Текст книги "Чудеса Господа Бога нашего Иисуса Христа"

Укрощение бури

Три евангелиста повествуют об этом чуде, ставя его непосредственно «пред» исцелением бесноватого в Гадаринской стране.

Был вечер, вероятно, вечер того дня, в который Господь изрек все притчи, изложенные у евангелиста Матфея, когда, увидев вокруг себя множество народа, Он «велел ученикам отплыть на другую сторону» озера, в более отдаленную Перейскую страну. «Отпустив народ», не прежде, однако, как произнесены были Господом три достопамятные изречения к троим из многолюдной толпы его слушателей, они «взяли Его с собою, как Он был» (то есть без всякого приготовления к путешествию) «в лодке». Но прежде чем путешественники достигли своей пристани, «вот сделалось великое волнение на море». Внезапный сильный шквал, которому подвергаются небольшие внутренние моря, окруженные горными ущельями, устремился на озеро, и ладье, несшей Спасителя мира, угрожало неминуемое крушение, хотя эти рыбаки, большею частью с юных лет привычные ко всем случайностям на море, не испугались бы одного страшного призрака опасности.

Но хотя опасность действительно была, более и более возрастала и «волны били в лодку, так что она уже наполнилась водою», – Наставник, утомленный и изнуренный дневными трудами, все еще спал. Он, согласно подробностям, которые сохранил один евангелист Марк, спал на корме. Он не пробудился при всем смятении и тревоге, неизбежных в подобном случае. Здесь мы усматриваем в Нем прямую противоположность Ионе, пророк беглец заснул посреди такой же опасности от помраченной совести. Спаситель с чистою совестью. Иона своим присутствием навлекал беду, присутствие Иисуса служило залогом и ручательством спасения от опасности.

Шторм на Галилейском озере. Фрагмент. Художник Рембрандт

Но ученики этого не понимали. Может быть, немало протекло времени, пока они решились разбудить Его. Крайняя напасть положила конец их колебанию, они Его разбудили с восклицаниями страха и ужаса, как это явствует из обращения: «наставник! наставник!» Само собою разумеется, что это выражает особенную настойчивость говорящего; таким характером запечатлены все воззвания Бога к человеку, чему примеры не редки, и человека к Богу. У евангелиста Марка ученики пробуждают Господа с каким-то упреком, как будто бы Он не заботился об их безопасности: «Учитель! неужели тебе нужды нет, что мы погибаем?» – хотя в этом «мы», без сомнения, заключается и их вера в Господа. Он же говорит им: «что вы так боязливы, маловерные?» По тексту евангелиста Матфея может показаться, что Он их порицает за недостаток веры и потом усмиряет бурю; тогда как у других евангелистов порицание не предшествует, а следует за прекращением ветров и волнения.

Вероятно, здесь было то и другое. Сперва Он говорил Своим ученикам, усмиряя словом Своим бурю в их сердцах. Потом запрещая борьбу внешних стихий, снова к ним обращается и более решительно ставит им в вину их неуверенность в Нем. Должно также заметить, что, следуя евангелисту Матфею, Он не называет их «неверующими, но маловерными»; слова же Марка: «как у вас нет веры?» умеряются и смягчаются более кротким упреком, представляемым у других евангелистов. Они не вовсе не имели веры, ибо питая веру среди своего неверия, в страхе обратились ко Христу, они имели веру, но не достаточную; они были косны в своей вере, судя по вопросу Господа: «где вера ваша?» Так воин, имеющий при себе оружие, не всегда еще в минуту величайшей нужды готов им пользоваться; грех их заключается не в том, что они ищут Его помощи, – это послужило им в пользу, – но в избытке их страха: «что вы так боязливы?» – в том, что они полагали возможным крушение той лодки, которая несла самого Спасителя.

«Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина». Самоуверенность Цезаря, что его лодка не могла потонуть, представляет земное подобие небесному спокойствию и уверенности Господа. Не должно терять из виду силу самого слова «запретил», приводимого у всех трех евангелистов, и столь краткого обращения к разъяренной стихии: «умолкни, перестань», упомянутого одним Марком. Было бы нелепо почитать это простым риторическим олицетворением; скорее, здесь заключается явное возведение всех нестроений и дисгармоний внешнего мира к их источнику, каковым может быть лишь сатана, виновник всех зол, беспорядков в мире физическом и духовном. Господь в другом месте запретил горячке, что легко подводится под это замечание. Запрещение это не есть неожиданное или неслыханное, «потому что тварь покорилась суете недобровольно». Предоставленная быть рабынею человеку, но насильственно подчиненная чуждой силе, природа восстает против него и делается орудием его бед и горя. В минуту своей дикой ярости она узнала голос Того, кто был ее законный властитель, радостно возвратилась в подданство к Нему в свойственное ей служение человеческому роду, которого Он сделался Главою и восстановителем утраченных им преимуществ. Для осуществления всего этого Ему достаточно было одного слова. Ему не нужно было, подобно Моисею, простирать посох свой на море. Ему не нужно было, как его рабу, прибегать к орудию могущества, вне Его находящемуся, для совершения великого дела, по единому Его слову «ветер утих, и сделалась великая тишина».

Христос в штормовом Галилейском море. Фрагмент. Художник Я. Брейгель Бархатный

Евангелисты продолжают описывать нравственное впечатление, произведенное этим великим чудом на души находившихся в лодке, – а вероятно, и на тех, которые были «в других лодках», плывших вместе, как замечает Святой Марк. «Люди же, удивляясь, говорили: кто это, что и ветры и море повинуются Ему?» Восклицание, находящее себе ответ в другом восклицании псалмопевца: «Господи Боже сил! кто подобен Тебе?.. Ты владычествуешь над яростью моря; когда воздымаются волны его, Ты укрощаешь их».

Здесь, без сомнения, мы видим главную нравственную цель, для которой, по Божьему Промыслу все устроившему к славе Своего Сына, долженствовало послужить это чудо. Ученикам Господа внушаема была мысль более возвышенная и благоговейная о Том, кому они служили, более и более они были назидаемы, что близость к Нему обеспечивает их и избавляет от всякой опасности. Опасность испытывала и укрепляла их веру, веру тех, которые действительно имели нужду в сильной вере, которые, по выражению Златоуста, предизбраны быть борцами мира.

Один древний толкователь смело говорит: «это могущество слова Господа, это удивление бывших с Ним в корабле предсказал Давид во псалме, говоря: «Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его в пучине». Как в духовном мире внутреннее отображается во внешнем, так и мы на этот внешний факт можем смотреть как на одежду внутренней истины, которую языком этого чуда Господь провозглашает людям. Он являет себя истинным «Князем мира», изрекающим мир смущенному и обуреваемому сердцу человека, – воздымается ли эта буря его собственными внутренними страстями или внешними бедами и искушениями жизни».

Так Августин делает применение всех частей этого чуда. «Мы переплываем море этой жизни и ветер подымается, застигают нас бури и искушения. Отчего это, если не от того, что Иисус засыпает в тебе? Если бы Он в тебе не спал, ты бы наслаждался внутреннею тишиною. Что же значит, что Иисус в тебе засыпает, если не то, что в сердце твоем вера Иисусова дремлет? Что же ты должен сделать для своего избавления? Пробуди Его и скажи: «Наставник, мы погибаем». Он пробудится, к тебе возвратится вера и пребудет в тебе. Когда пробуждается Христос, тогда и среди бурных треволнений вода не зальет твоего корабля, твоя вера будет повелевать ветрами и волнами, и опасность минует».

Мы нимало не нарушим буквальной истины этого и других чудес Христа, признавая и за этим, и за многими из них символический и пророческий характер. Море в Писании всегда служит символом тревожного и грешного мира.

Исцеление бесноватых. Художник Ж. Гайе

Подобно как семя древнего человечества, Ной с семейством был заключен в ковчеге, носимом водами потопа, так семя нового человечества, новой твари, Христос со Своими апостолами – в этом малом корабле. Церковь Христова также во все времена уподоблялась предоставленной ветрам ладье, мирские волны страшно обуревали, но не могли потопить ее, потому что в ней пребывает Христос. Он, пробужденный воплями Своих слуг, запрещает этим ветрам и водам и освобождает Своих от напасти. Пророк Иезекиил представляет великолепное описание царства этого мира в образе славного полного корабля, но он со всем своим внешним блеском и богатством совершенно погибает: «Гребцы твои завели тебя в большие воды, восточный ветер разбил тебя среди морей, а те, которые полагали в тебе свою надежду и нагрузили на тебя свои сокровища, зарыдают о тебе громким голосом». Но царство Божие, Церковь Христова, хотя являющаяся по сравнению с ним лишь бедной рыбачьей лодкой, легко, по-видимому, поглощаемою несколькими волнами, торжествует над всем и драгоценный груз свой безопасно приносит наконец в истинную пристань.

Исцеление бесноватых в стране Гадаринской

Рассмотрение этого важнейшего и по многим отношениям представляющего между всеми новозаветными исцелениями бесноватых наибольшие трудности требует некоторых предварительных замечаний вообще о «бесноватых», упоминаемых в Писании. Трудность этого предмета еще более усложняется тем фактом, что – подобно некоторым духовным дарам, как, например, дар языков, – самое явление если и повторяется между нами, то не под тем же именем, не так часто и не в такой силе, как в древнее время. Мы обязаны, по возможности, сопоставить все отдельные и отрывочные известия, до нас дошедшие, должны привесть их в систему, удовлетворительно объясняющую разные феномены. А между тем мы не можем, по крайней мере с должною уверенностью, наблюдать непосредственно самый исследуемый предмет.

Конечно, легко покончить все изыскания и порешить все вопросы, сказав, что все бесноватые были люди, которых в наше время можно бы назвать больными сумасшествием, эпилептиками, маньяками, меланхоликами. Это часто повторялось и, может быть, тем чаще, что есть доля правды в том, что бесноватые бывали одержимы и телесными недугами. Иногда беснование было соединено с различными болезнями, но оно было от них различаемо евангелистами, которые замечали связь и различие обоих явлений. Система, по которой эти явления смешиваются и фактически отождествляются, не исчерпывает предмета, как в этом должен сознаться каждый благонамеренный толкователь слова Божия. Она не разрешает удовлетворительно представляющихся в нем трудностей, и это по многим причинам.

Во-первых, сам Господь говорит таким языком, который не допускает подобного толкования. О бесноватых Он везде выражается не просто как о больных расстройством умственных способностей, но как о людях, порабощенных какой-то чуждой духовной властью. Он обращается к злому духу, отличая его от самого человека: «Замолчи, и выйди из него» говорит Он. Что касается до недостойного возражения, будто Он умышленно не противоречил и приспособлялся к понятиям болящих в видах легчайшего врачевания – оно фактически отвергается тем, что Господь в искреннейших беседах со Своими учениками говорит точно тем же языком: «Сей же род изгоняется только молитвою и постом». Благоговение наше пред именем Христа, как Царя истины, пришедшего в мир не для соучастия в людских заблуждениях, но чтобы людей избавить от заблуждений, обязывает нас верить, что Он не стал бы говорить языком, способным поддерживать и укоренять столь важное заблуждение в умах людей, каково верование в сатанинское влияние, если бы последнее не существовало действительно. Такое мнение, если бы оно было ложно, не настолько безвредно, чтобы предоставить естественному порядку вещей уничтожение его: напротив, оно могло бы пустить глубокие корни между основными религиозными истинами и распространиться в столь далеких последствиях, что Господь, конечно, не потерпел бы оставить на произвол дальнейшее развитие пагубного заблуждения.

Исцеление бесноватых. Фрагмент. Художник М. П. Соловьев

Сверх того, если бы и не были связаны с этим столь возвышенные нравственные интересы, но наше понятие о безусловной правдивости Христа, независимо от важности сообщаемого Им учения, несовместимо с мыслию, что Он мог говорить так, как Он говорил, и сознавать в то же время, что никакая действительность не оправдывает слововыражения Им употребляемого. Здесь мы вовсе не считаем безделицею, не теряем из виду образности наших слов, вследствие которой многое, неверное «буквально», тем не менее весьма верно передает впечатление, так как люди употребляют слова, вовсе не задумываясь о их буквальном назначении.

Совершенно иное было бы дело, если бы Господь сообразовался с популярным языком и о лицах, страдавших разными телесными недугами, говорил как о «бесноватых», – предполагая, что Он воспользовался таким употребительным словом, которое, однако, не состояло, как это могло быть прежде, в живой связи с идеей об одержимых злыми духами. Тут было бы то же, что случается и теперь в наших беседах об известных разных формах болезни, которые мы называем «лунатизмом». Мы не верим вредному влиянию луны, как верили в старину, но, находя готовый термин, пользуемся им и тем с большею легкостью, что первое его происхождение совершенно теряется из виду в наших обычных разговорах, а первоначальное впечатление до того в нем изгладилось, что, говоря таким образом, мы вовсе не думаем поддерживать обман или укоренившееся заблуждение.

Но предположим теперь, что при нашем неверии влиянию луны, мы стали бы говорить не просто о «лунатиках», но о лицах, подвергшихся влиянию луны, стали бы описывать способ врачевания, будто бы послуживший к прекращению ее вредного действия, врач уверял бы больного, что луна не будет более производить в нем болезненных припадков: не значило ли бы это прямо поддерживать обман или заблуждение? Не заключалось ли бы в этом разногласия между мыслию и словами, составляющего сущность лжи? Между тем Христос везде говорит таким языком. Возьмем, например, его слова, приведенные святым Лукою, и допустим, что говоря так, Он знал, что все верование иудеев в существование бесноватых не имело никакого основания, что сатана не имеет никакой подобной власти над телом или духом людей, что, говоря собственно, сатана вовсе не существует: было ли бы это достойно Царя истины?

Христос посылает бесов в свиней. Художник Пинтц

К тому же самые эти феномены таковы, что не объясняются подобными гипотезами и требуют более удовлетворительного решения. Что бешенство не было непременным признаком бесноватых, это ясно, ибо не только нет ни малейшего основания предполагать, будто евреи смотрели на страдавших бешенством, падучею болезнью или меланхолией, как на порабощенных власти злых духов, но у нас есть очевидные доказательства, что одну и ту же болезнь они приписывали иногда злому духу, иногда другим причинам, показывая таким образом, что обыкновенная болезнь и беснование не были тождественны в их глазах и что беснование вовсе не считалось популярным объяснением других болезней.

Так, в двух случаях они приводят к Господу одного немого, немого и слепого и у обоих немота приписывается злому духу. Между тем, очевидно, что они не всякую немоту приписывают одной этой причине. Так, святой Марк, повествуя об исцелении «глухого косноязычного, вовсе не упоминает о каком-либо сатанинском влиянии и дает через то знать, что речь идет о врачевании страждущего одним телесным недостатком. В бесноватом немота, вероятно, происходила не от одной внешней причины, она заключалась не «в узах языка», не внешний орган, но внутренняя сила его отправления была парализована. Это вместе с полною апатией и полною невнимательностью ко всему его окружавшему достаточно обнаруживало, что источник его болезни обусловливался не одними естественными причинами.

На каких бы симптомах окружающие больного ни основывали своих рассуждений, сам факт такого различения припадков одной и той же болезни решительно доказывает, что не было известных болезней, которые бы у иудеев без дальнейших справок приписывались прямо действию сатаны. Но именем бесноватых означали тех, чье состояние, будучи часто болезненным, всегда усложнялось чем-то сильнейшим, чем болезни.

Но что это было за состояние, которое означал этим именем наш Господь и Его апостолы? Чем оно различалось, с одной стороны, от безумия, а с другой – от злочестия? Нельзя подойти к этому вопросу, не указав предварительно на библейское учение о царстве зла в мире духовном, о его личной главе и об отношении сего последнего к нравственному злу в нашем мире.

Отвергая заблуждение манихеян, которые признают зло вечным, подобно как и добро, а следовательно, боготворят самое зло, и заблуждение пантеистов, которые не придают злу никакой истинной реальности или полагают, что оно есть не более как низшая степень добра, незрелый и потому всегда горький плод, – Писание учит об абсолютной подчиненности зла добру, о позднейшем его происхождении и о том, что фактическое зло коренится в твари, сотворенной чистою, а добро в Творце. Но вместе с тем оно учит, что противоборство этого зла воли Божией есть реальное противоборство воли, которая истинно восстает против Его воли. Мир не есть шахматная доска, за которой Бог играет обе партии, хотя на ней некоторые шашки белые, другие черные, но что вся цель Его мироправления есть покорение зла, не уничтожение его превосходящею силою, что не было бы истинной победой, но одоление его правдою и истиною. Из этой единой центральной воли, отчуждавшейся от воли Божией, Писание производит все зло во вселенной, все сосредоточивается в одном лице дьявола, имеющего свое царство, как Бог имеет Свое царство, с подчиненными служителями.

Предательство Иуды. Фрагмент. Художник Джотто

Мир наш не стоит отдельно, не округлен и не завершен сам в себе, а находится в живом отношении к двум мирам – к высшему, от которого проистекает все доброе, и к низшему, источнику всякого зла.

Таким образом грех человека всегда приписывается сатане. Петр говорит Анании: «Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому»? А евангелист Иоанн говорит об Иуде Искариотском «дьявол вложил в сердце Иуде предать Его». Писание такими выражениями не отрицает, что зло в людях есть их зло, но утверждает, что основание его скрывается в предшествующем зле. Это есть их зло, так как действие только их воли дает ему входить в них.

Каждому человеку поручен ключ с обязанностью держать запертою дверь души своей, и лишь от небрежного его хранения зло находит в нее доступ. Между тем вследствие существования мира зла вне и за пределами нашего мира соединяются здесь со всяким небрежением или изменою роковые бедственные результаты.

Таким образом, сам собою представляется вопрос: какую особенную форму сатанинского действия разумеет Писание, говоря о людях, одержимых злым духом или о имеющих дьявола? Нравственное это зло или просто физическое? Конечно, не просто физическое. Без сомнения, страдание бесноватого часто было великое; но было бы ошибочно видеть в нем, подобно как в жертвах страшных и мучительных болезней, лишь новый образец страшного бедствия, причиненного человеческому роду дьяволом.

С другой стороны, это зло не есть чисто нравственное; мы не видим в бесноватом какого-либо чрезвычайного грешника, особенного раба сатаны, по своему сердцу и воле, сознательно угождающего своему властелину.

Таким, каковы бы ни были его прежние беззакония, – допустим, что они часто были велики – бесноватый, очевидно, не был. В нем всего более поражает нас странное смешение физических и психических сил, в котором одна вторгается в область другой. Тут разрушена вся гармония высшей и низшей жизни, в обеих обнаруживается расстройство и разлад.

Бесноватый не злочестивый, который исключительно находится в близком отношении к целому царству сатаны. Состояние его можно представить в подобии жертвы или добычи одного из злых адских духов: так, лев или леопард, преследуя стаи антилоп, похищает одну и упивается ее кровью.

Но серьезный вопрос остается: каким образом мог кто-либо впасть в столь бедственное состояние, так запутаться цепями дьявола или его служителей? Мы сами впали бы в великое заблуждение, если бы смотрели на бесноватого, как на наихудшего из людей, а на одержание, как на муку и казнь за какое-то величайшее, сравнительно с другими грешниками, нечестие. Скорее, мы должны видеть в бесноватом несчастнейшего из людей, а не самого виновнейшего из нас людей.

Иуда Искариот, бросающий сребреники. Художник П. В. Васильев

Иуда (Совесть). Фрагмент. Художник Н. Н. Ге

Так не говорится и о главнейших представителях и орудиях сатаны, о лжепророках и антихристах. Мы чувствуем, что состояние Иуды, когда сатана вошел в него, существенно разнилось от одержания тех несчастных, которых исцелял Господь. Или если взять объяснительный пример из мира вымысла, никто не скажет, что Яго был одержим злым духом, хотя душа его была исполнена самой убийственной адской злобой; более близкую аналогию с таким состоянием могли бы найти в некоторых отношениях в жизни Гамлета.

Греческая трагедия представляет более подходящие примеры. Так, благородного Ореста терзают до бешенства адские псы, закоснелую Клитемнестру, несмотря на ее злодейства, не приводят в исступление никакие чудовища незримого мира. Так и в действительной жизни ужас и глубокая тоска грешника, сознающего свой грех, способны произвести страшный переворот в его духовных силах, – тоска, которой более упорный грешник может избегнуть, но лишь чрез большее ожесточение, еще более порабощающее дьяволу.

Между тем в данных случаях беснования вовсе не видно сознательной покорности сатанинской воле души в конец погибшей. Напротив, видно поправимое крушение некогда благородной души.

Согласно вышесказанному, мы в бесноватом предполагаем сознание рабства, с которым он не мирится. Истинная его жизнь разбита, над ним тяготеет чуждая власть, жестоко его поработившая и все более отдаляющая его от Того, в ком одном всякое разумное создание может обрести мир и тишину. Его состояние буквально можно назвать «одержанием».

Кто-то чуждый воцарился в его душе и занял престол законного владыки. Он все это знает, и из глубины его сознания исторгается вопль об освобождении и как только сверкнула искра надежды, Искупитель приближается. Это чувство злополучия, это чаяние избавления располагало и делало бесноватых способными к принятию врачующей силы Христа. Без нее они столь же мало могли исцелиться, как и злые духи, в которых нет места для божественной благости, так что в настоящем случае, как и во всяком другом, вера была условием исцеления.

В них еще не потухла и тлелась искра высшей жизни; искра эта, в их одиноком состоянии, не была достаточна для озарения их мрака и только Господь жизни мог эту искру снова превратить в пламя. Но Он, пришедший «разрушить дела дьявола», Он, явивший Себя властителем над чисто физическим злом, как целитель телесных недугов, и равно властителем над чисто нравственным злом, как избавитель людей от их грехов, – Он также явил Себя властителем и в этих сложных явлениях, носящих природу того и другого зла, господствуя над этою пограничною областью, где эти два царства зла соприкасаются и так странно и непостижимо проникают одно в другое.

Если же, таким образом, «бесноватый» не есть выражение, равносильное понятиям: «злочестивый, исчадие семени змия, отродье дьявола», – ибо таковой не стал бы молить об избавлении и не стремился бы к освобождению, то мы с великою вероятностью можем заключить, что грех невоздержания и плотоугодия, изнуряющий нервную систему, служащую специальною связью души и тела, обезоружил этих несчастных и открыл их для страшных вторжений сил тьмы.

Иисус изгоняет бесов. Фрагмент. Художник Ю.-Ш. фон Карольсфельд

Они были очень виновны, хотя не виновнейшие из всех людей. Они чувствовали, что они сами своими действиями отдались во власть дьявола, власть, от которой они не видели вокруг себя избавления. Они чувствовали, что по их вине уже не вне их была эта адская сила, которую бы они могли прогнать от себя, если бы ей сопротивлялись, но от которой они теперь не могли спастись ни борьбой, ни бегством.

Явления беснования, встречающиеся в Писании, и в особенности те, которые составляют предмет настоящего объяснения, вполне подтверждают действительное присутствие чуждой воли, властвующей над душою страждущих. Это не суть только влияния, мало-помалу действовавшие и видоизменившие их волю до порабощения.

Тут видна сила, которая, как это чувствует человек в самую минуту своего порабощения ей, находится в противоречии с его истинным бытием, но которая возобладала над ним, и он неизбежно становится ее органом в своих речах и действиях, хотя по временам к нему возвращается на мгновение самосознание.

Только то, что они не безразлучно объединились, что змий и человек не срослись вместе, сжившись один с другим, как это изображает Данте в страшной картине, но остаются еще как двое: это составляет надежду переживающую среди общего разрушения нравственной и духовной жизни. Но в то же время это дает, хотя и обманчивый, вид более полного крушения его внутренней жизни, чем у тех злочестивых, которые всецело и без сопротивления предались делам неправды.

Эти последние в своем совершенном отступничестве от добра имеют некоторую устойчивость: нет явных несообразностей и сильных противоречий, каждую минуту проглядывающих в их речах и действиях, они всегда едины с самими собою. Но все эти несообразности, противоречия встречаются в поведении бесноватого: он бросается к ногам Иисуса, как приходящего к нему на помощь, и тут же отвергает Его заступничество.

В нем нет одного великого противоречия истинной цели его бытия, последовательно проводимого, но есть тысячи меньших противоречий, среди которых истинная идея его жизни, не вовсе помраченная, по временам замечается в некоторых явных проблесках. По временам видна борьба против чуждой силы, овладевшей его духом, слышится протест, который в настоящий момент усиливает его внутреннюю тревогу, но который содержит в себе залоги возможного избавления, имеющего прийти к нему искупления.

На такое объяснение могут возразить только то, что если беснование есть нечто большее разных видов бешенства, то почему в настоящее время нет бесноватых, почему они исчезли из нашей среды? Но предположение, что их вовсе нет, еще не доказано. Не трудно усмотреть, почему эти явления встречаются сравнительно реже и в слабейшей степени, а следовательно, и распознаются с большею трудностью. Во-первых, период времени пришествия Христа и непосредственно за тем последовавший особенно отличается потрясением и расстройством духовной жизни, чувством крайней дисгармонии, беспомощности, отчаяния, которое удручало каждого мыслящего человека, а также необузданностью и неутомимою жаждой чувственных наслаждений, в которой искали убежища от отчаяния.

Христос проповедующий. Фрагмент. Художник М. П. Соловьев

Весь этот период был «годиной царства тьмы», мрака, особенно сгустившегося пред рассветом нового дня. Мир стал новым хаосом и творческое слово «да будет свет», уже близкое, еще не было изречено. Это был кризис для таких душевных болезней, в которых духовная, психическая и телесная жизнь была потрясена и странно перепуталась. А потому не удивительно, что они часто встречались в это время, так как преобладание некоторых нравственных недугов в известные эпохи истории мира, особенно способствующие их развитию, и их постепенное ослабление и исчезновение при других неблагоприятных им условиях есть факт, не подлежащий сомнению.

Далее, мы не можем сомневаться, что адская сила была значительно сокрушена пришествием Сына Божия во плоти и вместе с тем ограничено было грубейшее проявление могущества оной: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию». Его злоба и насилие непрестанно обуздываются проповедью слова и совершением таинств.

Теперь иное стало и в языческой стране, преимущественно там, где власть сатаны не осталась непоколебимою, где начался кризис борьбы света с тьмою вместе с началом евангельской проповеди. Там можно было ожидать встречи подобного проявления в большей или меньшей силе.

Здесь можно предложить вопрос: если бы апостол или муж, одаренный апостольским различением духов, в наше время посетил дом умалишенных, то между психически страждущими не отличил ли бы он некоторых «бесноватых»? Без сомнения, во многих случаях сумасшествия и эпилепсии встречается аналогия с беснованием. Здесь нет нужды, что больной и его окружающие могут иначе представлять характер болезни; во всяком случае, суждения их будут отголоском современного им популярного представления.

Так, без сомнения, иудеи по недоразумению увеличивали число одержимых, относя к одержимости многие низшие формы психических расстройств. Такое же недоразумение встречалось и в первые времена церкви, когда многие, вовсе не бывшие бесноватыми, прямо приписывали свои страдания сатанинскому наваждению. Теперь, однако, страждущий, согласуясь с популярным понятием, иначе выражается о своем печальном состоянии, и тем же языком говорят о нем его окружающие.

Но непосредственно предстоящее нам событие таково, что исключает всякое сомнение, ибо Великий Врач душ сам признает его истинным одержанием и сообразно с этим действует. Нам остается отнестись к нему точно таким же образом.

Поразительна связь, в которой это чудо находится с непосредственно ему предшествовавшим. Господь нам явил Себя смирителем бурь и волнений вещественной природы. Его веленью покорились ветры и волны, борьбу разъяренных стихий смиряет одно Его слово. Но есть нечто более дикое и страшное, чем волны и бури в их ужасном раздоре, – это человеческий дух, когда разрывает он все преграды и становится орудием того, кто вносит смуты и анархию всюду, куда достигает его господство. И Христос совершил здесь подвиг более могущественный. Здесь также Он являет Себя князем мира, восстановителем разрушенной гармонии. Мощное Его слово укротило ярость бунтующей в сердце одержимого бури, и в нем тоже водворится великая тишина.

Христос и четыре евангелиста. Художник Фра Бартоломео

При соображении обстоятельств этого достопамятного исцеления представляется трудность в самом начале, а именно: евангелист Матфей говорит о двух бесноватых, евангелисты Марк и Лука только об одном. Это разногласие объясняли различно. Следуя Августину, один был лицо более известное в стране, чем другой, или один был до того свиреп, что другой большей частью оставался едва заметным, как толкуют другие. Как бы то ни было, другой, очевидно, отступает на задний план, а потому, следуя двум последним евангелистам, мы будем теперь говорить об одном бесноватом, который встретил Господа при выходе его из лодки, – не потому, что другого здесь не было, но в этом последнем рассказе, в котором является только один, дело представляется полнее.