Текст книги "Простая Душа"

Николай вновь коротко глянул на Бестужеву и усмехнулся чуть заметно, но в комнате уже стемнело, и лиц было не разобрать. «Хозяйская дочь, – проговорил он, – сколько их случалось у атамана на пути. Иные были и улыбчивей и бойчее, но на эту он весь вечер посматривал особо – задумчиво, чуть ли не с грустью – да и в застолье стал вдруг молчалив, не отвечая на подначки соратников. Потом, в сенях, поймал ее за локоть, заглянул своими глазищами в самую глубь и сказал коротко: – ‘Ночью приходи. Обижать не буду, буду любить’.

Она смотрела на него, вся обмерев от страха, но когда ночь настала, страх делся куда-то. И она пришла к нему в белой холщовой рубахе, статная, крупная, молчаливая. И не уходила чуть не трое суток, к ужасу обоих родителей, не смевших тревожить грозного гостя. А после, засвербело вновь у Емельяна внутри, и дочка хозяйская вмиг стала обузой. Вышел он на крыльцо и сказал своим, чтобы готовили лошадей – буран прошел, пора ехать дальше. Но свою Евдокию-Катерину-Дарью он так просто не оставил и не выкинул из сердца в тот же день. Думал взять с собой – и она просила, чуть не на коленях умоляла: возьми мол, рабой буду – но не взял, лишь посмотрел в лицо сумрачно и страшно, весь вдруг насупившись, как мрачный демон, да сказал – не глупи, девка, со мной тебе гибель, ты на свете поживи. Оставил денег, шубу беличью, носимую не так давно какой-нибудь помещицей-барыней, по щеке потрепал – и укатил, даже не пообещал вернуться. А она в свой срок родила двойню – чернявых большеголовых близнецов. И хоть один из них помер, остался второй – и выжил, и вырос, только вот фамилию ему дали другую, из суеверия да из житейской робости. Вот и вся история, а документ… Документ – фикция, фантазия мастера. Мастер – это я, – он раскланялся дурашливо, – а заказчик у меня крут – далекий пугачевский потомок».

«Как же жаль, что они расстались, – жалобно вздохнула Елизавета. – А Вы, Крамской, Вы прямо-таки сказочник!»

«Чего ж им было не расстаться, – усмехнулся Тимофей Царьков. – Ясно же – атаман Пугач и простая девка. Погуляли – и пишите письма. Связывает-то что – либо нищета, либо общая цель. А у них – какая там цель, одно шаманство».

«Общая цель… – повторила Лиза негромко. – А как же просто любовь?»

Она ощутила какое-то новое беспокойство. Ей стало ясно, что семь лет не прошли даром, и Тимофей, какой он есть сейчас, может вовсе не походить на того, которого она знала.

Общая цель… – вновь произнесла она про себя. – Я ведь никогда не думала об этом. И еще об очень многих вещах – как бы ни оказалось, что он все передумал за нас обоих.

«Что загрустила, Лизка? – спросил Царьков, почувствовав ее отчужденность. – Завидуешь Евдокии, хозяйской дочке? Она тоже сероглазая и с косой – сказочник-то у нас наблюдателен, я гляжу».

«Для меня она не Евдокия, а Маша, – сказала Елизавета, стараясь звучать беззаботно, – а история и вправду хороша. Кто же Вы такой, Николай Крамской?» – вдруг спросила она вновь, как несколько часов назад.

Николай прошелся взад-вперед и звучно, коротко хмыкнул. «Кто ты, кто ты, – промычал он невнятно. – Кто б ты ни был, имя тебе – ‘никто’. Так вот: хочешь шутить, а получается не смешно… Я, наверное, хотел бы стать художником», – признался он вдруг и, сконфузившись, замолчал

«Художник Крамской был уже лет сто назад, – бесцеремонно заметил Тимофей. – Их, художников, вообще легион, на всех денег не хватит. Хоть, конечно, мы все тут готовы поаплодировать благородной амбиции. У тебя ж, наверное, амбиция не из слабых – и масштабный замысел на века?»

«На века, не на века, но замысел есть, – сказал Николай серьезно. – То есть, был когда-то, потом я его забросил. Сам виноват – потому и на тебя не обижаюсь, хоть ты и насмехаешься невпопад».

«Да ладно, – махнул Царьков рукой. – Какие уж там насмешки. Волк, он тоже – зубы скалит да не смеется. И я бы стал художником с тобой на пару – Лизкин бы вон нарисовал портрет».

«Зубы скалить ты мастак, хоть и не волк, а с портретом, как ни странно, в точку, – усмехнулся Крамской и вновь зашагал по комнате. – Портрет – это лучшее, что можно сделать – и сделать совершенно по-разному. Я вот придумал – можно составить из мельчайших букв. Из букв будут слова, а из слов – история прототипа: содержание увеличится в разы! Только не знаю, будет ли кто-нибудь разбираться – в этом проблема чрезмерности содержания. Даже книг теперь не читают, если написано слишком много».

«Книги скоро все сожгут», – встрял Тимофей с остротой, но никто не засмеялся.

«Портрет буквами – это хорошо, – пробурчал Фрэнк. – Где-то я про это уже слышал».

«Ну да, – воскликнул Николай с досадой, – конечно, тут я не первый. Все идеи уже повторены по многу раз. И мысли, и цитаты – все предлагается в сотнях копий, так что почти и не отличишь. Мироздание заботится, чтобы важное не пропало – дублирует, страхуется, но не в этом же суть. Главное – в воплощении, лишь в нем глубина – иногда забираешься в такие дебри… Это я лишь предполагаю, я ведь, признаться, никогда не пробовал рисовать. И зря, нужно было решиться – но я все ждал чего-то, искал подсказок. А вдруг их не будет вообще?»

У него вспотели ладони, и голос предательски дрогнул. Он замолчал, не договорив, чтобы не выдать себя.

«Вообще, про содержание – это я с тобой соглашусь, – сказал из темноты Царьков, больше не балагуря. – Напряженно с ним нынче, глянешь вокруг – урод на уроде. Назад, к макакам, эволюция вспять – и сам ты среди них, и никуда не деться. Такая берет тоска… – он нервно зевнул. – Прямо-таки смертельная, как в могиле».

Слова повисли в воздухе и не хотели падать. Все зашевелились, задвигались, кто-то судорожно вздохнул. «Зря вы о смерти», – сказала Елизавета, забралась на диван с ногами и обхватила колени. Было понятно, что ей страшно, и она не хочет этого скрывать.

«Эй, Юрец!» – заорал Царьков, вскочил, подбежал к двери и стукнул в нее каблуком. Потом, подождав немного, крикнул еще раз, но охранник не отозвался.

«Черт их знает, где они и что, – сказал он в сердцах. – Это вот штука куда страннее, а вы – Пугачев, народный царь… Что ему хозяйская дочка, он править хотел – на троне. А попал не на трон, а в железную клеть – и мы теперь в клетке, вместо кабака с салфетками. – Он деланно рассмеялся, потом откашлялся и вдруг спросил Уайта Джуниора: – А ты как думаешь, Фрэнки, откуда на Пугача свалился царский жребий?»

«Мне трудно судить, – пожал тот плечами. – Наверное, так бывает, когда родишься под особой звездой».

«Хо-хо, – хмыкнул Тимофей, – что-то чересчур мутно. Я такое и про себя скажу, а жребия настоящего нет как нет. Ты ж, наверное, признайся, тоже под особой родился и ждешь своего случая тайком?»

Фрэнк вспомнил о ненайденном кладе и почувствовал, как сожаление кольнуло иглой, но тут же отступило в дальний угол – к обрывкам несущественного или случившегося не с ним. «Мне объясняли, – сказал он серьезно, – что моя звезда очень обычна. Одна китаянка – она хорошо понимала в этом. Она рисовала такие схемы – как называется, я забыл».

«Что ж, – заметил Тимофей рассеянно, – будем считать, что ей видней. – Он шумно глотнул из бутылки с водой, поставил ее на бильярдный стол и вновь крикнул во все горло: – Юрец!»

«Не отзывается, сволочь, – пожаловался он непонятно кому. – Может вообще уплыл, черт его знает. Хуже нет, когда не понимаешь смысла».

«Вот летит орел, а во рту огонь, по конец хвоста – человечья смерть… – Елизавета напевала негромко, забившись в угол дивана. – Летит птица тонка, перья красны да желты, а по конец ее – человечья смерть… Вот вам загадки, кто отгадает? Это мне бабушка пела, которая по отцу». – Голос ее задрожал, было ясно, что она сейчас заплачет.

«Ладно, ладно, Лизка, – Тимофей подошел к ней и сел рядом, – выкрутимся, не трусь. Явится кто-нибудь, назовется, предъявит… Небось бабки хотят – я отдам, откуплюсь. Вы-то здесь вообще ни при чем, сердцем чую. Эй, приятели, – обратился он к Николаю с Фрэнком, – давайте еще что-нибудь расскажите, отвлеките даму от мыслей».

«Ты и расскажи, – мрачно откликнулся Крамской. – Твоя очередь, не наша. Да и дама тоже твоя».

Его терзали плохие предчувствия и раздражение на все и вся. Выговорившись, он стыдился своей откровенности – того, что разболтал потаенные мысли едва знакомым людям.

Как же все глупо, – думал он в бессильной злобе. – Высшая сила, предназначение, знаки… А на деле – пустое. Пугачева тоже вели знаки – только чтоб погубить поизощренней. Может, то же самое и со мной? Может, в этом наша астральная связь? Шутки, шутки… – он невесело усмехнулся и покачал головой.

«Ну а что я, – пробурчал Царьков, – я-то не лунатик, я историй таких не знаю. Ну вот, например… – он помолчал. – Например, Сиволдайск стоит на воздушном пузыре. Его когда-нибудь проткнут – и все, городу кирдык. И будет у нас море… А еще, когда-то давно остался тут на зимовку персидский хан со свитой. Так ведь целый город голодал всю зиму, чтобы его прокормить».

Никто не выразил интереса, лишь Фрэнк слабо шевельнулся в темноте. «Н-да, – Тимофей почесал в затылке. – Ну, пожар у нас случился в оперном театре, так это с театрами везде бывает. Или вот, как-то раз тут исчез целый пруд. Большой такой пруд, чуть не озеро, прямо посреди рабочих бараков. Так работяги, на что уж привычные ко всему, не смогли там больше ни дышать, ни жить. Жилье побросали и расползлись по родственникам – столько всякой дряни обнаружилось на дне. Химия страшная, даже мухи сдохли – теперь там одни вороны, им все нипочем».

«Внезапно открытые тайны всегда бывают некстати, – пробормотал Крамской. – Даже у работяг».

За окном громко крикнула какая-то птица, и тут же завыла собака – с отчаянием и тоской.

«Ворон каркает на церкви – быть покойнику в селе, – промурлыкала Лиза. – Ворон вьется по-над крышей – быть покойнику в избе… Хороши вы все болтать, – сказала она вдруг, – а поймали вас, вы и не пикнули. Их было трое и вас – трое мужчин. Ладно я, слабая женщина».

«У них же оружие», – виновато ответил Фрэнк, а Николай лишь фыркнул и ничего не сказал. «Да чего ты, Лизка, – пробормотал Царьков с досадой, – ты ж видела, какой расклад».

«Закружил меня здешний леший, прямо как хозяйскую дочь. – Елизавета порывисто вздохнула. – Всех он нас закружил в каком-то смысле. А потом и в чащу завлек. Как его зовут, лесной дядя? – А на что я ему? Ни ягод с меня, ни грибов… И никто не гладит рукой мохнатой – а это, говорят, к богатству. И суженого я не высмотрела в снежной воде – сам явился и голову заморочил».

Она повозилась в темноте, устраиваясь поудобнее, потом усмехнулась: – «А вот я еще знаю…» – и стала говорить с выражением, будто читая книгу вслух:

«Солому, на которой лежит покойник, сжигают за воротами».

«Если гроб не в меру велик – жди еще покойника в доме».

«Стружку от гроба не жгут, а пускают на воду».

«А если покойный глядит одним глазом, значит… – она всхлипнула, – значит высматривает следующего!» – и вдруг разрыдалась горько, по-детски, уткнувшись Тимофею в грудь.

Глава 21

Два самозваных сыщика, Толян и Александр Фролов, брели за следователем Валентиной по коридору районного УВД. Здесь, на втором этаже, не было ни мрамора, ни евроремонта, стены отсвечивали салатово-грязно-серым, а расшатанный паркет невыносимо скрипел. Валентина Никитина шла легко и быстро, вовсе не замечая окружающего убожества. В коридоре пахло карболкой и застоявшимся табачным дымом, но за ней, как путеводная нить, тянулся едва уловимый шлейф французского парфюма, к которому Александр принюхивался непроизвольно, едва ли не поводя ноздрями.

Кабинет следовательского отдела оказался тесен и прокурен. Было душно, несмотря на открытые окна, забранные сеткой. Сетка, хлипкая и дырявая, защищала от насекомых, но справлялась не очень: в окна бились несколько сизых мух. Кроме Валентины, в кабинете еще сидел щуплый мужчина с кривой спиной, которому Толян небрежно бросил – «Здорово, Лаврентий», – а из проема, ведущего в смежную комнату, навстречу вошедшим выплыла дородная начальница с погонами майора, не обратившая на них внимания. Ее целью был молоденький опер, примостившийся в углу на стуле, она возвысилась над ним подобно скале, а когда он торопливо вскочил, потрепала по плечу и сказала мрачно: – «Иди, Игорек. Доложи там, что я тебя обратно командирую». Опер протянул было: – «Ну что вы, Марь Ивановна…» – но она бросила на него еще более мрачный взгляд, и он выскочил из комнаты, слегка задев Фролова плечом.

Эпизод вдруг развеселил Александра, он подумал даже, что преступления в Сиволдайске расследуют лишь женщины, что было, конечно, слишком смелым обобщением. «То, что называют женской интуицией, раньше звалось подозрительностью», – вспомнил он из своего гроссбуха и ощутил мгновенную тоску по московской квартире и тысячам страниц, исписанных его мелким почерком. Тем временем, Никитина, предложив им неудобные стулья, села за стол напротив, оперлась на руку и приготовилась слушать – с чем-то материнским во взгляде, обращенном на Толяна.

По мере его рассказа, однако, в глазах ее разгорался хищный интерес. Она и вся преобразилась – стало ясно, что у нее крепкая хватка и отточенные когти, пусть и изящные с виду. Не прерывая рассказчика, она порылась в ящике, вытащила пустую папку и обронила буднично: – «Ну что ж, давайте заводить дело». – Потом закурила, щурясь от дыма, и стала быстро заполнять какой-то бланк. Тот, кого Толян называл Лаврентием, действительно похожий на гэбэшного монстра своей лысиной и круглыми очками, подошел было, поинтересовавшись безразличным тоном: – «Случилось что, Валек?» Но Никитина глянула так, будто охраняла завоеванную территорию, и он тут же ретировался назад к своему столу.

Вскоре в дверях смежной комнаты вновь показалась дородная майорша, бросила «Лаврентию» на стол несколько бумажек и спросила мимоходом: – «Что у тебя, Валентина?»

«Похищение людей, – подчеркнуто спокойно ответила та. – Сегодня днем, у Притона. Только начала дело – как раз к вам собиралась».

Майорша остановилась, недоуменно оглядела Фролова с водителем и кивнула Никитиной: – «Ну давай, зайди-ка».

Валентина отсутствовала с четверть часа, в течение которых Александр нервничал и ерзал на стуле, опасаясь, что им не поверили и сейчас выставят прочь. Толян молчал и хмуро грыз ногти, а «Лаврентий» кричал кому-то в телефонную трубку: – «Это я, Виталик, вы что там, вообще того?..» – и ругался грязными словами. Потом Никитина вышла, очень довольная на вид, обратилась было к Фролову с каким-то вопросом, но тут у нее зазвонил мобильный, и еще минут десять она успокаивала своего мужа, что-то раздраженно ей выговаривавшего.

«Нет, ну я звонил час назад… А где?.. Ты вчера уже была на Заводской – опять у вас шарашка эта на Заводской?..» – было слышно в комнате. Толян еще больше помрачнел и что-то ковырял у себя на ладони, а следователь Валентина мурчала в трубку бархатно и ровно, так что муж через некоторое время стих, что-то коротко рявкнув напоследок. «Ну вот, – вздохнула она, отключившись, – что там у нас? Ну-ка давайте мне быстренько номера…»

Толян вытащил смятую бумажку и продиктовал ей номера микроавтобуса и катера, после чего милицейский механизм завертелся наконец в полную мощь. Виталик-Лаврентий снова орал на кого-то в телефон, а Никитина, разрумянившись и еще похорошев, распоряжалась по селекторной связи и поминутно бегала в кабинет начальницы с жестко-целеустремленным видом. В ее отсутствие селектор вдруг оживал, принимаясь говорить хриплым голосом, и Фролов, волнуясь, бросал на дверь умоляющие взгляды, но никого больше это, по-видимому, не беспокоило.

В какой-то момент вспомнили и о них. Валентина, пробегая мимо, бросила на приятелей быстрый взгляд и заявила бесцеремонно: – «Так, а вы ступайте, вам тут больше делать нечего!»

Толян стал было подниматься, но Александр глянул на него так жалобно, что тот откашлялся и спросил неловко: – «Мы, может, это, посидим тут еще тихонько? Очень уж, видишь, человек волнуется. Вдруг еще показания понадобятся, опять же».

Фролов тоже кашлянул, будто собираясь что-то добавить, но смешался и лишь кивнул. Валентина поджала губы, но потом вздохнула, махнула рукой: – «Ладно, сидите», – и тут же куда-то умчалась, оставив после себя все тот же едва уловимый французский запах.

Владельца Фольксвагена вычислили быстро, но микроавтобус, как и следовало ожидать, оказался в угоне. С катером же выявились неувязки в картотеке, и Виталик, уже без крика, ласково и вкрадчиво, как инквизитор, обещал абоненту крупные неприятности, если тот не разберется с их делом в эту самую секунду.

«Тебя знаешь за что подвесят? Нет, ты подумай, за что тебя подвесят?» – вопрошал он елейным тоном, после звонил куда-то еще, ныл, умолял, настаивал, и на лысине у него блестели крупные капли пота. К делу подключилась и майор «Марь Ивановна», из ее полуоткрытой двери донеслись пару раз рулады залихватского мата, так что Толян даже встрепенулся и посмотрел в ту сторону с уважением. Потом все как-то сразу успокоились, и Валентина с Виталиком стали собираться.

«Нашли хозяина, – победно подмигнул ухмыляющийся Виталик. – Старший механик с аккумуляторного, судимость на нем висит, еще по малолетке. Ща поедем поговорим».

«Он-то нам и нужен, – шепнул Толян Фролову и, осмелев, спросил Валентину: – Слушай, Валь, а можно мы с вами?»

«Обалдели? – удивилась та. – Тоже мне, группа захвата. Нельзя, и чтоб ноги вашей не было там, у дома. – Потом посмотрела на несчастного Александра и вздохнула: – Ладно, Толик, запиши мой новый мобильный. Так уж и быть, позвоните мне через час».

Дежурный Панкратов глядел на них недобро, но разговаривал на удивление сдержанно. «Вот тут впишите – точно как в паспорте, и подпись разборчиво, во всю клетку», – пробормотал он с некоторой даже услужливостью, премного удивившей Толяна.

«Смотри-ка, мы почти уже герои, – тихо сказал он Фролову, отойдя от окошка. – Не держится у них секрет: менты, а болтают, как бабы».

«Ага», – вяло согласился тот уже на улице, зябко потирая плечи. Несмотря на теплую погоду, его вдруг затрясло лихорадочной дрожью.

«Да, перенервничал ты, – критически оглядел его Толян. – Пивка бы теперь – в самый раз. Сейчас, быстро сообразим».

Он огляделся по сторонам и ткнул куда-то пальцем: – «А вот и магазин!» Действительно, на другой стороне улицы, посреди сквера с тощими липами, стоял домик, почти сплошь из стекла, украшенный витиеватой вывеской «Вкус Снов». Под нею был намалеван устрашающего вида торт, но это не остановило Толяна, чуть не за руку потащившего напарника прямо через дорогу, меж сигналящих машин.

«Нам, пивка, мамаша, – выпалил он с порога, бодрым шагом направляясь к прилавку. – В наших снах сегодня вкус холодного пива».

Продавщица, рыхлая пожилая женщина, посмотрела на него в недоумении. «У нас только пирожные, – сказала она виновато. – Пиво – это вам в кафе, вон туда, направо. Там и терраса летняя есть…» – Она выговаривала «тэррасса», на несколько восточный манер, несмотря на круглое русское лицо и светлые волосы, стянутые в пучок.

«Каффэ с тэррассой, – передразнил ее водитель, отчего-то обидевшись, – ну поня-атно. Там же, наверное, с наценкой, а? Так вот и дурят – а мы ж не приезжие. Вы нам продали бы как своим».

«Да нет у меня пива, – рассердилась продавщица и с подозрением глянула на молчащего Фролова. – А вас я знать не знаю – идите в кафе и пейте».

Она взяла тряпку, не очень чистую на вид, и стала демонстративно протирать прилавок. Оттуда сразу потянуло хлоркой, Александр поморщился и повернулся к двери. «Недобро вы смотрите, мамаша, а еще тортами торгуете», – сказал продавщице Толян и поспешил вслед за ним, бормоча на ходу: – «Таких покупателей упустила, дура…»

В кафе, находившемся тут же за углом, было пусто, а пиво оказалось на удивление неплохим. «Точно, с наценкой», – продолжал ворчать водитель, оглядывая пустые столы, но Александр, не обращая на него внимания, в несколько глотков опустошил полулитровую бутылку и потянулся за следующей. «Даешь ты, – Толян покачал головой, – ну ничего, теперь все под контролем. Никуда не денутся, Валентина их прижмет к ногтю!» – он закурил сигарету и развалился на стуле с видом человека, только что докончившего трудное дело.

«Многие начинают мстить раньше, чем их успели обидеть», – пробормотал Фролов, помолчав. – «Но это явно не наш случай».

«Неплохо, – похвалил напарник. – Это ты сам придумал?»

«Да нет, – рассеянно ответил Александр, – так, читал, записывал».

«Эх, – вздохнул Толян, – сразу видно, столица. Идеи там у вас, книжки небось читаете каждый день».

«Ну, это кто как, – откликнулся Фролов все так же рассеянно. – Что там, звонить не пора?»

«Не гони, – строго сказал водитель. – Условились через час – через час и звякнем. А то нас, прикинь-ка, пошлют с перебором…» – он встал, подошел к стойке и вернулся еще с двумя бутылками, присвистнув мимоходом вслед стайке девиц с длинными голыми ногами. «Скажи еще что-нибудь этакое, – попросил он вдруг Александра. – Такое вот, с хитрованским смыслом. А то у нас тут с умным человеком не так часто и поговоришь».

Тот стал отнекиваться, но напарник не отставал. «Ну ладно, – сдался Фролов. – Знаешь, говорится: ‘Ни один военный план не переживает встречи с противником’. Интересно отметить, – добавил он усмехнувшись, – что у меня не было никакого плана. Или вот еще: ‘Война – это каталог грубых ошибок’».

«Ну, это уж ты точно сам, – уверенно заявил Толян. – Так серьезный человек не скажет – я, между прочим, тоже на вояк насмотрелся».

«Да нет, – Александр покачал головой, – это не я, это Уинстон Черчилль. Куда уж, как говорится, серьезней».

«Ладно, Черчилль так Черчилль, – согласился водитель, но было видно, что он ему не поверил. – У каждого бывает плохой момент, чего не сболтнешь с расстройства. А иностранцы – они странные, как ни крути».

«Вообще, я тебе скажу… – он закурил новую сигарету и помахал рукой, отгоняя дым. – Вообще, от заграницы у нас многовато ждут. Это все Москва ваша – не обижайся – она на Америку так и пялится в оба глаза. А у нас тут, как всегда, слышал звон да не знаешь откуда. Только девки, дуры, замуж хотят – за иностранца, за иностранца… А я так думаю, там мороки больше, чем удовольствий».

Фролов неопределенно хмыкнул и украдкой посмотрел на часы. «Не бойся, я слежу, – проворчал Толян обиженно. – Думаешь, с двух бутылок я уже и о деле забыл? Рано еще, не суетись – жаль, конечно, что ты не куришь».

«Это да, – неожиданно согласился Александр. – Но не могу, у меня от этого кашель».

«Все вы там хлюпики, – кивнул Толян. – Это потому, что у вас там центр мира. Отрава – она всегда в центре, а что до заграницы, у нас тут тоже всякое есть, не хуже Америк. Вон говорят – Бермуды, Бермуды, а под Сиволдайском Верблюжье ущелье их Бермудам еще фору даст. И люди пропадают, и целые экспедиции – с концами, хоть кино снимай».

«Да?» – переспросил Фролов без особого интереса. Он вертел в пальцах бутылочную пробку, не отрывая от нее взгляда.

«Абсолютно! Я тебе говорю, – заявил Толян с нажимом на ‘я’. – Мне свояк рассказывал – еще когда я жил со своей бывшей. Об этом просто в газетах не пишут, запрещено. Раньше – чтоб паники не было, а теперь так, по привычке».

От стойки кафе к ним прошлепала рябая буфетчица, бойко собрала в охапку пустые бутылки и стрельнула в сторону Александра шалым зеленым глазом. «Пиво еще будете брать, мужчины?» – поинтересовалась она игриво.

«Попозже, – солидно отозвался Толян. – Иди пока, не прессингуй».

«Ха», – хмыкнула та и побрела назад. Фролов отметил машинально, что от нее тоже пахнет французскими духами.

«По привычке, – повторил напарник, снова обращаясь к нему. – Вот и свояк говорил: у них в институте пропала группа – ни слуху от нее, ни духу. За ней поисковики отправились, так один тоже сгинул с концами. А другого змея укусила», – добавил он и вздохнул.

Фролов задумчиво покивал, продолжая возиться с пробкой. Водитель наклонился к нему поближе и сказал проникновенно: – «Ты вообще-то зря не веришь. Вы там все неверующие Фомы, но у нас тут дела настоящие, не туфта!»

«Помнишь, я тебе говорил – здесь в древности большой город стоял, – оживился он снова. – Побогаче Москвы, весь в татарском золоте. Стоял, стоял, а потом раз – и нет его, ушел под землю весь в один день. Теперь там развалины, но к ним тоже не ездят, чего зря поминать. Тут и так одни овраги, сползаем мы в Волгу, медленно, но верно».

«Давай, звони уже, – взмолился Александр. – Сил больше нет ждать».

Толян нахмурился, пробурчал недовольно: – «Развлекаю тебя, развлекаю…» – но послушно достал телефон и стал набирать номер. «Пошлет она нас сейчас, – прошептал он с отчаянной тоской в голосе и тут же зачастил в трубку: – Валь, Валь, привет, это мы…»

Вопреки его ожиданиям, следователь Никитина была настроена благодушно. Этому способствовал успешный ход расследования, имевшего все шансы обратиться сенсацией. Хозяин катера оказался дома, равно как и вся его семья, состоящая из сожительницы средних лет и полудюжины разномастных кошек, которыми пахло уже на улице. Ситуацию слегка омрачал тот факт, что механик не годился для допроса, валяясь на кровати в глубоком наркотическом сне, но, судя по косвенным признакам, должен был очнуться часов через семь-восемь – и тогда уж рассказать все без утайки. Зато его подруга, женщина добрая, хоть и напуганная жизнью, оказалась словоохотлива, очевидно обрадовавшись случаю побеседовать с кем-нибудь, кроме кошек. Она-то и поведала Валентине с Виталиком, что ее «мужик» возился с катером почти весь день, плавал куда-то и прогулял работу, а на резонные, хоть и настойчивые вопросы отвечать отказался и даже несколько вспылил, свидетельством чему является свежая ссадина у нее на лице. Однако, она на него не в претензии: изначальная ее версия, по которой механик развлекался с девками, по некотором размышлении отпала сама собой – ибо домой он пришел трезвый, в веселом расположении духа и с деньгами. Денег, он заявил, теперь будет навалом, грозился купить мотоцикл и импортный костюм, а потом на радостях обнюхался дурью сверх меры, мешая ее с самодельной водкой, что с ним случается нередко, хоть и не каждый день. Она даже думала сначала, что он помрет, но теперь видит – нет, не помрет. Ночью очнется, хоть и не слишком свежим – это уж точно, ну да ей не привыкать.

В общем, картина вырисовывалась ясная, как нельзя лучше подходящая к случаю. С механиком оставили двух милиционеров, чтобы не пропустить его возвращение в мир реалий, а следователи отправились назад в Управление, разбираться с ежедневной текучкой. Валентина попрощалась с Толяном тепло и велела звонить завтра, пообещав держать его в курсе.

«Ну вот, – резюмировал тот, пересказав напарнику услышанное. – Сделали мы таки с тобой, что могли. Ждем теперь до утра и надеемся на лучшее – больше от нас ничего не зависит».

По всему было видно, что он доволен собой и своим вкладом в милицейскую акцию, но Фролов успокаиваться на достигнутом не желал. «Как до утра? – вскинулся он. – Этот гад ведь ночью все расскажет».

«Ты что, – Толян снисходительно усмехнулся. – Ночью… По ночам милиция спит. Да и вправду ведь, темно – куда там плыть?»

Александр так и замер, глядя на него с открытым ртом, но Толяна было не пронять. «Тут даже если труп находят, – пояснил он, неторопливо закуривая, – так, бывает, не едут сразу, ждут пару часов. Вечер, мол, наступит и все. День закончен, работа только утром. А у нас ведь и трупа-то нет».

Фролов только выдохнул сквозь зубы и потер лицо рукой. Все его напряжение как-то сразу исчезло, на смену вновь пришли безразличие и апатия. «Да ты не парься, – сочувствовал ему водитель. – Видишь, все на мази. И мы до утра отдохнем – дело сделано, сам бог велел. Предлагаю ко мне, ты как смотришь? Пожрать купим, водочки, потом девчонок закажем…»

«Нет, это уволь, – Александр замотал головой. – Я женщин за деньги не покупаю. Предубеждение у меня, уж извини».

«Предубеждение? – переспросил водитель с искренним изумлением. – В первый раз такое вижу. Понятно, ты из столицы и вообще человек сложный… У нас-то каждый знает: вся Россия – это пьянство и блядство. И то – а чем тут еще заняться: вон, в километре Волга, а за ней одна степь. И так на тысячи верст – иной раз задумаешься, и становится не по себе. Лучше уж, знаешь, отвлечься и не думать, вот и остается – водка, бабы… Ну что, может еще по пиву?»

Он сделал знак буфетчице и показал ей два пальца. Та шустро выбралась из-за стойки и поставила перед ними две откупоренные бутылки. «Покушать не желаете?» – спросила она томно, вновь поглядывая на Фролова.

«Иди, иди, Маня, – отмахнулся Толян. – Кушать мы в другом месте желаем, почище».

«Я не Маня, я Верони-ика», – обиженно протянула девушка и пошла обратно, шаркая подошвами.

«Ишь, Вероника, – буркнул водитель, глядя ей вслед. – С характером тоже. Как она на тебя-то глядела – заинтересовал ты ее, московский гость. Ну, она-то нам не подходит, нет».

Он отхлебнул из своей бутылки и задумчиво обвел взглядом окрестности. Потом почесал в затылке, поморщился и сказал: – «Вообще-то, покупают не женщину, покупают любовь. А любовь, она всякая бывает; повезет, не повезет, заранее не скажешь. Это у вас там просто – заплатил, купил… Тут-то все выходит посложней».

«Да-да, – добавил он с напором в ответ на недоуменный взгляд Фролова. – Тут, бывает, заплатишь, а тебе в комплекте – все ее заморочки. Ну и любовь понятно, если ты ей конечно по нраву, потому что: а куда еще здешним бабам все это девать? Мужики у нас – так себе, дрянь, а с другими и познакомиться-то негде, кроме как в гостинице под видом шлюх. Так вот бывает и прикупишь весь комплект – и не знаешь потом, что это было и куда бежать. И чего еще желать, тоже порой не знаешь, да и к тому же, если не за деньги, то как от них все это получить? Они ж глупые все, у них в голове – то, что им мамки с бабками наплели. Замуж, семья, дети, а главное в себе не ценят».

«Занятно», – пробормотал Александр и одним глотком допил свое пиво.

«Не убедил, нет? – спросил его Толян и кивнул понимающе: – Сам вижу, что нет. По бабам ты не философ, ты все больше про войну. А следили-то мы за бабой, не за танком… Ладно, не обижайся, не хочешь – значит, не хочешь. С приличными познакомимся по такому случаю. Если ты, как говорится, чувствуешь разницу».

«А может вообще без этого? – лениво спросил Фролов, бросая на стол несколько купюр. – Я и в поезде не спал почти, и день вон какой получился…»

«Ты это брось, – строго оборвал его Толян. – Это у нас выйдет непорядок. Поработали – нужно отдохнуть, каждый тебе скажет!» Он допил пиво и предложил: – «Давай-ка, ты днем командовал, теперь отдавай инициативу. Я тебе буду ‘принимающая сторона’ – с выпивкой и культурной программой».