Текст книги "Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке"

Наиболее известную антропогеографическую схему всемирной истории предложил Лев Ильич Мечников (1838–1888). Русский публицист, французский географ (друг и соавтор Э. Реклю), деятельный участник объединения Италии и просвещения Японии, он за свою бурную жизнь объехал вокруг света, пересекши страны и моря Евразии, воды Атлантического и Тихого океанов, Северную Америку по первой трансконтинентальной железной дороге. В итоговой книге «Цивилизация и великие исторические реки» (изд. посм., 1889) Мечников выделил три эры: 1) речных цивилизаций, сложившихся в форме государств-деспотий – организаторов ирригационного (поливного) земледелия в речных долинах Ближнего Востока, Индии и Китая; 2) средиземноморскую – от основания финикийскими торговцами-колонизаторами Карфагена (около 800 г. до н. э.) до открытия испанцами Америки (1492 г.) и португальцами пути в Индию вокруг Африки (1498 г.); 3) океаническую, характеризуемую европейским проникновением во все уголки земного шара.

Хотя археологические раскопки, прочтения древних письмен и другие исследования в ХХ в. намного расширили представления о древних цивилизациях сравнительно с той информацией, которой располагал Л. Мечников, полностью остались в силе такие достоинства его схемы, как:

• противопоставление «запершихся» в бассейнах своих великих рек Индии и Китая ближневосточно-европейской передаче исторической эстафеты («светоча цивилизации») из «Плодородного Полумесяца» (от дельты Нила до тигро-евфратского Междуречья) средиземноморским народам: финикийцам, грекам и италийцам;

• обоснование этапного значения для всемирной истории средиземноморской колонизации (после 800 г. до н. э.) и западной заокеанской экспансии (после 1500 г.).

Великим географическим открытиям и западной заокеанской экспансии (после 1500 г.) отводится роль поворотного всемирно-исторического рубежа и в периодизациях, придававших гораздо большее, чем Л. Мечников, значение неприродным факторам общественного развития: религии, государственности и накоплению капитала. Германский социолог Альфред Вебер (1868–1958), заимствовав у О. Шпенглера противопоставление культуры и цивилизации, а у своего старшего брата Макса Вебера – учение о западной рациональности, также выделил три периода в истории цивилизованных обществ. «Почти статичный» период (от примерно 4000 г. до н. э. до 1500–1600 гг.) сменился динамичным освоением и «стягиванием» земли Европой (1500–1600 гг. – начало 1900-х гг.). Запад, осуществив смену ориентации с потусторонней на посюстороннюю интерпретацию бытия, достиг общемирового доминирования благодаря своей «насыщенности» экспансионистскими силами капитала, государственных организаций, науки, техники и социальных религий (капиталистическая религия «свободы и равенства шансов»; социал-демократическая религия «равновесия между свободой и равенством индивидов»; коммунистическая религия равенства). Но сохранение привычных для прошлых эпох силовых способов реализации политических целей привело к нарастанию расхождения между сферами цивилизации и культуры (первая половина XX в.), дошедшего до самоубийственной формы глобального вооруженного конфликта в двух мировых войнах (1914–1918 и 1939–1945 гг.).

Ученик Тойнби американец У. Макнил в трактате «Восхождение Запада» (1963) положил в основу периодизации истории диффузию привлекательных новшеств из центров – лидеров цивилизации, становившихся для соседей культурными «раздражителями», что, однако, приводило к применению (с разных сторон) грубой военной силы для добычи накопленных предметов роскоши и для захвата стратегических ресурсов, а также и к противоречию между нововведениями и старыми институтами (обычаями и уч реж де ния ми). Макнил выделил как основные периоды культурного доминирования Ближнего и Среднего Востока (3000–500 гг. до н. э.), евразийского «культурного равновесия» (500 г. до н. э. – 1500 г.) и доминирования Запада (после 1500 г.).

Заслуживает внимания трактовка Макнилом универсальных признаков цивилизации:

1) письменный канон и оформленные в нем нормы поведения;

2) возникновение благодаря профессиональной специализации и элите передовых знаний и технологий – военных, административных, ремесленных, научных, а также литературы и искусства;

3) постоянство циркуляции новостей между отдельными городами, регионами, социальными и этническими группами, что придает особое значение средствам сообщения.

Российский ученый Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский (его не надо путать с прославленным отцом, путешественником и государственным деятелем П. П. Семеновым-Тян-Шанским) не предложил периодизации как таковой. Но в статьях «О могущественном территориальном владении применительно к России» (1915) и «Единство России и великое тысячелетнее переселенческое движение» (1919) он обосновал три антропогеографических критерия для сравнительного изучения цивилизаций Востока, Запада и России.

1. Степень освоения естественных ресурсов: зональных, расположенных на поверхности (почвы, флора, фауна), и азональных, лежащих в недрах. Признак цивилизованной страны – развитие торговли и промышленных производств, которые группируются преимущественно на морских побережьях и в азональных районах, но не связаны исключительно с добычей минеральных ресурсов.

2. Территориальное могущество держав относительно мировых средиземных морей, каковых три:

• Средиземное море между Европой, Африкой и западной Азией;

• азиатское средиземное море – группа морей между Китаем и архипелаговой Азией (Южно-Китайское, Восточно-Китайское, Желтое, Японское);

• американское средиземное море – Карибское с Мексиканским заливом.

3. Сочетание земледельческой колонизации с дальней морской торговлей, которая на Западе дала стимулы интенсивному земледелию и городской промышленности.

Семенов-Тян-Шанский выделил также три типа могущественного территориального владения, характерных для мировых держав. Два типа появились в 800–200 гг. до н. э.: «от моря до моря» и «кольцеобразный» (охват Средиземного моря), а третий – после 1500 г.: «клочкообразный» (разбросанный по берегам океанов). Этот тип был присущ великим державам европейского Запада – колониальным империям, тогда как величайшая держава «от моря до моря» – Российская империя – стала следствием славяно-русской сухопутной колонизации Евразии. Обе территориальные экспансии – и западная, и российская – продолжили мировую колонизационную волну белой расы по Старому Свету (Афроевразийскому суперконтиненту) от срединного полуострова Индостана в направлении к Атлантическому океану (с поворотом от его берегов внутрь Евразии), тогда как в противоположном направлении к Тихому океану (и тоже с поворотом внутрь Евразии) разлилась мировая колонизационная волна желтой расы, сформировавшая самую устойчивую в мире оседлую земледельческую государственность (Китай) и сплошную «лавину» кочевников-скотоводов на широких степных пространствах Монголии, Сибири, Средней Азии и значительной части Великой Русской равнины. Российская государственность стала результатом столкновения с азиатско-тихоокеанской волной североевразийского миграционного потока, отделившегося от европейско-атлантической колонизационной волны и обеспечившего развитие лишь экстенсивного земледелия и отсталой промышленности.

Концепция В. П. Семенова-Тян-Шанского особенно интересна тем, что подводит историко-геоэкономическую основу под современную мировую ситуацию трех главных центров накопления капитала (вокруг трех мировых средиземных морей[268]268
  Точнее было бы говорить о трех группах мировых средиземных морей, причем в Западной Европе и Северной Америке выделять южную и северную подгруппы. Северное «средиземное море» в Европе – это Балтийское и Северное моря с Ла-Маншем, в Америке – Великие озера, соединенные с Атлантическим океаном рекой Св. Лаврентия, а с внутриматериковым пространством – бассейном Миссисипи.


[Закрыть]) – североамериканского, западноевропейского и восточноазиатского.

Современник В. П. Семенова-Тян-Шанского Николай Петрович Огановский также пришел к выводу, что историческое отклонение экономического развития России от западного пути коренится в колонизационном закреплении экстенсивного земледелия. Но Огановским этот вывод был обоснован гораздо более обстоятельно в капитальном труде «Закономерность аграрной эволюции» (в 3 т., 1909–1914), дополненном экономико-географическими работами 1920-х гг. Концепция Огановского стала, на мой взгляд, высшим достижением исторического направления в политэкономии. Хотя сам Огановский критиковал германскую новую историческую школу (схему Бюхера) и марксизм (особенно его русских адептов Вл. Ильина (Ульянова-Ленина) и историков-экономистов П. Маслова и П. Лященко) за игнорирование специфики сельского хозяйства и искажение исторической перспективы вследствие экстраполяции опыта XIX в., «залитого яркой краской индустрии», на более ранние эпохи. Отвергал Огановский и мальтузианский закон народонаселения, впитанный английской классической школой, поэтому себя относил не к политической, а к сельскохозяйственной экономии.

Основоположник сельскохозяйственной экономии И. Г. Тюнен первым выделил (из практики своего времени) паровое трехполье, травосеяние и плодосмен как последовательность ступеней полеводства. К началу ХХ в. сельскохозяйственная экономия установила, что трехполью (озимые и яровые посевы хлебных злаков, возделываемые пахарем с использованием тяглового скота, при наличии отдыхающего участка земли – пара) как экстенсивной системе хлебопашества в странах умеренного климатического пояса предшествовали подсечно-огневая и переложная системы. Происходило расширение площади пашни по колонизуемым пространствам: расчищенные вырубкой и выжигом лесные территории или девственные почвы степей засевались хлебными злаками и после сбора двух-трех урожаев либо забрасывались, либо оставлялись на 8–15 лет в залежь, для медленного восстановления плодородия земель.

Оседлое трехполье стало результатом территориального исчерпания угодий для сельскохозяйственной колонизации, вынудившего к сжатию многолетней залежи до однолетнего пара, чередуемого с озимыми и яровыми. Трехполье на много веков составило агротехническую основу феодального строя с крепостным правом – захватом верховных прав на землю привилегированными классами и соединением права пользования землей с массой повинностей по отношению к этим классам. Возможности парового земледелия для роста урожайности (и, соответственно, количества продовольствия) были ограниченны. Почве не хватало отдыха для восстановления, и земля истощалась, что вынуждало расширять площади пашни за счет пастбищных угодий для скота, что нарушило равновесие между земледелием и скотоводством.

Пока ограниченной была и численность населения, простое воспроизводство при трехполье не вело к каким-либо сдвигам. Но растянувшееся на века освобождение европейских крестьян от личной зависимости раскрепощало и их семейную жизнь, что способствовало приросту народонаселения. Скованное экстенсивным трехпольем земледелие не поспевало за этим приростом. Следствием стали голод и аграрные бунты, перешедшие в массовые народные возмущения и революции: в середине XVII в. (1640 г.) – в Англии; в конце XVIII в. (1789 г.) – во Франции; в середине XIX в. (1848 г.) – в Германии; в начале ХХ в. (1905 г. и затем 1917 г.) – в России. Глубинной причиной великих революций, по мнению Огановского, было относительное аграрное перенаселение, спровоцированное не универсальным мальтузианским «законом», а задержкой в назревшем переходе к интенсивному многопольному земледелию.

Этот переход, начавшийся в Нидерландах и Англии и распространившийся на Францию и Германию, заключался в замене трехполья многопольными севооборотами с использованием площади пашни целиком – без пара, но с засеванием ее наряду с хлебными злаками кормовыми травами (травосеяние) либо корнеклубнеплодами (плодосмен). Внедрение травосеяния и плодосмена означает переход к интенсивному земледелию, которое ознаменовало новый этап в развитии хозяйства, связанный с возможностями быстрого роста животноводства, торговли и промышленности. При отсутствии паров посевы кормовых трав и корнеплодов давали скоту пищу круглый год; и началось селекционное улучшение скота, запираемого в стойла. В свою очередь, обеспеченное кормовой базой животноводство содействовало росту урожайности зерновых и восстановлению плодородия почвы увеличением количества органических удобрений, к которым возникшая агрохимия добавила искусственные удобрения (минеральные туки). Экстенсивные фазы развития сельского хозяйства, характеризуемые консервативным восстановлением плодородия почвы и территориальным разобщением земледельческих (пашня) и скотоводческих (лесные луга и пастбища либо степные кочевья) угодий, подсечно-переложной миграцией либо наступлением пашни на пастбище при оседлом трехполье, сменила интенсивная фаза, характеризуемая повышением производительности земли и связностью земледелия и животноводства.

Почти неизменная урожайность при трехполье удерживала хозяйство в натуральной форме в пределах простого воспроизводства, а основную массу населения – в деревне. Но внедрение травосеяния и плодосмена, обеспечив рост зерновой и животноводческой продукции, обусловило одновременно возможность и необходимость сдвига населения в несельскохозяйственные отрасли, а также роста товарооборота между городом и селом. Образовавшийся излишек деревенского населения мог найти применение рабочим рукам только в городах. Города предъявляли и растущий спрос на продукцию сельского хозяйства: не только на продовольствие, но и на сырье для промышленности, в том числе на корнеклубнеплоды, применяемые при плодосмене. Города дали и необходимые для интенсификации сельского хозяйства усовершенствованные орудия, искусственные удобрения, стимулировали развитие транспортно-складской сети. Таким образом, развернулся процесс структурного преобразования хозяйства в двустороннее аграрно-индустриальное и ориентированное на рыночные связи – с постоянным поступательным расширением масштабов воспроизводства.

Огановский определил этот процесс как устойчивое развитие производительных сил – обеспечение сбалансированности внутри аграрного сектора, а также между его ростом и ростом других секторов хозяйства. Но этой сбалансированности не достигла Российская империя (за исключением ее самых западных – прибалтийских и польских – губерний), в которой паровое трехполье было «законсервировано» как обширностью новых колонизационных поясов (от Новороссии до Сибири), предопределенных громадной территорией, так и давлением внешнего рынка ввиду наращивания зернового экспорта, что требовало «однотонных» пшенично-ячменных посевов[269]269
  См. подробнее: Гловели Г. Теория аграрной эволюции Н. П. Огановского и геополитическая экономия исторического процесса // Вопросы экономики. 2009. № 2. С. 131–148.


[Закрыть].

К сожалению, труды Огановского, устранявшие существенный пробел в стадиальных подходах к всемирной истории, не были по достоинству оценены современниками, а затем и вовсе преданы забвению[270]270
  Как противник форсированной индустриализации СССР за счет сельского хозяйства Огановский был репрессирован (вместе с Кондратьевым и другими экономистами) по делу «Трудовой крестьянской партии» (1930).


[Закрыть].

В конце ХХ в. белорусский экономист Сергей Онищук[271]271
  Онищук С. В. Исторические типы общественного воспроизводства. Полит экономия мирового исторического процесса. М.: Наука, 1995.


[Закрыть], ничего не зная о работах Н. Огановского, сформулировал те же самые критерии экономического прогресса:

• переход к интенсивному земледелию (травосеяние и плодосмен), интегрированному с животноводством;

• «отщепление» большого количества рабочей силы от сельского хозяйства, позволяющее перейти к индустриальному типу производительных сил, капиталистическому экономическому росту, поступательному расширенному воспроизводству.

Онищук отметил, что в силу природно-климатических различий условия для такого прогресса сложились только в умеренном поясе Европы (сначала в северо-западной ее части), которая благодаря внедрению многопольных севооборотов смогла преодолеть «компенсационный» барьер «высвобождения» рабочих рук из аграрного сектора и поглощения их промышленными отраслями, в том числе производящими средства производства. Значение опережающего роста производства средств производства для «прорыва» в индустриальную цивилизацию подчеркивал К. Маркс, но он упустил из виду проблему агротехнических предпосылок для такого роста.

С. Онищук показал отличия западного агротехнического переворота от развития сельского хозяйства в других климатических поясах, где земледелие могло быть высокоурожайным (Китай, Индия, Ближний Восток и Средиземноморье), но оторванным от животноводства и подрывающим экосистемы. А потому закрепилась тенденция не поступательного, а циклического расширенного воспроизводства с повторяющимися длительными периодами регресса, которые Онищук предложил назвать «демографическими коллапсами» (голод, войны, нашествия кочевых народов) и «гравитационными коллапсами» (деспотизм политической власти, насильственно перераспределяющей произведенный продукт в пользу армии, чиновничества, ремесленников).

Индустриальный тип хозяйства с меняющейся воспроизводственной структурой тоже не избавился от цикличности (периодические промышленные кризисы), но возникшей тенденции к поступательному экономическому росту она уже не блокировала.

В русле кейнсианско-неоклассического мейнстрима проблема исторического прорыва к поступательному расширенному воспроизводству была осмыслена в категории взлета (take-of) к самоподдерживающемуся (self-sustained) росту в теории массачусетского (MIT) профессора Уолта У. Ростоу, выдвинутой в обстановке холодной войны сверхдержав США и СССР. Сверхдержавы стали во главе двух лагерей, позиционируемых как противоположные экономические системы и геостратегические регионы[272]272
  Вторая мировая война дискредитировала геополитику и одновременно придала ей новый импульс. Дискредитировала – ввиду краха германской (мюнхенской) школы геополитики, подводившей аргументы под интегрированную в нацизм доктрину «жизненного пространства», обоснованную еще Ф. Листом, а затем Ф. Ратцелем. Придала новый импульс – поскольку сформулированная англо-американской школой геополитики глобальная дилемма «евразийский континентальный Хартленд (Heartland – «сердцевинная земля») – евразийский приморский Римленд (rim – «край, кайма»)» была востребована в холодной войне сверхдержав.


[Закрыть].

Характерный подзаголовок «Некоммунистический манифест» книги Ростоу «Стадии экономического роста» (1960) отразил противоборство двух лагерей за влияние на третий мир, растущий вследствие распада западных колониальных империй (что советская идеология трактовала уже как «третий этап общего кризиса» капитализма). Линейно-формационному подходу Ростоу противопоставил свою линейную пятичленную схему, претендовавшую на обоснование стратегии модернизации отсталых аграрных стран по западному индустриально-капиталистическому образцу.

Общим для обеих «пятичленок» стало заключение о наличии магистрального пути к экономическому процветанию, состоящего из определенных фаз, или стадий, так что передовая страна показывает отсталой стране пример ее будущего. Все докапиталистические формации были приравнены Ростоу к стадии традиционного общества (1), а ключевое значение в индустриализации придано не первоначальному накоплению капитала и классовой борьбе, а институциональным предпосылкам (2) и осуществлению взлета (3) с последующим движением к промышленной зрелости (4), обес печенным структурными сдвигами и достижением необходимой величины сбережений и инвестиций. Социалистическую же (командную) экономику Ростоу трактовал как «болезнь роста» при движении к зрелости (гипертрофированное развитие тяжелой индустрии за счет других отраслей) у стран запоздалого взлета, какой была Россия. Ростоу утверждал, что такая система бесперспективна, поскольку не способна к переходу на следующую стадию высокого уровня массового потребления (5) с насыщением спроса населения на продовольствие, одежду, бытовую технику длительного пользования – стадию, достигнутую США, затем Западной Европой и Японией. Позднее (в 1971 г.) Ростоу добавил к своей схеме стадию поиска качества жизни (6).

Ростоу был в числе многих западных идеологов, вдохнувших новую жизнь в сен-симоновскую категорию «индустриальное общество» («индустриальная система»). Это привело, с одной стороны, к укоренению противопоставления аграрных, или традиционных, обществ обществам индустриальным и обозначению исторического процесса преобразований первых во вторые как модернизаций (состоявшихся или непроизошедших, успешных или неудачных, органичных или неорганичных). С другой стороны – к появлению различных концепций трансформации индустриального общества в его же пределах («вторая промышленная революция», «государство всеобщего благосостояния», «народный капитализм» и т. д.) или с выходом за эти пределы («постиндустриальное общество»).

Формационисты обвиняли концепцию стадий роста в «технологическом детерминизме» и затушевывании классовых противоречий. Однако, акцентируя структурные сдвиги в хозяйстве под воздействием технологического прогресса, она подчеркивала и институциональные изменения, благоприятствовавшие развитию предпринимательства. Например, на 2-й стадии – это коммер циализация сельского хозяйства (лендлордизм, фермерство), появление институтов мобилизации капитала (банки, биржи), поощрение правительствами новых торговых компаний и промышленных предприятий (политика меркантилизма). На 3-й («отрыв от земли» больших масс населения) – внедрение машинной техники и появление динамичного слоя фабрикантов, готовых взять на себя риски в стремлении к прибыли и нововведениям. На 4-й стадии – образование крупных корпораций в форме акционерных обществ, обеспечивающих рост нормы накопления в национальном доходе; формирование слоя промышленных менеджеров. На 5-й – поворот деловой активности к массовой «моторизации» и к сфере услуг. На 6-й – рост шоу-бизнеса.

В то же время напор критики со стороны мейнстрима (начиная с разработчика концепции современного экономического роста С. Кузнеца) принес концепции стадий роста репутацию макроэкономического курьеза[273]273
  Блауг М. 100 великих экономистов после Кейнса. СПб.: Экономическая школа, 2005. С. 248.


[Закрыть]. Сам же автор был дискредитирован ролью «ястреба» на посту помощника президента США по вопросам национальной безопасности (1966–1968) во время войны во Вьетнаме.

Однако следует отметить, во-первых, методологическое влияние схемы Ростоу на ведущих представителей количественной экономической истории, таких как нобелевский лауреат Р. Фогель в США и П. Шоню во Франции. Во-вторых, отталкиваясь от этой схемы, А. Гершенкрон разработал концепцию градаций отсталости для стран запоздалой индустриализации и закономерностей институциональных отклонений при догоняющем развитии[274]274
  См.: Гершенкрон А. Экономическая отсталость в исторической перспективе // Истоки: Экономика в контексте истории и культуры. М.: ГУ ВШЭ, 2004. С. 420–447.


[Закрыть]. Наконец, Ростоу оказался прав в прогнозе, что страны лагеря социализма не смогут достичь стадии высокого уровня массового потребления, что приведет к разочарованию населения в системе.