Текст книги "Скульптор-экстраверт"

– Бабская… бабская!!!

– Так что, ребята познакомились друг с другом по законам бабской логики?

– Вот именно!!!

Я сразу же сменил тон. Это для меня стало полным откровением. Такого поворота событий я и представить себе не мог. Я посмотрел на приунывшую березку, поднял свои руки вверх и признал свое поражение. Права… права, надо признать, во всем.

– Сдаюсь. Ну, Анжела вы даете! Как же вы меня к этому долго подводили?!

– А иначе бы вы ничего не поняли и мне пришлось бы вам одно и то же по сотому разу разъяснять…

– Согласен… согласен… согласен!!!

…Через три года я все-таки не удержался и задал соседу мучивший меня столь долгое время вопрос:

– Сев, скажи мне, только честно, на фиг ты тогда на Кутузовском проспекте к Егору подошел, поднял телефон и познакомился с ним? Что тебя к этому сподвигло, чем ты тогда думал и о чем?

– А он прикольный тогда был, он на клоуна в тот день был похож! Услышав это от Всеволода, я лишь лишний раз убедился в том, что скульптор – не кто иной, как разнузданный и не контролируемый ничем экстраверт, живший по умозаключениям все той же Анжелы – по законам бабской логики.

Тема для интересного разговора была как бы исчерпана, и я между делом спросил Егора:

– А сколько жен было у Севы? Анна – это его первая жена?

Услышав это из моих уст, Егор еще больше заулыбался, но, посмотрев в сторону жены, отчего-то изменился в своем лице. Лицо Егора мгновенно окостенело и стало серьезным. Я же в этот момент почувствовал себя немного идиотом… Переглянуться-то Егор переглянулся, а вот на мой вопрос так и не ответил. Я продолжал, как последний кретин, смотреть на Егора в ожидании ответа на свой вопрос… Но он молчал и посматривал в сторону Анжелы с тупым и вместе с тем серьезным выражением лица…

– Пять!!! Вскрикнула у меня над ухом Анжела. Вскрикнула так громко, что у меня зазвенело в ушах…

Я вздрогнул от неожиданности и перевел свой взгляд на нее… А это-то зачем, зачем так громко кричать, да еще и вместо мужа, да еще и над моим ухом?

Анжела произнесла это слово резко и c выпадом, но без раздражения: мол, отвяжись, чего к нам пристал. Произнесла и вновь погрузилась в молчание. Но сказав это, она уже не выглядела столь сурово, как ранее. Ее лицо разгладилось, подобрело, с кожи лица просочился сок березовый… Синяки под ее глазами исчезли сами собой… Она уже не выглядела утомленной, но выглядела одушевленной и взбодрившейся…

Бросалось в глаза, что Егор отвечает на мои расспросы через силу, через не могу. Мне приходилось буквально клещами, под пыткой, вытягивать из него каждое слово. Я снова невольно посмотрел в сторону Анжелы, а не она ли тому причина, не она ли причина немногословности и скрытности своего мужа? Посмотрел и сравнил ее с Егором. Сравнение было недолгим, но сразу же бросалось в глаза, что супруги резко контрастировали и взаимно исключали друг друга. Анжела явно подавляла Егора самим своим присутствием. Он отвечал на мои вопросы лишь после ее молчаливого одобрения. Помолчав и не услышав за это время не единого возгласа от взаимоисключающих друг друга супругов, я сказал какую-то сущую ерунду – безделушку… Совершенно недостойную для столь познавательной беседы…

– А я сосед Всеволода, через участок живу! – Сказал и глуповато заулыбался…

– Иди ты!!! – ухмыльнулась Анжела.

– Знаю, он мне про тебя рассказывал… – Пробурчал себе под нос Егор…

После этого ответа Егора мне показалось, что он стал совсем уж чем-то недоволен… и интерес к разговору во мне пропал вовсе. Воцарилась тишина, так что был отчетливо слышен шелест пожелтевших, но все еще не опавших на землю листьев клена…

И надо же такому случиться, что именно в тот момент, когда я примолк, до меня со всей ясностью дошло – меня пронзило, как копьем, я понял для себя эту простую, казалось бы, вещь, я разгадал для себя эту заковырку. Мне стало ясно, почему же все-таки и на самом деле эти двое, Егор и Анжела, взаимно исключали друг друга.

Они взаимно исключали друг друга лишь потому, что не дополняли. Не дополняли из-за того, что интроверт Егор был ни рыба ни мясо и пребывал в роли молчаливого статиста. Пальму же первенства в разговоре безоговорочно держала экстраверт Анжела. А исключали друг друга потому, что Анжела и рта не давала Егору открыть лишний раз. Да он и не пытался этого делать, он соглашался с ней во всем, он понимал жену не с полуслова, а с полувзгляда, с полужеста, с полунамека и даже без намека. Он чувствовал ее спиной со спины. Он, этот самоуверенный самец, вообще не имел собственного мнения, он пресмыкался пред ней, как львам и тиграм братьев Запашных и не снилось. Он был выдрессирован Анжелой на слово – раз.

Я никак не мог заметить, на какие сигналы, поступающие ему от Анжелы, он так ловко реагирует и начинает либо говорить, либо сразу замолкает. (Нечто подобное я не раз наблюдал в цирке, где со стороны невозможно разглядеть потаенные и скрытые от публики и годами тренировок знаки, которые подает дрессировщик своим воспитанникам.)

За те полчаса, что мы общались друг с другом, Егор не сказал ни единого слова, не посмотрев предварительно в глаза жены. Он говорил, в смысле открывал свой рот, только после ее молчаливого одобрения на это… Получалось, что Анжела исключала из разговора Егора своими короткими и ежистыми ответами… Впоследствии я узнал, что мои предположения были не беспочвенны. Егор по профессии оказался клоуном (артистом цирка), а Анжела – бизнесменом, она занималась модельным бизнесом и была модельером… Они были такими разными, но уживались друг с другом более десятка лет, и все потому, что Егор во всем полагался на супругу и ее скрытые от любопытных и посторонних глаз команды.

…Через полгода… Где-то полгода. Я заскочил к Севе по звонку, заскочил по-соседски на пять минут… Я ворвался к нему, как к себе домой… Но, увидев в коридоре Егора и Анжелу, невольно растерялся. На Егоре лица не было, лицо же Анжелы было сосредоточенным. Я поздоровался с ними и сразу к Севе:

– Чего звал?

– Да так. Посиди пока с Егором на веранде, а мне с ним надо переговорить…

Всеволод и Анжела молча и ничего не говоря мне и Егору ушли от нас на кухню.

Мы же с Егором остались вдвоем и прошли на веранду.

– Егор, что случилось, чего такой грустный?

– С женой общего языка найти не могу, жить не хочется!!! – Ответил мне клоун Егор…

Выглядел сегодня Егор неважно – не ахти как, можно сказать, что скверно выглядел. Его былое довольное и насмешливое лицо осунулось и приобрело совсем уж серые оттенки. От былого розовощекового и круглолицего настроения не осталось и следа, его щеки впали, а лицо похудело и оскудело. Руки клоуна в тот момент, когда он подносил чашку с чаем к губам, не подрагивали, а дрожали… Мы просидели с Егором на веранде минут с двадцать, в полной тишине. Егор был подавлен и угрюм, ему явно было не до разговоров этим вечером. Он сидел, склонив голову к коленям, и периодически обхватывал ее руками:

– Егор, чего так убиваешься, тебе чайку еще подлить?

– Подлей…

Пожалуй, это были все те слова, которые мы за это время, сказали друг другу. Через полчаса на веранде показалась Анжела вместе с Всеволодом.

– Поехали домой, Егор.

Услышав эти слова, Егор оторвал кружку от губ и посмотрел с надеждой на супругу. Он посмотрел на нее взглядом человека, которого только что помиловали и попросили спуститься с помоста, на котором была водружена гильотина… Егор сидел на стуле и не верил своему счастью, он замер и молча держал у своих губ чашку с чаем.

– Вставай, вставай! Поехали, долго будешь еще здесь рассиживаться!!! – Поторопила мужа Анжела.

Егор поставил чашку с чаем на стол, встал со скамейки и, немного пошатываясь и придерживаясь одной рукой о стеночку, а другой за сердце, спустился вниз по ступенькам, к машине… Ничего не сказав на прощание ни мне, ни Всеволоду…

Всеволод в это время уже успел открыть ворота… Закрыв ворота за уехавшей машиной, Всеволод поднялся ко мне.

– Сев, а чего это такое вообще было? Что за представление?

– Анжела Егора привозила.

– Как понять – привозила?

– Она хотела оставить его у меня пожить.

– Как оставить у тебя пожить, он что – вещь?

– Нет, он в ее квартире живет, они поссорились, вот она и решила его у меня оставить пожить.

– И чего не оставила?

– Я отговорил. Посоветовал помириться, в монастырь съездить, к батюшке на причастие сходить.

В тот-то момент я наконец-то понял, о чем и по законам какой логики со мной разговаривала и все время натыкалась на стенку упрямый экстраверт Анжела, жена Егора, солнечным осенним днем на веранде.

Я в который раз оказался прав в своих предположениях: они жили вместе все эти годы лишь потому, что взаимно исключали друг друга… полным и беспрекословным подчинением одного – другой… Их брак был основан и держался на законах женской логики…

Снизу, с лужайки возле дома, послышался звонкий ребячий голосок:

– Дядя Егор, а шашлык скоро будет готов?

– Уже готов, поднимайтесь и тарелки с кухни тащите! Наш разговор с Егором прервался ровно тогда, когда это и должно было произойти. Пришло время шашлычку…

Шашлык задался на славу и получился на загляденье румяненький и с жирком, пальчики оближешь. Такой шашлычок, знаете ли, одно удовольствие приправить чесночным соусом, а заодно посыпать поверх укропчиком и мелко порезанным лучком – очень аппетитно, знаете ли, выглядит…

Как только Егор снял шампура с мангала, народ словно почувствовал добычу и сразу же столпился на веранде вместе с мухами, неизвестно откуда слетевшимися на пиршество со всей округи и в огромном и бессчетном количестве. Неряшливые мухи с зеленовато-золотистыми брюшками и лапками, измазанными во всяком дерьме, которое только можно сыскать на белом свете, ползали повсюду. По столу, по тарелкам, по рукам, по моей коленке, по голове Анжелы, по спине ее мужа Егора. Открытая веранда была просторной, и места на ней всем хватало. Шлеп – я ударил по коленке, коленка вздрогнула, муха отлетела, оказалось, мимо – стало быть, промазал. Шлеп – раздался глухой прихлоп чьей-то ладони о стол, кто-то присобачил муху к столу, аккуратно взял ее пальчиками за крылышко и сбросил с веранды на участок. Понеслось – шлепок за хлопком, хлопок за шлепком, только повод дай. Кто только и как ни старался прибить очередную муху, и у многих, надо сказать, это совсем неплохо получалось… Послышалась череда хлопков и шлепков, отдаленно напоминавшая собой прифронтовую канонаду. Кто-то не поленился и даже притопнул ногой по плитке на полу – промах, три прихлопа – два притопа, три притопа, два прихлопа и наоборот.

– Во поналетели-то!

– Вот поразвелось-то!

– Спасу от них нету!

Отовсюду, со всех сторон доносились удивленные возгласы…

А вскоре на просторную веранду прилетели две острые на жало осы и один могучий, толстозадый и дремучий шмель. И стало уж совсем весело, кто-то отмахивался от ос, кто-то пытался прибрать к рукам шмеля, вездесущие же мухи ушли на второй план в тень.

Я же принялся за дело и оторвал зубками кусочек сочного мясца. Мой изголодавшийся желудочек воскрес и ожил, можно сказать, что взыграл, наполнился радостью и засеменил своими ножками по моему животику… Скушав последний, четвертый по счету кусочек, я облизал пальчики, а мой желудочек разомлел, задремал от удовольствия и принялся посапывать, пригреваясь на солнышке… Но рано я расслабился…

Через десять минут желудочек напомнил о себе. Он встрепенулся и лягнул меня что есть мочи по животу. Я скушал еще два сочных и весьма аппетитных кусочка свинины с жирком… И только тут мой желудочек окончательно успокоился, залег на боковую и захрапел на всю округу до утра следующего за этим дня…

Егор взял в свои руки гитару и начал перебирать струны, послышались звуки мелодии. Егор в полголоса запел. Он напевал и наигрывал для себя и для всех нас угрюмую мелодию любви… На веранде воцарилась тишина и наступило общее умиротворение… Каждый пропускал через свое сердце невеселые слова, звучавшие из уст покорного ко всему клоуна…

Еще через пару часов я откланялся и мы с Катериной Михайловной удалились к себе домой. Оставив скульптора наедине со своими гостями…

И не сказать, что с этого дня мы сдружились с семейством Державиных домами, нет, этого не скажешь, но что совершенно точно, так это то, что отношения мои с Всеволодом с дня этого приобрели характер приятельских, и это точно и без всяких на то натяжек, с этого дня я стал частенько захаживать к нему в гости, а он – ко мне…

Глава 4. Бояриновы

Всеволод как натура творческая с детства любил шумные и развеселые компании. Сева буквально обожал своих гостей, и чем больше их пребывало в его доме, тем в лучшем расположения духа он прибывал. Он, как бы это обмолвиться, растворялся среди своих гостей многочисленных. Его душа раскрывалась гостям так, словно раскрывается парус, набирая в себя попутный ветер. Скорее всего, он души не чаял в гостях. Судя по всему, мой новый сосед легко и запросто сходился с новыми и незнакомыми для себя людьми и был всегда открытым к общению. Он был гостеприимным хозяином и компанейским человеком. Эту свою черту характера он с несомненностью унаследовал от своего дедушки – Константина Александровича Бояринова.

Дедушка Всеволода родился в 1909 году в Париже в семье адвоката и был третьим ребенком в семье. Все свое детство он провел в этом городе вместе со своим старшим братиком Николаем и сестричкой Ольгой. В 1916 году, за год до революции, семья Кости вернулась в Россию. Многие семьи эмигрантов время от времени возвращаются на Родину из чужбины, и причины на то у них бывают разного рода. Некоторые это делают по ностальгии, некоторые – по коммерции с целью подзаработать и привести свои финансовые дела в порядок или же путешествия ради, а некоторые и по любви к своей Родине. Скорее всего, семья Константин Александровича вернулась в Россию по ностальгии и любви к Родине, а может, и не только по любви, но и по необходимости житейской, в силу сложившихся обстоятельств…

А через год случилось то, что случилось, и то, что и должно было случиться. В октябре семнадцатого в России к власти пришли безумцы, каких свет белый не видывал доселе. Земля разверзлась, и сатана посетил Россию на ближайший век. Брат пошел войной на брата, дети отказывались от родителей, они забыли о том, что там, где всеобщее равенство, там нет развития – там смерть… И был голод по Москве. И в этот год умерла от голода сестра Константин Александровича – Ольга, умерла надо сказать, ребеночком непожившим. Ну не беда ли, да, вне всяких сомнений, это была беда для семьи маленького Кости. В этом же году арестовали и отца Константина Александровича – ну не горе ли. Конечно же горе, скажите вы мне, и я соглашусь с вами в который раз, да еще и какое горе. Сам же Константин Александрович вместе со старшим братом оказался в этот год в детском лагере концентрационном, и что теперь осталось от счастливой семьи адвоката Александра Адамовича Бояринова, спросите вы меня. А я и не знаю… Отвечу я вам… И сколько было таких семей и ради чего все это… Ради каких таких идей…

Сижу вместе с Всеволодом на кухне, за чашечкой кофе ночного и рассматриваю фотографии (любезно им предоставленные мне для ознакомления поверхностного) прошлого и настоящего его семьи, а заодно и слушаю его рассказы о дедушке, столь им любимом. Слушаю и пытаюсь понять и осмыслить для себя самого, что творилось в душе шестилетнего Костика ровно век тому назад…

Буквально со следующим глотком кофе и взглядом на детские фотографии Всеволода и его дедушки, Константин Александровича, у меня перехватило дыхание, и все от того, что Сева в детстве, как две капли воды, был похож внешне на своего дедушку.

Я на секундочку представил себе маленького Костю ребеночком семилетним или же шестилетним, бегающим по полям Елисейским и живущим в достатке и в любви родителей, с братиком Николаем, с сестренкой Ольгой в безоблачном детстве… А всего через два года лагерь детский концентрационный на Воробьевых горах, вот те на… (впоследствии всю свою долгую жизнь Константин Александрович, по возможности, обходил эти места стороной. – Примеч. автора), смерть от голода сестрички Ольги, следом арест отца и разлука с папой на двадцать долгих лет. Что называется – получите и заверните. (Через двадцать лет братья разыщут папу и вызволят его из мордовских лагерей и он проживет еще десять лет на свободе в ссылке.) Вот вам и слеза ребенка. Но слезой здесь явно не отделаться, здесь место ужасу и страху детскому. Это же кем надо было быть, чтобы сотворить подобное зло по отношению к детям.

Всеволод, безо всяких сомнений, гордился своим дедушкой… Дедушка был для него примером для подражания во всем, и не только по замыслу самого юного Севы, но и по замыслу его генетического кода. Всеволод не только стремился во всем соответствовать Константину Александровичу, но и унаследовал от него речевые и внешние навыки, как то: сидеть на диване, заложив ногу на ногу, затянувшись сигаретой. А также манеру выражаться в резкой форме и манеру прерывать невнимательного собеседника, не дав ему закончить ранее начатую фразу. В такой момент Сева обычно вскипал, голос его в момент переходил на повышенные тона, и вслед за этим следовала одна и та же фраза, повторяемая им бессчетное количество раз, в тоне, не терпящем каких-либо возражений…

– Я говорю, ты молчишь!!! (Последнее мне приходилось слышать от скульптора неоднократно, за четыре года нашего с ним знакомства, по моим подсчетам не менее ста раз.) – Молчи, я говорю, ты молчишь!

В такие моменты я умолкал, подчиняясь воле его кода – генетического… Причем это касалось чего угодно, будь то разговор про погоду, будь про политику, будь за жизнь – да про что угодно, он говорит, а ты уж, будь любезен, помолчи… Это забавно выглядело со стороны.

Вот я о чем-то рассуждаю вслух, а он мне на самом интересном месте говорит:

– Молчи, я говорю, ты молчишь!

Я смотрел в такие минуты на Всеволода, и он напоминал мне восторженного, наивного и увлеченного своим очередным рассказом мечтателя. И что мне оставалось делать, как не замолчать. Сева в такие именно моменты был настолько увлечен своим повествованием, что забывал обо всем на свете. Он сочинял и повторялся на ходу и на лету, и бесчисленное количество раз, эпизод за эпизодом. Чего ему только тогда не приходило на ум. Можно сказать, что он на ходу вспоминал, сочинял и повторялся:

– Сева, ты мне это уже рассказывал.

– Да?! Тогда слушай про другое!

Всеволод был увлечен своим рассказом… Выражение его лица переменчиво, его лицо постоянно сменяет свои маски – от унылого и кислого до восторженного и ликующего!

Теперь уже я перебиваю скульптора, почуяв неладное в его рассказе:

– Постой, постой… погоди, да не может быть. Сев, Константин Александровичу было тогда около шести лет, а Дантесу чуть за сто… Давай считать. Дантес убил Пушкина в 1837 году, ему тогда было двадцать с небольшим. Отнимаем, прибавляем, получаем, что ему к 1914 году было чуть под сто или же за сто лет.

– Давай забьемся, раз не веришь!

– Чего спорить. Это простая арифметика. Прибавили, убавили, на выходе получили.

– Давай спорить!

Чего только в такие моменты мне от него не доводилось слышать! Вот сказал бы он мне, что вчера вечером летал на луну, даю вам голову на отсечение, поверил бы ему в первый момент… Настолько в своих фантазиях он выглядел правдоподобно, увлеченно и вместе с тем непосредственно. Он в такие минуты верил самому себе…

– Хорошо, верю. Но скажи мне, mon ami, где Константин Александрович мог увидеть Дантеса?

– В Ницце.

– А я думал – в Париже.

– Нет, Дантес в Париже не жил. Он был не рукопожат…

– А как это могло произойти, что шли по улице и просто так встретились?

– Да просто так шли по улице и встретились, а чего здесь такого, чему ты удивляешься?

– Как чему, Сева? Твой дедушка видел живого Дантеса!

– Ну и что, подумаешь, мало кого он видел… – и Всеволод продолжил свой рассказ.

– Александр Адамович прогуливался вдоль набережной со своими детьми – Олей, Колей, Костей. Коля обратил внимание на статного старика с широкими бакенбардами, покрывающими своей сединой, почти что полностью, его щеки, одетого в черный сюртук с выправкой гусарской. Статный старик выхаживал по вымощенной мостовой, выкидывая впереди себя трость. Встречные ему прохожие засматривались на него и расступались перед ним, а после того как он проходил мимо них, оборачивались ему вслед. Коля с Костей, подчиняясь цепной реакции толпы, приостановились и стали разглядывать грозную фигуру. Костя не удержался от вопроса к Александру Адамовичу:

– Папа, а кто это. Почему на него все оборачиваются? Александр Адамович вместо ответа немного улыбнулся и многозначительно произнес:

– Погиб поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой, с свинцом в груди и жаждой мести! Чьи это стихи, дети?

– Ю. М. Лермонтова!

– А про кого?

– Про А. С. Пушкина!

– Правильно. А кто на дуэли убил А. С. Пушкина?

– Жорж Дантес!

– Дети, вот этот старик и есть не кто иной, как сам Дантес!

– Тот самый?!

Оленька перестала подпрыгивать на одной ножке вокруг папа. Испугалась, спряталась и ухватилась за него…

– Папа, а за что Пушкин Дантеса на дуэль вызвал? – Спросила почти шепотом Оля.

– За нанесенное ему оскорбление, Оля…

В это время приличествующий, статный и заслуженный в своем роде старик, на голове коего водружался черный цилиндр, поравнялся с семьей Бояриновых… Поравнялся и прошел мимо них, словно проплыл, цепляясь при ходьбе своей изящной тросточкой за мостовую. От него повеяло холодом, он был словно весь соткан изо льда. Оленька обернулась:

– Оля, не выказывай вида, это неприлично!.. – Александр Адамович сделал дочке замечание.

В ответ на это Оленька ухватилась за руку папа и продолжила выглядывать наполненными любопытством глазками в сторону грозного и величественного старика, разглядывая его всего с головы до пят. Она это делала, подражая элегантной, во всем белом даме, которая совершала свой утренний променад вдоль набережной, укрывшись от палящего солнца зонтиком. Даму же в прогулке сопровождал кавалер. Как только Дантес поравнялся с ними, кавалер учтиво поклонился и приподнял пальчиками голубенький цилиндр. Дама же обернулась на секунду…

Волосы Оли были заплетены в длинную косу, повязанную снизу широким бантом. Женя и Коля были одеты в матроски и бескозырки с ленточками, а их сестричка – в просторное платье… – к этому моменту скульптор расслабился, умиротворился, растворился в своем рассказе. Можно сказать, его лицо сияло романтикой рассказа.

Он наполнял содержанием рассказа дом, в котором я находился этим вечером. Я ощутил на себе атмосферу прошлых веков, я задышал ею. Сначала повеяло холодом и я поежился, затем послышались приглушенные шаги и я содрогнулся, раздалось легкое постукивание тросточки о пол, я насторожился и встрепенулся.

А вскоре и сам старина Жорж в дружной компании семейства Бояриновых свернул налево и прошагал к нам на кухню. Я вскочил со стула и вслед за маленьким Костей в нижайшем поклоне, собрался пожать ледяную руку самому известному в России дуэлянту…

Услышав из моих уст намерение вслед за Константином Александровичем пожать руку Дантесу, скульптор тут же побелел и вскочил с дивана…

– Ты, что Вадим – идиот! Дантес был не рукопожат. Дедушка не мог ему пожать руки, он его презирал. Его все презирали – все общество, весь свет его презирал. Ты хоть вообще понимаешь значение слова – презирал!!!

Всеволод произнес слово «презирал», членораздельно, акцентируя мое внимание на каждом слоге и ударении. Он, очевидно, делал это для того, что бы достучаться до моего ума и сердца. Но в моих тупых мозгах возникли соответствующие резоны:

– Сева, ты мне скажи, как это, по-твоему, шестилетний мальчик может кого-либо презирать? Он же еще совсем маленький ребенок, несмышленыш!

Услышав от меня такие слова, услышав то, что я назвал Константина Александровича несмышленышем, Всеволод взорвался и вскипел не на шутку… Вот-вот крышка сорвется с чайника. И теперь он уже вызовет меня на дуэль… Скульптор пришел в бешенство. Он вскочил на ноги и взревел:

– Кто несмышленыш, ты кого так назвал?.. Запомни, ты… Плевс!!!.. – Всеволод стоял напротив меня, тяжело дыша, раздувая ноздри. Он едва переводил дыхание от охватившего его гнева. – Константин Александрович тебе не маленький ребенок и не несмышленыш, а дворянин прежде всего! Ты понимаешь значение слова дворянин! Ты совсем, что ли, куку? Дворяне презирали Дантеса, если ты хочешь это знать…

Ты это понимаешь или тебе это популярно объяснить!!! – Сева буквально вскричал… От его нервного перевозбуждения крышка все-таки слетела с чайника и закатилась под диван. Но я не уступал…

– Да ты-то чего так орешь, чего хайло раскрыл? Ты что, тоже Дантеса, что ли, презираешь?.. – я издевательски ухмыльнулся.

– Да, презираю!!! – Всеволод стоял напротив меня, сжав кулаки.

– За что презираешь?.. – мое правое веко подергивалось в нервном тике.

– За то, что он нарушил кодекс чести – правила проведения дуэлей!!!

Пришло время нам с Севой отмерять шаги и выставлять барьеры… Мы стояли друг напротив друга, полные решимости ответить за свои слова… и в любой момент снять с руки и бросить перчатку в лицо обидчику…

– Да тебе-то до этого какое дело? Двести лет уже прошло. Ты то, чего вскакиваешь как бешеный?.. И с кулаками на меня бросаешься. Я то-то где тебе дорогу перешел?

– Дурак ты, Вадим! Он Пушкина убил. А сам в это время портсигаром сердце себе прикрыл, как мне его не презирать после этого?! Это подло, к твоему сведению. Подлец он… И ты тоже!!!

– А я-то с какой стати стал подлец?!

– С такой стати!

Всеволод сбавил обороты, и я тоже взял себя в руки, мое веко перестало дергаться. Я отошел от скульптора и сел обратно на табурет.

– Как прикрыл-то? Да не кипятись ты, Сев. Сядь, успокойся…

В мои планы явно не входило сегодня стреляться с моим соседом, стоя у барьера – из-за какого-то там французика. Которого я и знать не знал, и видеть не видел в своей жизни ни разу…

После того как крышка слетела и пар из чайника вывалил наружу, скульптор в миг потерял былое раздражение и продолжил разъяснять мне, тупому, все обстоятельства по делу поручика Жоржа Дантеса и поэта, а заодно и камергера Александра Пушкина. Кипятиться-то он перестал, но до конца все же не остыл и покой умиротворенного рассказчика пока все еще не обрел. А посему он уселся на диван и продолжал свое премного любопытное повествование. Продолжал чуть рассерженно, но успокаиваясь постепенно, с каждым новым произнесенным им словом. Скульптор продолжал:

– Понимаешь, Дантес знал, что Пушкин стреляет только в сердце и без промаха и поэтому-то и подложил себе заранее, до дуэли, под сердце портсигар. Раненный в живот, Пушкин своим выстрелом попал ему в портсигар, после чего пуля срикошетила в руку Дантеса и ранила его. За это секундант Пушкина, подполковник Данзас, Дантеса на дуэль вызвал.

– Дантес и Данзаса, что ли, до кучи прихлопнул?

– Б… Вадим, как с тобой все-таки тяжело разговаривать, ты вообще, что ли, ничего не знаешь? Данзас ни одной дуэли не проиграл за свою жизнь. Если хочешь знать, он на дуэлях стрелял только в голову противнику, он не промахивался вообще. А если его вызывали на дуэль, то он выбирал в качестве оружия шпаги, а не пистолеты. К твоему сведению, дуэль на шпагах – самая страшная и жестокая из возможных дуэлей. Дуэлянты стоят напротив друг друга, выставив вперед одну ногу, и дуэль прекращается, если только один из них уберет выставленную вперед себя ногу. Дантес испугался драться с Данзасом и сбежал за границу, после того как его помиловали и выпустили из тюрьмы… Сосед, ты что, смеешься? Ты только подумай? Как это мой дедушка этому всеми презираемому мерзавцу мог пожать руку… Ты что?! – Сказав это, Всеволод вовсе успокоился… Окончательно!

Я же после этих его слов понял, что мне сегодня с утреца не суждено будет глотнуть кофейку за компанию со стариной Дантесом, его здесь явно не ждут и не жалуют… Как жаль, как жаль!

К этому моменту хозяин дома расслабился и, закинув ногу на ногу, докуривал очередную сигарету.

Вечером того же дня я не поленился и выяснил для себя, заглянув в википедию, что Дантес умер в 1895 году, к тому времени дедушка Всеволода, как оказалось, еще и не родился.

Пришлось напомнить о себе соседу – позвонить ему и потревожить его на ночь глядя…

– Сева, Дантес умер в 1895 году.

– Как ты узнал?

– Да запросто узнал. В википедию заглянул. Через десять минут последовал ответный звонок.

– Я позвонил тете. Она сказала, что это случилось двадцатью годами ранее, Александр Адамович со своим папой, Викулой Морозовым, видел живого Дантеса в Ницце, а не с дедушкой.

Услышав это от скульптора, я успокоился… Да что это меняет по большому счету… Да мало что… Да ничего… Завтра все равно наступит утро, и будет день, и будет пища для новых размышлений… О Боже Милосердный, зачем и за что нам все это дано Тобой???