Текст книги "Хозяйка Шварцвальда"

Интерлюдия

Кристоф никогда не мог до конца понять, о чем думает Доктор. Он объяснял это себе очень просто: его жалкому умишке не дано проникнуть в столь великий разум. Но Фауст заново взялся за его учебу с неожиданным рвением. Хотя Кристофу меньше всего хотелось знакомиться с поэзией и историей и он был уверен, что умеет выражать свои мысли яснее ясного без всякой риторики, все же его успехи делали Доктора счастливым. А значит, решил Кристоф, он будет учиться, даже если от этого ослепнет или помутится рассудком.

Наконец Аристотель и Порфирий покорились ему. Тривиум был сломлен, и Кристоф принялся за квадривиум. Свободные науки, трепещите! С каждым новым достижением своего фамулуса Фауст все больше ликовал. Он радовался так, словно не безродному щенку удалось прочесть трактат Боэция по геометрии, а ему самому предложили возглавить университет Виттенберга.

– Зачем вы со мной возитесь? – спрашивал Кристоф. Его глаза уже привыкли к буквам, а слова перестали рассыпаться в труху, стоило на них взглянуть, но ум все еще оставался негибким, как черенок от лопаты. – За то время, что вы потратили на меня, могли бы обучить тысячи студиозусов. Глядишь, они бы и открыли что-нибудь путное.

Фауст взъерошил его волосы.

– Лучше хорошо выучить одного дурака, чем плохо – целую ораву.

– А если и плохо, и дурака?

Ни с кем Доктор не смеялся так громко, как с Кристофом. Видя это, даже Мефистофель пошел на попятный. Кристоф быстро понял, что демон не хочет повергать Доктора в уныние. Напротив, ему нравилось, когда Фауст был весел и легок на подъем, готовый в любое мгновение сорваться с места и мчаться куда глаза глядят.

Один раз у них с Вагнером даже выдался удивительно мирный разговор – один из немногих за все годы их знакомства. Мефистофель презирал Кристофа, но того это, скорее, веселило. Подумаешь, выскочка-черт, который цены себе не сложит. Тоже мне новость! Ты сначала обзаведись душой, а потом ходи с таким видом, как будто тебе под нос насрали! Так что, когда Мефистофель позвал Кристофа выпить с ним пива, Вагнер отнесся к предложению с недоверием.

– Да брось, – подмигнул ему демон, – время нам побрататься.

– Я лучше с кабаном о четырех яйцах побратаюсь…

Но от пива он не отказался. Они уже не первый день кружили по землям Вестфалии, думая, куда бы приткнуться. Февраль 1534 года выдался мерзким, как и любой февраль в этой стране. От дождя и мокрого снега было не спрятаться, одежда и обувь промокали мгновенно. Доктор подхватил простуду, и поэтому троица решила задержаться в трактире. Фауст заверял, что с ним ничего серьезного, но Кристоф все равно тревожился и таскал ему куриный бульон и подогретое вино. Сегодня в кашле Доктора появилась мокрота, горячка спала, и сам он пошел на поправку.

– Ему лучше, если тебе интересно. – Кристоф плюхнулся на стул напротив Мефистофеля, придвинул к себе кружку с пивом и сделал большой глоток. Пиво отдавало хлебными корочками.

Народу в трактире почти не было – постояльцы разбрелись по комнатам. Хозяин оставил на столе перед гостями немного еды и отправился спать. Мефистофеля он побаивался, а иначе бы просто объявил, что не обязан тут допоздна торчать только потому, что кому-то взбрело в голову пожрать на ночь глядя.

– Представь, интересно. Умереть он не умрет, наш Пакт еще не подошел к концу. Если только Доктор не решит повеситься на грязных простынях этой богадельни, у нас есть все шансы уехать отсюда в ближайшие дни.

Мефистофель щедрой рукой подлил Кристофу пиво. Тот поднес кружку ко рту и вспомнил их первую встречу, когда демон навел на него морок, заставив думать, что он пьет мочу. Зубы сжались.

– Чего это ты вдруг такой добренький? Если вздумаешь снова его расстраивать…

Мефистофель примирительно поднял ладони:

– Убереги Денница! Напротив, хочу отблагодарить тебя за то, что ты его развлекаешь. Кажется, наш Доктор снова воспрял духом. Давненько не видел его таким. Не припомню, чтобы другой хорошенький мальчик вызывал в нем столько душевной теплоты.

Кристоф стиснул кулаки. Уж не тебе, мерзость такая, насмехаться! Да захоти он хоть кротов трахать, ты все равно и ногтя на его пальце не будешь стоить со своими ужимками и усмешками!

– Если ты вдруг пожелаешь стать Доктору еще ближе, – продолжил Мефистофель, – я не буду против.

Кристоф убрал руки со стола, подальше от ополовиненной кружки. Жаль будет выплеснуть все пиво в эту харю – только пойло переводить.

– Если это расшевелит его и заставит снова вернуться к исследованиям, – лениво сказал демон, – пускай хоть целыми днями с тобой забавляется. Но прежде чем ты захочешь выплеснуть в меня это пиво, а потом швырнуть кружкой, воспользуйся, пожалуйста, всеми знаниями, что Фауст вложил в твою голову, и обуздай свой гнев. Может, тебя успокоит, что, если ты кинешься на меня с кулаками, мне будет только приятно.

Не в планах Кристофа было доставлять Мефистофелю удовольствие. К тому же…

– С чего мне переводить достойный хмель?

Сказал и сам загордился. Вот так его обучил Фауст – говорить складно, как в университетах! Кто теперь угадает, что он сын шорника, который до семнадцати лет и латыни-то не знал?

– Раз уж ты завел об этом разговор, мой рогатый друг, быть может, я и подумаю над твоим предложением. А чего? Всех шлюх в этом городе я уже перепробовал.

Сказал, и тут же стало от самого себя противно. Как смеет он, сучий потрох из Виттенберга, так отзываться о своем благодетеле? О человеке, показавшем ему свет?

Несколько лет назад их не пустили в Нюрнберг, а позже они узнали об унизительной записке помощника бургомистра, который велел не открывать ворота перед «некромантом и содомитом». Услышав о запрете, Фауст только посмеялся, зато у Кристофа зачесались кулаки. Попадись ему этот лощеный выблядок, уж он бы запихал раскаленную кочергу ему в зад – вот и посмотрели бы тогда, кто тут занимается содомским грехом! Кристоф ничего не спросил у Фауста, но тот заметил его хмурость. «Держи выше нос! – велел Доктор. – Нас всего-навсего выставили из Нюрнберга. Подумаешь, не поедим местных пряников! А ведь могли и сжечь».

Кристоф никогда не интересовался у наставника, что творится в его постели. Учитель иногда не ночевал в своих комнатах, ну так и сам Вагнер был не дурак проторчать целую ночь в общественных банях в компании шлюх. Впрочем, никто никогда не видел Фауста среди продажных девок. Да и Мефистофель чаще шутил о гибких юношах, что, быть может, греют койку Доктора.

Хотя при мысли об этом бросало в жар, Кристоф ненавидел себя за это. Мерзость! Как можно сравнивать тот грязный и влажный разврат, пропитанный запахом кислого вина и горячим паром, что творился в банях, и то, что могло бы произойти между ним и Доктором? Он тряхнул головой и больно укусил себя за язык. Если неймется, так пойди трахни печную трубу!

– Ты мне вот что скажи… На кой черт тебе нужно, чтобы Доктор возвращался к великому деланию? Тебе-то что с того?

Мефистофель сладко зевнул:

– А как ты думаешь, почему я стал прислуживать ему, а не какой-нибудь вшивой ведьме, что ворует молоко у коров и сношается с черным козлом?

За этот короткий ночной разговор Кристоф узнал о демонах больше, чем за все годы их совместных путешествий. Мефистофель рассказывал неожиданно просто, без всякого чванства. Оказалось, что у демонов есть свои чины. Они делятся на высших и низших, как и было когда-то задумано Создателем. «Что от Бога, то приведено в порядок», как сказано в Послании к римлянам. Ведь демоны суть ангелы. Хоть и падшие, они не растеряли своих естественных свойств, а потому строго блюдут правила главенствования одних над другими. Всякая бесовская мелочь охотно является деревенским колдунам и помогает наслать на соседа лишай или сделать так, чтобы его свинья сдохла. Те, что чином повыше, творят беды посерьезнее, вроде неурожая в целом графстве. А уж такие, как Мефистофель…

– Видишь ли, – говорил тот, растягивая слова, – мы способны на многое, но совершенно не умеем созидать. Такими уж нас придумал Господь. Лишенными, так сказать, его искры. Вот такая ирония, друг мой. По сравнению с людьми даже худшие из нас – само совершенство, но вам дано это божественное пламя, а нам – нет. Хотя, не скрою, меня восхищают люди с особой тягой к уничтожению себе подобных, но в настоящее время мои амбиции лежат в иной плоскости. Почетно среди демонов моего ранга заиметь себе человека не просто богатого или знатного, а того, кто по-настоящему на что-то годен. И чем диковиннее его изобретения, тем лучше для меня.

– А Доктору это на руку сыграет? – уточнил Кристоф. – Может, если он придумает такую штуку, что вся страна ахнет, его душу не заберут в ад?

– Сделка есть сделка, – отрезал Мефистофель, – и Фауст не станет ее нарушать, уж я его знаю.

Кристоф вздрогнул. Он тоже знал Доктора. Если учитель что-то пообещал, он от своего слова не отступит. Об этом, впрочем, можно было подумать и позже. Впереди еще целая вечность, так чего лишний раз тревожиться? Перемирие с Мефистофелем тоже лишним не будет. Раньше демон неслабо портил ему кровь, а теперь, значит, предлагает договор о ненападении.

…Когда Кристоф тихо юркнул в спальню учителя, тот крепко спал. У кровати стояла пустая миска из-под куриного бульона. Вагнер осторожно дотронулся до лба Фауста. Лихорадки не было, Доктор спал крепким здоровым сном. Грудь его равномерно поднималась и опускалась. Немного влажно клокотало в горле, но это чепуха, быстро пройдет. Кристоф задернул занавески, чтобы рассеянный лунный свет не тревожил сон, и присел на край кровати. Скрипит, зараза!

Кристоф никогда не ложился с мужчинами. Не то чтобы в этих вопросах он был совсем уж невинен, просто до дела никогда не доходило. Так, душное и смешное тисканье. Но на Фауста Вагнер никогда так не смотрел. Не мог человек, способный творить такие чудеса, обладать телом обычного смертного!

Он вздохнул и улегся на пол у постели Доктора, чтобы всю ночь прислушиваться к его дыханию и кашлю во сне. Так он проведет еще много ночей. От одной этой мысли стало тепло.

Часть 2

Глава 9

Агриппа писал, что Луна помечает человека белым, смешанным с красным. Человек Луны добродушен и общителен, обладает красивой фигурой и круглым лицом в веснушках. В детстве у Кристофа лицо и впрямь обсыпали веснушки, но с возрастом они исчезли. Сам Фауст, конечно, был человеком Меркурия: ни бел, ни темен, высоколоб, длиннонос, жаден до знаний.

Великий ученый Агриппа умер за пять лет до Фауста. Кристоф знал, что они переписывались. Учитель никогда не упускал возможности пообщаться с умными людьми: дружил с Парацельсом, Меланхтоном, Кальвином, поддерживал Лютера. Кристоф Вагнер в этой компании был совершенно лишним. Как Фауст ни силился вколотить в голову ученика хоть толику своих знаний, преуспеть ему было не суждено. Кристоф понимал это с первого дня обучения. Доктор мог взять любого из студентов: тот лил бы слезы счастья, ползал у него в ногах и до конца своих дней благодарил бы за оказанную честь. Почему же он взял такого кретина? Хотел доказать, что даже пуделя можно научить спрягать латинские глаголы?

Для академических штудий Кристоф слишком сильно любил простые радости жизни: вкусно поесть, выпить вина, потрахаться от души… Именно поэтому много лет спустя сам он взял в ученицы девочку, для которой жизнь сделалась невыносимой, чтобы она была только рада спрятаться от всего мира за книгами. Наукам ее обучали Ауэрхан и демоны, которые являлись на его зов. Сам же Кристоф помогал с другой школой. «Вот три вещи, которым тебе нужно научиться, – говорил он. – Слушать. Лгать. Притворяться. Никто не должен знать, о чем ты думаешь. Твоя голова – единственное безопасное место в этом мире».

Агата училась улыбаться, вести беседу и держаться без робости, но с той очаровательной скромностью, которая всегда подкупает негодяев и слабаков. Нужно все понимать с первого раза, не переспрашивать, не тянуть с ответом. «Окружающие, – наставлял Кристоф, – будут видеть то, что ты им покажешь». Агата повиновалась. Она вообще была из податливого теста, как подметил однажды Ауэрхан.

Училась она быстро, но временами словно погружалась в сон с открытыми глазами: водила пальцем по узору на печных изразцах или расковыривала старую ранку. Когда же стряхивала с себя оцепенение, вопросы, которые она задавала, всегда били в цель. Как-то раз за ужином – ей в ту пору было одиннадцать лет – она спросила:

– Вы скажете, кто осудил на смерть мою мать?

Кристофу понравилось, что голос Гвиннер не дрогнул. Что ж, одиннадцать лет – самое время для семейных историй. Он отложил вилку. Они ужинали вдвоем, не считая Ауэрхана, который безмолвной тенью стоял за плечом хозяина.

– Зависит от того, что ты будешь делать с ответом.

Агата на мгновение нахмурила гладкий белый лоб. Нянька одевала свою подопечную, как красивую куклу. Кристофу это нравилось. Агата походила на статуэтку и хорошо смотрелась среди бесчисленных безделушек, наводнявших его дом. Отстраненная, она казалась, скорее, уменьшенной копией взрослой женщины, чем ребенком.

– Зависит от ответа, – медленно произнесла она, взвешивая каждое слово.

– Справедливо. Итак, твоя мать умерла по прихоти человека по фамилии Зильберрад. Рупрехт Зильберрад. Тебе знакомо это имя?

Агата снова нахмурилась и почесала черенком ложки между бровями, словно намечая место для будущей морщинки. Она говорила Кристофу, что события тех дней помнит урывками. Как бы ни старалась она растормошить свою память, образы приходили вспышками: боль, голоса и мельтешащие картинки… Но Вагнер давно готовился к тому, что Агата спросит его о виновнике казни, и теперь с интересом ждал ее реакции.

– Человек с пером? – уточнила она без особой уверенности.

Кристоф Вагнер кивнул, не скрывая своего разочарования.

– Больше ничего не помню, – призналась Агата. – Но вы ведь расскажете мне о нем?

Кристоф мог рассказать о Зильберраде немало. Он познакомился с ним сразу по приезде в Оффенбург, куда его привели дела. Тогда он собирался купить несколько виноградников в Ортенау, а также интересовался серебряными месторождениями неподалеку от Хаслаха. В католических городах Кристоф выдавал себя за богатого землевладельца. Как перед каждым человеком, у которого водились деньги, перед ним открывались любые двери, а сплетни лились в уши вместе с вином, которым наполняли его кубок.

Среди прочего ему рассказали, что старый Георг Лауббах, дед Агаты по матери, и Рупрехт Зильберрад враждуют уже давно. Причиной была должность охотника на ведьм. Она давала такие возможности, что лишь дурак бы за них не ухватился, а Зильберрад дураком не был. Он считал себя человеком прозорливым, и не зря. Надавив там, подмаслив тут, он занял пост первого охотника на ведьм в Оффенбурге. В 1600 году городской совет постановил: любой, кто изобличит ведьму, останется в неприкосновенности и город не возьмет с него никаких судебных издержек даже в том случае, если вину не удастся доказать. Все шло хорошо, мешал только Лауббах: переманивал гильдии на свою сторону и нашептывал бургомистру, что колдунов в Ортенау никогда не водилось. К счастью для Рупрехта, в совете заседал его родной брат и перевес был на его стороне.

Масла в огонь подливало то, что в семье Лауббахов уже была ведьма – родная бабка маленькой Агаты. Ее сожгли в 1597 году, когда она была преклонных лет и совсем выжила из ума. Зильберрад не имел к этому никакого отношения, но и без него в городе никто не сомневался, что старуха Лауббах – ведьма. Сгнивший на корню урожай и падеж скота сделали свое дело, и судьи единогласно объявили ее виновной во всех смертных грехах. В том, что они приняли правильное решение, их укрепили последовавшее за казнью теплое, в меру сухое лето и славный урожай пшеницы.

Так семья Лауббахов стала уязвимой. Все знали, что ведовство передается с кровью, а значит, другие члены семьи тоже попали под подозрение. А когда годом позже от долгой, мучительной болезни умер родственник Рупрехта Зильберрада, тот не стал далеко ходить за виновными и обвинил в колдовстве трех дочерей своего заклятого врага. Внимание суда остановилось на Эльзе. Может, она была самой упрямой, может, самой красивой – кто знает, что сыграло роковую роль?

Кристоф так и не понял, сколько Агата усвоила из того, что он рассказал. Она надолго задумалась, то хмурясь, то покусывая губы.

– Что Зильберрад хотел сделать со мной? Тоже сжечь?

Вагнер откинулся на спинку стула. Есть ему резко расхотелось.

– Думаю, не отказался бы. Это бы ясно дало понять его врагам: пусть сидят смирно, если не хотят, чтобы их дети тоже сгорели. Но его влияния хватило лишь на то, чтобы тебя посадили в темницу. Никто не ожидал, что к делу о ведовстве привлекут ребенка. Таких случаев в Ортенау пока не было. Если бы Эльза созналась раньше…

Он ждал, что она закончит фразу за него, но Агата молчала. Его раздражало, что приходится объяснять такие простые вещи. «Это тебе в наказание, – прозвучал знакомый голос в его голове, – за то, как ты изводил меня, тупица». Кристоф покорился.

– Представь, что мне нужно, чтобы ты сделала что-то неприятное. Например, освежевала и приготовила крысу, а затем съела ее на ужин.

Агата скривилась.

– Отлично. Ты отказываешься. Тогда я возьму твою любимую кошку и скажу, что убью ее, если ты не съешь крысу. Подвешу за хвост к стропилам и дождусь, пока она издохнет от голода.

– У меня нет кошки.

Кристоф закатил глаза:

– Просто представь! Нет кошки – нет воображения? Я мог бы пригрозить тебе смертью любого другого зверя или человека: Урсулы, Берты, Хармана, твоей лошадки или никчемного папаши, который испугался даже попрощаться с тобой. Ради кого ты бы съела крысу?

Она подняла взгляд и впервые посмотрела на него прямо и открыто. Темные глаза улыбались, словно ответ лежал на поверхности. Кристоф подался вперед, с интересом изучая ее лицо.

– Есть кто-нибудь, кто тебе дорог, Гвиннер?

– Вы, – ответила она без запинки.

Кристоф расхохотался и отсалютовал ей вином. «Никого, – думал он, глядя, как Агата сама подливает себе воды из глиняного кувшина и тянется к десерту, – ни одной живой души не осталось у этого мышонка».

* * *

По мере того как воздух теплел, а день удлинялся, Кристоф все реже покидал поместье. Он задергивал шторы и подолгу сидел у камина, укутавшись в халат. Его не радовали ни раннее солнце, ни паркое дыхание оттаявшей земли, ни первые лесные цветы, которыми Урсула украшала комнаты.

Весна 1611 года тянулась дольше, чем все предполагали. Мороз долго не отпускал землю, и яровые начали сеять поздно. В дом проникала сырость и выстуживала стены. Ауэрхан жаловался на плесень в подвале, но Кристоф его не слушал. Он не слушал ничего, кроме собственной тоски, что вгрызалась ему в кости и просачивалась в кровь.

Он даже не шелохнулся, когда дверь кабинета приоткрылась и в нее проникла тьма в форме демона. Ауэрхан вырос у него за спиной, дожидаясь, пока хозяин позволит ему заговорить. Вагнер разжал кулак с тем самым талисманом Агриппы, который он украл у Фауста в день их первой встречи. Серебро потускнело. Когда-то Фауст объяснял, что происходит это из-за того, что в него добавляют примеси – например, медь, которая взаимодействует с серой, что есть в человеческом поту. Забавно, и тут сера! Талисман поймал огненный блик, точно хотел напомнить, что он все еще жив и на что-то годен.

– Как ты думаешь, – задумчиво спросил Кристоф, – почему он выбрал меня? Я ограбил его в нашу первую встречу! Украл у него талисман и отказывался признаваться. Ему следовало отрубить мне пальцы, отрезать язык и избавить меня от ушей. Я все равно не слушал ни черта из того, что он рассказывал. Учитель должен был вырастить будущего великого алхимика, который продолжил бы его дело. Вместо этого ему достался я.

– Если бы ему был нужен великий алхимик, он бы быстро понял, что вы не годитесь на эту роль. Как долго вы служили ему?

– Десять лет, – ответил Кристоф, глядя в огонь, и спрятал талисман в карман. – Но на сей раз я все сделаю правильно.

Эта мысль освежила и встряхнула его. Он даже поинтересовался у Ауэрхана, зачем тот явился.

– Зильберрад разыскивает вас. Внушает городскому совету, что вы обманули их, пообещав отдать девочку на воспитание своей тетке в Вайссенбурге. По его наущению в Вайссенбург отправили лазутчиков и выяснили, что у вас там нет ни имущества, ни родни. В городе не знают никого с вашей фамилией. Вдобавок Зильберрад каким-то образом проведал о поместье в Шварцвальде.

– Так-так, а вот это уже любопытно… И зачем он все это разнюхивает?

– Полагаю, хочет проверить, как вы с Агатой поживаете.

Кристоф откинулся на спинку кресла и задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Мне стоит беспокоиться?

– Никогда не стоит беспокоиться. Но, возможно, будет нелишним приготовиться к встрече.

* * *

Одни люди хотели, чтобы Агата была хорошей – богобоязненной, послушной, доброй христианкой. Тогда, говорили они, она останется жить. Другие, наоборот, желали, чтобы она была плохой: это дало бы им право обращаться с ней как угодно и не чувствовать при этом вины. Лишь книги ничего не хотели от нее и ничего не отнимали, а только давали. Поэтому, едва научившись читать, она стала целые дни проводить в библиотеке.

Некоторые фолианты давались легко, над другими приходилось попотеть. Книги объясняли друг друга, словно связанные неназываемым братством. Из них Агата узнала, что планета, на которой они живут, вовсе не центр вселенной, а тело человека состоит из тех же элементов, что и окружающая природа. Она часами разглядывала схемы, где было изображено устройство мира: над всем царит Бог, нарисованный в виде зеленого треугольника, а в центре, подобно фениксу, воскресает из пепла Иисус. Ее завораживала мысль, что движение планет порождает музыку сфер, и она несколько ночей провела в саду, прислушиваясь к небу над поместьем.

Книги объясняли все: человека, Бога, ангелов и демонов… Демоны, как учила церковь, суть самые грязные и омерзительные создания, когда-либо ходившие по земле. Они совращают праведников, толкают их на грех и приводят в ад. Именно поэтому жить среди демонов оказалось проще, чем среди людей. Они не ждут, что ты будешь хорошей, а значит, с ними можно быть какой угодно. Ладить с ними легко: надо лишь найти к каждому свой подход. Это как правила игры, которые никогда не меняются. Раз усвоив их, дальше только оттачиваешь мастерство.

Высшие демоны, как Ауэрхан, были наделены блестящим умом, притворялись людьми и обладали властью над демонами помельче. Низшие больше походили на бродячих собак и были горазды на всякого рода пакости: могли прикинуться змеей на подушке или крошечным вихрем блуждать по комнате, разбрасывая мелкие вещи. Обычно они не вредили, а только пугали. Достаточно было перекрестить их, чтобы они убежали с противным визгом. Имелись в хозяйстве и бесы средние: эти чаще принимали вид собак или коз. Им не хватало хитрости Ауэрхана, но до них можно было дотронуться, а зубы их были остры, как у настоящих зверей. Такими бесами управлял Кристоф вместе с Ауэрханом – их они слушались.

…Под крышей дома Кристофа Вагнера день Агаты был расписан с небывалой точностью. После пробуждения у нее было четверть часа на сборы. В обычные дни она носила два темных платья без всяких украшений: одно коричневое, другое синее. Урсула долго сопротивлялась, когда Агата просила ее сшить одинаковые платья, которые отличались бы друг от друга только цветом. Но ей не хотелось тратить время на выбор, а потому она три дня носила одно платье, затем три дня второе. Всегда на один манер заплетала волосы. С утра на кухне Берта оставляла ей завтрак, прикрытый белой тряпицей. Всегда в одном и том же углу стола и всегда одно и то же: теплый хлеб, молоко, вареное яйцо и немного вяленого мяса.

После завтрака Агата отправлялась в библиотеку, где ее уже ждал Ауэрхан. Демон заведовал ее обучением и свои обязанности исполнял с усердием, достойным лучшего применения. Поначалу он был ее единственным учителем, если не считать редких появлений Кристофа Вагнера, который врывался на уроки, вносил в нее сумятицу и исчезал. Ауэрхан ничего не говорил на этот счет, а лишь терпеливо восстанавливал порядок, расставлял книги по местам и складывал тетради в стопки. Так рачительный хозяин не проклинает ураган, что уничтожил его дом, а просто принимается за починку.

Лишь один раз Агата отказалась даже прикасаться к книге, которую ей предложил Ауэрхан.

– Я не стану это читать, – твердо заявила она и убрала руки под стол. – Это плохой перевод.

– Это хороший перевод, – удивился Ауэрхан, придвигая к ней Библию.

– Было бы странно, если бы вы сказали что-то другое.

Будучи католичкой, Агата поначалу отказывалась вообще читать Писание – делать это полагалось священникам, а не мирянам. Наконец Ауэрхану удалось убедить ее, что надо выучить Слово Божье. Но Агата твердо стояла на том, что не осквернит себя лютеранскими бреднями и будет изучать Библию только на латыни. В этом споре она победила.

Когда ей исполнилось двенадцать лет, Ауэрхан и господин Вагнер впервые уступили место другому учителю. Агата хорошо помнила день, когда вошла в библиотеку и не обнаружила Ауэрхана на положенном месте. Вместо него у грифельной доски стоял высокий угловатый мужчина с горбатым носом и залысинами в форме рогов по обе стороны головы. Одет он был во что-то, напоминающее истрепанную королевскую мантию. Горностаевая шерсть местами была мокрой, а в воздухе висел запах рыбы.

Ауэрхан и Кристоф тоже были здесь. Кристоф сидел на стуле, закинув ноги на стол, вспотевший и уставший, а Ауэрхан стоял недалеко от незнакомца. Когда вошла Агата, ее представили. Гость не шелохнулся, только поднял на нее мутный взгляд. Ей показалось, что на мгновение его глаза подернулись пленкой и тут же вернулись в прежнее состояние.

– Агата, знакомься: перед тобой маркиз Форнеус, управляющий двадцатью девятью легионами ада. Обращаться к нему следует «ваша светлость». Он начнет учить тебя риторике и языкам. Тебе пора освоить древнегреческий и иврит.

Собравшись, Агата слегка присела, опустив взгляд, чтобы гость не сумел прочитать ее страх. Она ругала себя за испуг: Форнеус был не первым демоном, которого она встретила. Она ведь пять лет жила бок о бок с Ауэрханом и никогда его не страшилась, если не считать первой встречи. Так чего вдруг теперь задрожала? Много позже тот же Форнеус объяснил ей, что люди часто испытывают нечто подобное рядом с демонами. Иногда это страх, иногда ненависть, иногда накатывает внезапная плаксивость или тоска, а в голову лезут дурные мысли. Если перетерпеть, вскоре острота чувств пройдет, останется только зудящее беспокойство. Но и к нему можно привыкнуть.

Форнеус оказался прав. После него у Агаты были и другие учителя. Одни выглядели как старики, другие как дети, но липкий страх сопровождал каждого. Было у демонов и еще кое-что общее: во время урока они всегда оставались в кругу. Вырезанный из девственного пергамента с написанным на нем заклинанием вызова, круг казался надежной защитой. К тому же Ауэрхан никогда не спускал глаз с визитеров.

Во время урока Форнеус оставался неподвижным. Объяснял он хорошо, а голос его звучал, как морской прибой, утешая и убаюкивая. А еще Агата заметила, что он не моргает. Однажды она целый час не сводила взгляда с его глаз, чтобы убедиться, что учитель никогда их не закрывает. Вместо этого на глазу появлялась мутная пленка и тут же исчезала.

– Фройляйн Гвиннер, – вздохнул Форнеус, – вас так поразило то, что я рассказываю об accusativus duplex, или ваша голова занята другим вопросом?

Агата смутилась. Бросила быстрый взгляд на Ауэрхана – разозлился? Но демон стоял у окна совершенно неподвижно. Тогда она решилась:

– Простите, ваша светлость. Я просто пыталась понять… когда вы моргаете.

Форнеус растянул губы в улыбке:

– Ах, вот что вас отвлекло! Что ж, пожалуй, мой долг как учителя разъяснить это. Как вы, должно быть, знаете, у всякого демона имеется и человеческий, и иной облик. Лично я предпочитаю являться людям в более привычном для них виде, но оставшееся время нередко провожу в воде. Не вдаваясь в подробности, хочу отметить, что в своем морском образе я способен находиться как в воде, так и на суше. Разумеется, Он мудро предусмотрел мое удобство в этом вопросе. Пленка, которую вы видите, называется мигательной перепонкой, membrana nictitans, от латинского слова «nictare», которое означает…

– Моргать, – послушно закончила Агата, завороженная его словами.

Ведь и правда, как ловко все придумано! Форнеус довольно кивнул:

– Мигательная перепонка защищает мой глаз и позволяет мне увлажнять его так, чтобы я не прекращал видеть. Не удивительное ли изобретение? Membrana nictitans есть и у водных животных, скажем у крокодилов… Вы когда-нибудь видели крокодила? Нет? Жаль. Когда-нибудь я вам его покажу. У вас самой, Агата, между прочим, есть своего рода «воспоминание» о третьем веке. Вот тут, красное в уголке глаза…

Он указал на место рядом со своей переносицей, когда его мигательная перепонка снова шевельнулась.

– Можете подойти и взглянуть поближе, если хотите. Буду рад послужить для вас учебным пособием.

Она встала со своего места и подошла вплотную к кругу. Форнеус сидел не шелохнувшись и смотрел перед собой. Руки с длинными бледными пальцами, между которыми тянулись полупрозрачные перепонки, покоились на коленях. Агата сощурилась, вглядываясь в непроницаемые блеклые глаза цвета речной гальки. Раз – снова пленка, быстро туда-сюда… И еще раз! Вот бы узнать, какая она на ощупь? Что будет, если кинуть ему в лицо песком? А если дунуть? Их разделяло не больше двух локтей. Агату окутал тяжелый рыбный запах, как на рынке. Еще один крохотный шажок, и внезапно мир перевернулся…

Кто-то схватил ее за воротник и отшвырнул назад. Она грохнулась на пол, больно ударившись плечом. В голове звенело. Ауэрхан теперь стоял у самого круга, высокий и напряженный, а Форнеус остался там же, где сидел, так что Агата сперва даже не поняла, что произошло. Только потом увидела небольшой пыльный след от своей туфельки на краю круга. Форнеус посмотрел туда же.

– Ты стал медлительным, мой дорогой друг, – обратился он к Ауэрхану. – За то время, что ты приближался, я бы успел разорвать ее на тысячу кусков, отобрать среди них самые вкусные и полакомиться ими.

Форнеус вздохнул.

– Я случайно, – шепнула Агата, не зная теперь, чего ей бояться: описанной казни или расправы, которая последует от Кристофа.

– Я чрезвычайно ценю, что вы этого не сделали, ваша светлость, – ответил Ауэрхан.

– А теперь, пожалуй, позови своего человека, чтобы он восстановил круг. Ты знаешь, мне нравится учить девочку, но мое терпение не бесконечно.