Текст книги "Исцеление смертью"

Глава пятая

Человек, обозначенный в диаграмме доктора Литии Форрестер последней точкой, находился в то время в аэропорту «Даллес» близ Вашингтона, где пытался безуспешно объяснить своему работодателю доктору Харолду Смиту, почему он намерен закончить свою деятельность.

– Это совершенно особый случай, – не соглашался доктор Смит. – Возможно, такое бывает раз в жизни. С подобным делом мы никогда не сталкивались и, даст Бог, никогда не встретимся.

Римо Уильямс, известный Литии Форрестер как Римо Дональдсон, решился на этот раз идти ва-банк.

– Сморкайтесь через ухо! – сказал он фразу, позаимствованную у Чиуна. – Каждый раз, когда кто-нибудь теряет канцелярскую скрепку, я в пожарном порядке срываюсь и мчусь очертя голову на другой конец света. Вы не осознаете, – чтобы принести себя в состояние полной готовности, мне необходимо иметь две недели. Минимум! Вместо этого я мотаюсь, как…

Римо отпил глоток воды и брезгливо отодвинул в сторону рис. То была имитация натурального неочищенного риса, рассчитанная на массового потребителя, которому было важно, чтобы при варке рисинки не склеивались одна с другой и сохраняли свежесть в течение одной минуты. Минуты вполне хватало! Такой рис по питательным качествам равнялся плевку. С неменьшей пользой можно было бы есть сахарную вату.

Даже вода, которую Римо пил, только называлась водой, а на самом деле была коктейлем из химикатов. Пришла на память проскользнувшая где-то фраза: «Вода содержит все элементы, необходимые для питания, включая те, из которых состоит чау мейн – китайское рагу».

Уроки старого Чиуна не прошли даром. Римо придавал воде особое значение. Он редко позволял себе расслабиться, опрокинуть рюмку-другую горячительного, запить кружкой пива и «закусить» все это ароматной сигаретой.

– Что-то не так? – встревожился официант, заметив отставленный в сторону рис.

– Нет-нет, с рисом все в порядке, – ответил за Римо доктор Смит. – Просто у некоторых людей весьма своеобразные вкусы.

– Такие, как вкус к жизни, – буркнул Римо, наблюдая через окно за прилетающими и улетающими самолетами.

Теперь его внимание привлек «Боинг-747», похожий на огромный опрокинутый отель, который завис над землей, решая, падать ему или нет.

– В чем дело на это раз? – безучастно поинтересовался Римо, не отрывая взгляда от самолета.

– Продается правительство Соединенных Штатов Америки, – прошептал, перегнувшись через стол, доктор Смит.

– Эка невидаль! – Римо мрачно посмотрел на стоявший перед ним стакан с водой, перевел задумчивый взгляд на лоснившуюся румянцем свежую булочку и спросил: – Что тут нового?

– Я имею в виду, что оно продается на мировых рынках как обычный товар, – уточнил доктор Смит.

– Значит, теперь оно будет, наконец, международным? Хотя вот уже четверть века оно, собственно, таковым и является, – высказал свое мнение Римо.

– Кто-то выставляет на продажу контроль за ключевыми министерствами в правительстве Соединенных Штатов Америки. Речь идет о министерствах обороны, национальной безопасности, финансов, разведывательных систем и других. На про-да-жу! – произнес по слогам доктор Смит. – Представляете?

– Что тут сказать? Покупайте!

– Будьте серьезнее, – не поддержал шутку доктор Смит.

– А я совершенно серьезен, дорогой коллега. Мне совсем не до шуток, – вновь посуровел Римо. – Я серьезен, когда оставляю без головы какого-нибудь парня, о котором сроду не слыхивал. Я серьезен, когда решаю, в какую сторону кинется стоящий передо мной человек. Я серьезен сейчас, когда говорю, что все это не имеет ко мне никакого отношения, как, впрочем, никогда и не имело. Мы были глупцами, если думали иначе. Я долго размышлял, Смит, и, наконец, решился.

Римо вновь отвернулся к окну, продолжая наблюдать за самолетами.

– О'кей! – не стал спорить Смит. – Давайте выйдем отсюда. Я хочу кое о чем рассказать.

– Если вы надеетесь устранить меня, не пытайтесь. Не сможете!

– Я не так глуп, Римо, как вы думаете. Да и жить мне пока не надоело.

– Ерунда! Вы ничем не связаны, поэтому готовы на все ради этой страны. Мне следовало бы убрать вас, а потом посмотреть, на какие спусковые крючки станут нажимать компьютеры Фолкрофта.

– Оставьте, Римо! Я хочу рассказать вам о человеке по имени Кловис Портер.

– Он что – проводник в вагоне? – усмехнулся Римо. – Вы, истинные американцы, любите придумывать имена со значением.

– Может быть, вы тоже истинный американец?

– Вряд ли, мне повезло бы больше. Кловис Портер? Я не стал бы рассказывать о Кловисе Портере даже вербовщику с кнутом. Кловис Портер?..

– Да, именно Кловис Портер, – вновь заговорил Смит. – А теперь послушайте.

Но потребовалось какое-то время, пока они добрались на такси до города, после чего он смог подробно пересказать досье Кловиса Портера, не забыв сообщить, что сто лет назад семья Портеров разорилась. Они еще долго бродили по Вашингтону.

– Кловис Портер израсходовал все свои деньги, чтобы выяснить тайну мировых аукционов. Как и многие другие американцы, он считал, что за Америку можно отдать не только состояние, но и жизнь.

Продолжая беседовать, они пересекли незримую границу, отделяющую так называемый «черный» квартал от остального Вашингтона.

Здешняя граница – понятие условное, но люди, живущие по обе ее стороны, свято соблюдают неписаные законы улицы. Квартал славился не столько обилием развалюх, сколько отсутствием белых, которые не могли ужиться с местным населением.

Дважды в день линия границы менялась: к вечеру квартал как бы увеличивался, а к утру возвращался на прежние позиции. К белым относились по-разному, в основном настороженно, поэтому появление двух джентльменов, да еще в такой час могло сравниться лишь с сиянием полуденного солнца, лучи которого редко заглядывали сюда. Это событие не осталось без внимания. Шторки во многих окнах подозрительно шевелились.

– Таким же идеалистом, как Портер, был еще Макклири. Вы помните его, Римо?

– Да, очень хорошо помню, – Римо с силой пнул валявшуюся на дороге банку из-под пива.

– Он тоже был уверен, что Америка стоит человеческой жизни, – продолжал Смит. – Моей, вашей, его собственной…

– И где же этому конец?

– Для Макклири? – переспросил Смит. – Когда вы убили его… Кстати, он знал, почему вам пришлось сделать это.

Римо положил руку на плечо Смита, который удивленно взглянул на него: на морщинистом, усохшем лице доктора запечатлелась вся его жизнь, тоже сморщенная и иссохшая.

В свое время Макклири завербовал молодого полицейского, но по иронии судьбы именно Римо в качестве первого задания поручили убить своего вербовщика. Тяжелораненный Макклири лежал в больнице, и Организация боялась, что под воздействием лекарств он может заговорить.

– Я не убивал Макклири! – сказал Римо твердо. – Не убивал! Слышите?

– Что это значит?

– Только то, что я не смог убить его. Он умолял, чтобы я убил его, а я не смог. Понимаете? Он сделал это сам.

– Не может быть!

– Может! – жестко отрезал Римо. – Когда я прочитал об этом, подумал: «Что ж, первое задание выполнено. По глупости Макклири».

– Я этого не знал, – задумчиво сказал Смит, и его голос дрогнул.

– Ладно, что теперь говорить? С того самого дня все и началось: одно задание переходило в другое, другое – в третье и… конца-края нет. Благодаря усилиям Чиуна я начал думать, что в этом и есть мое главное предназначение. Потом стало еще проще: убить человека – все равно, что отметиться в журнале о приходе на работу. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что я испытываю, когда убиваю людей?

– Нет, – тихо сказал Смит.

– Еще бы… Конечно, нет, черт побери! – вспылил Римо. – Половину времени я обдумываю, как сделать это с минимальными затратами энергии. А речь идет о живых людях!

– Что вас тревожит?

– Да я только об этом и твержу последние полчаса! – разозлился Римо. – Вы что, не слушаете меня?!

– Ничего вы толком не говорите. И почему вдруг сейчас?

– Вовсе не вдруг! Это долго копилось…

– Вас тревожат ваши лица? – спросил Смит.

– Вряд ли вы сможете понять меня, – вздохнул Римо.

– В следующий раз, я обещаю, мы восстановим ваш первоначальный вид или близкий к нему, – сказал Смит.

– Если не прикажете хирургу нечаянно ошибиться, – заметил Римо. – Я ведь теперь не только подозрителен для вас, но и опасен. Не так ли?

– Я не сделаю этого.

– Такую операцию я выдержал бы и без наркоза, – сказал Римо, с завистью взглянув на полчища насекомых, кружившихся под лампой уличного фонаря в безумном вихре жизни.

– Не сомневаюсь.

– Вероятно, Чиун выполнит ваше поручение, если вы захотите убрать меня?

– Кто же еще? – На застывшем как маска лице доктора Смита не дрогнул ни один мускул. – Он ведь профессионал.

– Именно! В большей степени, чем я.

Смит повернул свой портфель замками к свету уличного фонаря, секунду поколдовал и открыл его. Римо, готовый к любым неожиданностям, внутренне напрягся. Однако на этот раз все было по-честному: Смит вынул из портфеля магнитофон.

– Хочу, чтобы вы послушали эту запись, – сказал он и нажал кнопку.

Говорил Кловис Портер.

На одной из грязных улиц черного квартала в Вашингтоне, округ Колумбия, в свете уличных фонарей, окруженных полчищами насекомых, Римо услышал, как фермер из Айовы прощался со своей женой, единственной женщиной которую он любил; прощался потому, что еще больше любил свою страну.

И Римо сдался:

– О'кей, сукин вы сын! Но это в последний раз!

Глава шестая

Удивительно, но факт. Волоките опротивело грабить. Поросенку и Костяшке надоело шататься по улицам. А Бум-Бум почувствовал тягу к работе – любой, только не руками.

Сказать, что Бум-Бум или его приятели с работой были на «ты», значило обидеть их. Когда-то Волокита, Поросенок и Костяшка пробовали работать поденщиками в фирме «Ауто-Куики-Кар-Шайн», но так давно, что уже нельзя припомнить точно, правда это или нет.

Теперь каждый из них получил право на пособие из фондов социального обеспечения, но особой радости от этого почему-то не было. Наверное, потому, что в палате неотложной помощи больницы Фероукс они чувствовали себя не в своей тарелке. Поросенок обвинял Волокиту в глупости и посылал то к одной, то к другой маме. Костяшка никого не обвинял, поскольку не успел разглядеть, как все произошло. Бум-Бум стонал, ругая неизвестно кого. Если бы нашелся человек, пожелавший узнать, что он там бормочет, то был бы обескуражен: Бум-Бум несправедливо обвинял свои руки в том, что они сильно болят. Кисти-то рук перемолоты, а запястья… сплошное кровавое месиво.

Разве Волокита думал, что все так кончится? Начиналось так славно. Перед самым закрытием баров двое белых гусей одиноко стояли в центре квартала и проигрывали на магнитофоне голос какого-то кота, который забавно мурлыкал.

Волокита, Поросенок, Костяшка и Бум-Бум привычно скучали, препираясь из-за того, где и чем можно поживиться в этот поздний час. И вдруг – удача: двое подгулявших Чарли, да который постарше и худой еще и с портфелем. Грех не воспользоваться случаем, и ребятки решили устроить театр.

– Наше вам с кисточкой, господа хорошие, – раскланялся Волокита, изображая шута.

Старый Чарли, мельком взглянув на появившихся из темноты чернокожих парней, продолжил разговор с пижоном помоложе.

– Я говорю привет, братва! – начал заводиться Волокита.

– Здорово, мужики! – присоединились к нему Бум-бум, Костяшка и Поросенок.

– Добрый вечер, – ответил тощий гусь с портфелем. При этом на лице его не было ни удивления, ни испуга, ни даже волнения.

– Монеты есть? – набычился Волокита.

– А банан пососать не хочешь? – спросил гусь помоложе.

– Чего-чего?

– Сказал, чтобы ты шел сосать бананы. Здесь не подают.

– Хо! Да ты никак грубишь! – искренне удивился Волокита. – Хоть знаешь, где ты есть-то?

– Уж не в зоопарке ли среди обезьян?

– А за это ты схлопочешь, Чарли. Будешь кровавыми слюнями харкать!

– Послушайте, молодые люди, – заговорил тот, который постарше и с портфелем. – Мы не хотим неприятностей. Идите своей дорогой, и мы вас не тронем.

От такой наглости со стороны Чарли Поросенок расхохотался, Костяшка ухмыльнулся, обнажив желтые от курева зубы, а Волокита как-то странно хихикнул. Зато Бум-Бум повел себя с достоинством. Он вытащил небольшой пистолет, блеснувший в свете уличного фонаря.

– Я как вижу такого гуся убиваю сразу, – процедил сквозь зубы Бум-Бум.

– Он очень испорченный мальчик, – доверительно сказал Волокита, обращаясь к обоим Чарли. – О-о-очень!

– Таких уничтожал бы в зародыше! – прохрипел Бум-Бум. – И с тобой цацкаться не буду!

– Давай, братва, кончать с ними!

Но белые никак не прореагировали на угрозы, будто здесь не было ни Волокиты, ни Поросенка, ни Костяшки, ни даже Бум-Бума с пистолетом.

– О'кей, договорились, – сказал тот, что помоложе. – Генерал будет первым сегодня вечером. Остальное уточним утром. И пока я еще не в форме, возьму с собой Чиуна.

– Не возражаю, – кивнул тощий. – Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему так важно наше участие в этом деле? Все остальные известны, поэтому под подозрением.

– У меня плохие новости, сэр, – вновь заговорил молодой Чарли.

Бум-Бум взглянул на Волокиту и недоуменно пожал плечами, а Костяшка и Поросенок, не сговариваясь, покрутили пальцами у висков, показывая, что у белых гусей крыша поехала. А как это объяснить иначе? В самом центре черного квартала в Вашингтоне четыре здоровенных негра, вооруженных пистолетом, угрожают двум белым замухрышкам, а те вместо того, чтобы кричать, бежать или молить о пощаде, знай себе беседуют, как расстроить одно дело да как организовать другое, будто их жизнь не висит на волоске.

– И что это за новости? – спросил тощий.

– Кто-то интересуется нашими делами, а может быть, кое-что уже знает, – сказал тот, который помоложе. – В Майами на меня напали. Думаю, что нашу линию прослушивают и…

– Есть только один человек, который…

– Верно! – согласился молодой Чарли.

– Боже мой! – воскликнул тощий. – Надеюсь, это не то, о чем я только что подумал.

Пробормотав какое-то ругательство, Бум-Бум направил пистолет в лицо гуся помоложе:

– Ты тут плетешь всякое, чего я не секу. Я вас граблю, ясно?

– И сколько вы бы хотели? – в голосе молодого гуся прозвучала снисходительная жалость. Это не понравилось Бум-Буму.

– А сколько у тебя есть? – спросил он грубо.

– Я дам вам, парни, по сто долларов каждому. Идет?

– Пятьдесят! – твердо сказал старый гусь с портфелем.

– Да пусть будет сто, – настаивал молодой шизик. – Сегодня на пятьдесят не больно-то разгуляешься.

– Сотня здесь, сотня там – вот и набегают суммы. Дайте им по семьдесят пять и ни цента больше.

– О'кей! Пусть будет по семьдесят пять.

Бум-Бум кожей почувствовал, как из его рук уплывают еще не полученные, но уже мысленно потраченные денежки, и распсиховался:

– Могу я помешать вашей чертовски интересной беседе? – ехидно заметил он, энергично размахивая пистолетом. – Это – мое ограбление, и только я один решаю, сколько мне получать!

– Семьдесят пять долларов тебя устроят? – спросил молодой белый.

– Нет!

– Никогда! – дружно заорали Поросенок и Костяшка. – Мы хотим все! Все, что у вас есть… И портфель тоже!

– Ну, тогда извините, ребята, – мягко сказал белый помоложе.

Остальное произошло так быстро, что поначалу никто ничего толком не понял. Бум-Бум дико взвыл и, подпрыгивая, затряс руками, перебитые кисти которых беспомощно болтались на каких-то эластичных веревочках, похожих на резинки. Поросенок и Костяшка с переломанными ногами бездыханно лежали на земле. Волокита смутно помнил, как в ночном уличном свете сверкнула белая рука и… Очнулся он только в отделении неотложной помощи.

Глава седьмая

Миссис Уитерс сообщила полиции не все.

– Да, я проснулась ночью и увидела мужа в постели мертвым. А вместо лица… Это было ужасное зрелище!.. Нет, я ничего не слышала. Ничего! Я спала…

– Вы хотите сказать, мадам, что кто-то убил и изуродовал вашего мужа, спавшего рядом с вами, а вы абсолютно ничего не слышали? – переспросил полицейский.

Сыщик раздражал ее. Рассевшись в своем 75-долларовом костюме на ее 1800-долларовом кожаном диване, он не имел права так грубо, так неуважительно разговаривать с ней, делая пометки в потертом блокноте.

Всего лишь сержант, а то и меньше, и туда же! – подумала она с неприязнью, а вслух спросила:

– Вашему полковнику известно, что вы так разговариваете с людьми?

– Я полицейский, мадам, а не солдат!

– А вот генерал Уитерс был солдатом! – холодно заметила миссис Уитерс.

В спешке она набросила на себя что-то розовое и прозрачное и теперь жалела: надо было надеть что-нибудь поплотнее. Например, костюм. И беседовать на веранде, а не здесь. Ей все больше не нравился этот сержант, который вел себя так развязно. Какое неуважение к памяти покойного генерала Уитерса!

Санитары вывезли на каталке тело генерала через гостиную. Белая простыня закрывала то, что осталось от его головы.

– Мадам, мы хороши сознаем, что ваш муж был солдатом, – сказал полицейский. – Но сейчас речь о другом.

– Да, но в вашем голосе слышится неуважение, сержант, а в поведении нет и намека на субординацию, – возразила миссис Уитерс.

– Я еще раз повторяю, мадам, что я полицейский, а не солдат.

– Это бросается в глаза!

– Мадам, вы были единственным человеком, находившимся в этот трагический момент рядом с генералом. Боюсь, что это ставит вас под подозрение.

– Не говорите ерунды, сержант! Генерал Уитерс был четырехзвездным генералом и первым кандидатом на получение пятой звезды. Для чего же мне его убивать?

– Звезды и звания – не единственное, что связывает людей, мадам. Особенно мужчину и женщину.

– Вы не солдат!

– Вы уверены, что ничего не слышали?

– Уверена! – отрезала миссис Уитерс, запахивая поплотнее розовый ночной халатик.

Бесспорно, она была привлекательна, женщина на пороге увядания, когда огонь последних желаний испепеляет тело, не предназначенное более для продолжения рода.

У миссис Уитерс действительно был секрет, которым она не захотела делиться. Слушая неряшливого капрала или как он там себя называет, она вспоминала те удивительные бархатные руки. Ее разбудил легкий шум. Миссис Уитерс повернулась на другой бок, но глаза открыть не успела: чьи-то восхитительные трепетные руки коснулись кончиками пальцев ее век, а затем скользнули по телу, будя в каждой его клеточке самые затаенные чувства. Она проснулась от желания, страстного, требовательного, все поглощающего. А потом… потом пришло исполнение, о котором она не мечтала в самых смелых снах. «О-о, Ванс! Ванс!» – стонала она в экстазе. Восхитительные руки продолжали ласкать ее тело и после, касаясь самых укромных его уголков, а потом легким пухом опустились на веки, не давая глазам открыться. В этом блаженном состоянии миссис Уитерс вновь заснула и проснулась только тогда, когда почувствовала что-то мокрое на своем плече. Повернувшись к мужу, она не поверила своим глазам. Кругом была кровь, а голова Ванса, его лицо… О, ужас!

– Нет! Нет! – только и смогла вымолвить миссис Уитерс.

Потом она позвонила в полицию и теперь сидела потрясенная, но… не очень. Хотя Ванс, конечно, был достоин пятой звезды. Умереть накануне своего триумфа! Нет, она искренне сожалела о смерти мужа.

– Я должен спросить вас, миссис Уитерс, еще раз. Как могло случиться, что голова вашего супруга буквально отделена от туловища, а вы ничего не слышали? Даже вскрика? В это трудно поверить.

– Я не слышала ничего. Нельзя слышать, как двигаются руки.

– Руки?! Откуда вы знаете, что это были руки?

Да-а, я допустила промах, – отметила она про себя.

– Надеюсь, леди не думает, что мы готовы поверить, будто такое можно сделать руками? – не отставал полицейский.

Миссис Уитерс пожала плечами. Все-таки до чего же глупы эти солдафоны.

Глава восьмая

Должность секретаря по особым поручениям в старинном банкирском доме Рапфенбергов имела определенные преимущества: хорошее жалование и частые разъезды, а кроме того ощущение приподнятого настроения и причастности к особо важным делам.

Что может быть приятнее для двадцатичетырехлетней американки, приехавшей в Цюрих кататься на лыжах? – подумала Эйлин Хамблин, пытаясь убедить себя в том, что последние три месяца оказались не такими уж пропащими, хотя, конечно, лучше бы куда-нибудь поехать. Можно догадаться, что главной причиной огорчений молодой американки стал сидячий образ жизни. В течение последних трех месяцев, пока господин Амадеус Рентцель выполнял какую-то важную работу, она вынуждена была сидеть за этим противным столом. Впервые в ее душу закралось подозрение, что банковское дело может быть не просто скучным, а очень скучным. Да, от такой работы, – совсем не по-швейцарски думала она, – задница ноет.

Если бы она была секретарем, который заинтересован в делах фирмы, то могла бы попытаться узнать что-нибудь о банковском деле, финансах и монетарной политике, а, значит, и разделить волнение тех, кто связывает с этим всю свою жизнь. Для Эйлин Хамблин золото было только золотом, а серебро только серебром, из которых делают ювелирные изделия, порой довольно милые. А вот деньгами платят за жилье, покупки в магазинах, и ей никогда не приходило в голову, что между этими бумажками и горой золота, упрятанной в каком-нибудь форте, существуют прямые причинно-следственные связи.

Господин Рентцель попытался однажды попроще объяснить ей суть банковского дела, но, поняв, что это абсолютно бесполезно, бросил. За последние три месяца он сильно изменился, стал совсем другим: сутками сидел за рабочим столом, изучая сводные отчеты о состоянии наличности и резервов, движении золота в стране и за рубежом.

Эйлин Хамблин хорошо помнила день, который перевернул всю ее так хорошо наладившуюся жизнь. Помнится, господин Амадеус Рентцель выскочил из своего кабинета и взволнованно воскликнул:

– Запасы золота на Нью-Йоркской фондовой бирже сокращаются!

– Вот и хорошо! – брякнула она не подумав.

– Хорошо?! – вытаращил он глаза. – Да как ты такое говоришь?! Ужасно! Все ужасно!

– А мы можем что-нибудь сделать?

– Абсолютно ничего, черт побери! – бросил он, скрываясь за дверью своего кабинета.

С того самого дня и до сих пор ее каждодневным делом стало составление списка цен на золото на крупнейших фондовых биржах мира. За последний месяц они сильно выросли, и пропорционально их росту улучшалось настроение мистера Рентцеля. Неожиданно он стал чрезвычайно популярным. Раньше, чтобы увидеться с клиентами, они с Эйлин Хамблин ездили по всему свету, а теперь клиенты сами приезжают к нему. Целый месяц люди. Просто Организация Объединенных Наций. Соседи, гости с Востока, даже русские…

А на днях его посетил человек, на визитной карточке которого напечатаны всего два слова: «Мистер Джоунс».

Встречая его, Эйлин Хамблин позволила себе сдержанно улыбнуться. Человек говорил с акцентом Людвига фон Дрейка, из чего она сделала вывод, что он такой же мистер Джоунс, как она Жаклин Онассис.

В данную минуту мистер Джоунс беседовал с мистером Рентцелем в его кабинете, нервно постукивая кончиками пальцев по замкам черного кожаного кейса, пристегнутого к руке старомодным наручником.

– Я рад, что ваша страна решила участвовать в торгах на аукционе, – сказал хозяин кабинета, обращаясь к гостю.

Рентцель был высокий подтянутый мужчина с гладко зачесанными светло-русыми волосами и выглядел моложе своих пятидесяти. На нем была добротная одежда несколько устаревшего фасона, но не потому, что он не знал в этом толка, а из убеждения, что солидный банкир должен одеваться именно так.

Его собеседник, представившийся мистером Джоунсом, был полной противоположностью: тучный, лысоватый, маленького роста и в роговых очках с толстыми стеклами. Он молча и без особого интереса рассматривал мистера Рентцеля – так в вагонах метро читают расклеенные по стенам рекламы.

– По-моему, демонстрация бомбардировки Сан-Луиса произвела большое впечатление, не так ли? – спросил господин Рентцель.

Джоунс пробормотал что-то утвердительное и снова надолго замолчал.

– Деньги у меня, – выдавил он наконец.

– В долларах?

– Да.

– Надеюсь, с правилами вы знакомы?

– Напомните, пожалуйста, – Джоунс потянулся за ручкой к внутреннему карману мешком сидевшего на нем толстого синего пиджака.

– Пожалуйста, никаких записей! – предупредил Рентцель, сопроводив слова выразительным жестом из арсенала уличных регулировщиков.

Рука Джоунса медленно возвратилась назад. Рентцель обошел стол орехового дерева, сел в свое кресло напротив Джоунса и начал объяснять:

– Ваши два миллиарда долларов будут храниться у меня как залог серьезных намерений со стороны вашей страны. Торги начнутся через семь дней в нью-йоркском бюро Виллбрукского союза.

– Никогда о таком не слышал, – прервал его Джоунс.

– В этом их сила, мистер Джоунс, – улыбнулся Рентцель. – Они банкиры, а не агенты по связям с населением, нм лишняя реклама ни к чему. Во всяком случае, торги на аукционе буду вести я сам. Каждая из стран-участниц имеет право назначить любую цену, но только один-единственный раз. Минимальная цена – один миллиард долларов. Золотом. Побеждает назначивший наивысшую сверх одного миллиарда…

– Миллиард – внушительная сумма, – опять заговорил Джоунс.

– Но и товар внушительный, – вновь улыбнулся Рентцель. – Контроль над правительством сверхдержавы дорогого стоит. Да, вам следует знать о конкурентах, – продолжал Рентцель. – Наряду с вашей страной в аукционе примут участие Россия, Китай, Италия, Франция, Великобритания… Ну и Швейцария, конечно.

– Вы, швейцарцы, всегда любили острые ощущения, – усмехнулся Джоунс.

– А вас, немцев, всегда завораживала возможность контролировать других, – не остался в долгу Рентцель. – Да, чуть не забыл. Предлагаемые цены сдаются в письменном виде в запечатанных конвертах. Проигравшим возвращаются их залоговые суммы. А сейчас я выпишу вам квитанцию о принятых на хранение деньгах.

– Должно быть, интересно чувствовать себя продавцом правительства, – сказал Джоунс задумчиво. – Казалось бы, единственным человеком, который видится в этой роли, мог стать сам президент, – добавил он.

– Разве так уж важно, кто этим занимается? – пожал плечами Рентцель. – Пока это делает мой клиент. Инцидент с атомной бомбой продемонстрировал его безграничные возможности. Завтра будет организован еще один случай. На этот раз он коснется ЦРУ. Когда вы о нем услышите – сразу обо всем догадаетесь. А если вы победите на аукционе, власть над такого рода акциями перейдет в ваши руки.

– И все-таки целый миллиард долларов золотом! – продолжал Джоунс. – Сколько же золота потребуется?

– Около тысячи тонн, – сказал Рентцель уверенно и тут же успокоил гостя: – В Швейцарии прекрасные возможности для хранения золота. Да и наш клиент нам доверяет.

– Мы, возможно, не будем участвовать в аукционе, – мрачно сказал Джоунс скорее из неприязни к человеку, у которого есть ответы на все вопросы.

– Весьма сожалею, но вы много потеряете, – сказал Рентцель. – Другие страны готовятся. Посмотрите, как бешено растут цены на акции золотодобывающих компаний.

Джоунс был уверен, что его собеседник прекрасно информирован о «золотой лихорадке» на фондовой бирже Германии. Германия накапливает золото для участия в аукционе.

– Ладно, посмотрим, – сказал Джоунс без энтузиазма и, щелкнув замком наручников, положил кейс на стол перед Рентцелем. – Будете считать?

– Нет! Не вижу необходимости, – заверил Рентцель. – В таких делах накладок не бывает.

Он встал и попрощался за руку с мистером Джоунсом, который быстро вышел из кабинета. Рентцель открыл оставленный гостем кейс и с профессиональным равнодушием осмотрел аккуратные пачки тысячедолларовых купюр. Два миллиарда. Даже не потрудившись закрыть кейс и убрать его со стола, банкир вышел в приемную. Джоунса уже не было, а секретарь красила лаком ногти.

Она подняла глаза и с разочарованием выслушала слова банкира:

– Обратите внимание на цены акций золотодобывающих компаний в Париже и Лондоне, – а потом, усмехнувшись, добавил: – И закажите билеты на воскресный вечерний рейс до Нью-Йорка.

К сожалению, он слишком быстро исчез за дверью кабинета, а то увидел бы сияющую улыбку на лице Эйлин Хамблин. Нью-Йорк! Вот здорово! – ликовала она. – Банковское дело имеет и приятные стороны!

Рентцель тоже улыбался в эту минуту. Инцидент с ЦРУ принесет свои плоды, – радостно потирал он руки. – После него все страны выстроятся в очередь на аукцион.