Текст книги "История Руси и русского Слова"

Версия об отравлении Михаилом ханской сестры была, вероятнее всего, клеветой, но так или иначе обоих князей вызвали в Орду на «суд». Михаил был признан виновным в различных «грехах» и убит при участии Юрия (точнее, его людей). Это, – конечно же отвратительное, – завершение борьбы Михаила и Юрия стало основой для их категорического противопоставления. Однако нельзя забывать, что ведь и Михаил в своей борьбе не брезговал никакими средствами и, по всей вероятности, не остановился бы перед убийством Юрия, что и сделал позднее (о чем – ниже) его старший сын Дмитрий. Жестокая борьба между двумя княжескими ветвями – Ярославичами и Александровичами – была обоюдной, и к тому же, как уже говорилось, Михаил первым применил в этой борьбе свою воинскую, а затем даже ордынскую силу.

Говоря обо всем этом, я отнюдь не преследую цель принизить Михаила Тверского и возвысить – за его счет – Юрия. В конце концов, тверской князь искупил все свои грехи истинно мученической кончиной, принятой им, согласно его житию, с высокой духовной твердостью, – что и дало основание для причисления его к лику святых мучеников. Нельзя не сказать также, что Юрий, конечно, опорочил себя участием в казни Михаила, продиктованной ханом, – между тем как убийство самого Юрия было личным возмездием Михайлова сына за смерть отца.

И мои возражения против господствующей трактовки конфликта Михаила и Юрия (и последующих столкновений тверских и московских князей) призваны только скорректировать «либеральную» историографическую традицию, задачей которой являлась дискредитация стремившихся установить твердую власть на Руси московских князей; всестороннее «очернение» Юрия явно было для этой традиции средством, способом идеологического воздействия.

Ни в коей мере не подвергая сомнению тот факт, что Михаил Тверской – трагический герой русской истории, нельзя вместе с тем согласиться с превращением Юрия Московского в своего рода скопище всяческого зла. Так, в частности, Юрий преподносится как бесстыдный своекорыстный «холоп» Орды, который за свою рабскую преданность и был, мол, в 1317 году награжден великим княжением Владимирским. Между тем уже в 1322-м хан Узбек лишил Юрия верховной власти (конкретная причина этого историками не выяснена, но существен сам факт) и передал ее не кому-нибудь, а старшему сыну убитого Михаила – Дмитрию! Притом, получив власть, Дмитрий при первой же своей встрече с Юрием 21 ноября 1325 года (она состоялась в той же Орде) без всяких разбирательств убил его. Правда, сам Дмитрий через девять месяцев, 15 сентября 1326 года, был убит там же, в Орде. В этом усматривают ханское наказание за убийство Юрия, но такая версия едва ли основательна.

Во-первых, именно хан Узбек ранее отстранил Юрия от великого княжения; во-вторых, неправдоподобно, что наказание Дмитрию последовало лишь спустя почти год после убийства Юрия; в-третьих, известно, что вместе с Дмитрием был тогда убит в Орде князь Новосильский Александр, явно не имевший никакого отношения к гибели Юрия. И не исключено, что оба князя – Дмитрий Тверской и Александр Новосильский – были убиты в результате какой-либо ссоры и уж, во всяком случае, не по повелению хана Узбека, который после убийства Дмитрия тут же передал великое княжение другому, младшему сыну Михаила Тверского Александру, а не младшему брату Юрия Московского – Ивану (Калите).

Итак, после очень краткого – с 1317 по 1322 год – правления Юрия власть над Русью опять перешла к потомкам младшего брата Александра Невского – Ярослава, который, надо сказать, имел мало общего со своим великим старшим братом (и даже враждовал с ним).

Однако вскоре же выявилась, можно сказать, полная «неспособность» Александра Михайловича к управлению страной в сложной ситуации того времени. Летом 1327 года к Александру прибыло ордынское «посольство» во главе с двоюродным братом хана Узбека, Чолханом, которого на Руси называли Шевкалом. Впоследствии возникла легенда, что Шевкал будто бы имел некие глобальные злодейские планы, но из первоначальных летописных сообщений ясно только, что присутствие ордынцев в Твери вызвало настороженность населения.

Следует в связи с этим сказать, что многие люди неверно представляют себе монгольскую власть как непосредственно управлявшую городами Руси; на деле управление было «доверено» русским князьям и даже сборщики дани – баскаки – находились на Руси только до 1270-х годов (хотя позже и имели место отдельные исключения). Поэтому появление в Твери многолюдного ордынского посольства породило напряженность.

И частный – даже «курьезный» – случай привел к мощному бунту: «15 аугуста месяца… диакон тферитин, прозвище ему Дудко, поведе кобылицу младу и зело тучну, напоити ю на Волзе воды. Татарове же, видевше, отъяша ю, диакон же, съжаливъси зело, начат въпити, глаголя: „О мужи тферстии, не выдавайте!“… и поворотися град весь и весь народ в том часе събрася… и начата избивати татар… и самого Шевкала убиша. И всех по ряду…»

Есть основания полагать, что крайнее возмущение тверичей вызвало даже не само по себе «отъятие» кобылы, но намерение ордынцев (с русской точки зрения совершенно «пакостное») употребить ее – «молодую и очень тучную» – в пищу…

Так или иначе, бунт тверичей был заведомо «бессмысленным и беспощадным» (по пушкинскому слову); они или не понимали, или никак не хотели понять, что Орда неизбежно ответит жестоким возмездием (что тут же и произошло).

Некоторые источники утверждают, что во главе бунта стоял будто бы сам великий князь Александр Михайлович, но это, несомненно, безосновательная выдумка. Другое дело, что после бунта Александр малодушно бежал из Твери в Псков и затем в Литву (его покойный брат Дмитрий был женат на дочери великого князя Литовского Гедимина) и только спустя десять лет, в 1337 году, отважился прибыть к хану Узбеку с «повинной». Поскольку хан, очевидно, сознавал, что Александр не мог поощрять столь бессмысленные действия тверичей в 1327 году, ему был возвращен пост великого князя Тверского – но уже без добавления титула князя Владимирского… Кстати, на время «эмиграции» Александра хан утвердил великим князем Тверским его младшего брата, Константина, который затем, в 1337-м, уступил свое место возвратившемуся в Тверь старшему брату[596]596
  Мне могут возразить, что через два года, в 1339 году, Александр был все же убит в Орде, но, как показал А. Н. Насонов (см. его цит. соч., с. 102), это объяснялось связью Александра с Литвой, с которой в этом году Орда вела войну. К тому же великим князем Тверским снова стал в 1339-м брат Александра Константин.


[Закрыть].

Определяя тверской бунт 1327 года как «бессмысленный», я, прежде всего, имею в виду, что он никак не мог способствовать освобождению от ордынской власти, – хотя те или иные историки толкуют его в качестве некоего важного шага на пути к независимости Руси. Как раз напротив: после неизбежной и тяжелейшей карательной акции хана Узбека (так называемая «Федорчукова рать» конца 1327 года) Тверь уже не проявляла непокорства по отношению к Орде.

А в конце 1360-х – первой половине 1370-х годов тогдашний великий князь Тверской Михаил Александрович – сын того самого Александра, при котором в Твери разразился бунт, – вступил в теснейший союз с Мамаем и только после долгого и упорного воздействия со стороны Дмитрия Донского и даже прямой его войны с Тверью в 1375 году отказался от этого союза…[597]597
  См. об этом: Насонов А. Н., цит. соч., с. 128–135; Прохоров Г. М. Повесть о Митяе, с. 34–38.


[Закрыть]

Вместе с тем нельзя не видеть, что бунт тверичей свидетельствовал о той неистребимой глубинной «воле», которая присуща русскому народу, и, между прочим, бунт этот лишний раз побуждает усомниться в правоте цитированного выше суждения В. О. Ключевского, согласно которому вплоть до 1380 года русскими людьми всецело владел-де «безотчетный ужас» перед ордынцами.

Но вернемся к «проблеме» потомков Александра Невского. Хотя и принято считать, что и Юрий, и Иван Даниловичи «прислуживались» к ордынским ханам и, с другой стороны, вызывали у них особое сочувствие, на деле в течение почти трех десятилетий им не предоставлялось великое княжение Владимирское – за исключением одного краткого периода (как уже сказано, в 1317 году Юрий получил сей титул, но уже в 1322-м хан Узбек, по-видимому, счел свое решение ошибкой и передал верховную власть Дмитрию – сыну казненного четыре года назад Михаила Тверского).

Бунт 1327 года, так сказать, дискредитировал князей Тверских, оказавшихся неспособными обеспечить «порядок», но Владимирский престол все же не был отдан Ивану Московскому, хотя во многих сочинениях историков (и, увы, в энциклопедиях) ошибочно утверждается, что-де Иван Калита уже в 1328 году стал великим князем Владимирским (то есть «всея Руси»). В действительности Иван – в связи со значительным ростом Московского княжества к этому времени – стал называться в 1328 году «великим князем Московским» (подобно тому, как еще значительно ранее, с конца 1280-х годов, Михаил звался «великим князем Тверским»). А на владимирский престол был возведен тогда князь Суздальский Александр Васильевич – внук младшего брата Александра Невского, Андрея Ярославича. Надо подчеркнуть, что он – как внук младшего брата Александра Невского – имел меньше прав на верховную власть, чем Иван Данилович. И все-таки лишь после смерти Александра Васильевича, в 1332 году, Иван Данилович Калита стал великим князем Владимирским.

Из вышеизложенного естественно сделать вывод, что потомки Александра Невского – вопреки мнению многих историков – вовсе не были такими уж «любимцами» Орды. И обретение Иваном Даниловичем в 1332 году верховной власти явилось закономерным итогом, плодом многолетней деятельности самого Ивана и его старшего брата Юрия, а вовсе не «подарком» хана Золотой Орды.

Как уже сказано, к 1305 году ушли из жизни все сыновья и внуки Александра Невского – кроме сыновей младшего Александровича, Даниила. И именно они продолжили историческое творчество своего великого деда. Это, например, ясно выразилось в их взаимоотношениях с Церковью. Выше шла речь о том, что Александр Невский сумел, в сущности, «перетянуть» из Киева во Владимир тогдашнего главу русской Церкви – митрополита Киевского (с конца 1240-х до 1281 года) Кирила II. С 1252 года и до конца жизни Кирил чаще пребывал во Владимирской, чем в Киевской земле, а его преемник, митрополит Максим (1283–1305), уже сделал Владимир своей резиденцией[598]598
  См.: Щапов Я. Н. Государство и Церковь Древней Руси X–XIII вв. – М., 1989, с. 205.


[Закрыть].

Юрий и Иван Даниловичи, явно следуя завету деда, приложили все усилия для того, чтобы следующий митрополит, Петр (1308–1326), перешел из Владимира в Москву, и фактически это совершилось, а поскольку Петр скончался именно в Москве и был погребен в воздвигнутом с его благословения Московском Успенском соборе, его преемник митрополит Феогност (1328–1353) окончательно обосновался в Москве, которая тем самым стала духовной столицей Руси.

К этому необходимо добавить, что соперник Юрия и Ивана Михаил Тверской, будучи в первое десятилетие правления митрополита Петра великим князем Владимирским, вступил с ним в поистине «легкомысленное» с его стороны противоборство[599]599
  Сахаров Α. Μ. Церковь в период монголо-татарского ига // Русское православие: вехи истории. – М., 1989, с. 73–75.


[Закрыть]. В этом – как, впрочем, и во многом другом – выразилась несостоятельность политической линии князей Тверских, долго претендовавших на верховную власть над Русью.

Совсем по-иному действовал Иван Данилович Калита, и в 1332 году, после кончины Александра Суздальского, у хана Узбека, в сущности, не было выбора, не было возможности признать великим князем всея Руси кого-либо еще кроме Ивана: остальные тогдашние князья слишком резко уступали ему по своему авторитету и попросту не сумели бы осуществлять управление, соблюсти «порядок» на Руси – что было необходимо ведь и в интересах Золотой Орды.

Здесь следует осветить один по-своему немаловажный вопрос. Как показано выше, в XII веке (фактически с 1157 года, «юридически» несколько позже) столица Руси переместилась из Киева во Владимир. Обычно считают, что после возвышения Ивана Калиты – то есть в 1332-м (дата 1328 г. неверна, так как «великим князем Владимирским» стал тогда князь Суздальский Александр) – произошло новое перемещение столицы – в Москву. Но это не совсем так. И Иван Калита, и его сыновья-преемники – Семен Гордый и Иван II Красный (правивший до своей кончины в 1359 году) – именовались «великими князьями Владимирскими», хотя пребывали в Москве (и имели второй, менее «важный» титул – «великие князья Московские»). То есть – пусть хотя бы только «юридически» – столицей все же оставался Владимир.

И лишь при Дмитрии Донском титул «великий князь Московский» стал первостепенным, главным (идентичным титулу «великий князь всея Руси»). Поэтому следует признать, что Владимир так или иначе был «престольным городом» Руси в течение более двухсот лет, а Москва окончательно обрела статус столицы после Куликовской битвы. Смысл перемещения центра Руси из Владимира в Москву нуждается в особом изучении; возможно, город на Клязьме предстал – в свете геополитической ситуации XIV века – как расположенный восточнее, чем было необходимо для столицы.

Вместе с тем Иван Калита с 1332 года являлся – несмотря на то, что пребывал в Москве, а не во Владимире – правителем «всея Руси». Как четко сформулировала летопись, «седе князь великий Иван Даниловичь на великом княжении всеа Руси, и бысть оттоле тишина велика на 40 лет». Поскольку князем «всея Руси» Иван Калита стал в 1332 году, «тишина» (то есть мир) на Руси установилась, если быть вполне точным, не на 40, а на 42 года – до, пользуясь выразительным летописным словом, розмирия с Мамаем, которое началось в 1374 году и о котором подробно говорилось выше (война с Мамаем, как мы видели, вовсе не являлась войной с Золотой Ордой).

Начиная с Ивана Калиты, потомки Александра Невского правили «всею Русью» более чем четверть тысячелетия, до 1398 года, – и среди них внук Ивана Калиты, Дмитрий Донской, и правнук последнего – Иван III Великий, и это наследование, как представляется, имело исключительно существенное значение.

Я имею в виду отнюдь не «наследственность» в биологическом или, точнее, антропологическом смысле, но продолжение государственной деятельности прямого предка правителей Руси XIV–XVI веков. Внуки, правнуки и т. д. Александра Невского, без сомнения, так или иначе соизмеряли все свои действия с его политической волей в отношении и Монгольской империи, и католического Запада, что воплотилось и в кровавой Куликовской битве 1380 года, и в бескровном отвержении Иваном III зависимости от хана Ахмата в 1480 году, – после чего, говоря уже цитированными словами отнюдь не являвшегося «поклонником» Руси Карла Маркса, «изумленная Европа… была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи…»

Глава восьмая
Духовное величие Руси
Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский (конец XV – начало XVI века)

Победа Дмитрия Донского на Куликовом поле, помимо прочего, окончательно превратила Москву в центр, столицу Руси, воспринимаемую как средоточие ее мощи – и практически действенной, и духовной; последнее, кстати сказать, было не менее или даже, пожалуй, более важно.

Конечно, столетний путь от 1380 до 1480 года, когда Московская Русь со всей очевидностью предстала как одна из великих держав тогдашнего мира, был далеко не прост; на этом пути стране довелось пережить немало тяжких испытаний и поражений. Политическая история этого столетия подробно освещена С. М. Соловьевым и заняла в его знаменитом труде более 500 (!) страниц. Но, как уже сказано, огромное значение имело и духовное развитие Руси.

Поскольку период монгольской власти ложно оценивается как время заведомого упадка и даже «позора и бессмыслицы» (о чем не раз говорилось выше), многие полагают, – не давая себе труда узнать и задуматься о реальном положении дел, – что с середины XIII и до конца XV века русская духовная жизнь захирела, еле-еле теплилась. Между тем, погрузившись в тщательное изучение житий русских святых и в связи с этим, естественно, в историю Церкви в целом, В. О. Ключевский в свое время не без определенного даже удивления обнаружил, что если в течение первых двух с половиной столетий со времени принятия христианства на Руси (конец X – 1237 год) было основано примерно сто монастырей, то за такой же срок с середины XIII века и до 1480 года (т. е. в «монгольский» период) их было создано в два раза больше, около двухсот, притом, – что особо подчеркнул наш выдающийся историк, – преобладающая часть монастырей создавалась тогда не в основных городах (как ранее), а на всем пространстве Руси – вплоть до дальних ее окраин.

А монастыри, как явствует из любых объективных исследований их истории, были подлинными творцами духовной жизни страны и одновременно культуры во всем ее объеме – от строительной, зодческой деятельности высшего тогдашнего уровня до творчества в слове – опять-таки в высшем его выражении.

Такие основанные в период между 1237 и 1480 годами и быстро развивавшиеся монастыри, как Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Саввино-Сторожевский, Спасо-Каменный (на Кубенском озере), Соловецкий, Ферапонтов Белозерский, Боровский Пафнутьев, Ипатьев Троицкий (вблизи Костромы), Толгский (на Волге у Ярославля), Иосифов Волоколамский и многие другие, созидали и излучали духовность и культуру, воздействовавшие и на правителей Руси, и в той или иной мере на весь ее народ. И без этого воздействия, без сомнения, были бы немыслимы и Куликовская победа, и то величие Руси, которое стало очевидным для всех к концу XV века.

Здесь целесообразно сделать отступление общего характера. Нередко сталкиваешься с представлением, что в те далекие времена, когда отсутствовали являющиеся сегодня вроде бы абсолютно необходимыми для «нормальной» жизни страны средства транспорта и связи, не могло-де иметь место и духовное единство Руси. Так, в некоторых сочинениях, затрагивающих вопрос о роли преподобного Сергия Радонежского в Куликовской победе, выражено сомнение в том, что троицкий игумен имел реальную возможность для существенного общения даже хотя бы с Дмитрием Донским, не говоря уж о Руси в целом. Не раз касавшийся этой проблемы Александр Шамаро писал, например, что для такого общения был «слишком долог – по тем временам – путь от Москвы до Троицкого монастыря», – не говоря уже о пути до места битвы (см.: «Наука и религия», 1980, № 8, с. 22).

Расстояние от Москвы до Троицкой обители – 70 километров (то есть, с нынешней точки зрения, совсем малое), но уместно ли тогда говорить о сколько-нибудь значительном воздействии на судьбу Руси Кирилло-Белозерского монастыря (около 500 км от Москвы) и тем более Соловецкого (более 1000 км)?!

Однако применение современных понятий о необходимых условиях общения людей (и, конечно, совокупностей людей, имеющих местопребывание в той или иной части страны) к давнему человеческому бытию, еще не «облагодетельствованному» новейшими техническими достижениями, начисто лишает нас возможности понять реальное положение вещей.

В современном сознании господствует представление о безусловном превосходстве жизни, пронизанной многообразной техникой. Но технический прогресс – как, впрочем, и любой прогресс вообще – всегда означает не только приобретения, но и утраты, притом утраты в конечном счете равноценные приобретениям (это, в сущности, неизбежное следствие всеобщих законов бытия).

Возьмем элементарный пример: необходимая для жизни вода течет из крана в каждой квартире, между тем как наши предки в любую погоду носили ее на себе из, возможно, весьма отдаленных родников или колодцев (то есть опять-таки скрытых в земной глубине родников). Какое освобождение от повседневной тяготы! Однако в наше время люди стремятся носить домой из магазинов «родниковую воду» – по цене минимум доллар за бутылку и к тому же, строго говоря, обладающую весьма сомнительной «родниковостью»… И если подойти к проблеме с собственно ценностной, аксиологической точки зрения, «приобретение» едва ли превосходит «утрату», и сегодня достаточно большое количество людей горячо стремится (а подчас даже и реализует свое стремление) к жизни в «нецивилизованной», – в частности оснащенной колодцем, а не водопроводом, – местности…

Я обратился к этому примеру ради его сугубой наглядности. Перейдем теперь к гораздо более сложной проблеме общения людей, имея в виду не чисто личное, «частное» общение, но обладающее так или иначе историческим значением, способное повлиять в конечном счете на судьбу страны.

Сейчас такое общение, в сущности, немыслимо без участия «средств массовой информации» или хотя бы усилительной техники (без которой современный «идеолог» не в состоянии воздействовать на собрание из всего нескольких сот человек). И даже нелегко понять, каким образом было возможно сколько-нибудь широкое общение духовных вождей и народа в те времена, когда никаких СМИ не имелось.

Горячие апологеты прогресса утверждают, что широкое общение людей – вплоть до общения их с целым миром! – только и стало реальностью в наш замечательный технический век, а ранее люди были замкнуты в узких границах, довольствуясь крайне скудной «информацией», не выводящей их за пределы их тесного мирка.

Но, во-первых, дело обстоит не совсем так даже и с чисто «количественной» точки зрения. Обратимся, например, к такому имеющему исключительно важное значение в русской культуре явлению, как песня. Ныне та или иная песня становится широким – в пределе всеобщим – достоянием посредством телевидения, радио, на худой конец многотиражных грам– и магнитофонных записей. Однако хорошо известно, что вызывавшие живой отклик в душе народа песни легко распространялись по всей Руси-России и тогда, когда никаких вышеуказанных технических достижений не было и в помине, – распространялись благодаря прямому, непосредственному общению людей.

И в связи с этим снова встает проблема (по сути дела, глубоко прискорбная…) двойственности прогресса: все его приобретения оборачиваются не менее существенными утратами. И действительное общение людей в наш технический век не только не расширилось (как бездумно заявляют «прогрессистские» идеологи), но, напротив, стремительно сокращается. Реальное, живое общение людей все в большей мере заменяется, вытесняется потреблением «продуктов информационной индустрии», которые по своей человеческой и народной ценности не идут ни в какое сравнение с плодами подлинного общения людей (уместно напомнить о предложенном выше сопоставлении родниковой воды и хлорированной жидкости из водопроводного крана).

Типичный «современный» человек реально общается с очень малым кругом своих ближайших родственников, еще меньшим числом сохранившихся с юных лет друзей, очень немногих сослуживцев (и то только до достижения пенсионного возраста) и нескольких соседей по лестничной площадке (хотя нередко и это не имеет места).

Между тем в давние времена человек, во-первых, обладал громадными родственными (и «свойственными») связями (вплоть до самых дальних степеней родства), находился в постоянном общении со всеми жителями своей деревни или городского «околотка» (тем более своего церковного прихода) и даже многими жителями окрестных селений и соседних городских урочищ – притом дело шло о полнокровном, истинном человеческом общении.

И любая «информация», полученная каким-нибудь образом одним человеком, быстро становилась достоянием его селения, окрестных селений и распространялась – как круги от всплеска на водной поверхности – практически безгранично. Да, о той же Куликовской победе не сообщалось ни с телеэкрана, ни из радиорепродуктора, ни в газетах, но вот выразительнейший факт: в селах далекого Архангельского края передавали из уст в уста сказку (см. знаменитое собрание сказок А. Н. Афанасьева, № 317), воспевающую подвиги «русского посла» к Мамаю «Захарья Тютрина» (Тютчева)…

* * *

Мое, быть может, несколько затянувшееся «отступление» все же, полагаю, необходимо; оно призвано, в частности, показать, что предпринятые некоторыми историками попытки «умалить» роль преподобного Сергия Радонежского в судьбе Руси – попытки, которые, как уже говорилось, были продиктованы чисто современными представлениями о том, каким образом может «идеолог» воздействовать на широкий круг людей и в конечном счете на целый народ, – едва ли сколько-нибудь серьезны.

На первых страницах этой книги были приведены слова В. И. Вернадского о том, что заново «открытое» в конце XIX-начале XX века в своих уцелевших образцах «огромное» (как он определил) «художественное творчество» XIII и последующих столетий «могло возникнуть и существовать только при том условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды».

Средоточиями этого творчества и были, вполне понятно, монастыри, где и совершалась деятельность зодчих, «иконников» (слово, дошедшее из XV века), книгописцев и т. д., но, как уже сказано, монастыри создавались тогда даже в самых дальних окраинах страны, куда приходили для своего подвига из Москвы и ее окрестностей – прежде всего из Троицкой обители – люди высшего духовного уровня и необычайной энергии.

XIV–XV века – это, как давно уяснено, время расцвета святости; именно в эту пору родился образ-понятие «Святая Русь». Простой перечень тогдашних творцов высокого и труднейшего подвига, причисленных – кто раньше, кто позже – к лику святых, занял бы несколько страниц.

В сущности, каждый из них видел своего прямого наставника или вдохновителя в величайшем русском святом – богоносном Сергии Радонежском. Это и его непосредственные ученики и сподвижники (действовавшие в эпоху Куликовской победы), такие как Кирилл Белозерский, Дмитрий Прилуцкий (он создал достославный монастырь вблизи Вологды), Павел Обнорский (обитель на реке Обноре в округе Костромы), Савва Звенигородский, Ферапонт Белозерский, Авраамий Чухломский, Сергий Нуромский и многие другие. Это и более поздние подвижники – Зосима и Савватий Соловецкие, Пафнутий Боровский, Дионисий Глушицкий, Александр Ошевенский и т. д.

Далее, в конце XV – начале XVI веков в качестве духовных вождей Руси выступают Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, но их деятельность совершается уже в новой, глубоко драматической ситуации.

Стремительное – как бы даже неправдоподобное, «чудесное» – возвышение Москвы, которая к рубежу XIII–XIV веков была еще, в сущности, «рядовым» городом (правда, «посажение» в нее в 1280-х годах сына самого Александра Невского, Даниила – пусть и младшего – имело великое «потенциальное» значение), связано, несомненно, с тем, что этот пока еще не имевший высокой славы город привлек к себе свв. митрополитов Петра и, затем, Феогноста (1328–1353). Еще большее значение имела деятельность следующего пребывавшего в Москве (хотя он все еще звался Киевским!) митрополита св. Алексия (1354–1378) – одного из величайших глав русской Церкви за всю ее историю. Он был теснейшим образом связан с преп. Сергием Радонежским и даже, как известно, упрашивал его сменить себя на митрополичьем служении, но троицкий игумен был предназначен для своей – неоценимой – миссии.

И нельзя не видеть глубокий судьбоносный смысл в том, что ни с чем не сравнимый духовный подвиг Сергия совершался именно в пору подготовки Куликовской победы. Когда некоторые современные историки пытались доказывать, что те или иные сведения могут вызвать сомнение в прямом, «практическом» участии святого в этой победе, они, как уже отмечалось, неправомерно и даже, прошу извинения, наивно применяли к бытию шестивековой давности нынешние представления о политической «практике».

В сказаниях XV–XVI веков могучее воздействие преп. Сергия на события 1380 года нередко толкуется как чудо, как воплощение сверхъестественного дара святого. Для глубоко религиозных людей это объяснение вполне достаточное. Но уместно поставить вопрос и по-другому. Воздействие пребывавшего в Троицкой обители святого на героев Куликовской битвы и духовное состояние Руси в целом в самом деле было трудно уследимым (а с точки зрения наших современных способов «передачи информации» вообще непонятным), в точном смысле слова таинственным, и потому версия о чуде, в известном смысле, являет собой правду, которую могут принять и лишенные Веры люди…

Но двинемся далее. Как бы пронизавшая всю Русь деятельность многочисленнейших учеников и продолжателей преп. Сергия Радонежского в течение столетия – от 1380-х до 1480-х годов – сыграла поистине великую роль. Разумеется, одновременно осуществлялась и многообразная политическая деятельность правителей Руси и их окружения. Но летописи донесли до нас множество сообщений о том, что правители той поры считали необходимым получить советы и благословения у наиболее чтимых подвижников, находившихся подчас далеко от столицы. И в высшей степени показательно, например, что акту окончательного отвержения Иваном III зависимости от ордынцев предшествовало (о чем шла речь выше) весьма резкое послание к нему архиепископа Ростовского Вассиана.

Словом, политическое и духовное развитие Руси в течение XIV–XV столетий – это, по сути дела, единое историческое творчество, которое к концу XV века превратило Русь в явную всему миру великую державу.

* * *

Но, как мы знаем, любая победа «относительна», имеет свою «оборотную» сторону.

В первые века своей истории Русь действовала на широчайшей мировой арене; затем началась эпоха сосредоточения на «внутреннем» созидании (хотя, разумеется, и в это время существовали и развивались многообразные связи с соседними и более дальними странами). Так, вполне ясно, что у Владимира Святославича никак не могло бы возникнуть намерение отправиться в поход к границам Ирана (как это сделал Олег II), а у Ярослава Мудрого – попытаться перенести свою резиденцию с Днепра на Дунай (подобно его деду Святославу).

Определенная «замкнутость» Руси особенно усилилась со времени монгольского нашествия, ибо она оказалась в составе Золотой Орды, которая теперь и выступала в качестве «субъекта» внешней политики. Но в последние десятилетия XV века Русь очень широко выходит на международную арену и, в частности, так или иначе осуществляет свои государственные интересы на тех территориях, которые в свое время – до ее ослабления в монгольскую эпоху – либо принадлежали ей, либо находились в сфере ее влияния.

Речь идет о западнорусских землях, оказавшихся под властью Литвы и, затем, Польши, о Молдавии и Причерноморье, о донских и прикавказских землях. Все это основательно показано в трактате видного историка К. В. Базилевича (1892–1950) «Внешняя политика русского централизованного государства. Вторая половина XV века» (М., 1952) и в более позднем труде А. Л. Хорошкевич «Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала XVI в.» (М., 1980).

Но дело шло не только о (пользуясь современным термином) «ближнем зарубежье». Русь к концу XV века так или иначе устанавливает взаимоотношения и с «дальними» странами Запада и Востока. Вместе с тем к этому времени она утратила давнего союзника и, можно сказать, старшего друга – Византию, которая после сокрушительных действий ее западных соперников – прежде всего Генуэзской и Венецианской республик – была в 1433 году завоевана врагами с Востока и вошла в состав Турецкой империи.