав несколько шагов, воротился.

– Бекки, – сказал он торжественно, – если через полчаса меня не будет, передайте это мисс Ганн.

Бекки встревожилась; и, повертев в руках оба письма, осмотрев каждое с той и с другой стороны и строго поглядев на печати, она по дурости своей решила, что не станет она ждать полчаса, а отнесет их барышне сейчас же. Она поднялась наверх и застала Каролину за шнуровкой корсета.

А следствием такого поведения Бекки было то, что маленькая Каролина, бросила шнуровать свой корсет (преславная была в нем фигурка у девушки; но сейчас речь не об этом), взяла письма, посмотрела сперва на одно – которое сразу же отложила; на другое – которое жадно вскрыла, и, прочтя две-три строки, громко вскрикнула и упала без чувств.

* * *

К подворью Райта мчи нас, муза, днесь, спеши поведать, что вершится здесь. Утром, чуть свет, мадемуазель Огюстина заявилась в комнату мисс Рант и с ликованием сообщила этой леди об ожидающем их событии.

– Figurez-vous, mademoiselle, que notre homme va se battre – ах, вот будет drole[42]42
  Представьте себе, барышня, наш-то кавалер собирается драться на дуэли… забавно (франц.).


[Закрыть] увидеть его со шпагой в руке!

– Не приставайте вы ко мне, Огюстина, со всякими гнусными дрязгами между слугами; этот противный курьер вечно пьян и заводит ссоры.

– Mon Diou, qu'elle est bete![43]43
  Бог ты мой, какая дура (франц.).


[Закрыть] воскликнула Огюстина, – Но я же вам не о курьере толкую; я о нем, о… l'objet, le peintre dont niadame s'est amourachee, Monsieur[44]44
  О ее предмете, художнике, в которого барыня влюблена, о господине… (франц.).


[Закрыть] Фийш.

– О мистере Фитче! – закричала Рант, вскочив с кровати. – Мистер Фитч дерется на дуэли! Огюстина, живо – мои чулки, капот… Скажи, где, как, когда?

Огюстина рассказала ей наконец, что дуэль состоится сегодня же, в девять утра, за ветряной мельницей и что джентльмен, с которым Фитч дерется, накануне вечером обедал в их отеле в обществе de ce petit milord,[45]45
  Этого маленького милорда (франц.).


[Закрыть] который будет его секундантом.

С быстротой молнии Райт кинулась в спальню своей покровительницы. Та спала крепким сном; и вообразите сами, каковы были ее чувства, когда она пробудилась и услышала эту страшную весть.

Так безмерна сила любви, что хотя миссис Каррикфергус долгие годы никогда не поднималась с постели раньше полудня; хотя во время ее сумасшедшей погони за художником ей перед отъездом в путь неизменно подавали в постель чашку чая и котлету (равно как и дозу подкрепляющего), – сейчас она мигом вскочила, забыв и сон, и баранью отбивную, и все другое, – и принялась за туалет с такой поспешностью, что сравнение тут возможно разве что с Арлекином, переодевающимся в пантомиме. У нее сделался бы нервный припадок, но только она знала, что на него нет времени; право же, не протекло над ее головой я двадцати минут, как она уже надела свою пелерину и шляпу и со всею челядью да еще прихватив по дороге двух-трех гостиничных лакеев полным ходом устремилась к полю действия. Никогда за двадцать лет до того дня, ни с того дня по нынешний не случалось Марианне Каррикфергус ходить так быстро.

* * *

– Вот тебе и раз! – закричал лорд виконт Синкбарз, когда они прибыли на поле боя за мельницей. – Здесь, черт меня подери, только один!

Так оно и было: мистер Фитч в необъятном своем плаще медленно расхаживал взад и вперед по лужайке, отбрасывая длинную тень на залитую солнцем траву. И был мистер Фитч один – о секунданте он просто не подумал. В этом он откровенно сознался, отвешивая вновь прибывшим величественный поклон.

– Но это, господа, несущественно, – сказал он, – и, надеюсь, не помешает нам честно провести поединок. – И, скинув плащ, он извлек две свои рапиры со снятыми уже наконечниками. Он подошел к Брэндону и собрался предложить ему одну из рапир, как это делается на театре. Брэндон растерянно попятился, Синкбарз был явно смущен, Тафтхант в восторге.

– Ну и ну! – сказал он. – Надеюсь, бородач крепко ему всыпет!

– Извините, сэр, – заявил мистер Брэндон, – я, как вызванная сторона, выбираю пистолеты.

Мистер Фитч с полным присутствием духа и не без изящества воткнул рапиры в траву.

– О, уазюмеется, пистолеты, – пропищал милорд; и тут же, отведя в сторону Тафтханта, стал очень весело что-то ему нашептывать; против чего Тафтхант сперва возражал, сказав: «Нет, черт бы его побрал, пусть дерется!» – «А твой диплом и приход, Тафти, мальчик мой?» – напомнил милорд; и они стали прохаживаться. Через несколько минут, в течение которых мистер Фитч оглядывал Брэндо-на с головы до пят, или со шляпы до башмаков, в точности как мистер Уиддикомб мистера Картлича, перед тем как эти два джентльмена сойдутся в сражении на арене цирка Астли (да и то сказать, что еще бедняга Фитч мог бы взять за образец рыцарственного поведения?), – итак, когда Фитч прекратил наконец этот осмотр, смысла которого Брэндон так и не понял, лорд Синкбарз подошел к художнику и слегка кивнул головой.

– Сэр, – сказал он, – поскольку вы явились, не позаботившись о секунданте, я, с вашего соизволения, послужу за такового. Меня зовут Синкбарзом: лорд Синкбарз! И хотя я пришел сюда, чтобы быть секундантом моего друга, эту обязанность берет на себя мистер Тафтхант; и так как мне кажется, что в этом злополучном деле другой исход невозможен, мы сразу и начнем.

Удивительно, как только лорд Синкбарз сумел произнести такую поистине джентльменскую речь! Услышав, что его секундантом будет лорд, Фитч положил руку на грудь, поклялся, что он-де это принимает как величайшую честь, и повернулся спиной, чтобы пройти па свое место, когда милорд, изящно уткнув язык в щеку и приставив большой палец к носу, пошевелил остальными пальцами в воздухе и сказал Брэндону:

– Только для виду.

Мистер Брэндон улыбнулся и тяжело перевел дух. Сказать по правде, лорд снял с его души большую тяжесть, и он был рад-радешенек от нее освободиться: в хладнокровии этого сумасброда художника было нечто такое, что вовсе не нравилось нашему светскому господину.

– Мистер Тафтхант, – очень громко сказал лорд Синкбарз, – принимая во внимание, что случай весьма серьезный – угроза, знаете, отколотить, обвинение с обеих сторон во лжи, и еще дама замешана, – я предлагаю установить барьер.

– А что это такое? – спросил Фитч.

– Самая простая вещь на свете; и к тому же, – шепнул Синкбарз, – самая для вас благоприятная. Сейчас вам объясню: мы вас разводим на двадцать шагов, а посередине лежит шляпа. Вы идете вперед и стреляете, когда захотели. Как выстрелили, должны остановиться; и каждый вправе дойти до шляпы. Самое честное дело.

– Отлично, – сказал Фитч; и с бесконечными предосторожностями пистолеты зарядили.

– Знаете что, – шептал Синкбарз на ухо Фитчу, – когда бы я не избрал этот способ, вам бы конец. Если только он выстрелит, он убьет вас наповал. Не давайте ему начать, пристрелите его первый!

– Постараюсь, – сказал Фитч, немного побледнев, и поблагодарил своего благородного друга за совет. Шляпу положили, и противники стали на свои места.

– Готовы оба?

– Готовы, – сказал Брзндон.

– Начнете сходиться, когда я брошу платок. – И вот платок падает. Лорд Синкбарз кричит: – Начинай!

Противники двинулись друг на друга, наводя пистолеты. Сделав шесть шагов, Фитч остановился, выстрелил и… промахнулся. Он крепко стиснул пистолет в руке, так как едва его не выронил; и стоял, кусая губы и глядя на Брэн-дона, который, злобно усмехаясь, дошел до шляпы.

– Согласен ты, негодяй, взять назад то, что сказал вчера? – говорит Брэндон.

– Не могу.

– Согласен просить пощады?

– Нет.

– Тогда я даю тебе одну минуту, и молись богу, потому что сейчас ты умрешь.

Фитч выпустил из руки пистолет, на минуту закрыл глаза, выкатил грудь, сжал кулаки и промолвил:

– Я готов.

Брэндон выстрелил – и, странное дело, Андреа Фитч, глотая воздух и отшатнувшись назад, увидел – или это ему померещилось? – что пистолет Брэндона взлетел на воздух и на лету разрядился; и услышал, как сей джентльмен длинно и громогласно выругался. Когда же он опомнился, у ног Брэндона лежала толстая палка; сам мистер Брэндон, всех кляня, скакал по лугу и махал зашибленной в локте рукой, а к месту поединка спешил целый синклит. Первым примчался величественный немец курьер и, набросившись на Брэндона, закричал ему в ухо:

– Schelm! Spitzbube! Мерсавец, трус! Эсли б я не кинуль палька и не ломаль его тшортов рука, он упиль бы этот педни молодой тшеловек.

Слова немца заключали в себе два неверных утверждения: во-первых, Брэндон не убил бы Фитча; а во-вторых, его рука не была сломана – он только получил удар по чувствительному месту, именуемому у анатомов мыщелком локтевой кости: жестокий удар, от которого пистолет, вылетев из руки, закрутился в воздухе, а джентльмен взвыл от боли. Двое лакеев тоже вцепились в убийцу; какой-то булочник, который свернул за толпой, прервав свой обход, ночной сторож, несколько мальчишек визжали вокруг него и вопили: «Поли-ици-ия!»

Вслед за этими, запыхавшись и тяжело отдуваясь, подоспели несколько женщин. Фитч не поверил своим глазам: эта толстуха в алом атласе… неужели это?.. Да нет же… Да! Его заключает в объятия миссис Каррикфергус!

* * *

Мы из деликатности не будем останавливаться на подробностях этой встречи. Достаточно сказать, что обстоятельства дела кое-как разъяснились, мистера Брэндона отпустили с миром, и вот мы видим, подъехала наемная коляска и мистер Фитч соизволил сесть в нее вместе со своим вновь обретенным другом.

Брэндон был не чужд благородных порывов. Когда Фитч уселся в коляску, он подошел и протянул ему левую руку.

– Я не могу предложить вам правую, мистер Фитч, потому что этот чертов курьер мне ее покалечил; но, надеюсь, вы мне разрешите извиниться перед вами за мое постыдное поведение и сказать вам, что никогда в своей жизни я не встречал более храброго джентльмена, чем вы.

– Да, черт возьми, это так! – сказал милорд Синкбарз.

Фитч покраснел как пион.

– И все же, – сказал он, весь дрожа, – вы только что, мистер Брэндон, едва меня не убили. Я не могу пожать вам руку, сэр.

– Эх, ты, п'а-астак! – сказал многоумный милорд. – Он не мог п'ичинить тебе вреда, ни ты ему! Писта-алеты за-аядили без пуль.

– Что?! – вскричал Фитч, отшатнувшись. – И это у у вас, господа, называется шуткой? Ах, милорд, милорд! – Тут бедный Фитч разразился доподлинными слезами на алой атласной груди миссис Каррикфергус; а она и мисе Рант обе и без того рыдали в голос. И так под громкие крики и ликование коляска укатила.

– Какай слюнтяй и ca-аве'шенный осел! – вынес свой премудрый приговор Синкбарз. – П'авда, Тафтхант?

Тафтхант, разумеется, с ним согласился; но Брэндон был настроен на великодушие.

– Ей-богу! По-моему, эти слезы делают ему честь. Когда я сошелся с ним сегодня утром, я намеревался провести игру честно. А мистер Тафтхант, когда он называет человека трусом, потому что тот плачет… мистер Тафтхант отлично знает, что такое пистолет, и знает, что иной джентльмен, как ни смел, а не решится стать под дуло.