Текст книги "Золотые земли. Птицы Великого леса"

– А-а, княжич, тебя не проведёшь, – хихикнул мужчина.

Хозяйка наконец подошла к их столику, неосторожно поставила с подноса две деревянных кружки с бледной жидкостью, пахнувшей хмелем. Ничто не заставило бы Вячко выпить это. Чичак брезгливо отодвинула кружки в сторону, а Жаба жадно облизнулся.

– Не будете?

– Нет, – сказала Чичак.

– О, ну тогда я, – обрадовался раб и отхлебнул из кружки.

Они дождались, когда хозяйка корчмы отойдёт подальше от их стола.

– Моему хозяину нужна моя сила, а у меня её почти нет теперь. Мы в храме быстро растрачиваемся.

– Кто твой хозяин?

– Жрец, – не стал скрывать правды чародей, и это почти внушило доверие.

– С чего бы ему помогать мне? Разве не ваши жрецы меня похитили у Вихрора?

– Княжич, ты будто неразумное дитя. У каждого жреца луноликой свои цели и свои желания. Да, большинство из них думали повыгоднее продать тебя кагану, но у моего хозяина другие мысли на этот счёт.

– Я хочу знать, во что ввязываюсь.

Если бы у него был с собой хотя бы кухонный нож, так он уже приставил бы его к горлу Жабы и заставил говорить, а не вилять, точно заяц, убегавший от лисы.

Чародей посмотрел на Чичак с некоторым разочарованием.

– Упрямый малый этот твой ратиславский друг, – с сожалением произнёс он.

Девушка пожала плечами.

– Ты обещать меч и скренорца. Я обещать княжича. Получи.

– Такой забавный у тебя говор, о прекрасный цветок степей, – хихикнул Жаба.

«Ядовитый цветок», – подумал Вячко, и вдруг его осенило: раб говорил по-ратиславски слишком бегло даже для того, кто легко учил чужие языки.

– Ладно, княжич, слушай, – Жаба быстро сделался серьёзным. – Каган Шибан, когда пришёл к власти, многих задел, многих убил. И теперь у него много врагов.

– И твой хозяин хочет ему отомстить с моей помощью?

– Мой хозяин хочет, чтобы ты выбрался из города живым и здоровым и вернулся к своему брату с подмогой.

– А зачем тебе моя сила?

– Прекрасный цветок степей, ты не рассказывала своему наречённому, где и как держат осквернённых?

Чичак помотала головой.

– Это клеймо, что ты видишь, княжич, на меня наложил такой же чародей, как я, только куда сильнее и здоровее.

– Но разве…

– Да, в Дузукалане мы все считаемся проклятыми, отверженными. Осквернёнными. Но наши пастухи – такие же чародеи. Обычный человек не сможет нанести это клеймо, поэтому в жрецы набирают детей рабов, рождённых в неволе.

Вячко потёр лицо под платком.

– Вот, значит, как.

– Вот так. Может, и мой ребёнок однажды станет не рабом, а моим же господином, – усмехнулся Жаба.

– Разве сын будет держать в неволе своего отца?

– Наших детей забирают у нас ещё младенцами, если те выживают. А если те выживают, значит, они родились с даром, – объяснил Жаба. – Мои дети все рождались здоровыми.

Он осушил до конца первую кружку и взялся за вторую.

– Где держат рабов? – спросил Вячко, возвращая его к разговору.

– В храме, в подвалах. Там надёжная защита, но с твоей силой мой хозяин сможет её снять на время и велеть чародеям следовать за тобой. После, когда уйдёте из города, разберёшься, как сбросить с них заклятие подчинения. Если, конечно, они не убьют тебя раньше, – прыснул он от смеха. – Но вдруг повезёт.

Вячко размышлял над предложением, и всё происходящее ему не нравилось. Чем дальше, тем больше он зависел от других и всё меньше мог сделать сам.

– Сначала скажи, где Синир и мой меч?

– А, это, – улыбнулся Жаба и рукой скользнул на лавку рядом с собой, он поднял что-то длинное, завёрнутое в мешковину. – Меч могу отдать сразу.

Он положил его на стол, и Вячко бросился разматывать ткань. Он сразу узнал навершие, но на всякий случай проверил клинок и ножны – мечу никто не повредил.

– А что с Синиром?

– Его продали работорговцу по имени Иосиф. Днём он торгует на площади Невольников.

Вячко кивнул.

– Тогда сначала я хочу найти Синира.

– Мы не так договаривались, – нахмурился Жаба.

– Или ты не получишь ничего. Я должен убедиться, что Синир жив.

– Княжич, если ты сейчас освободишь скренорца, об этом так или иначе узнают жрецы, – предупредил перепуганно чародей. – Дождись, когда соберёшься уходить из города.

– Они и так знают, что я сбежал, а значит, знают, что я буду искать своих людей. Это ничего не изменит, зато Синира могут купить, пока я медлю.

– Жрецы не знают, что ты в городе.

– Даже твой хозяин? – подловил его Вячко, дыша через раз, от вони в корчме по-прежнему мутило.

Жаба скривил свой огромный рот.

– Ты зря не доверяешь, княжич. Мой хозяин желает смерти кагану не меньше, чем ты, но в открытую идти не решится. Весь храм поддерживает Шибана.

– Почему, кстати? С чего бы жрецам одобрять изменившийся порядок?

– Шибан обещал им один из ваших городов во владение.

– Ясно, – кивнул Вячко. – Спасибо за меч, Жаба, – поблагодарил он. – Своё обещание я тоже исполню, но только когда освобожу Синира. Его жизнь – залог твоей честности, а заодно нашего договора.

Чародей оглянулся на Чичак, в тёмных глазах его блеснул гнев.

– Ты обещала, что всё пройдёт, как мы договаривались.

– Княжьич, – сказала она. – Договор есть договор. Жабе нужна твой сила, а нам его помощь.

Вячко чувствовал себя как медведь, угодивший в охотничью яму. Под ним – колья, сверху – копья. Не уйти от смерти.

– Ладно, – сдался он, скрипя зубами. – Что требуется сделать?

– Тебе ничего, – расплылся в улыбке Жаба. – Дай мне свою руку, так легче будет.

– И всё? – недоверчиво спросил Вячко.

– И всё.

Касаться жирной немытой руки Жабы было неприятно, но куда отвратительнее становилось от мысли, что приходилось подчиняться Чичак, её отцу, а теперь рабу-чародею. И вряд ли хоть кому-то из них стоило доверять.

Жаба зажал его руку в своих липких ладонях, закрыл глаза и застыл, точно погружаясь в глубокий сон. Вячко в недоумении оглянулся на Чичак, ожидая объяснения, но не успел сказать и слова. Он провалился во тьму.

И вынырнул, задыхаясь, глотая жадно воздух. Ему казалось, что ноги ему отрубили, точно половину тела оторвали.

Жаба широко распахнул глаза. Он дышал так же громко, но не как тонущий, а как нажравшийся досыта боров.

– Что ты сделал?

– Как… и говорил, – шумно выдохнул Жаба. Глаза его блестели лихорадочно, щёки раскраснелись. – Я забрал каплю твоей силы.

– Каплю?

– Может, чуть больше, – он оскалился ошалело, довольно. – Уж очень вкусно. Давно я не был таким живым.

Вячко нахмурился, но больше не стал ничего говорить. Договор он исполнил.

– Прощай, Жаба, – опираясь на стол, он поднялся на ноги, чувствуя слабость в коленях.

– Прощай, княжич, – сверкнул глазами чародей.

Чичак прикрыла лицо платком, встала и первой направилась к выходу. Вячко поднял свой меч, обернул мешковиной. Он уже хотел пойти следом за невестой, но задержался.

– Откуда ты, Жаба?

Глаза раба сделались странными, почти бездумными.

– Слыхал о деревеньке Гняздец на левом берегу Модры? – спросил он. – Матушка там моя жила когда-то очень давно.

Гняздец на левом берегу Модры. Рдзенец, значит. Почти земляк, да только кровный враг.

– Не слыхал, но бывал у Модры, – взгляд раба вдруг смутил его, столько невысказанной, запрятанной тоски в нём стало. – Прощай, Жаба, – повторил Вячко и вышел из корчмы, ловя ртом солёный воздух.

Назад они шли медленно, и порой Турару приходилось поддерживать Вячко, чтобы тот не упал. Чичак молчала, и нельзя было сказать, о чём она думала. Когда они вернулись во дворцовый сад Барджиля, Вячко всё же спросил:

– Почему ты решила мне помочь?

Чичак даже не взглянула в его сторону.

– Мы стать муж и жена, это союзники. Я хочу, чтобы ты мне доверял, княжьич.

Вячко подумал, что, кажется, ни разу невеста не назвала его по имени.

– Ты сделала это втайне от отца не потому, что он боится моего побега, так? Хан не доверяет жрецам?

Чичак промолчала, и Вячко продолжил:

– Неужели не поняла сама? Раз у Жабы был мой меч, значит, его хозяин и стоял за моим похищением. Так с чего он так резко решил не продавать меня Шибану, а мстить ему?

Девушка стянула с подбородка платок, и голос её зазвучал чётче:

– Пусть жрецы думать, что обмануть меня.

– А они и обманули. У Жабы теперь моя сила. Кто знает, что он с ней сделает?

Чичак скривила губы, недовольная его словами, а Вячко продолжил:

– Завтра пошли человека на эту площадь, о которой говорил Жаба. Выкупи Синира. Его легко узнать: он скренорец, волосы светлые, нос сломанный, на лице рисунок.

– Как у всех скренорцев.

– Я могу пойти сам.

– Нет. Не днём, – возразила Чичак. – Днём наша свадьба. Утром приходить твой жрец, и я стать твоя вера.

Вячко упрямо потребовал:

– Тогда пошли за Синиром кого-нибудь, хоть Турара, если ты, конечно, действительно хочешь, чтобы я тебе доверял.

Свадьба казалась игрушечной, ненастоящей, видением в горячке, дурманом во хмелю. Вячко шептал молитвы вместе с Пресветлым Братом, слушал слова клятвы, что произносила невеста, и повторял их сам, но не верил ни слову. Ни про любовь, ни про верность, ни про долг.

Пресветлый Брат надел золотые венцы на их головы, и девушки заулюлюкали, заплясали вокруг них. Они пели на языке степей, и Вячко не понимал слов. Не было музыки, не было певцов, только служанки Чичак, больше никого Барджиль не позвал на их свадьбу, слишком опасался слухов, но Вячко понял, что эти танец и песня были так же важны для хана, как для Вячко были важны пояс, которым повязали руки молодожёнам, разломанный на двоих хлеб и распитое вино.

После был пир, на котором сидели только трое, и блюд было в десять раз больше, чем пирующих. Служанки, или, быть может, наложницы хана, танцевали, пели, играли чудесные песни, но, кажется, никто их не слушал. Вячко пил и почти не ел, а хан не сводил с него тёмных глаз. Чичак не коснулась ни блюда, ни вина, она точно обратилась в камень. Время тянулось мучительно долго, и Вячко мыслями унёсся далеко от дворца хана: к ни разу не виданной площади Невольников, к Синиру, и дальше, в Лисецк, куда, верно, уже давно прибыл брат.

Никто не говорил, не звучали поздравления молодожёнам. Играла задорная музыка, но лица у хана, Чичак и Вячко были тоскливыми, точно на поминках.

– Славный хан Барджиль, – произнёс наконец Вячко, язык его заплетался. – Всё исполнено, свадьба состоялась, как ты хотел. Когда ты освободишь меня?

Хан выслушал перевод от своей дочери и пробурчал недовольно что-то в ответ.

– Ещё не всё, – голос Чичак стал слабым, точно писк мышонка. – Ещё ночь мужа и жены.

Супругов повели в опочивальню. Вячко брёл, не различая дороги, Чичак даже не смотрела в его сторону.

Он остался в дверях, наблюдая, как служанки снимали тяжёлое свадебное одеяние с его жены, как облачали её в лёгкую ночную рубашку – невесомую, незримую, как утренний туман над рекой. Белая ткань струилась по стройному телу, белела тонкой преградой, но не скрывала ничего от глаз.

Чичак стояла неподвижно, опустив глаза. Куда подевалась вся храбрость? Девчонка могла зарезать человека без всякого сожаления, но боялась супружеского долга?

Слуги точно испарились из опочивальни. Вячко и Чичак остались одни.

Тяжёлая, одурманенная голова кружилась. Вячко держался за косяк двери, стараясь устоять на ногах. Его жена не смотрела на него.

Его жена.

Когда-то в жизни Вячко была одна только Добрава. Они часто переживали разлуку. Остальные дружинники не видели ничего дурного в любви других женщин, пусть их и ждали дома жёны. Но Вячко был молод и горячо влюблён. Он не мог представить чужих губ на своих, чужих рук, ласкающих его. Товарищи посмеивались над ним. «Молод ещё, пройдёт», – говорили они. Прошло. Неждану он уже не любил, но желал её тело.

После стало легче, проще. Он едва помнил лицо девушки из дома купца Вихрора.

Чичак была непривычно, почти по-мальчишески худа. Узкие бёдра, маленькая грудь. Кожа её была смуглой, и ростом девушка едва доставала Вячко до подбородка.

Он прошёл на нетвёрдых ногах к кровати и упал тяжело на мягкие подушки. Потолок над ним кружился, летал, и узоры сливались в пятно.

Долго они оставались в тишине. Но вот зашуршали тихо ткани. Девушка осторожно присела на дальний край постели, повернувшись к нему спиной.

– Ты тоже не знайишь, что делать? – робко спросила она.

Вячко поднял голову и посмотрел на неё. Чёрные косы спадали на узкую спину, он мог разглядеть под тканью линию плеч и тонкую талию. Без своего наряда, без платка и без кинжала Чичак казалась совсем беззащитной.

Он посмеялся над её словами.

– Нет, я знаю, что делать.

– Тогда почьиму? – она посмотрела на него через плечо, глаза широко распахнуты от страха, блестят от непролитых слёз. Разве она не должна радоваться, что он её не трогает? Вячко всегда казалось, что девушки боялись первой близости.

Он жевал губы, не зная, что ответить.

– Ты меня?.. не хотеть?

Она была красива, Вячко стоило это признать. Как диковинная птица, только в силки попал он сам.

– Да нет.

– Так да или нет?

Он снова засмеялся, на этот раз веселее.

– И да и нет, – признался он. – Ты красивая.

Она смотрела недоверчиво. Вячко опустился обратно на подушки, утонул в их мягкости. Он разглядывал узорчатый потолок, сотни тонких линий, что складывались в паутину рисунка. Пьяную дурную голову всё ещё кружило выпитое вино, и Вячко было хорошо.

– Но? – раздался взволнованный голос.

Вячко вынырнул из дрёмы. Он заставил себя присесть, хотя тело и плохо слушалось, руки подгибались, норовя уронить его обратно на постель.

– Ты угрозами заставила меня взять тебя в жёны, – нахмурился он. – Мужчине не может быть по нраву такая женщина.

Девушка повела чёрной бровью, обиженно и гордо вскинула голову. Промолчала.

– Неужели ты считала, что я полюблю тебя?

Ноздри Чичак раздулись, точно у бешеного быка, и вид стал грозным. Забавным. Вячко пьяно прыснул от смеха.

– Нет, – резко бросила она.

Чичак поднялась, прошла по мягкому пёстрому ковру к столику и налила вина в позолоченный бокал. Браслеты тонкими жёлтыми змейками съехали по её руке вниз, к локтю. Золото. Сколько золота было в доме хана Барджиля, у Вячко в глазах уже рябило от роскоши.

– Что за девушка будет угрозами и силой добывать себе мужа? Наверное, в Дузукалане ты совсем никому не нужна и уже слывёшь старой девой? – он сам не знал, откуда взялась в нём такая язвительность, но уже не мог остановиться. – Или ты ведьма и тебя боятся честные мужчины? Или ты так глупа, что опозорила себя перед всеми женихами? Или, быть может, ты проклята и по ночам превращаешься в жабу?

– Сейчас ночь, дурак! – воскликнула обиженно Чичак, и Вячко показалось, что она вот-вот заплачет, и от этого ему стало ещё смешнее. А девушка осушила бокал до дна и налила ещё.

– Значит, ты распутна, и все в городе знают, что ты уже не девица?

– Я девьица, – Чичак свела на переносице чёрные брови, посмотрела на него исподлобья яростно, точно готовясь ударить острым клинком в самое сердце.

– Тогда зачем так хотела выйти замуж за безземельного княжича?

Чичак со стуком поставила бокал на столик, взгляд чёрных глаз обжёг яростью.

Было удивительно приятно её унижать. Вячко стало легко, хорошо на душе, когда он увидел, как больно девушке слушать его слова. Сколько она над ним издевалась, и наконец он смог ей отплатить.

– Или ни один мужчина тебя не захотел?

Она сорвалась с места, набросилась, как дикая кошка. Тело сработало по привычке. Вячко приготовился к драке, обхватил её запястья, а она села верхом, точно приготовившись бить, а вместо этого поцеловала. Клюнула, точно птичка, прижалась губами и замерла испуганно. Огромные от страха глаза оказались слишком близко. Вячко медленно отпустил её руки.

Чичак отстранилась, посмотрела на него упрямо, с вызовом.

– Нет, ты не распутна.

Во взгляде её промелькнуло недоумение.

– Совсем не умеешь целоваться, – он хотел сказать это язвительно, но не смог скрыть удивления.

И она ударила его кулаком в плечо, ударила больно, умеючи. Но Вячко понял, что если бы она хотела по-настоящему причинить ему вред, так била бы в нос или в глаз. Её руки знали, как правильно бить, очевидно, куда лучше, чем как ласкать.

Чичак растерялась от собственного порыва, застыла, по-прежнему сидя на Вячко, обхватывая ногами его бёдра. Совсем хрупкая в его руках.

– Разве так целуются? – спросил он тихо.

– А… как?

Тёмные, чёрные почти глаза затягивали, как два омута.

Вячко приподнялся, отпустил тонкие запястья, коснулся осторожно талии, скользнул рукой дальше по спине, чувствуя дрожь под ладонью.

– Так, – он осторожно коснулся губами её губ. – И так, – лизнул языком, проникая внутрь, и Чичак сдалась ему на удивление послушно.

Ткань её рубашки была почти невесомой, Вячко чувствовал жар тела, его загрубевшие мозолистые пальцы ощущались почти грешно на бархатистой коже. Чичак дрожала от страха, но не смела сопротивляться.

«В конце концов, он обязан узаконить брак», – уговаривал он себя. Но собственному телу было уже не до угрызений совести. Хмель и туман кружили голову. Он распустил её косы, скользнул руками ниже, приподнимая рубашку, стягивая её нетерпеливо со своей жены.

Чичак стыдливо прикрылась, спрятала покрасневшее лицо за водопадом чёрных волос.

– Не надо, – прошептал Вячко.

Он хотел снова поцеловать её, успокоить, но вместо этого перевернул, опрокинул на подушки, подмял под себя. На языке крутились глупые, ненужные слова, и Вячко решил, что лучше их не произносить.

Глава 10

Ратиславия, Лисецк

Месяц лютый

– Здесь спокойнее, правда?

Шёпот Веси долго не затихал, она бормотала что-то беспокойно и радостно, но Дара почти не различала её слов.

В избе пахло кровью.

От сестры, что тесно прижималась к спине, тянуло травами и мёдом, от простыней веяло морозом, а от скрипучих половиц смертью.

Клонило в сон, но Дара не закрывала глаза.

Ярополк сказал, что дом привели в порядок, вычистили его и подготовили для новых жильцов.

Что здесь случилось?

Ясно было, что хозяева погибли от рук подосланных княгиней убийц, но как именно? Отчего так невыносимо смердело кровью?

Не так, как пахнут разделанные поросёнок или гусь под ножом стряпухи. Дара знала запах, пропитавший избу Третьяны. Он жёг ей ноздри в ночь, когда пала защита Совина. Он преследовал её после нападения в Гняздеце. Так пахла рвота чародея Горяя, когда он съел отравленные сласти. Так пахли руки ведьмы, когда она убила человека.

Это был запах смерти. Его не могла смыть простая вода.

Веся тихо засопела, наконец заснув. Дара долго лежала неподвижно, слушая её дыхание. Медленно, боясь разбудить сестру, она соскользнула с печи вниз, коснулась босыми ступнями пола. Ветер полз от двери, кусал за пальцы ног.

Дара оглянулась в кромешной тьме, пытаясь припомнить, в какой стороне лежал Стрела. Он будто услышал её мысленный зов и вдруг громко захрапел. Девушка застыла, не смея пошевелиться, прислушалась к сопению сестры.

Тихо пыхтела натопленная печь, скрипел мороз за окном, сквозняк гулял по клети. Дара медленно присела, опустилась на четвереньки, точно собака принюхалась. Пальцами она провела по шершавым доскам, прочертила полосу там, где сходились половицы, поскребла ногтями, точно из-под самого дерева надеялась выскоблить застылую кровь.

Здесь, почти у самой земли, где под досками прятался холодный погреб, Даре вдруг стало не по себе. Захотелось забраться повыше, обратно на большую печь, поджать под себя ноги.

Могло ли что-то остаться в погребе? Что-то спасшееся? Не убитое? Ожившее?

Дару пробрал озноб. Ей послышалось, что снег ворчал за окном, но на улице было тихо. Она сама не понимала уже, что искала, не понимала, откуда шёл запах, зудевший в носу, и как остальные могли безмятежно спать в осквернённом доме.

Как убили бывших хозяев? Никто об этом не говорил.

Но Дара чувствовала кровь, чувствовала смерть. Не так, как раньше, не наслаждаясь полустёртым эхом посмертков, но как чёрную дыру, от которой тянуло по всей избе холодом и тьмой.

Она прикрыла глаза, повела рукой перед собой, пытаясь нащупать сплетение нитей, уцепиться хоть за одну. Полыхнуло золотом. Дара распахнула глаза и увидела два уголька, что теплились в углу.

Домовой жался к стене, выглядывая из-за печи. Дара замерла, чтобы его не спугнуть. Медленно она подняла руку ладонью перед собой, показывая добрые намерения. Он равнодушно наблюдал за ней.

Духи одиноки среди людей, они тянутся к ведьмам, потому что те лишь одной ногой стоят в мире живых. Домовой Воронов умер, пытаясь защитить Дару, так велики оказались его благодарность и привязанность. Почему же дух этого дома остался в стороне, когда пролилась первая кровь? Почему он не защитил людей?

– Здравствуй, дедушка домовой, – прошептала Дара, но дух будто её не услышал. – Разреши пожить у тебя. Мы будем уважать твои владения и тебя самого.

Домовой остался неподвижным, безучастным. Долго он сидел, уставившись перед собой, будто не замечая Дару, и когда ей уже надоело ждать ответа, вдруг повернул голову в сторону, точно услышав шум. Девушка проследила за его взглядом, не заметила ничего, а когда снова посмотрела в угол у печи, домового уже и след простыл.

Веся и Стрела продолжали спать, ни один из них не услышал ни голоса Дары, ни её шагов, словно её здесь и не было.

Когда они поженятся, то будут жить так же под одной крышей уже вдвоём.

Ночь была темна, но Дара предчувствовала лучи восходящего солнца. Утром её должны отвести к князю Чернеку на суд.

Железом и солью пахло в натопленной избе.

Поутру Веся сварила яйца, которые ещё до рассвета принёс откуда-то Стрела. Дара только подивилась. В городе стало плохо с товарами, но дружинник умудрился достать мешок муки, корзину утиных яиц, копчёную рыбу и молока. Веся радостно щебетала, радуясь сразу и обещанию обеда, и новой избе, и снежному тёплому утру.

– Ох, творога сделаю. Хлеба напеку. Как я давно свойский хлеб не ела, чтобы самой, чтобы прямо из печи. Разве в дороге, да во всех этих корчмах добрый хлеб гостям дадут? Да и при княжеском дворе хлеб пусть хороший, белый совсем, мягонький, а всё же чужими руками сделанный. А хлеб всему голова, он главный на столе, его самой месить нужно, самой в печь ставить. Он любовь чувствует.

У Дары разболелась голова от её болтовни. Она пила тёплое молоко и ела яйцо через силу, давясь каждым куском, и всё ждала стука в дверь. Только запахи еды радовали её, перебивая стойкий смрад запёкшейся крови.

Стрела сидел на другом конце стола, подальше от будущей свояченицы, и блаженно улыбался, слушая Весю. Дара кривилась от этого ещё больше. Мужчины всегда одинаково глупели рядом с её сестрой.

После завтрака Дара принялась наводить порядок в доме. Веся крутилась у печи, хватаясь то за одно дело, то за другое. Пусть Ярополк и прислал заранее слуг, чтобы подготовить избу для новых жильцов, а всё же чужой дом чужим и оставался. Они не принесли с собой ни ковров, ни скатертей, ни полотенец, ничего, что принято было брать на новое место, и это чувствовалось ещё острее, чем когда сёстры гостили в княжеском дворце или останавливались на ночёвку в чужих домах по дороге.

Целая изба была в их распоряжении, никто не мог им указывать, только горшки и миски лежали в разных местах, простыни и одеяла пахли незнакомо, а сундуки были забиты чужой одеждой. Её, пожалуй, стоило раздать нищим.

– Дара! – звук её имени из уст Стрелы прозвучал странно.

Он был непривычно серьёзен, когда заговорил с ней, даже Веся почуяла неладное и прекратила греметь горшками.

– Собирайся. Великий князь будет нас ждать.

– Для суда? – спросила Дара, хотя сама знала ответ.

Холодок пробежал по позвоночнику, ударил остриём под самое сердце.

– Суда не будет, – уверенно сказал дружинник. – Ярополк не допустит, чтобы тебя судили, ты теперь его человек, но с княгиней Здеборой встретиться придётся.

Веся тихо ойкнула и чуть не пролила молоко мимо горшка.

– Налей немного домовому, – попросила её Дара, будто ничего не произошло. – Он печалится по своей семье.

Стрела перевёл взгляд на невесту.

– Домовому? – повторил он недобрым голосом.

– Домовому, – повела бровью Дара, посмотрела на него так пронзительно, что боязливый человек осенил бы себя священным знамением и ушёл бы подальше.

Но Ростислав развёл руками и улыбнулся криво, сверкая щелью между зубов.

– Да ладно? Княгиня вот-вот прикажет сжечь тебя за ведьмовство, а ты будешь подкармливать нечистых духов в собственном доме?

– Мне, по-твоему, их мечом рубить, как Охотнику? Я княжеская ведьма, вот ведьмовскими делами и занимаюсь. Ты мне ещё спасибо скажешь, когда домовой станет нас оберегать.

Стрела хотел возразить, но заставил себя замолчать, скривил такую морду, будто слова обожгли ему язык.

– Дедушку домового должно почитать, – неуверенно пискнула Веся, и можно было только подивиться, как она осмелилась возразить жениху.

Дара начала одеваться и потратила так много времени на выбор височных колец и перстней, что сама начала злиться своей нерасторопности. Для дочки мельника собраться хоть на работу в поле, хоть на свадьбу к подружке было делом скорым. Какой наряд выбирать, если их всего два?

Теперь у лесной ведьмы был целый ларец с украшениями, его по приказу Ярополка Третьяк наполнил самыми разными драгоценностями, и каждое утро Весняна с восторгом разглядывала перстни, височные кольца и обручья, пока помогала сестре заплетать волосы.

Вот и на этот раз девушки долго провозились, приводя Дару в порядок для встречи с Великим князем. Весняна переживала, наряжая сестру, и косы у неё в первый раз получились кривые, пришлось переплетать. Стрела терпеливо ждал и молча постукивал пальцами по столу. Разговор про домового он не продолжил, но далось это ему, видимо, нелегко.

И когда Дара была готова, он не выдержал и заявил:

– Сразу видно, что вы две из глуши. В городах духов не жалуют.

– Так ты сам из глуши, – припомнила Дара. – Твоя деревня недалеко от нашего Заречья стоит. Уж точно не стольный град.

– Только поэтому больше спорить с вами и не буду, – протянул Стрела и вскинул руки к небу, то ли молясь Создателю, то ли сдаваясь на волю девушек. – Но в городе, Константином-каменоломом вас заклинаю, никому об этом не рассказывайте.

– Я семнадцать лет никому не рассказывала, что я ведьма, уж с этим справлюсь, – хмыкнула Дара.

– Зато как рассказала, так рассказала, на весь мир заявила, я бы сказал.

Дружинник сам весело посмеялся своей шутке, поцеловал Весю и первым оказался в дверях.

– Пошли, госпожа лесная ведьма, проведу тебя до дворца, прослежу, чтобы ты никого в лягушку по дороге не превратила.

– А за себя не страшно?

– Меня Веся поцелуем расколдует, – Стрела подмигнул задорно своей невесте, и тут постучали в дверь.

Парень переменился в лице, растерял всё веселье.

– На кой они припёрлись?

Он открыл пришедшим: двум здоровым детинам, по одному виду которых Дара как-то сразу догадалась, что они были не из людей Ярополка – они были коренастыми, чернявыми, как большинство людей в Лисецке.

– Князь Чернек требует к себе лесную ведьму. Нам сказано, она из дворца сбежала и здесь прячется.

– Здесь она не прячется, а живёт по распоряжению Великого князя. И к князю идёт сама, по собственной воле.

На пороге Дара оглянулась.

– Удачи, – шёпотом пожелала сестра, и пришлось через силу улыбнуться ей в ответ.

На улице заметно потеплело, но снега намело так много, что от крыльца вела теперь едва различимая тропка. Люди Чернека не сводили с Дары глаз, будто ждали, что она сорвётся и убежит прочь. Они повели их, точно пленных: один спереди, другой сзади.

Стрела по-хозяйски оглядел двор и сказал как ни в чём не бывало:

– Снега-то навалило. Нанять бы кого разгрести.

– Ты мужик, ты и разгреби, – будь у Дары время, так она и сама бы расчистила дорожку, ей и в голову на такое жаловаться не пришло.

– Мужики в поле пашут, а я боярский сын, – напомнил чванливо Стрела. – Мне не положено снег грести.

«Лучше бы Веська в Ежи влюбилась, ей-богу, – сердито подумала Дара. – Тот хоть помалкивал».

И только тогда она вспомнила, что в Лисецк с ними пришла Горица, но много дней Дара уже не слышала о ней вестей. Не то чтобы она скучала по злобной бабе, но хотелось бы знать, где она теперь и не стоило ли ждать от неё беды. Узнай о кухарке княгиня Здебора, так могла бы расспросить её о Даре, а то и воспользоваться дурным языком Горицы в своих целях.

У калитки топталась Третьяна.

– Вот ты где, – буркнул себе под нос Стрела. – Что стоишь? Стесняешься в дом зайти?

– Неловко как-то, – улыбнулась жалобно девушка, опасливо косясь на людей Чернека.

– Неловко ногами ходить?

– Да я… это…

– Отстань от неё, – Дара подошла к девушке и взяла её за руку, сама поражаясь зародившейся жалости.

Третьяна не была дома с тех пор, как погибла её семья. Каково ей было видеть в родной избе чужих людей?

Ростислав оглядел служанку с головы до ног, поправил меч на поясе и пошёл первым по дороге к городу. Дара внимательно смотрела ему в спину. Пусть и был он боярским сыном, а всё равно больше походил на разбойника. Помнится, когда Дара впервые увидела Вячко в княжеской одежде, то сразу иначе на него посмотрела. Княжич пусть и повстречался ей оборванцем, но смог предстать и другим: величавым, знатным господином. По такому издалека видно, что он особых кровей, не ровня простому землепашцу.

А Стрела даже на имя человеческое откликался хуже, чем на прозвище, да и вид у него был как у простолюдина. Ходил он не как другие бояре и князья, а точно крался, готовясь или в бег пуститься, или в драку кинуться, и шаг у него был мягкий, ловкий, как у кота. Не будь он боярином, так болтался бы, верно, в петле за разбой. Такие добрыми делами не славятся.

Дарина с Третьяной под руку, точно старые подруги, пошли за Стрелой.

– Ты с этими пришла или сама? – Дара кивнула в сторону мужиков за своей спиной.

– Ох, тут такое… Меня поселили с кухонными девками, – прошептала Третьяна. – А ночью, когда все заснули, княгинина ключница пришла с этими двумя. – Она посмотрела себе за плечо. – Они всю ночь мне спать не давали, сказали, что глаз с меня не спустят. Хотели увести, но кухарка им не дала, пригрозила, что Великому князю будет жаловаться.

– Куда они хотели тебя повести?

– Не знаю, да только вряд ли в княжеские покои на мягкие перины.

Даре захотелось развернуться и убежать прочь в лес.

Её вели на суд, что бы ни говорил Стрела.

– У тебя есть какие мысли о княгине Здеборе? – опасаясь быть подслушанной, тихо спросила Дара. – Что особенного можно о ней сказать, что меня защитит, а её очернит в глазах людей?

– Она меня в плену держала, что же хуже может быть? – простодушно удивилась служанка.

– В плену она тебя держала по твоему же согласию, – возразила Дара. – Да и человек ты подневольный, так?

– Так, – промямлила Третьяна.

– Значит, княгиня с тобой может сделать что угодно, а ты и возразить не посмеешь. Лучше расскажи, знаешь ли ты о ней что-то такое, что она хотела бы скрыть?