Текст книги "Золотые земли. Вампирский роман Клары Остерман"

– Клара опасна, – неожиданно произнёс Афанасьев. – И для себя самой, и для окружающих.

– В каком плане?

– Вы же читали дневники Белорецкого?

– Конечно. Сколько раз можно повторять?

– Значит, вы знаете, что Клара – вештица?

Белорецкий и о таком писал.

– Хотите сказать, что Клара на самом деле ведьма?

– Не ведма, – вставил Шелли, наклоняясь вперёд. Он уткнулся локтями в колени и переплёл между собой длиннющие жутковатые пальцы. – Мутант.

Честно, я пытался сдержать смех. Но после всех событий минувшего дня, это было уже едва ли возможно. И в этом безумном диком доме, полном крыс-людоедов, трупов и загадок, я расхохотался посреди ночи так громко, что даже воя волков на короткое время не стало слышно в нашей забаррикадированной гостиной.

– Мутант? – повторил я. – Доктор, вы это серьёзно?.. Профессор?

Но они, оказывается, совершенно не шутили.

– Раз вы читали дневник Мишеля, – сказал Афанасьев, – то должны помнить, что он рассказывал о вештицах. Это люди, которые приобрели колдовской дар в силу инородного вмешательства.

– Инвазивное… ве… вед… тык, – Шелли ткнул себе пальцем в руку, изображая иглу шприца, введённую в вену, – Золотой сила. – И он взмахнул рукой, точно фокусник из уличного балагана, сотворивший заклинание.

– Что?

– Про Золотую силу вы слышать?

– Её изучал граф Ферзен. Якобы источник находится в Великом лесу. Это какое-то… явление природы?

– Ископаемое! – воскликнул Афанасьев так громко и восторженно, точно ждал этого весь вечер. – Понимаете, Демид Иванович, магия – это не вспышка – взрыв – и кролик появляется из шляпы. Магия существует на самом деле. Она живая, настоящая, её можно потрогать руками.

– И это называться Золотая сила, – добавил Шелли. – Aurea potentia на языке мёртвых. А на языке Исток… о… я бы желать это произносить правильно, но даже бояться, – он наклонился ещё ближе, почти впритык к моему лицу, – кто знать, что случиться, если ошибаться? Кто знать, как сильно оскорбить это боги?

– Язык Истока? Боги? Доктор, вы о чём?

На самом деле хотелось спросить, в своём ли он уме.

– Мы здесь, в Великолесье, почти так же близки к боги, как дома, – и он расплылся в широкой полоумной улыбке. – Вы напугаться, детектив?

– Чего я должен напугаться?

– Боги.

– Я не верю в богов.

– Даже в Создателя?

– Даже в Аберу-Окиа.

– Зря, – прошептал с наслаждением серийного убийцы, что четвертует свою жертву, Шелли. – Вы поверить во всё, детектив, если послушать нас.

Он откинулся на спинку кресла, созерцая меня с каким-то триумфальным превосходством.

– Господин Давыдов, – произнёс Шелли неожиданно чётко и даже чисто, – если вы хотите найти доктор Остерман, то должны найти Клара. А чтобы найти Клара, вы должны поверить в чудовищ-щ-щ. В мутант!

– И для этого, Демид Иванович, – добавил Афанасьев, – предлагаю вам отправиться вместе с нами в Новый Белград. Вы должны увидеть всё своими глазами, чтобы поверить.

– Но вы же хотели найти Клару, – напомнил я. – И помочь ей.

– Думаю, теперь Клару стоит искать там, где будет её отец.

– А где же он будет?

Афанасьев нахмурился ещё сильнее.

– Если я правильно всё понимаю, то где-то в Новом Белграде в местах, куда не так легко попасть.

– Это где же?

– В императорском дворце, например. Точно в высшем обществе, куда вхож граф Ферзен.

Они знают куда больше, чем говорят, и мне придётся довериться им. На время. Выезжаю в столицу.

Ничего не понимаю пока что, но догадок много.

Пришло письмо на имя К. Остерман. Если она куда и отправится, так это к своему другу в Новый Белград, что подтверждает теорию Афанасьева. Я оставляю Курганово на местного сыскаря, передал ему дела и велел Смирнову связаться с Волковым.

Медлить больше нельзя. У Остерман почти два дня форы.

Что ж… раз цель у нас с Афанасьевым одна – найти Густава Остермана и его дочь – значит, есть смысл объединить усилия.

Всё слишком удачно совпало. Подозрительно удачно.

Выезжаем в Златоборск.

Кому: Клара Остерман

Куда: Великолесье, деревня Заречье или округа

От кого: Алексей Оленев

Откуда: Новый Белград, ул. Снежная, д. 15

Клара,

дорогой мой ни разу не виданный друг, мы все, включая Александра и Фёдора Николаевича, ужасно за вас переживаем. От вас давно нет вестей. Мы отправляли письма, но так и не получили ни одного ответа.

Фёдор Николаевич нашёл доктора Шелли, который может вам помочь. Они отправляются завтра в дорогу. Думаю, письмо дойдёт до вас чуть раньше. Клара, если вы сейчас в отчаянии или в беде, не теряйте надежду. Вы не одна.

К сожалению, не могу поехать с профессором, но мысленно с вами. Если вдруг понадобится друг в Новом Белграде, мой адрес вам известен, а двери дома всегда для вас открыты.

С поддержкой,

Алексей Оленев

Кому: Алексей Оленев

Куда: Новый Белград, ул. Снежная, д. 15

От кого: Николай Стрельцов

Откуда: Великолесье, Златоборская губерния, усадьба Камушек

Алексей,

Вам пишет Николай Стрельцов, друг Клары Остерман, которая ведёт с вами переписку по поводу исчезновения Михаила Белорецкого.

На днях в усадьбу, очевидно, для расследования случившегося (о чём вам хорошо известно) прибыли сыскари из Нового Белграда, и с тех пор я не видел Клару. У меня даже нет уверенности, что она до сих пор находится в Курганово и вообще в целости и сохранности.

Сыскари, оккупировавшие Курганово, не отвечают на мои вопросы и отказывают во встрече. Голова округа вовсе не желает со мной говорить. Он до дрожи боится столичных властей.

К сожалению, у моей семьи мало влияния. Не знаю, к кому обратиться за помощью. В отчаянии я вспомнил о Вас. Насколько мне известно, именно Вы помогли возбудить расследование против графа Ферзена. Если существует какая-то возможность связаться с Кларой или хотя бы просто узнать о её благополучии, прошу, помогите!

P. S. Уже собрался отправить письмо, когда у самого здания почты увидел листовку с именем Клары. Она объявлена в розыск! Как какая-то преступница. С одной стороны, готов броситься на поиски, чтобы скорее найти её, с другой – не хочу способствовать её поимке властями. Что бы ни побудило Клару сбежать, знаю точно, она ни в чём не виновна. Клара – честная благородная девушка, лучший человек из всех, кто мне знаком, и я не сомневаюсь, что это просто одно огромное недоразумение.

В любом случае очень переживаю за безопасность Клары. Жду ответа, хотя, честно, сам не понимаю, какой помощи могу ждать.

Не знаю, что буду делать.

Н. Р. Стрельцов

ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

Несколько дней спустя

Я свободна!

Этот страшный затянувшийся сон, наконец, прерван.

Он появился во мраке, развеял кошмар. Я даже совсем не испугалась, когда в собственной спальне услышала чужой голос. Да и голос вовсе не был для меня чужим. Не раз он разговаривал со мной во сне, когда мы танцевали под звон хрустальных люстр и пение зимних звёзд.

– Клара, – позвал он.

И пусть я сразу узнала его – из своих снов, – а всё равно точно увидела впервые, хотя мы же уже встречались.

– Вы, – оробев, только и смогла произнести я.

– Я, – улыбнулся он.

У него чарующая улыбка. Очень… ох, неловко писать такое, это отдаёт пошлостью любовных романов, но нет слов, что лучше подойдут. Чувственные. Его губы и его улыбка очень чувственные.

Как бы описать, чтобы не обмануть бумагу, ведь образ его столь… и вправду литературный. Наверное, Николя пожурил бы меня за романтизацию, сказал бы, я придаю ему слишком много мрачного чарующего флёра, но ведь мой принц, точнее, барон, и вправду словно сошёл со страниц приключенческих книг о замках эпохи Теней, погонях, перестрелках, сражениях на мечах, о балах, тайных письмах, страстных признаниях и встречах утайкой… я не придумываю и не приукрашиваю! Правда-правда! Мне и самой не верится, что такой человек существует, что он из крови и плоти и что он рядом со мной.

Даже внешность его словно нарочно придумана Создателем, чтобы писать портреты, которые покажут в лучших галереях мира!

Что внешность?! Имя – само имя моего дорогого друга – с рождения наделено особой силой.

Итак, моего нового-старого, точно в прошлой жизни встреченного друга зовут барон Теодор Генрих Карнштейн. Он, кстати, так и сказал, что встреча наша предопределена самой судьбой, и, наверное, мы встречались в прошлых воплощениях, потому что он, пусть и видит меня впервые, но тоже чувствует своей душой, точно мы всегда были вместе.

Сердце оглушительно громко бьётся в груди, и в голове жуткий кавардак. Нужно умыться, привести себя и мысли в порядок.

Итак, начну с самого начала, там, где оборвала своё повествование. В моей одинокой, пропитанной печалью и отчаянием спальне, где я теряла разум и надежду.

Честное слово, я почти поверила, что сошла с ума. Возможно, так оно бы и случилось, если бы не мой дорогой Тео. Он разрешил называть его просто Тео, так зовут его родные и близкие друзья. А мы с ним стали друзьями с самой первой встречи или ещё до неё, с прошлых воплощений. Ведь это судьба, как он и сказал, а я не могу не верить тому, что он говорит, хотя это совершенно безрассудно и глупо, а я никогда не слыла ни безрассудной, ни глупой, но если вы услышите всю историю, то поймёте, что иначе и быть не могло.

Итак, наша встреча произошла в моей спальне. Я пришла в себя, точно вынырнула из жуткого кошмарного сна. Там, в клокочущей тьме комнаты будто ожили стены. Тени, словно волны ледяного океана в бурю, перекатывались, шурша. Дом раскачивался и скрежетал, как если бы готовился вот-вот обрушиться, обвалив крышу прямо нам на головы.

В голове гудело, и голод, жуткий оглушающий голод схватил меня за горло и не позволял сделать ни вдоха…

Я сидела, оцепенев, умоляя (кого я могла умолять, кого просить? Создателя? Папу? Мишеля?) о помощи. Никто не услышал меня. Никто не мог услышать, а может, и не желал. И вдруг жуткое, поглощающее целиком осознание настигло меня: я никогда никому и не была нужна. Ни папе, целиком отдавшему себя работе, ни матери, сдавшейся перед ликом смерти и оставившей дочь, ни Мишелю, влюбившемуся в безродную недостойную женщину старше себя, что бессовестно играла с его чувствами, ни Николя, который легко оставил меня наедине с чужаками и даже не попытался спасти.

Я никому никогда не была по-настоящему нужна. За что всегда хвалил меня папенька? Конечно же за послушание. Клара тихая вежливая девочка. Клара сидит целыми днями в библиотеке и учится, а если закончила учиться, то опять же или спряталась у себя в спальне или, если погода хорошая, гуляет где-нибудь в парке, или читает свои книжки. Клара никому не мешает. Клара прилежная и покорная. Я слышала это всю свою жизнь и искренне верила, что это есть добродетель, за которую меня ценят. Но нет! Нет, нет и ещё раз нет! Только теперь я прозрела.

Просто всем было удобно, что я не мешаю. Просто всех устраивало, когда меня не слышно и не видно.

И стоило появиться более важному делу, стоило повстречаться более нужному, интересному человеку, как меня тут же позабыли, променяли. Мишель оставил меня, весь мир оставил ради жестокой коварной ведьмы. Родной отец сбежал из дома вместе с калекой-графом, бросив единственную якобы любимую дочь на произвол судьбы. Любимую дочь! Какое лицемерие! Какая отвратительная гадкая ложь! Да он всегда любил свои цветочки в оранжерее больше меня. Любая формула, статья в научном журнале занимательнее, чем вечер в моей компании. О чём мы беседовали? О его увлечениях и работе. Дочка, давай обсудим новое открытие доктора Шелли! Дочка, а ты читала об анестезии? Вот учебник по анатомии. И я читала, зубрила это всё, лишь бы поддержать разговор. Да и с Мишелем так же. Сказочки ему разыскивала, записывала, всё старалась угодить, а что получила в ответ? Плевок в лицо.

Ох, Создатель. Я даже не знала, что во мне столько подавленного гнева. И знаете что? Мне он нравится. Мне нравится эта злая, жестокая, яростная Клара. Она не будет плакать в своей одинокой тёмной спальне, умоляя кого-нибудь прийти спасти её. Ох, нет. Эта Клара сбежит из дома.

И никому нет никакого дела до моих мольб о помощи. Никому, кроме него. А он пришёл, точно из ниоткуда, и сказал:

– Клара, не плачьте.

Я так растерялась. Ведь до этого мгновения я вовсе не осознавала, что плачу, я вообще плохо соображала, что происходило. Ночь, тьма и болезнь раскачали мой разум, точно лодчонку посреди бушующего моря, и солёная ледяная вода уже залила её и тянула на дно. Я вот-вот должна была утонуть, когда появился Тео, протянул руку, в которой держал белоснежный накрахмаленный платок и произнёс – Пожалуйста, дорогая моя Клара, не плачьте. Это разрывает мне сердце.

Да-да, я понимаю, как безрассудно это всё звучит со стороны. В моей скромной девичьей спальне появился незнакомый мужчина, и я убежала с ним из дома. Но вот как это произошло:

– Вы, – повторяла я. – Это же вы…

– Я, – снова улыбнулся он.

– Вы были на допросе.

– Был, – подтвердил он.

– Значит, мне ничего не привиделось, и я не схожу с ума.

– Вовсе нет, Клара. – Он присел на пол прямо напротив меня. Свет из окна упал на лицо. У него удивительная внешность. Большие светлые глаза, какие бывают обычно у лойтурцев из старых знатных родов, мягкие черты лица, очень чувственные. И светлые длинные волосы, собранные в хвост.

Мне показалось, что я когда-то видела его портрет, но, думаю, это могло оказаться изображение одного из его славных предков. Теодор Генрих Карнштейн происходит из древнего рода лойтурских баронов, чей замок находится у северного подножия Холодной горы. Подумать только! Он приехал с моей родины, где я ни разу и не была, но вот мы встретились в глухом, окружённом зачарованными дикими лесами Великолесья Курганово.

Наша встреча сквозила магией ночи и зимы. Клянусь, даже воздух звенел от очарования момента. Но всё же я взяла себя в руки и весьма недоверчиво (сейчас мне стыдно, что я отнеслась к Тео столь насторожённо, ведь он показал себя как верный и надёжный друг) спросила:

– Кто вы такой? Почему остальные вас не замечают? Это какой-то трюк? Обман?

– Никакого обмана, дорогая Клара. – Его будто вовсе не обидел мой сердитый взгляд. – Не бойтесь. Я ваш друг и пришёл спасти. Я хочу помочь найти вашего отца.

Отца, который бросил меня. А незнакомый человек (всё же, если оставаться здравомыслящей, как бы близок и дорог ни стал мне уже Тео, но он человек новый), получается, готов помогать, рисковать собственной жизнью и тратить время на поиски человека, который за меня в ответе.

– Понимаете, Клара, я старый друг вашего отца по переписке. Мы работали вместе над… некоторыми исследованиями.

Учитывая исследования моего отца, страшно представить, какое отношение имеет к этому Тео. Но всё же я склонна доверять ему. Моё сердце точно коснулось его сердца, и не довериться ему целиком и полностью я уже не могла.

– Доктор Остерман пригласил меня в Курганово для продолжения исследований, но, как видите, обстоятельства сложились столь трагично, что наша встреча сорвалась. Но я не могу оставить в беде дочь моего дорогого друга. Ваш отец столько рассказывал о вас, Клара, что мы будто бы уже давно знакомы. Поверите ли, но я ощущаю, точно вы мой старый друг, которого я очень хорошо знаю.

А потом…

Не помню почему, но пальцы мои оказались в чернилах. Наверное, я так яростно, так гневливо писала что-то в дневнике, что случайно пролила чернильницу и вся перемазалась.

Отчего-то пугающе отчётливо помню: мои пальцы все чёрные, по рукам стекают горячие капли, и я беззвучно рыдаю, захлёбываясь, а Тео нежно вытирает своим белоснежным платком мои руки и губы.

Было очень холодно. Ужасно холодно. Всё Курганово опустело, умерло. Всё во мне умерло в ту ночь, когда я наконец осознала, что осталась совсем одна, и только чужестранец с волшебным именем может меня спасти.

Огонь во всей усадьбе потух. Свечи мы тоже не зажигали, и зимняя ночь быстро выдула всё тепло из дома. Курганово окрасилось в чёрное и серое. Даже снег и звёзды на улице потеряли краски.

Медленно, точно во сне, я брела по скрипучим ступеням со второго этажа, а Тео нёс мой саквояж, бережно придерживая меня второй рукой.

– Идём, дорогая моя, – прошептал он.

У Тео удивительно баюкающий, очень нежный голос. Он обволакивает, ласкает. В него хочется укутаться, словно в плед, свернуться клубочком и никогда-никогда не отпускать.

– Куда мы направляемся?

– На поиски твоего отца, – Тео подал мне руку, когда мы вышли на крыльцо, чтобы я не поскользнулась. – Куда бы он ни направился, мы его найдём.

И там, в дверях Курганово – тёмной безжизненной громадины за спиной, что стояла безмолвно чёрным могильным изваянием моей юности – я замешкалась.

Никогда прежде мне не приходилось бывать далеко от поместья графа Ферзена. Я выросла в этих стенах, стала с ними одним целым. Весь огромный пугающий мир за пределами Великолесья манил меня так же сильно, как и ужасал. Разве справлюсь я со всеми своими скудными навыками и знаниями одна, без родителя? Да и могу ли я просто взять и уйти?

– Но… а если он вернётся?

– Клара, – мне ужасно нравится, как звучит моё простое невзрачное имя в устах Тео. В звуках этих столько нежности, столько любви и заботы. – Клара…

Не знаю, что со мной. Воспоминания сохранились лишь обрывками, зато самочувствие моё и общее состояние совершенно переменились. Больше не ощущаю ни слабости, ни боли, ни тревоги, не падаю в обморок. Но разум до сих пор будто затянут дымкой.

Помню дорогу, ночной зимний лес и, наконец, постоялый двор «За ореховым кустом», что вынырнул из непроглядной тьмы снежной бури, точно сказочный домик, и поманил нас горящими огнями.

Мы вошли внутрь уже после полуночи, оставив уставших лошадей конюху. Покрытые снегом, бледные и молчаливые, мы заняли столик в тёмном углу вдали от таких же припозднившихся посетителей. Я скрывала лицо за воротником своей шубки, а руки – в рукавичках, хотя кровь до этого оттерла с пальцев колючим, обжигающим кожу снегом.

Да, если не знать всех подробностей, можно принять меня за преступницу.

Пожалуй, теперь так и есть. Тео считает, меня объявят в розыск за побег. Но оставаться более в Курганово под стражей сыскарей – обречь себя на печальную судьбу. Они будут допрашивать меня раз за разом и держать в заложниках, надеясь, что отец всё же вернётся за мной. Или, что хуже, с моей помощью попытаются отыскать его.

Это называется «ловля на живца», как на рыбалке. Пусть мой отец – преступник. Я знаю это наверняка. Я видела лабораторию. Очевидно, с Мишелем случилось нечто ужасное, и отец может быть тому причиной. Уверена, он сбежал не просто так. Невиновному человеку не от чего скрываться.

Но мой отец – гениальный врач. Однажды он уже вытащил меня из лап смерти, буквально оживил мертвую. И раз я умираю от чахотки или иной болезни, значит, он способен меня спасти.

Другой надежды у меня не остаётся. Я должна найти его. Мне жизненно необходимо спасти его. Так мы рассудили вместе с Тео.

Итак, мы остановились в «Доме за ореховым кустом» – очаровательном, пусть и не самом гостеприимном постоялом дворе, где мрачные хмурые хозяева, словно серые тени, соседствуют рядом с милыми ковровыми дорожками, пучками сушёных трав, узорными скатёрками, ратиславскими пейзажами и торчащими из-под потолка веточками орехового куста, с которых свисали самые настоящие орешки (я не удержалась, сорвалась и расколола один, но он оказался разочаровывающе пуст. Тео пошутил, что пустой орешек – к исполнению желания. Я не получаю заветное ядрышко, зато могу загадать что угодно. Я посмеялась его шутке, но скорлупку спрятала в карман. Сижу, гадаю, каково же моё заветное желание. Только прошлым вечером я уверенно могла дать ответ на этот вопрос, но теперь…)

Так вот, мы сели за дальний столик, укрытые полумраком и аурой тайны.

– Нам нужна легенда, – сказал Тео.

– Легенда? Как… для прикрытия?

Это всё точно в настоящем приключенческом романе! А ведь Тео подошла бы чёрная полумаска и широкополая шляпа с плащом. Так и представляю, как он нападает на карету какого-нибудь злого губернатора где-то в прериях Диких земель, грабит его и возвращает золото бедным рабочим, из которых на налоги выбили последние деньги.

Да и без прерий, а здесь, на постоялом дворе Великолесья, мы с Теодором составляли весьма таинственную парочку.

– Именно, – подтвердил Тео. – В путешествии. Как мы будем представляться, куда направляемся. Предлагаю назваться мужем и женой. Вы, как и я, лойтурка…

Теодор обладает почти классической аристократической лойтурской красотой. Светлые (пусть и не столь белые, как это водится у знати, а почти пепельные) волосы, серые ледяные глаза, пронзающие насквозь. Он не очень высок, но невероятно изящен. Скулы, прямой нос, полные губы – Теодор Генрих Карнштейн – само совершенство. С него можно лепить скульптуры лойтурских королей, что своим задумчивым и мудрым видом вдохновляют потомков даже спустя многие века.

Кажется, я опять увлеклась, расписывая, насколько прекрасен мой дорогой друг. Дело в том, что бумага и чернила не смогут передать его черты. Они не столь совершенны по принятым в обществе меркам. Пожалуй, кто-нибудь мог бы сказать, что для аристократа у него слишком выпученные глаза и до пошлости пухлые, не чётко очерченные губы, а причёска устарела (молодые люди в наше время не носят длинные волосы, эта мода давно уже в прошлом). Но когда он в движении, когда горячо рассуждает или заглядывает в глаза, когда рот его подёргивается в лёгкой бесовской улыбке, особое очарование его облика завораживает и поглощает собеседника целиком. И если поначалу я ловила только себя на этом, то стоило пересечься с унылой хозяйкой «Дома за кустом», как буквально после пары фраз Тео, она совершенно преобразилась, глаза женщины заволокло туманом, речь оживилась, и в целом она перестала быть настолько унылой, какой показалась вначале.

Пусть прошло совсем мало времени с нашего побега из Курганово, но будто бы и я уже не та Клара, что рыдала целыми днями в спальне, сокрушаясь от собственной беспомощности.

Новая Клара нашла в себе смелость впервые в жизни нарушить правила, и не просто папенькин наказ, а закон! Подумать только, я, Клара Остерман, дочь провинциального доктора, нахожусь в розыске, а стоит согласиться с Тео, что почти наверняка меня объявят в розыск как важного свидетеля.

Ох, папа, во что ты нас всех втянул?

Но, если именно запретные бесчеловечные эксперименты отца подарили ему знания, которые вернули меня однажды к жизни, можно ли считать их благим делом, если эти же знания излечат меня повторно?

Стоит ли одна-единственная моя жизнь мучений десятков и сотен людей?

Не знаю.

Подумаю об этом позже. Мысли скачут, словно кузнечики, когда врываешься в заросли полевых цветов. Нырнули в разные стороны – не поймаешь. Нужно сосредоточиться и продолжить как прежде вести повествование в хронологическом порядке.

Начну ещё раз. Мы сбежали из Курганово и прибыли на постоялый двор где-то по дороге от Камушка к Орехово. Начиналась пурга, поэтому Тео предположил, что нам будет безопаснее переждать в укрытии.

Оказавшись под крышей, в обогретом очагом большом зале, за столом, полным яств (Тео, распережевавшись, что я голодна, заказал и несколько салатов, и солений, и закусок, и рыбный суп, чтобы я обязательно поела горячего после нескольких часов на морозе), мы смогли наконец-то обсудить всё произошедшее и решить, что делать дальше.

– Сыскарь объявит вас в розыск, – решительно заявил Тео. – Я видел, как он в вас вцепился, Клара. Вы слишком важный свидетель и буквально единственный ключик к разгадке местонахождения доктора Остермана, а вместе с ним и графа Ферзена, потому что сомнений нет, что они путешествуют вместе.

– Но я и сама не представляю, куда мог отправиться vater.

Я сказала «отец» по-лойтурски по старой семейной привычке и почти тут же об этом пожалела, потому что Тео, услышав родную речь, радостно перешёл на лойтурский. К стыду своему, я почти не говорю, но весьма бегло читаю на других языках. Всё же с самого рождения я окружена ратиславцами, и даже с папой мы редко общались на родном наречии.

Но Тео настоял, чтобы мы перешли именно на лойтурский.

– Или на литторский, если того пожелаете, Клара, – тут же, предвосхищая мои затруднения, предложил Тео. – Вам нравится литторский язык?

– Да, – растерялась я.

Но, опять же, все мои знания ограничиваются литторскими романами о любви и приключениях. Я читаю их всегда тайком не потому, что мне запрещали, а потому что Настасья Васильевна и граф Ферзен всегда высмеивали мою мечтательность и вкусы.

Всё, чем я когда-либо увлекалась, в доме называли «увлечениями любой неопытной девицы». Причём «неопытная девица» Настасья Васильевна часто заменяла на «провинциальную дурочку», если рядом не было отца или графа. Весьма возмутительно слышать подобные изречения от безродной и невольной крепостной девки, но, пожалуй, женщина, которая коварством, обманом и беспутством смогла добиться столь высокого положения и получить доверие графа и доступ к его кошельку, и вправду может рассуждать о таких, как я.

Будем честны, я вольная гражданка Лойтурского королевства. Настасья Васильевна с самого рождения оставалась крепостной графа Ферзена, почти рабыней, пусть она и стала его любовницей, но вольную так и не получила.

И между тем эта безродная грубоватая резкая женщина с дурным нравом всегда восхищала меня. Тайком я любовалась её манерами, поражаясь, откуда крепостная научилась так изящно двигаться и складно говорить. Пусть мне разрешалось читать модные журналы, которые выписывала Н.В., но я никогда не пробовала пошить ничего похожего на её строгие, но в то же время провокационные наряды.

Настасья Васильевна представляла собой всё, кем я мечтала, но никогда не осмеливалась стать. Клара Остерман – хорошая, тихая, послушная девочка. Клара-маленький-милый-мышонок, как называют меня папа и тётя. Кларе Остерман никогда не сразить людей одним только взмахом тёмных ресниц (да и ресницы мои вовсе не такие длинные и тёмные, как у настоящих красавиц), не набраться смелости говорить резко и прямо, даже если это вызовет несогласие и споры, и Кларе Остерман уж точно не стать девушкой, которая одним своим появлением в комнате может заставить всех задержать взгляд.

Милая маленькая мышка Клара проскользнёт тихо, почти на цыпочках в гостиную, полную людей, прокрадётся мимо стены и постарается за весь вечер не сказать ни одного случайного слова, чтобы не привлечь лишнее внимание.

Но, может, та старая Клара Остерман мертва? Её уже нашли в неосвещённой одинокой спальне, заваленную грудой книг. Cлабое, больное, непригодное от рождения для полноценной жизни тело лежит в луже собственной крови, что вырывалась из груди с заливистым захлёбывающимся кашлем? А мерзкий Давыдов, бегая маленькими злыми бобриными глазками по бумагам, составил протокол её смерти?

Всё может быть.

Потому что та старая Клара Остерман не сбежала бы из дома с незнакомцем. И та старая Клара Остерман, кажется, никогда не ощущала себя настолько дерзкой и потому необъяснимо счастливой.

– Почему вы считаете, что я могу найти отца? – растерянно спросила я.

– Кто, если не вы, знает доктора Остермана лучше остальных? – пожал плечами Тео. – К тому же, я верю, что он и сам пожелает разыскать вас.

– Откуда такая уверенность?

Я уже тысячу раз всё передумала. Папа, как я прежде верила, любит меня. Но разве сможет любящий человек оставить того, кто ему дорог? Никогда. Нет, это совершенно невозможно. Он знал, что в усадьбу должны нагрянуть столичные сыскари, и он понимал, что мне предстоят допросы, а может быть, и арест.

И это, если верить словам Тео, мне ещё повезло вовремя сбежать. Не получив желаемого результата, сыскари посадили бы меня в тюрьму или подвергали постоянным допросам, надеясь получить хоть малейшую зацепку. Если бы смогли, так обвинили бы и в пособничестве папе. У них нет доказательств, но разве нужны доказательства, чтобы упрятать кого-нибудь в тюрьму?

– Вы слишком много знаете, Клара: про работу вашего отца и графа, про монстров из лаборатории, про события в Великом лесу, Лесную Княжну и исчезновение Мишеля. Всё это имеет государственную важность.

– Государственную важность? – воскликнула я удивлённо. – Но какое дело…

– Тш-ш-ш, – Тео неожиданно приложил палец к моим губам, от чего я совсем растерялась и застыла на месте, не смея пошевелиться. – Можно всё же попросить перейти на лойтурский? Знаю, вы говорите не очень бегло, но это нас обезопасит и поможет поддержать легенду.

С этого момента мы с Тео общаемся друг с другом только на лойтурском. Это даётся мне нелегко, но произношение его столь чудно и приятно, да и в целом, мне так приятно вести с ним беседы, что я стараюсь изо всех сил. Это хорошая практика для человека вроде меня, лишённого возможности говорить на иностранных языках.

Поначалу Тео старался говорить достаточно медленно и плавно, чтобы я привыкла к произношению:

– Отныне вы лойтурская баронесса, моя жена. Мы с вами только недавно повенчались и навещали вашу матушку в Великолесье.

– Никто не поверит, что я лойтурская дворянка.

– И вправду, дорогая Клара, – он обвёл меня столь внимательным взглядом, что я засмущалась. – Вы самая очаровательная и милая господица, что мне довелось повстречать, но и вправду ни капли не похожи на лойтурку. Могу полюбопытствовать, почему?

– Мой род совсем незнатный…

– Хм, простите, Клара, я не подумал…

Тогда он и рассказал о своей семье:

– Я с севера от Холодной горы, там… не только знатные люди сохранили истинные черты нашего народа.

– Каково там?

– У Холодной горы? – Тео спросил меня так проникновенно, придвинувшись ближе, точно спрашивал о самом потаённом, самом безумном и даже постыдном желании.

И я, не в силах сопротивляться родившейся между нами связи, потянулась навстречу. Скрипела старая изба постоялого двора, и ветер шуршал снегом по крыше, а сверкавший золотым огнём догорающих свеч зал наполнялся уютными запахами смолы, хвои, каши, пирогов и алкоголя. Уютный сумрак зимних вечеров обнимал наш столик в углу всё плотнее, точно подталкивая друг к другу. Когда резко, как выстрел из-за спины, наш tête à tête прервала уже знакомая хозяйка «Дома за ореховым кустом».

Она – невысокая, очень прямая, суховатая, со строгим вдовьим взглядом – опустила между нами поднос.

Не знаю, почему хозяйка обслуживала нас лично. Если поначалу я решила, что в столь поздний час другие служащие уже ушли по домам, то, заметив подавальщицу у другого столика, подумала, что ей просто хотелось поговорить с Тео.

Ох, пожалуй, зря я додумываю такие вещи. Это какая-то дурная часть меня ищет в других подвох. На деле хозяйка задала моему другу вполне ожидаемые вопросы: на сколько ночей мы остановимся (одну), во сколько выдвигаемся (на рассвете), нужно ли будет заменить лошадей (да) и будем ли мы завтракать (нет, но возьмём еды с собой в дорогу).