Текст книги "Скульптор-экстраверт"

Глава 5. Всеволод и Анна

Ноябрь в тот год выдался совсем уж теплым. Таких ноябрей мне не доводилось встречать на своем веку ни до и ни после. Тот ноябрь больше походил на конец апреля, когда земля подсохла, и уже не слякотно, и все готово к приходу мая. Именно поэтому никто в Москве и не заметил, как на смену осени пришла зима.

В тот год казалось, что осень не закончится, а декабрь не наступит, на полях травка зазеленела. Дни исчезали, а осень продолжалась. Та осень и тот ноябрь были грустными, как, впрочем, и всегда, в независимости от погоды. Снег за тот ноябрь так и не выпал на землю… Но все же листочки опали, слезинки дождя пролились с неба, и не зависимо ни от чего по календарю наступил декабрь месяц.

Декабрь наступил, и Анне Петровне пришло время разродиться – по дням и числам, принятым природой. Девять месяцев пролетели для нее и Всеволода сменой времен года – весна, лето, осень, начало зимы. Пролетели так быстро, словно только что выпавший с неба снег взял да и растаял на лету, так и не долетев до земли… И в ночь с первого на второе декабря у жены Всеволода начали отходить воды и он отвез ее в роддом в Москву. А третьего декабря, свет беленький увидела Полина…

Скульптор с утра срочно засобирался в роддом… Всеволод поставил чайник… За окошком переливалось солнышко. Капелька, свисавшая с веточки ивы, сверкала на солнце… Я сидел у соседа на кухне, щурился от солнца и посматривал в окошко, любуясь и принимая на душу благодать наступающего солнечного дня.

– Пойду Импрезо заведу, двигатель прогрею, – сказав это, Всеволод чуть ли не выбежал с кухни на улицу. Я еще раз перевел взгляд со скульптора на окно и увидел, как капелька сорвалась с веточки ивы и упала на землю…

Всеволод как ходил по дому в шортах и футболке, так и выскочил в них из дома во двор, ни сколечко не остерегаясь подцепить какой-нибудь вредный и совсем ему ненужный чих. За то время, пока он выходил на улицу и заводил машину, чайник вскипел, а чай, стало быть, поспел.

Вернувшись в дом, он ни с того ни с сего подошел вплотную ко мне, широко и глубоко раскрыл свой рот, так широко и так глубоко, что я с легкостью для себя разглядел его язык, зубы, горло и гланды. Он подошел ко мне, словно подскочил, так неожиданно и ни с того и ни с сего, что я сразу ничего-то и не понял и сам чуть было не открыл свой рот от удивления… Близко подошел и неожиданно для меня самого, дыхнул мне прямо в лицо, но для чего? Я быстро отпрянул в сторону.

– Ты чего делаешь? Сева!

– Не пахнет перегаром?

– Дыхни-ка, еще разок… – Всеволод еще раз наклонился ко мне.

– Аш!!!

– Нет, вроде не пахнет, тишина… Ноль промилей за версту – зеленый свет тебе в пути… А ты что, вчера глотнул слегонца?

– Да, двести пятьдесят армянского…

– Сев, слушай, а ты заведи себе алкотестер, чужому носу в этом деле я тебе особо доверять не советовал бы.

– А почему твоему носу доверять нельзя? – Всеволод уже сиял до ушей, как, впрочем, и в любое утро чуть ли не всегда.

Чего-то тут не то, чего-то ты не договариваешь, соседушка… Всеволод игриво погрозил мне пальчиком и продолжил:

– Конечно же спасибо, за совет, но мы уж как-нибудь так, без алкотестера. Раньше без него обходились и сейчас как-нибудь без него проживем.

– Напрасно…

Я хотел было развить тему алкотестера и уже раскрыл для этого рот, но услышал от соседа коротко и ясно для себя:

– Харе советы глупые давать, разливай лучше кофе, а я пока пойду, переоденусь.

– Сколько тебе кофе сыпать в кружку?

– Чайную ложку.

– А сахар класть?

– Три кусочка.

Через пятнадцать минут Импрезо прогрелось, задышало выхлопными газами и ожило сердечным постукиванием клапанов, под непрерывный гул мотора. Всеволод оседлал лошадку, а я открыл и закрыл за ним ворота.

Сева приоткрыл глаза и попытался оторвать с похмелья чугунную голову от подушки. Ему с трудом, но все же удалось это сделать. Но в следующее мгновение рвота подступила к его горлу. В это же самое время какой то ПСИХ начал слегка постукивать ему по мозгам медицинским молоточком. Пересиливая тошноту и головную боль, скульптор встал с постели и прошлепал к окну в столовой. Выглянул в окно. За окном он увидел все те же унылые краски, всю ту же осень в начале декабря. Перед домом на своем боевом посту все также стояла под парами его гончая «Импрезо». Сева напряг мозги и с трудом вспомнил о том, что вчера он собирался поехать на ней в роддом, на Парковую улицу. Но как только Всеволод напряг мозги, то тут же, не отходя от окна, схватился за голову. В этот раз ПСИХ саданул Севу молоточком по мозгам с такой силой, что его чуть было не вывернуло всего изнутри наружу. Он сразу же, но в самых смутных очертаниях припомнил, как его вчера, чуть ли не ночью привез домой нанятый им же пьяный водитель. Который на самом-то деле был трезвым как стеклышко, а лишь так причудливо назывался самим же пьяным в дугаря скульптором…

Всеволод отошел от окошка и попытался припомнить события минувшего дня. Но как только он снова попытался напрячь память, то тут же сморщился и схватился за голову от звонкого постукивания медицинского молоточка по своим мозгам. Его память была разобрана по кусочкам. Всеволод никак не мог, в самом деле, вспомнить, что же вчера произошло с ним в роддоме и как он до него добрался?..

Спустя десять минут скульптор напряг мозги до полной степени абсурда, и память начала понемногу сдаваться на милость победителя. От своих же воспоминаний Севе становилось не по себе… Перед ним все представало в расплывчатом 3D-формате, в объеме и цвете. С диалогами и во всяческих подробностях, в объемном изображении, но все-таки как бы изнутри…

Он отчетливо увидел, как мчится по Новой Риге со скоростью под двести километров в час. Когда выезжаешь на Новую Ригу, то сразу же начинаешь ощущать свободу, эта трасса для людей, смотрящих в сторону запада… И неважно, едешь ли ты по Новой Риге в Москву с запада на восток или же из Москвы в сторону запада, ты всегда обретаешь в себе внутреннею свободу и не чувствуешь вокруг себя преград и расстояний, и поэтому ты стараешься притапливать педаль акселератора до упора…

В это самое время спортивная «Импрезо», весом в тонну и мощностью в триста пятьдесят лошадок вздыбилась, ее вначале повело чуть влево, а за тем и чуть вправо… Тормоза взвизгнули, резина задымилась, асбестовые колодки стерлись в пыль, на асфальте осталось два черных следа от резины… запахло жареным…

От этих воспоминаний молоточек пустился в свистопляс – ПСИХ закатил скульптору настоящую кадриль… Скульптор подпрыгивал на сиденье и перескакивал с одного матерного слова на другое, а заодно орал и ругался взахлеб и на чем свет стоит, проглатывая слюни, слова… Сева гудел в клаксон и подмигивал фарами впереди идущей машине… Но беспечный водитель на Жигулях, все так же плелся чуть ли не пешком по крайнему левому ряду со скоростью шестьдесят километров в час, наматывая на свой спидометр размеренные и молчаливые километры, один за другим. Всеволод приблизился к жигулю вплотную, на расстояние вытянутой руки и подпер его бампером – тык, тык, тык… А молоточек медицинский – тук, тук, тук, тук по мозгам скульптора – ПСИХ не унимался…

Всеволод беспрестанно махал то одной, то двумя руками, то выпуская руль из рук, то снова хватаясь за него руками. Скульптор в этот момент напоминал со стороны стоящего на мачте палубного матроса, жестикулирующего по сторонам семафорными флажками с зажатой в зубах мобилой…

Водитель жигуля посмотрел в зеркало и тут же прозрел и испугался. Он сразу же сообразил, что к чему. Он сейчас, именно что сию минуту, понял для себя самого то, что уже едет по краю обрыва – над самой его пропастью. Хотя совсем недавно, какое-то мгновение назад, ему казалось, что он беспечно катит по шоссе, по крайней левой его полосе… Все было примерно так для него, пока он не увидел в зеркало заднего вида рассерженного чувака с телефоном в зубах и, возможно, что с битой в багажнике, травматикой в бардачке и хрен его знает чем в голове… Сообразив, что к чему, он резко перестроился в правый ряд и тут же перевел свой дух…

Севе стало совсем невмоготу от этих воспоминаний вчерашнего дня. К горлу подступила рвота. Он прикрыл рот рукой и поскакал в сторону туалета, удерживая блевотину во рту. Грохнулся перед унитазом на колени и вырвал из себя гадость – его стошнило. С этого момента ему ненадолго полегчало. ПСИХ утихомирил свой пыл и уже не долбил по мозгам скульптора что есть мочи, но взял короткую передышку. Севу перестало подташнивать, у него расширились сосуды головного мозга. В голове повеяло замечательной прохладой, засквозило освежающим ветерком, который с необычайной легкостью и точностью расставлял все по своим местам…

Съехав с Новой Риги, скульптор выехал на МКАД. Как только ты въезжаешь на МКАД, ты сразу же выбираешь нужную себе колею, и встаешь на нее, и катишь по ней, как по рельсам. И неважно, едешь ли ты по часовой стрелке, по внутренней стороне кольца, или же по внешней стороне и против часовых поясов, ты все равно едешь по замкнутому кругу в общем потоке машин и ты ограничен в свободе выбора – замкнут пространством и от этого чувствуешь себя не совсем уютно.

Проехав по МКАД с пару километров, Всеволоду впереди показался съезд на Рублевку. Как только съезжаешь на Рублевку, то сразу же ощущаешь запах денег, они здесь валяются прямо на дороге, стоит только наклониться и поднять бабки. Повсюду намусорено деньгами – все ими завалено. Всюду баксы и звон монет. Деньги… деньги… деньги… Роскошь сразу бросается в глаза, с первого взгляда на дорогу – с первого взгляда на авто, проплывающие по Рублевке в обе стороны. Здесь нет места «Жигулям» и прочему хламу на колесах. Ты сразу понимаешь, как люди могут жить. Здесь люди живут на широкую ногу и сорят деньгами направо и налево. Всюду гламур, куда ни кинь взгляд. Ты сразу окунаешься с головой в эту атмосферу гламурной тусовки, прочитав рекламу на первом же стенде, стоящем на обочине: «Ломбард элитных и дорогих часов». На следующем стенде рекламируются «Бентли». Сева свернул на Рублевское шоссе и въехал в густонаселенную Москву. Проехал пять километров, пересек под мостом Можайское шоссе, выехал на знакомый ему с детских лет Кутузовский проспект, проехал еще примерно с пять километров и почему-то вспомнил про Бородино.

Чем хорош этот широченный проспект, так это тем, что он мало чем изменился за последние полвека, разве что съезд на третье транспортное кольцо добавился и Поклонную гору, на которой когда-то стоял Наполеон, зачем-то стерли с лица земли. Когда едешь по этому проспекту, поневоле ощущаешь себя власть предержащим, но это совсем недолго длится. Вскорости ты съезжаешь на третье кольцо поближе к народу и вскорости начинаешь чувствовать себя дерьмом. Проехав с два – три километра, ты начинаешь осознавать, как же несправедлива по отношению к тебе жизнь и как же сильно ты попал. Это народное кольцо, оно для народа проложено. Здесь за год ни одной машины со спецсигналом не увидишь, зачем им нужна эта клоака. Съехав на третье транспортное кольцо, Всеволод зачах в пробке – зачах и, стало быть, погрустнел. Его былое задиристое настроение сошло на нет из-за черепашьей скорости его «Импрезо».

Свернув с третьего кольца на убитое горем шоссе Энтузиастов, скульптор сразу же почувствовал себя рабом системы – люмпеном. Когда едешь по шоссе Энтузиастов, хочется схватить в руки красное полотнище и бежать на баррикады – где-то рядом станция метро «Площадь Ильича». Набрав немного скоростенки, Всеволод постепенно успокоился и пришел в свое обычное психосостояние, состояние возбужденного холерика-экстраверта… Но и в пробке, из которой он только что вырвался на простор, были свои плюсы. За те полчаса, что ползла по пробке «Импрезо», Всеволод вдоволь наговорился по телефону… Он оборвал все телефоны и все провода, обо всем переговорил и обо всем договорился…

Через полтора часа после отъезда из загородного дома «Импрезо» свернула на одну из Владимирских улиц и оказалось в Перово… Въехав в Перово, скульптор разглядел в себе лузера. Вскоре Сева, вдоволь нашухарившись и наболтавшись по телефону, припарковал свою боевую и супергончую «Импрезо» возле дверей роддома…

Выйдя из машины, скульптор разглядел в метрах ста от роддома цветочный киоск… Подойдя к павильону, Всеволод выбросил недокуренную сигарету в урну, и потянул на себя стеклянную дверь. Скульптор обтер подошвы ботинок о придверной коврик и вошел внутрь. В павильоне было прохладно, даже немного холоднее, чем на улице. Стеклянный павильон продувало со всех щелей и со всех сторон, температура внутри была не выше нуля градусов. Рыженькая и продрогшая до зубов продавщица, укутавшись по подбородок в теплую болоньевую куртку, возилась с букетом хризантем. Ее губы посинели от холода, руки казались одеревеневшими, а с кончика носа свисала, но никак не могла оторваться и упасть на прилавок одинокая капелька. Девушка с трудом ворочала пальцами, составляя овальную композицию из хризантем ярко-желтого цвета. Услышав, как очередной посетитель открыл дверку и переступил через порог салона, девушка оторвала взгляд от хризантем, приподняла голову и шмыгнула носом.

– Здравствуйте… – продавщица отложила в сторону цветы и подышала ртом на озябшие руки…

– Здравствуйте, девушка. Что это у вас губы такие синющие, я смотрю, вы совсем продрогли?

– Да, есть немного…

Всеволод сразу же ощутил на себе ветерок, своенравно и бесцеремонно гуляющий не только по всему цветочному павильону, но и по его ушам.

– Блин, как же у вас здесь сквозит и холодно, как вы еще здесь дубака не врезали, так и воспаление легких недолго подхватить!

– Привычка. Ничего не поделаешь, работа такая… А вы к нам с чем пожаловали?

– Погреться зашел…

Всеволод лукаво улыбнулся. Улыбнулся полунамеком, приоткрывавшим для девушки дверку для дальнейшего общения со скульптором.

– Да ладно вам шутить… Родился, что-ли, кто?

– А как вы догадались?

Всеволод даже и не заметил, как начал раззадоривать девушку своим едва ощутимым на слух кокетством, которое не сразу бросается в глаза, но зато с ходу проникает в сердце – кого угодно. Кокетство пред всем, что миловидно и улыбается, было заложено в нем с рождением, он впитал его в себя с молоком матери…

– Да чего тут догадываться-то. У вас на лице все написано…

– Да точно, дочка родилась.

– Поздравляю. Как назвали-то?

– Полина.

– Надо же, какое красивое имя. Какие цветы хотите купить?

– Розы…

– Правильно, если рождается дочка, то принято розы дарить – розовые или красные.

– А если мальчик родился, то тогда что дарят?

– А зачем вам это, ведь у вас дочка родилась?

– Так, на будущее хочу знать.

– Если рождается мальчик, то принято дарить синие и фиолетовые цветы, например фиалки…

– А если двойня?

– Ну, у вас и планы на будущее… Наполеоновские… Девушка заулыбалась, развеселилась, ее губы порозовели, и она на минутку-другую позабыла о ветрах и холодах. На нее нахлынула волна переполняющих душу эмоций. Она, не замечая того, размечталась и почувствовала расположение к скульптору. Расположение в том смысле, что стала расположена к любому его слову, к любой едва заметной мимике его лица и даже к его настроению. В какой-то момент она почувствовала, что влюбляется в этого ненавязчивого и знающего цену комплиментам красавца… Еще чуть-чуть… И если только он мигнет… То брошу все и хоть на край света… но за ним.

– Что вы замолчали? Так что дарят, если двойня родилась?

– Если двойня родилась, то дарят два разных букета… Лицо девушки уже раскраснелось, она точно испугалась собственных мыслей и выглядела со стороны так, как будто только что выскочила из парной на свежий морозец нагишом в одних валенках. Выскочила – и сразу же и пристыдилась своей наготы и своих самых потаенных мыслей и желаний сокровенных…

Всеволод посмотрел по сторонам и остановил свой выбор на крупных и алых розах.

– Девушка, скомпонуйте мне большой букет вот из этих роз.

– А сколько штук брать будете?

– Сколько получится, с охапку, только, естественно, чтобы было нечетное количество.

Девушка подошла к ведру и взяла в свои руки большую охапку темно-красных роз, так что в ведре с водой не осталось ни одного цветочка…

– Вот столько пойдет?

– Да, вот столько самый раз будет…

– Вам букет упаковать?

– Да…

Продавщица, забывшая к этому времени обо всем на свете, расстелила на прилавке упаковочную бумагу и положила на нее семьдесят одну красную алую розу. Она еле управлялась, заворачивая в бумагу огромный букет размером чуть ли не со сноп сена. В этот момент она конечно же погрустнела, погрустнела, по привычке сама не замечая того. Пока девушка переворачивала в своих руках королевский букет из роз, она несознательно краем души, краешком надежды и краешком фантазий, остатком потаенного настроения… понимала, осознавала и принимала на сердце то, что этот букет не для нее предназначен… Кое-как управившись с букетом, девушка тут же и сноровисто оформила его волнистой ленточкой.

– Готово. Какой же красивый букет, мне самой нравится… Кто бы мне такой подарил!.. Девушка кокетливо хихикнула…

Скульптор улыбнулся словам продавщицы и тут же полез рукой в боковой карман пальто, за бумажником.

– Сколько с меня?

– Три тысячи восемьсот пятьдесят рулей, с упаковкой вместе.

– Всеволод отсчитал продавщице четыре тысячи рублей, взял в руку букет и развернулся к выходу.

– Подождите, возьмите сдачу…

– Не надо, себе оставьте…

– Спасибо большое, до свидания… Заходите, еще заходите… Зах… Всеволод ничего не ответил девушке, а лишь кивнул ей головой на прощание и вышел на улицу… Рыжеволосая простушка, продрогшая, неумелая и неловкая кокетка провожала взглядом мужчину с обложки журнала. Она смотрела вслед скульптору взглядом, исполненным мечтами и надеждами… Но к вечеру следующего дня этот образ стал понемногу приобретать в ее воспоминаниях расплывчатые и смутные очертания, пока и не растворился полностью в ночи.

Подойдя к дверям роддома, Всеволод достал из пачки сигарету и окликнул незнакомого парня, стоявшего на крылечке с сигаретой в руке…

– Дай прикурить, браток.

– Держи…

Молодой парень лет тридцати и приятной наружности поднес сигарету к лицу скульптора. Судя по тому, как быстро парень откликнулся на просьбу скульптора и протянул ему дымящийся окурок, он был нечопорным и простым в общении человеком. Скульптор наклонился и сделал две коротких затяжки…

– Давно стоишь?

– Второй час мерзну.

– Чего-то ты, браток, не по погоде одет? Ноги случаем не отморозил?

Севе сразу бросились в глаза черные лакированные штиблеты, в которые вырядился простоватый с виду пацан.

– Так кто знал, что целый час здесь торчать придется. – Пацан протянул дрожащую руку к губам и сделал еще пару затяжек. – Время перепутал…

– А я только что подъехал. Вот, букет цветов купил в киоске…

– В этом, что ли?

– Да.

– А я к метро ходил, там чуть ли не в два раза дешевле…

– У тебя кто родился?

– Сын. А у тебя?

– Дочь. Тебя как зовут?

– Игорь. А тебя?

– Всеволод… – Скульптор пожал протянутую ему руку и тут же отдернул свою.

– Игорь, что у тебя с рукой, холодная, как лед?

– Постой с мое на улице, такая же будет.

– А чего ты на улице стоишь?

– Не знаю… – Игорек пожал плечами… – Волнуюсь, наверное, не могу на одном месте устоять, места себе не нахожу, взад – вперед хожу.

Игорю было меньше тридцати, он всего-то как десять часов назад стал молодым отцом и волновался так, как перед самым первым своим свиданием. Он не был так спокоен и беспечен, как Всеволод, не только в силу своего возраста, но и в силу своего настроения, сосредоточенного на волнительных ощущениях, присущих всем молодым отцам перед самой первой встречей с собственным ребенком. Всеволод же, со своей стороны, был не только спокоен, как удав, но и стал для Игорька сразу и чуть ли не старшим братом. Стал в силу своего ненасытного желания знакомиться с кем попало и где попало, везде и всегда, и особенно в моменты волнительного состояния своей души… В такие ни с чем не сравнимые моменты особенного счастья, когда душа не то что поет, а из груди вырывается и летит навстречу другим людям. В такие моменты ему хотелось обнять всех и сразу – и заодно… и радоваться этому, и наслаждаться этим вместе со всеми…

– Да брось ты так переживать, все позади, чувак, радоваться надо, а не дрожать холода. Не хочешь согреться?

Всеволод кивнул Игорю в сторону продуктового магазина…

– А чего, можно… Пошли…

Скульптор вместе со своим новым приятелем оторвался от дверей роддома в сторону магазина… Перед тем как зайти в магазин, скульптор набрал Анне.

– Аня, я подъехал…

– Хорошо, через пятнадцать минут спускаюсь…

Скульптор отключил телефон и вслед за Игорем зашел в магазин. Игорь в это время уже примерялся к стеллажу, на котором в стройные ряды были выставлены бутылки разные и всякие, всего полно и навалом. Ассортимент – залюбуешься, на любой вкус, чего хочешь выбирай, чего хочешь покупай – на тебе беленькая, на тебе красненькая, сорок… тридцать градусов, хоть упейся. Увидев издали скульптора, Игорь прокричал ему через весь магазин:

– Сев, ты чего хочешь, чего брать будем?

– А ты чего хочешь?

– Водочки.

– Может, по такому случаю коньячку возьмем?

– Коньячку так коньячку, можно и коньячок взять… Чего не взять. Молодые папаши зашли в ближайший скверик и раздавили на двоих ноль пять армянского пять звездочек. Всеволод отошел к ближайшему кусту и отлил, то же самое сделал теперь уже и его друг. Пацаны поочередно застегнули ширинки… Не удивляйтесь. Это всегда так бывает в сквериках – всегда и со всеми.

В Игорьке взыграла кровь. Он перестал дрожать, как суслик, разомлел, распахнул полог пальто, раскраснелся до ушей, кончик его носа стал похож на морковку… Он уже не волновался, не мерз и выглядел как настоящий крутой пацан-сибиряк: грудь нараспашку, самое время кому-нибудь харю начистить. Он был теперь счастлив, счастлив вдвойне – это всегда так бывает после первого стакана и после второго тоже, да и после третьего – чего греха таить… да и от кого… да и самое главное – зачем…

– Что, согрелся?

– Еще как. Весь горю.

– Может, добавим? Закрепим успех?

– А чего, брателла, можно и добавить…

Пацаны ожили, завелись, словно заново родились. Когда ребята, чуть пошатываясь, во второй раз вошли в магазин, со стороны могло показаться, что эти двое знают друг друга не с один десяток лет… и чуть ли не с детства – друзья закадычные…

– Севка, я за коньяком – и сразу на кассу, а ты зажрать не забудь купить…

– Сырков плавленых возьму.

– Запить прихвати.

Анна спустилась с дочкой в холл и посмотрела вокруг себя. Всеволода нигде не было. Минут пять она пребывала в нерешительности, то и дело посматривая по сторонам. Оглядевшись и не отыскав мужа, Анна начала прикусывать верхнюю губу. Простояв в холле с минут десять, Анна Петровна решила подняться в палату за телефоном. Но как только она подошла к лифту, входная дверь громко распахнулась и на пороге роддома показался Сева в обнимку с незнакомым ей парнем. Анна развернулась от лифта и направилась к мужу. Всеволод в это время улыбался и о чем-то перебрасывался словами с парнем, которого обнимал за плечо…

– Сева, где ты был? Ты же мне сказал полчаса назад, что уже подъехал.

– За сигаретами выходил…

Всеволод снял свою руку с плеча Игорька и взял на руки дочку. Рассмотрев как следует Полину, скульптор наклонился к жене и поцеловал ее. Лицо Севы сияло, а лицо Анны тем временем погрустнело и приобрело настороженный и недоверчивый оттенок.

– Сева, чем от тебя пахнет?

– Да выпил чуть – чуть, сто грамм коньячка на радостях…

– Как выпил, ты когда успел? Почему ты без цветов?

– Цветы… Ой… Где мои цветы? Ой… Всеволод хлопал себя по бокам, ища в карманах своего пальто букет, забытый им в скверике.

– Ань, я, кажется, его в скверике забыл, сейчас принесу…

– В каком скверике? Куда ты собрался идти?

Анна Петровна пригляделась к мужу повнимательнее и в ту же секунду оглянулась за спину, ей послышалось чье-то перешептывание друг с другом… Повернувшись и посмотрев по сторонам, она почувствовала на себе несколько косых взглядов. До нее стало понемногу доходить, что на нее и Севу смотрят несколько широко раскрытых глаз. До нее стали доноситься сплетни и слухи со всех сторон. Ей послышался насмешливый и циничный шепоток, похожий на шелест травы. Она стала замечать и ощущать на себе десятки глаз, разглядывающих и оценивающих ее со всех сторон. С каждым новым косым взглядом шепоток все больше и больше стыдил Анну Петровну. Шепоток только и делал, что науськивал ей на ухо одно, казалось бы, и то же. Он пьян, он пьян… и все это видят, и все это видят… Анюта раскраснелась хуже рака, разула наконец глаза и поняла… Севка – ее Севка, пьян почти что в хлам…

– Сева, ты что, пьяный?..

Анна старалась говорить вполголоса, не выказывая вида и озираясь по сторонам, так, чтобы не привлечь к себе особого внимания, а заодно и выглядеть непринужденно и естественно. Ей это удалось, в какой-то мере. На нее и на Всеволода уже никто не пялил свои глаза, но некоторая укоризна все еще витала в воздухе…

– Ань, да нет. Я трезвый как стекло, тебе кажется… С этого момента язык скульптора стал заплетаться – он поплыл… – Я же тебе говорю. Мы с другом… пропустить… коньяка… сто… хотели… грамм – за тебя… Всеволод показал рукой в сторону Игорька…

– Мне лучше знать, какой ты – пьяный или трезвый как стекло. Опять с кем попало и где попало знакомишься и пьешь. Тебе не надоело, ты же не маленький ребенок, мало тебе, что ли, друзей?

С этими словами Анна наплевала на условности мира. Она перестала обращать внимание на шепоток, укоризна тоже перестала витать перед ней в воздухе и мозолить ей глаза. Кровь отхлынула от лица Анны, она побелела хуже смерти и наплевала на молву людскую. Она перестала озираться по сторонам, как деревенская простушка, и вышла на передний план…

– Ань, не шуми, хватит ругаться. Игорек – нормальный пацан, правильный… Мы давно знакомы… Всеволод старался говорить тише прежнего.

– Я-то не ругаюсь… Знаю я твое – давно знакомы… Сколько, час – два знакомы? Полчаса? А может, несколько минут?

Анна почувствовала свою правоту и перешла в разговоре с мужем на повышенный тон… Игорек слегка хлопнул Володю по плечу:

– Ну, я пошел своих искать, пока, брат… – хлопнул и отошел в сторону. Всеволод ничего на это не ответил, а Анна продолжила:

– Ты что, места и времени другого не нашел, для того чтобы пить? Откуда ты знаешь, какой он пацан, когда ты успел его в друзья к себе записать? У тебя все друзья, чихнули вместе – и уже друзья…

– Ань, да не кричи ты. Посмотри вокруг, видишь – люди кругом, на нас смотрят, хватит позориться…

– Это я-то позорюсь? Я-то как раз-то и не позорюсь, это ты нас с дочкой позоришь на весь свет. Пьяный в стельку в роддом приперся…

– В какую стельку?

– В ту самую, уезжай отсюда, ты нам такой с дочкой здесь не нужен…

Всеволод хотел было изъясниться и что-то возразить жене, но у него это совсем слабо получалось, коряво и неуклюже. Он начинал то и дело повторяться и нести какую-то околесицу вокруг себя, не находя никаких путных для себя оправданий в глазах Анны Петровны. После того как Всеволод в очередной раз попытался наклониться к Анне и взять из ее рук Полину, Анна тут же оттолкнула его руку и вспылила.

– Убери руки, уезжай отсюда, я тебе, кажется, сказала… Анна Петровна развернулась и подчеркнуто, храня достоинство, с высоко поднятой головой, прошествовала к лифту. Как часто мы, русские, порой боимся людской молвы – осуждения!

Скульптору ничего не оставалось, как только почесать затылок и покинуть помещение. Когда Всеволод вышел на улицу, то он еще что-то соображал. Первое, что он сделал, пока был в памяти, так это то, что позвонил по телефону и вызвал себе «пьяного водителя». Вторым делом он направился в сторону магазина… Ну а третьим делом – проснулся в своей кровати – в своем загородном доме…

Круг замкнулся… Тошнота подступила, молоточек застучал, Всеволод по второму разу склонился над унитазом… После того как скульптора стошнило еще один раз, он встал с колен, подошел к умывальнику, ополоснул водой лицо, посмотрелся в зеркало и почистил зубы… У него наступило окончательное просветление ума. С этого момента ПСИХ, орудовавший с утра молоточком по мозгам скульптора, впал в апатию и начал позевывать. Он от скуки залез под кровать и свернулся в клубочек, отдыхать до следующего раза. ПСИХ и Всеволод были друзья не разлей вода последние лет десять – пятнадцать… Точно никто не считал.

Вспомнив более-менее все перипетии вчерашнего дня, Всеволод набрал Ане:

– Ань, прости меня… Прости, что все так по-дурацки получилось, просто у друга сын родился, вот на радостях и отметили. Я букет с розами, правда, в скверике оставил…

– Какого друга? Ты совсем, что ли, кокнулся?

– Игорька.

– Какого Игорька?

– Ну, Игорька, мы вместе с ним в роддом заходили…

– С чего ты взял, что он тебе друг? С чего ты взял, что он Игорек, а не Иван или кто другой? У тебя что, есть номер его телефона? Ты знаешь, где он живет? Где работает? Чем занимается? С чего ты взял, что он тебе друг?

– Он хороший.

– У тебя все хорошие, только я плохая.

– Ты тоже хорошая.

– Я не тоже, я тебе жена.

– Ань, не ругайся.

– Опять ты за свое. Хватит меня из себя выводить, ты зачем мне звонишь?

– Извиниться.

– Все, извинился?

– Да.

– Пока…

Анна повесила трубку. Сева набрал вновь. Анна отключилась. Сева позвонил… Анна… Сева… Анна, и опять Сева, и снова Сева… Длилось выяснение отношений между Анной и Всеволодом два – три часа, до того момента пока Анне не пришло время кормить дочку, а Севе не пришло время опохмелиться…

Опохмелившись, Всеволод позвал меня в гости. Войдя в его дом, я прошел в столовую. Всеволод развалился в кресле, закинув ногу на ногу, и дымил сигаретой. Возле него лежала, уткнувшись мордой в его ногу, овчарка Темза, в соседнем кресле свернулся в клубок Тихон, ПСИХ тоже благоденствовал, он засел под столом и отгрызал себе зубами ногти… Как только я подошел к соседнему с Тихоном креслу и присел в него, прямо напротив скульптора, он налил себе еще одну рюмочку коньяка и тут же опрокинул ее в рот… ПСИХ перестал грызть ногти и покосился в сторону своего закадычного друга, не вынимая при этом пальцев изо рта…

– Представляешь, приехал в роддом дочку посмотреть и ее поздравить, а она и разговаривать со мной не стала.

– Может, обидел ее чем?

– Да ничем я ее не обидел. Подумаешь, пригубил чуток с другом.

– Сколько пригубил?

– Бутылку армянского на двоих. Нет, две на двоих. Нет, две на двоих и двести пятьдесят на одного.

– Так это фигня, Сева. Брось ты так переживать. Ерунда какая. Завтра, дай Бог, примиритесь, чего в жизни только не бывает, было бы из-за чего горевать. Когда тебе Анну из роддома забирать?