Текст книги "За день до послезавтра"

Ладно, черт с ним, со временем, – сам он помнил минуты выхода первого невнятного сообщения об «инциденте» точно. Это было через полчаса после начала боя, или через примерно 25 минут после того, как он закончился. Конечно, если опять же считать верной логику рассуждений о его ходе. За это время информация дошла до Атланты, в которой была ночь с субботы на воскресенье, успела «перевариться» в головах дежурной смены, наверняка соображавших: выпустить ли им новость первыми из всех, рискуя опозориться, если это окажется уткой типа прошлогодней зимней серии. Тогда компьютерные вирусы, вложенные в электронные сообщения с заголовками типа «Русской ракетой сбит американский самолет!» и «Китайцы сбили искусственный спутник!», за пару суток обошли весь мир, вызвав короткую панику в новостных агентствах. В итоге выпускающий редактор рискнул, и CNN стали первыми – но это было слишком уж рано… Скрипя сапогами по снегу и уже почти равнодушно проскальзывая взглядом по лицам идущих навстречу красавиц, Николай пытался вытащить из головы что-то мешающее, какую-то глупую ассоциацию с детством. Чернобыль? Возмущенная критика в советских газетах: дескать, вся западная пресса хором сообщила, что при аварии погибло две тысячи человек, хотя погибло всего шесть пожарных, героически боровшихся с огнем… Или еще что-то в этом роде?

Как всегда бывает, когда хочешь вспомнить что-то и никак не можешь, Николай начал злиться. Как с такой проблемой (удачно называемой на английском «блок в мозгах») справиться, он знал не хуже других. Нужно начать думать о чем-нибудь другом, тогда мысль всплывет сама – обычно во время засыпания, когда мозг упорядочивает, сортирует и отправляет на долговременное хранение воспринятую за день информацию. Но как обычно, хотелось вспомнить сейчас.

– Вечер добрый!

Курящий перед входом в терапевтический корпус охранник в темно-синей униформе вежливо поздоровался, и Николай ответил тем же. Времена, когда сопливый пацан с резиновой дубинкой зарабатывал больше старшей медсестры и соответственно себя вел, давно прошли. Теперь охрана и этой, и любой другой больницы в большинстве прекрасно знала, за что именно ее кормят.

Подъем по многопролетной, ярко освещенной лестнице, на стенах которой там и сям висели зеленые коробки платного «Санкт-Петербургского таксофона». Лифтом доктор Ляхин не пользовался принципиально. Залитая пупырчатым матовым стеклом широкая бежевая дверь – родное отделение, где его знают и ждут. Десять минут в запасе – расчет времени был почти идеальным.

– Здравствуйте, Николай Олегович.

– Привет, Шурочка. Как сегодня, ничего?

Ответа Николай не ждал, но все равно остановился, со всеми «зимними припасами», вроде шапки, теплой куртки и пакета с ботинками, висящими на руке. На постовую медсестру Шуру было приятно посмотреть: прозрачно-розовый халат, розовые щеки, розовый колпак на волосах. Ушки тоже розовые. На счастливого поросенка она не походила только потому, что лицо у нее было другое – волевое и умное лицо взрослого человека. Шуре еще не было и двадцати пяти, но она уже выглядела осознавшим себя человеком – у современных девушек такое бывает нечасто. С месяц назад Николай услышал, что в разговоре с подругой она вместо «классно» говорит «очень хорошо», а вместо «обалденно» – «просто потрясающе». После этого он ее окончательно зауважал.

– Все тихо, Николай Олегович. Все как прилипли к телевизорам с утра, так и не отходят. Только бегают из одной палаты в другую. Вы же знаете…

– Это правильно, – невпопад ответил Николай и улыбнулся, чтобы сгладить неловко прозвучавшие слова. – И это хорошо даже. Я пойду, скину вещи, ладно? Потом увидимся.

Фраза прозвучала двусмысленно, но тут уж ничего не поделаешь. Язык за несколько часов молчания закостенел и теперь выдавал «на-гора» что попало. Чувствовать себя за это виноватым было глупо – такое случается с каждым.

«Вечер добрый!» – «А взаимно вам». Зайдя в ординаторскую, Николай обменялся рукопожатием с врачом, у которого принимал дежурство. У них были спокойные, ровные отношения, так и не перешедшие во что-то, хотя бы отдаленно напоминающее дружбу – обоих это вполне устраивало.

– Слышал сегодня?..

– А покажи мне того, кто не слышал. Как здесь?

– В «приемник» спустили информацию быть готовыми к принятию пострадавших.

– Что, с лучевой – к нам?

– Ты удивишься: сказали «массовая травма». – Доктор пожевал губами и спокойно добавил: – Хотя логично.

– Да, – не мог не согласиться Николай, – логично. Мне сестра сказала – на дороге между Пушкином и Питером черт знает что творилось, – ее муж туда за родителями погнал, эвакуировать. В ту сторону до половины доехал от Петроградки за час, обратно – за три с лишним. Аварии – через каждые пять километров.

– Угу… Ладно, сейчас рассосалось уже, я полагаю. Шесть вечера почти, а то дело было утром. Захочешь – вон, глянь новости. Я как все тут, в общем, не отрываясь…

Доктор кивнул на стоящий в углу ординаторской потертый, но вполне работоспособный «Витязь», и они перешли к делу: обсуждению изменений в состоянии больных, произошедших за субботу, и тому, что может в связи с этим случиться ночью. «Никифорова «плывет», может выдать тебе что-нибудь. Этот Петров из 11-й палаты – он что-то мне с утра не нравится, приглядывай». – «Он чей?» – «Самой мадам Дашевской. Она тебя съест за него, если что». – «Сам знаю»… Обычный профессиональный разговор, отвлекший Николая от всех мыслей, не связанных с медициной по конкретно его, то есть терапевтическому, профилю. Потом доктор ушел, а принявший дежурство больничный ординатор Ляхин остался. Никакой телевизор он включать не стал, а занялся тем, за что государство и город платили ему какую-никакую зарплату. Забавно, слово «зарплата» в отделении употребляли только новички – принятым здесь «внутренним» термином было «мышкины слезы». Ну да ладно…

Окончательно уйти от главной для всех темы дня все же не удалось. В каждой палате был телевизор, а в некоторых даже по два – больные смотрели каналы по собственному выбору, через наушники. Насколько Николай помнил, именно так смотрели черно-белый тогда телевизор его собственные дед и бабушка, когда он был маленьким. Квартира у тех тогда была однокомнатная, и большого выбора не имелось. По очереди обходя палаты и цепко осматривая больных, ответственность за которых на ближайшие полсуток целиком ложилась на него, он то и дело отмечал картинки в разнокалиберных экранах маленьких переносных телевизоров. Стоящие на стульях или прикроватных тумбочках «дуроскопические кубики» передавали то новости, то комментарии. Показывали какого-то солдата с осунувшимся лицом, – ему пожимал руку мордатый старший офицер в небрежно накинутом поверх кителя белом халате. Показывалось в разных видах то же самое место, которое Николай видел утром – с уже убранными телами, но с без видимой цели бродящими туда-сюда людьми, явно относящимися к какой-то милицейской структуре. Что это не ФСБ – это тоже было ясно: в противном случае их лица не стали бы показывать по центральному каналу. Все это доходило до него отдельными картинками, почти стоп-кадрами. Примерно так он был в курсе содержания бразильских сериалов в годы своей работы участковым. За час он мог обойти 3–4 квартиры, и в каждой телевизор показывал свой кусок страданий Педро по Кончите, или наоборот.

Сейчас, разговаривая с людьми, большинство которых явно старалось отделаться от него побыстрее, Николай окончательно убедился, что дежурство будет не слишком сложным. Кто бы возражал! Но, выйдя из очередной палаты, он неожиданно застыл непосредственно за дверью, пытаясь осознать, что такое происходит. Что-то увиденное в экране именно здесь? Или нет?

Прошедшая по коридору Шурочка с интересом посмотрела в мрачное, напряженное лицо непростого доктора и поинтересовалась, что случилось. Ответил тот снова невпопад, и медсестра, внешне просто кивнув, «про себя» осуждающе покачала головой. Доктор Ляхин за последние полгода заметно изменился. Это была не водка и не наркотики, хотя такой вариант в отделении обсуждался. Как выглядит и то, и другое, здесь знали достаточно хорошо. Несколько человек поопытнее намекали, что это может быть сползание в «пограничное состояние», за которым – уже или собственно психиатрия, или Ляхин сумеет взять себя в руки и вернется к нормальному поведению, отбросив свою дикую доминанту о том, что Россия якобы кому-то нужна. Целиком такие разговоры Шура никогда не слышала – только обрывки. Дистанция между врачами и средним медперсоналом блюлась строго – ничего лишнего в присутствии медсестер сказать о коллеге врачи не могли.

Взглянув вслед уходящей медсестре, Николай вернулся в палату и остановился в дверях. Телевизор что-то неслышимо бубнил, на подоконнике стояли начисто вымытые цветы, тумбочки были завалены газетами и книжками с обложками, расписанными яркими, кричащими красками – сплошные гангстеры, блондинки и пистолеты. Не задержавшись у входа дольше чем на секунду, он подошел к пожилому мужчине (удивленно на него воззрившемуся) и склонился, разглядывая эмблему на его спортивном костюме. Круглая нашивка с двумя флагами – российским и американским, космический челнок, индекс экспедиции. Если он не спутал, тот полет называли «Крикалёвским».

– Доктор, – испуганно прошептал больной. – Что?

– Ну-ка, сядьте.

Человек отложил телевизионный пульт и сел, неуютно поеживаясь.

– Наклоните голову вперед.

Больной наклонился, и севший ему за спину Николай положил руки на его шею.

– Влево-вправо поверните. Еще раз вниз, – он помолчал, тщательно ощупывая узлы под пальцами. – Нет… Показалось.

– Что?

– Показалось, что щитовидка увеличена. Уже ушел, а потом думаю – «дай, вернусь, пощупаю». Но, оказывается, ничего.

Больной благодарно покивал, провожая его, снова идущего к двери, несколько испуганным взглядом: сосед по палате сымитировал выражение его лица, как брат-близнец. Дверь мягко закрылась, и за дверью Николай сумел перевести дух. Ну что ж, старая система сработала, как положено. В конце концов, не будь этой нашивки, что-нибудь другое за несколько часов натолкнуло бы его на ту же самую мысль. Ассоциацию из детства, глупый детский анекдот типа прочих – про Чебурашку и «пиписины», про Гену и старуху Шапокляк и так далее. В наши дни такие уже не рассказывают. Всплывший откуда-то из глубин памяти анекдот действительно подошел бы к описанию ситуации, если бы не был настолько глуп. Гибель «Челленджера» в 1986-м, американский президент (кто тогда был, Рейган?) спрашивает секретаря: а все ли прислали соболезнования. «Да, – отвечает секретарь (почему не секретарша? Бог знает, – говорили-то именно так) – Даже Горбачев. Самым первым, еще за полчаса до старта».

Николай смог позволить себе улыбнуться. Заноза в мозгах исчезла, и теперь он чувствовал себя просто глупо, что в данной ситуации само по себе тоже было почти удовольствием. Детские глупости – забавно, что они всплывают в голове через десятки лет после того, как этот анекдот был рассказан последний раз… Вернувшись к работе, он продолжил делать то, что умел и любил, и это также здорово помогло. Работы было, в общем, не так мало даже для спокойного дежурства. С бумагами он закончил только в полдвенадцатого и, попрощавшись с подозрительно на него поглядевшей Шурой, намылился поспать. Скопившаяся за последние недели усталость давала о себе знать: зевки были неудержимы, как бывает у детей и котов. Вместо зубной щетки он привык пользоваться жевательной резинкой, а брился принципиально только утром и только дома, поэтому со всеми переходами и перекладываниями малопродуктивно потратил еще минут двадцать. В итоге к тому моменту, когда можно было уже действительно ложиться спать, уже начались полуночные теленовости, пропускать которые было неловко. Пульт в телевизоре работал кое-как, но если его как следует потрясти, контакты «схватывали», и Николай смог посмотреть передачу с вообще сибаритским комфортом: лежа на диване под простыней и с выключенным верхним светом. Но новости оказались относительно скучными для такого непростого дня – сплошное повторение снятых и уже показанных раньше видеосюжетов и оптимистичное мычание комментаторов и «представителей силовых ведомств». Воскресенье все же сказывалось – в обычный рабочий день программа почти наверняка была бы более живой. После тридцатисекундного сюжета о том, что правительства ряда европейских стран обратились в российский МИД за разъяснениями, он с облегчением ткнул в заткнувшую экран кнопку. Комментарии диктора давались ставшим в последний год модным иронично-язвительным тоном, и это тоже раздражало. Тот явно считывал с висящего перед ним экрана телетекст, а не говорил сам, поэтому слушать такой голос было противно.

Следующий день тоже прошел как обычно: с утренней конференцией, врачами, больными, медсестрами, неистребимыми запахами пенициллиновых антибиотиков и рисовой каши и так далее. Отделение было в отличном состоянии, ремонт в нем был на зависть многим, как и вышколенный персонал, состоящий целиком из профессионалов. В общем-то Николай Ляхин пока ни разу не пожалел, что после ординатуры пришел работать именно сюда. Своих медицинских тараканов в значении «местных тонкостей» здесь хватало, – но где их нет? В «Кремлевке»? Да бросьте… Работа без тонкостей может быть только у гробовщика…

Вечером дом и человеческий ужин со снова начавшими глядеть на него с затаенным сомнением в глазах родителями. Компьютер, очередной перевод с английского: причем не полировка, а первичный, требующий хорошей концентрации. Позже – бег, привычно и уверенно прогревающий мышцы насквозь, несмотря на классический ленинградский ветер, до предела насыщенный полурастаявшими кристалликами снега. Температура опять начала скакать вверх и вниз, и к концу недели растаял почти весь снег, который падал с начала января. К этому же концу недели Николай начал осознавать, что тон телевизионных новостей несколько изменился. Из оптимистичного он стал каким-то настороженным, и это было странно: трупов за эти дни не прибавилось, интервью с ранеными парнями из спасшей ЛАЭС и город смены можно было видеть каждый день, и все вроде бы было на редкость в порядке. Вечером четверга «Газета. Ру» выпустила краткое сообщение о свежем заявлении премьер-министра Великобритании. Заглавный абзац оборвался на словах «…о недопустимости безалаберного отношения к безопасности…», и Николай на секунду задумался – как будет по-английски «безалаберный» или «безалаберность». Вспомнив по крайней мере три варианта, он полез в «130-тысячный» словарь Таубе-Даглиш – и тут задумался еще больше. Классическим переводом для стоявшего первым «haphazard» действительно было «неприцельный огонь».

К пятнице непонятно резкое заявление англичанина было поддержано сразу несколькими политиками, включая даже нейтральных шведов, а к субботе от комментариев, заключений и разъяснений на новостных интернет-лентах уже рябило в глазах. К этому времени уловленная им еще несколько дней назад настороженность в собственно российских комментариях переросла в нечто иное. В этом новом качестве было всего понемногу – и это было на редкость непонятно, поэтому Николай задумался уже совсем всерьез. Было такое ощущение, что ни англичане, ни «континентальные» европейцы, ни подключившиеся к ним на удивление позже всех американцы просто не обращали внимания на произошедшее на самом деле. Никто не желал замечать видеосюжеты с выложенными в ряд телами нападавших. Половина их была опознана уже на второй день – все они действительно оказались чеченцами. Никто за пределами России не обращал внимания на то, что ни один темный силуэт в опубликованной во всех газетах, представленной Государственной следственной комиссией схеме не пересек «внутренний периметр» системы охраны станции. Это все было как будто с кем-то другим, где-то в другом месте, потому что все комментарии и заявления долбили одно: «неприемлемая халатность в обеспечении системы охраны», «система, не отвечающая запросам даже середины ХХ века», «угроза экологической безопасности Европы и всего мира»…

Странным было и то, что огрызались отечественные СМИ довольно вяло. Некоторую вспышку напомнившего ранние репортажи оптимизма вызвало прозвучавшее в субботу заявление пресс-службы ФСБ о том, что террористов было, оказывается, не десять, а одиннадцать. Тяжелораненый одиннадцатый был, как вдруг выяснилось, взят живым, и само его существование до этого момента скрывалось. На юге страны к этому времени также были проведены масштабные противотеррористические мероприятия, и в телеэфире начали мельком звучать цифры, обобщающие их итог – арестовано столько-то людей, «возможно, имеющих отношение к произошедшему в конце прошлой недели нападению на Сосновоборскую АЭС», «следствие вышло на след организаторов…» Но этого не хватило, и после примерно суток «переваривания» новости все зарубежные комментаторы и футурологи-любители взялись за старое. «Возмутительная халатность, едва не позволившая экстремистам погрузить Европу в ужас второго Чернобыля». «Сложно рассчитывать на то, что чудо, спасшее русских от очередной катастрофы, поможет им в другой, следующий раз…» МИД отвечал какими-то заявлениями, пробитые автоматными пулями синюшно-бледные трупы показали в таком виде, что половина увидевших сюжет ОРТ зрителей не-медиков наверняка бросились к унитазам – все без толку. Группа перебитых к такой-то матери под воротами ЛАЭС чеченцев была едва ли не официально объявлена победителями, и никакие другие не укладывающиеся в эту концепцию факторы в расчет уже не принимались.

В ту же субботу Николай встретился на самбо с «Юрками» и сумел наконец-то задать интересующий его вопрос без всякого стеснения.

– Ребят, я не понимаю. Наш МИД – он вообще из дармоедов состоит? Целиком?

Смешок был почти всеобщим: к моменту, когда он это спросил, ребята уже заканчивали переодеваться, но еще не вышли в зал.

– Док, ты в своем репертуаре. Успокойся, они просто все очень заняты.

– Нет, но я действительно не понимаю…

– А чего тут понимать? – Железный Винни, действительно похожий в вытертой временем борцовской куртке на добродушного Винни-Пуха, хлопнул его по спине так, что весящий 75 кило Николай едва удержался на ногах. – Они заняты. Им не до нас. Машинки стучат, факс перегревается, секретарши только рот полоскать успевают. Все при деле. Какое противодействие, что ты? Когда ты в последний раз видел, чтобы наш МИД что-то умное сделал в политике? Именно не сказал, что сделает, а сделал?

Что ответить, придумать сразу Николай не сумел, потом была тренировка, в ходе которой тоже было не до разговоров, но во время «обратного» переодевания он завел этот разговор снова.

– Я не дипломат, конечно, но полагаю, самой лучшей политикой здесь был бы фарс.

– В смысле?

– А в прямом. Фарс, демонстративное пересмешничание. Причем давно пора. К примеру: цвет демократического мира заявляет, что мы продаем оружие «Хезболле», – вот продаем, и все тут, что бы мы там ни говорили и какие документы ни предъявляли. И тут МИД России обращается к правительству Монако с требованием немедленно прекратить поставлять компоненты химоружия «Аль-Каиде». Вот немедленно, сию минуту! «Да какое химоружие? – икает офонаревший от услышанного принц Монако, оторвавшись от рулетки. – Да вы что?» А МИД на это гневно должен ответить: «Вот! Все видят, что Монако не желает разоружиться и признать свою вину перед мировым сообществом? Кровавый и прогнивший монархический режим ничего не способен сказать в свое оправдание! Доколе мир будет терпеть беззастенчивые поставки произведенного в Монако химоружия «Аль-Каиде», мы вас спрашиваем?»

Когда фраза выдохлась и все отсмеялись, Николай продолжил уже спокойнее:

– Ну, это максимум, разумеется. Перебор. Но смысл ясен, нет? Нас обвиняют в том, что из нас прут имперские амбиции и только поэтому мы не даем свободу Чечне и Еврейской автономной области, – а мы требуем немедленно сесть за стол переговоров с техасскими сепаратистами. Которые, между прочим, есть. Мол, мы возмущены, что воля требующего независимости техасского народа заглушается марионеточными спецслужбами антидемократического режима. И хорошим дипломатическим языком начинаем организовывать эту встречу. За наш счет, где-нибудь на Ямайке или Палау, под нейтральными пальмами – не слишком всерьез, но демонстративно. Нам в очередной раз говорят, что у нас атомные подводные лодки сплошь ржавые и вот-вот накроют радиоактивными утечками половину Мирового океана, – а мы поднимаем крик, что какой-нибудь «Сивулф» на самом деле течет плутонием по всем швам, и это скрывают от населения Бреметона и всего штата Вашингтон, чтобы не вызвать паники. И неважно, что ни хрена он не течет – тут нужно, чтобы каждая третья домохозяйка в штате задумалась о том, а не написать ли конгрессмену о своих страхах. Ну, и так далее. Именно как фарс. Как прививка. Чтобы всем было понятно, что именно мы передразниваем, чтобы начали воспринимать с критикой уже это, уже своих.

– Не сработает, – было заключение «Винни», прозвучавшее, уже когда они вышли на улицу. Снова как следует подморозило, и черное небо давило на кожу, как открытая могила. – Все, чего ты добьешься таким манером, – это испорченные отношения с тем же Монако и всеми остальными. Хотя тут ничего не сработает, наверное.

– Да знаю я… Просто обидно, что вместо чего-то пусть не слишком даже умного не делается ни-че-го вообще. Канал «Раша Тудэй» запустили, – отчитались, что полдела сделано. Деньжищ попилено – на танковый полк хватило бы. Ты видел, что он крутит? Любой нормальный телезритель тут же на прибалтов переключит или на азербайджанский «Лидер»: там программа в разы интереснее. Почему Артем Драбкин до сих пор без ордена? Олег Маддокс? Они вдвоем для имиджа России больше сделали, чем весь наш МИД вместе взятый. Почему им не помогают люди, которые МГИМО заканчивали, если не психфак, – которые учились управлять человеческой психологией? Да стоило бы это – копейки. Перевести «Иди и смотри» и «Горячий снег» на английский, немецкий и французский – и раздать ДВД-диски в кабинеты истории по школам Европы и Северной Америки. Копейки! И выросшие школьники через пять лет забросают Бивора и старую жабу Олбрайт тухлыми яйцами, понимаешь? Хоть с этого начать! Почему этого никто не делает?

– Заняты, – снова буркнул Витя, и стало ясно, что тема ушла окончательно, – все переключились на обсуждение завтрашнего выезда на хардболл. У Николая, понимавшего, что он говорит слишком много, осталось впечатление, что он все равно что-то недоговорил, но поделать он уже ничего не мог. Это тоже было нормально, хотя и неприятно – среди своих.

В воскресенье группа встретилась на вокзале в полном составе, потому что Витя отдал машину в гараж – что-то подкручивать и настраивать. Встретились рано – к девяти им было уже начинать, а до этого надо было и добраться до места, и переодеться.

– А мой-то дурак… На рыбалку пошел!.. – четко обрисовала обстановку зевающая Машка. Фраза была из классического анекдота, и подошла она отлично: точно так же зевающие ребята посмеялись, и это взбодрило. Когда они добрались до Сестрорецка, а потом местным автобусом до базы, Витя сделал еще одну умную вещь. Он заставил всех бежать последние два километра, и в результате группа вышла на учебный бой в весело-хищном настроении. В таком хорошо драться, и выпавший группе первым «захват укрепрайона» они провели на подъеме – умело и слаженно.

– Всегда бы так, – с удовлетворением отметил кто-то из ребят, когда они едва ли не вприпрыжку вернулись в проходной коридор. На десять минут раньше контрольного времени, победившие и к тому же потерявшие всего троих ранеными. По правилам «Барса» получивший попадание в конечность игрок мог продолжать.

– Скатали лодочку… – машинально Николай произнес выражение, всплывшее откуда-то издалека, из тех школьных лет, когда он предпочитал не хардбол, самбо и легкую атлетику, а байдарку. Тогда это было популярно. – Скатали…

Они вернулись в «инструкторский домик», чтобы вдарить по первой «перерывной» чашке чая из термосов, и обнаружили, что инструкторам не до них. Те пялились в телевизор. Антенна в нем явно была настроена криво, да и развертка тоже – по рябящему «снегом» экрану сверху вниз непрерывным потоком ползли почти белые полосы. Но видно все равно было, – показывали выступление вице-премьера Рогозина.

– Какой канал?

– Да тихо ты!

– А что случилось-то?

На спросившего шикнули уже впятером или вшестером, и он заткнулся, наклонившись к экрану точно так же, как все остальные. В комнату отдыха вошли остатки разбитых наголову соперников сегодняшнего дня, теперь пришлось шикать на них, и из-за всего этого Николай не слышал ничего произносимого вальяжным вице-премьером еще минуты полторы. Потом до него добрались слова «отравляющие вещества», потом их название – и глаза у проходившего обязательный курс токсикологии доктора полезли на лоб. С этой секунды он слушал уже не отрываясь – как и все остальные.

– …Что бы ни говорили зарубежные эксперты, на самом деле никакой речи об утечках или заражении любого рода не идет. С первого же дня, с того момента, как стало ясно, что уничтоженные террористы имели при себе боеприпасы, снаряженные отравляющим веществом, на месте начали работать сразу две независимые группы специалистов, – относящихся как к Министерству обороны, так и к МЧС. Я со всей ответственностью заявляю, что…

– Заявляет он, – с неприкрытой брезгливостью сказал Сергей, и обернувшийся на него Николай неожиданно поймал странный, оценивающий взгляд Вити. Тот едва заметно шевельнул губами, и сказанное Николай прочел без труда – «химоружие», «вчера». Ну да, конечно: именно вчера он это и упомянул. Вот так и зарабатывается дешевая популярность.

– Хочу также особо отметить, что в ходе нападения на пост охраны ЛАЭС террористы не использовали ни одного боеприпаса, снаряженного отравляющим веществом. Они просто не имели возможности сделать это, потому что были уничтожены буквально за минуты. Все, что было обнаружено среди имеющегося у них оружия, боеприпасов и вещей, было тщательно и многократно изучено. Еще раз повторю: ни малейших следов утечки любого рода не зафиксировано. Все, что они принесли с собой, было снято с их тел неиспользованным. Как вы помните, два дня назад я уже рассказал о том, что один член террористической группы был взят живым. В настоящее время его состояние уже не внушает опасений, и те показания, которые он начал давать, позволяют нам…

– «Не внушает опасений!» – восхитился один из инструкторов, и хмыкнувшая Маша одарила его такой улыбкой, что парень едва не умер на месте.

– Забавно…

Рогозин уступил место какому-то глубокомысленному очкарику, и все одновременно разогнулись. Парень, верховодивший в команде конкурентов (несколько раз за утро его успели назвать Слонотопом), поднялся со скамьи, поставил обе руки на пояс и покрутил поясницей в разные стороны, – как пародия на вдруг увлекшуюся бодибилдингом грацию с яблоком. Николай с удивлением обнаружил, что все «свои» ребята смотрят на него и на Лену. На него – понятно, а на Лену – как на химика, что ли? Смешно, но, восприняв висящее в воздухе напряжение, через несколько секунд молчаливого и удивленного переглядывания инструкторы и Слонотоп со своими сделали то же самое. Все вместе они уставились на них так, что не почувствовать неловкость было трудно. Николай и почувствовал – что не помешало ему спокойно молчать, разглядывая окружающих точно так же, как те зачем-то разглядывали его. Это сработало, и через сколько-то времени такой игры в гляделки так и не понявшие, зачем все это случилось, «Барсовцы» и конкуренты по игровому полю начали обмениваться какими-то комментариями.

– Коль, – позвала его после этого сзади Лена, причем почему-то шепотом. – Что ты думаешь?

– Ты не упустила в начале? Как «О-Вэ» называлось?

Лена назвала.

– Значит, не послышалось. – Николай пожевал губами, с неудовольствием прогоняя через себя обрывки старых знаний. – Плохо.

– Почему?

К склонившейся почти к самому его плечу Лене присоединились сначала Витя, а за ним и Сергей с Лешей Тихомировым.

– Потому что это означает, что это, скорее всего, не самоделка. Если, скажем, фосген… – Николай задумался, не слишком ли он ошибается, но решил, что все верно: когда-то он это точно читал, причем в заслуживающем доверия источнике.

– Фосген – его можно сделать самостоятельно, и я даже знаю как. И Лена наверняка знает – это не требует ни особо сложной технологии, ни слишком экзотических ингредиентов. Хлор – как другой пример. Фактически это тоже ОВ, причем исторически – самое первое, если не считать татаромонгольских ухищрений. Но эти ребята взяли не их, а такое…

Поймав кожей чей-то внимательный взгляд, Николай поднял голову, обнаружив слушающего его «Барсовца» в каком-то метре сбоку.

– Такое, – закончил он уже тише, – за которое мы теперь долго будем отмываться.

– Мы – это кто? – поинтересовались сбоку. Он даже не стал оглядываться, чтобы посмотреть, кому принадлежит голос.

– Да мы все, – глухо объяснил он, удивляясь, что кто-то мог это еще не понять. – Русские.