Текст книги "Тайна женского сердца"

7. О причудах итальянского жулика – капельмейстера, которого и не стоит причислять к музыкантам

 
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать: никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни:
Все предались бы вольному искусству.
 

А. С. Пушкин.

После разговора с Бегичевым вопрос с фейерверком решился окончательно. Да, нужно пригласить Персидского. Денег он за свои услуги не берет, но пиротехнические снаряды придется закупать по его списку, а это станет в копеечку. Впрочем, этим пусть занимается управляющий, ведь именно на него князь и возложил все хлопоты по расходам, связанным с женитьбою.

По поводу Персидского князь сам съездил поговорить к княгине Тверской. Она, конечно же, разрешила, и мало того, слово за слово, даже не намереваясь, князь попросил – и княгиня тоже благосклонно позволила – взять ее оркестр, само собой разумеется, вместе с руководителем, строжайшим виртуозом Иваном Ивановичем Стручковым.

Своего оркестра князь за ненадобностью не содержал. И для праздника хотел договориться с Сандаковым, считая не совсем удобным обращаться к княгине Тверской, ее он глубоко уважал и немножко побаивался. Оркестр Сандакова в музыкальном отношении считался рангом пониже и, кроме того, итальянцу-капельмейстеру разрешалось требовать дополнительную плату, если хозяин уступал оркестр кому-нибудь из соседей.

Дело в том, что сварливый этот итальянец, поступая на служ-бу к Сандакову, потребовал подписания контракта. Сандакову показалось, что капельмейстер, взятый с подписанным контрактом, выглядит намного важнее, контракт Сандаков подписал не читая, и потом долгое время не упускал случая заметить в разговоре со своими гостями, что капельмейстер у него служит не просто за плату, а по контракту. Потом обнаружилось, что в этом контракте записаны такие пункты, которые могли прийти в голову только итальянцу, но никак не любому здравомыслящему человеку.

Ладно уж дополнительная плата, когда оркестр играл на именинах или на свадьбе у кого-либо из соседей. Но дополнительную плату приходилось платить и самому Сандакову, когда капельмейстер дирижировал не в доме, а летом – летом, не зимой – в саду.

Казалось бы, какая разница, в комнатах ли, или на свежем воздухе с важным видом махать дирижерской палочкой. Капельмейстер уверял, что в саду отсутствует акустика и, чтобы сохранить правильность звучания и соблюсти симфонию (тогда как летом в саду исполнялись только танцы, как, впрочем, и в доме), необходимо совсем по-другому дирижировать.

Свои пункты контракта итальянец отстаивал просто неистово, ворошил волосы, топал ногами, размахивал руками и кричал своим писклявым нерусским голосом:

– Я разрывать контракт!

Почему-то угроза разрыва контракта очень сильно действовала на Сандакова, так как он толком не понимал, что это значит, и уступал капельмейстеру, которого, не будь этого самого контракта, он при первом же учиненном им скандале приказал бы своим дворовым вытолкать взашей. После каждой такой сцены Сандаков шел к себе в кабинет, доставал этот злосчастный контракт из ящика стола и, убедившись, что он, слава Богу, цел и не порван, успокаивался.

Одним словом, оркестр Сандакова получался и не бесплатным, и не самым лучшим. Этот несносный итальянец, капельмейстер Пьетросимо, или Пьеросимо, вроде и простая фамилия, а по-русски и не выговорить да и не упомнить, хотя и высоко ценил свое искусство и даже чванился перед другими музыкантами, но Ивану Ивановичу Стручкову, несомненно, уступал, и сам признавал это, весьма уважительно отзывался о нем и называл «коллегою» и не морщил свой итальянский нос, как это он делал, когда заходила речь о ком-либо из местных музыкантов; а недавно умершего в имении Нелимовых Карла Ивановича Гофмана, он, как рассказывали, прекрасно играл на клавесине и сам сочинял музыку, итальянец на дух не переносил и презрительно называл клавесин «старой бабушкиной шарманкою», а самого Гофмана – шарманщиком, на что, впрочем, тот совершенно не обращал внимания, демонстративно не признавая за жуликом-итальянцем права быть причисляемым к музыкантам вообще.

8. О женском сердце, способном преодолевать любые обстоятельства

 
А что же делает супруга
Одна в отсутствии супруга?
 

А. С. Пушкин.

К Александру Нелимову Елизавета съездила, ничего не говоря об этом князю. То что Александр будет помогать Персидскому с устройством фейерверка, считалось как бы само собой разумеющимся, и договариваться об этом должен чуть ли не сам Персидский, но Елизавете просто требовался повод, чтобы поговорить с Александром с глазу на глаз.

Матери и сестрам Елизавета объяснила, что хотя по понятным причинам Александр и Поленька не могут танцевать у нее на празднике, но она как невеста должна засвидетельствовать Александру, что о них с Поленькой никак не забыто и напомнить, что после праздника, соблюдая приличия, они должны нанести супругам Ратмирским визит, как бы компенсируя тем самым свое вынужденное отсутствие на празднике.

Выяснилось, что Персидский опередил Елизавету и уже приезжал в Заполье, и расписал, какой грандиозный готовится фейерверк, и что на этот раз предусмотрены самые сложные салюты, а после них будет еще и симфония – поэтому пиротехнических снарядов потребуется вдвое больше, но приказчик князя Ратмирского и не заикнулся о чрезмерности расходов. Известное дело, приличного фейерверка на медные деньги не запустишь, и теперь дело только за искусством самого Персидского, но он-то уж в грязь лицом не ударит.

Участие Александра в фейерверках Персидского заключалось всего лишь в проверке закупленных ракет и петард. Иногда от долгого хранения они отсыревали, или после транспортировки у них внутри отходили пороховые трубки и снаряды или не взлетали, или не разрывались в воздухе. Поэтому нужно подсушить все, что отсырело, поправить все, что расшаталось, а запуском Персидский прекрасно справлялся сам.

Он был настоящим виртуозом по части чередования и последовательности салютов, составляя из них целые поэмы. Симфонией мастера фейерверков называли одновременный, иногда трехкратный залп петардами и ракетами всех типов и мастей. Составить его так, чтобы яркие разноцветные огни не перебивали друг друга и красиво сочетались между собою, а также охватывали все ночное небо, считалось большим искусством, и Персидский владел им во всем блеске и совершенстве, что и обеспечивало настоящий триумф огненному гимну – в данном случае в честь счастливых молодоженов.

Для успеха фейерверка еще было важно уговорить Персидского обойтись набором традиционных петард и ракет и не использовать, а точнее, не испытывать петарды собственной конструкции; созданию их он посвящал много времени и они иногда производили эффект совершенно непредсказуемый и непредвиденный, что, тем не менее, никогда не останавливало Персидского и не воспринималось им как урок на будущее, несмотря на то, что несколько раз он едва не сгорел вместе со своими изобретениями, предназначенными для того, чтобы восхитить зрителей и составить новую эпоху в пиротехническом искусстве.

На этот раз необходимость фейерверка возникла так неожиданно, что, к своему искреннему сожалению, Персидскому просто некогда придумывать что-либо новенькое и это значительно облегчало участие Александра в подготовке огненно-сверкающего букета для праздника бракосочетания Лизоньки Холмской и князя Ратмирского.

Выслушав рассказ Александра о планах Персидского превзойти все когда-либо устраивавшиеся фейерверки, Елизавета напомнила ему об обязательном его с Поленькой визите к молодым супругам через неделю-другую.

И уходя, уже почти стоя на пороге, сказала, что, между прочим, одна ее подруга… Он, конечно же, понимает, о ком речь… Пребывая в настоящее время не в здешних местах… А в Москве… Отказалась приехать на праздник, так как совершенно непреодолимые обстоятельства не позволяют ей навестить любимую подругу… Даже в такой значимый для Лизоньки день… Но случайно узнав, что он, то есть Александр, хотя и не может присутствовать на самом празднике, но все же будет вечером находиться в Трилесино, помогая Персидскому по устройству фейерверка… Решилась все-таки преодолеть те самые непреодолимые обстоятельства и, видимо, приедет…

Потому что разве есть в этом мире такие обстоятельства, которые не преодолеет женское сердце, такое слабое и беззащитное, такое ранимое и легко уязвимое и даже обидчивое, но верное и непобедимое в своем постоянстве…

Сказав самое главное, Елизавета долгим взглядом посмотрела в глаза Александру. Александр не отвел взгляда. Елизавета – тоже. И оба вдруг поняли, что еще минута-другая и князю Ратмирскому не придется первому преподавать своей невесте азбуку науки страсти нежной. Но Александр все-таки удержался и не сделал решающего шага. И Елизавета тоже не потеряла власть над собой и, переполненная новым чувством какого-то вдруг охватившего ее торжества, шагнула за порог.

Кроме этого, не сказать, чтобы нового для Александра открытия в отношении Лизоньки, Александр понял, что Оленька приедет на праздник по случаю бракосочетания своей подруги, чтобы встретиться с ним, Александром, и не в паре полонеза, контрданса или в суетливом вихре мишуры котильона и не на глазах у всех, а в парке, под ветвями старых лип, под вспышками салютов фейерверка, разноцветными всполохами освещающими ночное небо.

И куда их уведет эта встреча – опять в Зубовку, или в Москву, или Петербург, нет в Петербург нельзя, там Катенька… Тогда в Париж, ненасытно пожирающий людей, зато недосягаемый для толков и пересудов, угрызений совести и укоров памяти.

IV. Вторая война с турками времен Екатерины II

1. Вот и служи

Следовать за мыслями великого человека есть наука занимательная.

А. С. Пушкин.

Воззри с небес на слезы верных слуг.

А. С. Пушкин.

Русско-турецкая война, неожиданно, не ко времени объявленная турками, не с весны, а к осени, за которой следом и зима, а зимой не повоюешь, казалось, не предвещала решительных действий. Из тайной поездки в Петербург Потемкин после разговора с императрицей вернулся угрюмым и подавленным. Он хотел определить их отношения. И определил. Она их определила. Не вдаваясь в подробности, точно и исчерпывающе: «Ты мне служишь, а я тебе признательна».

Вот и все. Он, законный венчанный супруг, муж. Хозяин юга, властелин Новой России, России южной, Новороссии вместе с Крымом. Будущий покоритель Оттоманской Порты. Завоеватель возрожденной Византии. Он – служит, а она ему признательна.

Она, которую он возвел второй раз на трон, спас от заточения в какой-нибудь монастырь, сохранил за ней Зимний дворец со всеми ее гаремными мальчиками и приемами иностранных послов, угодливо внимающих каждому ее слову и разносящих ее неуклюжие шутки и афоризмы по всем европейским дворам от Берлина до Мадрида и Лондона… Она ему признательна… А он ей служит… Вот и дослужился… Выслужил…

«Выслужишь у Бога выспятка» – так, кажется, шутя говаривал архиепископ Амвросий, ссудивший ему когда-то пятьсот рублей на то, чтобы «направить стопы свои» в Петербург, поближе к трону.

Потемкин не успел вернуть этот долг преосвященному… Обезумевшая толпа растерзала его в Донском монастыре, во время чумного бунта. У Амвросия, кажется, остался племянник, надо вернуть эти деньги, хотя бы ему. Впрочем, что деньги… «Деньги – сор» – это тоже его, Амвросия, слова. «Выслужишь у Бога выспятка» – это он, всезнающий святой отец, богохульственно имел в виду итог жизни человеческой…

Все, кто обретаются в этом нелепом мире, выбравшись сюда через тот темнеющий дверной проем какой-нибудь заброшенной, вросшей в землю баньки, все, ползающие в прахе и нищенских рубищах и в золоченой шелухе царских порфир, все в конце концов получат этот выспяток и вылетят в неизвестную темень, из которой когда-то и повылазили… Получил и Амвросий, а племянника его миновало – чудом спасся, схоронившись за киотом… Надо бы вернуть ему долг, те самые пятьсот рублей…

Получил и он, Потемкин, только пока еще не от господа Бога, а от его наместницы на земле, не на всей земле, а здесь, в российских земных хлябях безбрежных. «Ты мне служишь, а я тебе признательна». Вот и все. А он-то вознесся мыслью, возгордился как тот хохол, что думкою богатеет, он, мол, равен ей…

Нет, она сильнее… И не потому ли всех обошла – и муженька своего, и Паниных с Разумовским, и Дашкову, и Орловых, и его, набитого дурня Потемкина: «Твои прекрасные глаза меня пленили…» «Обязан я служить Государыне и моей благодетельнице…»

Вот и служи. А она будет признательна. А ты возмечтал, что тебя одарят троном, как того же Понятовского… Нет, Понятовскому достался не трон, так, объедки с барского стола… Чтобы достичь трона, нужно кровь пролить… Не свою, чужую… Через кровь переступить, прав отшельник с хуторка, у местечка Переволочня, у брода через Днепр, где шведский король бросил на произвол судьбы остатки своей армии, Карл XII крови пролил – на два трона хватит…

А вот он – Потемкин – кровь переступить не в силах… Екатерина сильнее, она может… Она не овечка – волчица… Лупа… Или, как там, дай Бог память – лупала? Нет, лупала – это маленькая волчица, лупас – волк, а лупа – да, волчица, а также блудница… Так у латинян, некогда вырезавших под корень гордых самнитов…

Хватит ли у него духу пролить кровь, взять власть, как это сделал когда-то Годунов, а потом Гришка Отрепьев и совсем недавно осмелился попытаться Пугачев… Пугачев… Панин назвал его дерзким вором, тому послышалось «ворон» и он ответил: «Я не ворон, я вороненок. Ворон еще летает». Однако не вороненок, ворон, крови пролил реки… Осмелился…

А Румянцев – нет… Когда император Петр III был арестован и даже убит, ведь мог двинуть войска из Пруссии на Петербург, он – сын царя Петра I, пусть себе и внебрачный, – мог бы взять власть, а уж его-то армия поддержала бы… Поддержали бы и многие из Петровских прихвостней, выбившихся из ничтожества в люди при буйном преобразователе российских просторов в европейские прошпекты. Но не осмелился… Не преступил…

Екатерина, пришлая, чужеземка, осмелилась… Осмелится ли он, Потемкин?

2. Начало войны

 
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой.
 

А. С. Пушкин.

Но прежде нужно еще разгромить турок и взять Стамбул-Константинополь. Турки поторопились с войною, они не готовы открыть военные действия. Наша армия тоже не укомплектована… Если все затянется до зимы, то как раз и австрийцы подоспели бы… Трехбунчужный Батал-паша, из торговцев рисом вышедший в полководцы, никогда не командовал сотней янычар, не то что армиями, а ведь воевать ему придется на два фронта…

Другое дело капитан-паша Джезаир Гассан. Алжирский пират, он предводительствовал турецким флотом еще в ту, первую турецкую войну. Флот этот факелом сгорел в Чесменской бухте. Сам Гассан-паша спасся вплавь, держа саблю в зубах. Он, конечно же, на всю жизнь запомнил Чесму и жаждет мести. И у него сейчас шестнадцать линейных кораблей и восемь фрегатов.

Перед самым началом войны султан послал его усмирять египетских беев, они подняли восстание, чтобы выйти из состава Оттоманской Порты и не платить ей положенную дань. Гассан-паша подавил восстание безжалостно. Ни одному из мятежников не удалось сохранить головы на плечах. Возглавив флот, Гассан-паша собрал всех командиров кораблей и предупредил, что с трусами поступит так же, как с мятежниками в Египте.

Именно Гассан-паша и начал серьезные боевые действия.

Граница между русскими и турецкими владениями после окончания первой войны проходила по реке Бугу. Впадая в Черное море, Буг образовывает огромный залив – лиман, сливающийся с таким же лиманом Днепра. На берегах этого Днепровско-Бугского лимана находятся построенный князем Потемкиным Херсон, крепость Кинбурн, по последнему мирному договору с Турцией отошедшая к России, и крепость Очаков, принадлежащая туркам.

Кинбурн и Очаков стоят друг против друга на разных берегах лимана. Чтобы открыть доступ в Крым, туркам нужно прежде захватить Кинбурн. А русским, чтобы лишить турецкие войска и их флот главной точки опоры, – взять Очаков.

В момент объявления войны часть турецкого флота – три линейных корабля, один фрегат и вспомогательные суда оказались у Очакова.

Русский флот – два линейных корабля, один фрегат и три галеры и вспомогательные суда стояли недалеко от Херсона в очаковском лимане. Этой херсонской эскадрой командовал адмирал Мордвинов. Он ожидал прибытия еще двух кораблей, их достраивали в Херсоне.

Гассан-паша с основными силами своего флота уже в Дарданеллах и вот-вот выйдет в Черное море. Его корабли должны блокировать Крым и высадить турецкий десант под Кинбурн.

Вторая русская эскадра под командованием адмирала Войновича – пять линейных кораблей и пять фрегатов стояли в Севастополе.

Успешное начало войны да и всю кампанию можно решить одним двуруким действом на берегах Днепровско-Бугского лимана. Одной рукой удержать Кинбурн, чтобы не пустить турок в Крым. А другой рукой взять Очаков – это значит открыть прямой путь на Стамбул-Константинополь вдоль морского побережья.

Там, правда, еще Измаил в устье Дуная, ну да он далеко от берега, и Измаил такая крепость, что взять ее никаким войскам не мыслимо.

3. Румянцев

Многообразны силы, движущие поступками человека.

У. М. Теккерей.

Порох держите сухим.

О. Кромвель.

Пусть он больше всего остерегается ударов более сильных противников.

Д. Свифт.

Стратегический план войны совершенно ясен. Главная роль принадлежит его, Потемкина, Екатеринославской армии. Кавказский корпус и Кубанский отряд прикрывают левый фланг. Он же, взяв Очаков, по суше и по морю двигается к Стамбулу-Константинополю, в то время как союзники – австрийцы нанесут удар в тыл турецкой армии под Белградом и Хотином.

Украинская армия под командованием генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева остается не у дел. Легендарному победителю турецких полчищ, первым ступившему на берега Дуная, Румянцеву-Задунайскому отводится роль почти что унизительная. Ему поставлена задача охранять границу с Польшей, на случай, если турки проникнут через польскую территорию и попытаются угрожать по реке Бугу тылам Екатеринославской армии.

Гроза Оттоманской Порты Румянцев-Задунайский становится Румянцевым-Бугским, и место ему в обозе у генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического, которому назначено стать Константинопольским…

Потемкин с чувством стыда и досады за простоту и беспечную неосторожность вспоминал свой первоначальный план. Он полагал нанести главный удар как раз силами армии Румянцева. Турки, не раз битые в первую турецкую войну славным фельдмаршалом, помнят его грозное имя. В ту войну мало кто знал имя Потемкина, даже сам Румянцев поначалу не обращал внимания на странного камергера, поменявшего придворные паркеты на армейский бивак.

И вот теперь Румянцеву назначено обслуживать армию, возглавляемую его бывшим подчиненным, неосмотрительно продвинутым наверх, ко двору, да что там ко двору – прямо в будуар императрицы… Он, Румянцев, должен охранять тылы Потемкина, чтобы тот мог стяжать лавры победителя Оттоманской Порты, а то и приобрести себе корону новой восточной империи, Византии, возрождаемой по воле великой императрицы, Семирамиды севера.

И она возложит на голову Потемкина эту корону как некогда отблагодарила польской короной галантного Понятовского за те же приятные услуги, оказанные им в монаршьей спальне… И когда Потемкин на триумфальной колеснице въедет в покоренный Стамбул-Константинополь, Румянцев будет исправно нести службу на границах империи, вдали от суеты и блеска столиц…

Украинская армия Румянцева вдвое меньше Екатеринославской. Но зато лучше укомплектована, командиры более опытны, солдаты не новобранцы, а знающие свое дело ветераны, обстрелянные и не раз понюхавшие порохового дыма сражений. Да и командующий… Сам прусский король, знаменитый воин Фридрих II, признал его выдающимся полководцем.

И это действительно так. Румянцев смел и решителен, но осторожен и предусмотрителен. Его многочисленные победы и отсутствие поражений говорят сами за себя. Армия предана своему командующему и готова по его приказу в огонь и в воду. И после блистательных успехов в первую турецкую войну кому, как не Румянцеву вести войска на Константинополь…

Да, как много еще ему, Потемкину, нужно учиться у императрицы Екатерины II… Потому она и императрица… Потому и достигла трона и удержала его за собою, когда, казалось, на то не было никакой возможности, и силы, ей противоборствующие, во много раз превосходили ее собственные…

И как наивен в сравнении с ней он, Потемкин… Как неосмотрительно доверчив… И не умеет видеть главного…

Екатерина прежде всего видела главное: претензию на власть. Скрытую, затаенную, но всегда грозящую опасностью неожиданного удара в спину, возможностью непредвиденного поворота событий, нарушения равновесия сил, изменения намерений и обещаний.

Да, Румянцев держится в стороне от придворных интриг. Он, мол, солдат, воин, и его ничего не интересует, кроме громких побед на полях сражений и славы полководца. Да, он в сущности солдафон и не обладает тонкостью политика и царедворца. Да, у него скверный характер. Он неуживчив, строптив.

Хороший стратег, когда дело касается военной кампании, он не умеет ставить и достигать цель, когда дело доходит до борьбы за власть. Он не может объединить вокруг себя союзников и сподвижников. Его раздувает от гордости и самомнения. Он вздорен, заносчив, груб, непредусмотрителен. У него нет и не будет своей партии, он никогда ни с кем не сумеет действовать сообща, он не способен скрывать свои намерения.

Да, это так. Но он всегда остается опасен. Очень опасен. У него огромная внутренняя сила. Он обладает очень большим весом. И это нужно учитывать, об этом нельзя забывать ни на мгновение, это нужно помнить при построении любых проектов, иначе его, Румянцева, непредвиденное движение или его столь же неожиданное бездействие могут стать причиной краха любых, самых надежных построений.

Да, очень велик вес, очень велика скрытая сила этого человека и нужно очень большое искусство, чтобы обойти его, удержать на безопасном расстоянии.

И Потемкин, утративший бдительность сейчас, раньше, когда сам попал в опасную ситуацию, прекрасно понял, даже не понял, а почувствовал это, как опытный шкипер в незнакомых водах вдруг чувствует под толщей темной воды подводную скалу, грозящую кораблю крушением, и, сам не зная почему, обходит стороною это, казалось бы, ничем не пугающее место.

Тогда он, Потемкин, спасая императрицу Екатерину, оказавшуюся в безвыходном положении, не сделал ставку на армию во главе с прославленным победителем турок и не двинул ее против Пугачева, уже рвавшегося к Москве под гольштинским знаменем Петра III, доставленным ему, скорее всего, от великого князя Павла Петровича. Конечно же, Румянцев разгромил бы Пугачева. Но не стал ли бы он сам под знамя Петра III, и не короновал ли бы в Москве великого князя Павла Петровича?

Панин, которому Потемкин вместе с Екатериной доверили подавление бунта, ничуть не лучше Румянцева, но он был значительно слабее славного героя Кагула и Ларги, с его закаленной в боях и верной своему полководцу армией. Тогда Потемкин сделал правильный выбор, не допустил Румянцева стать вторым Помпеем. А сейчас, уйдя с головой в «греческий проект», словно утратил верное видение ситуации. И опомнился, только когда императрица одернула его.