Текст книги "Философия субъективности"

2. Природа любви и сексуальности

Действительно, возьмем для примера феномены любви и сексуальности. Характеризуя любовь, Е.Н. Шапинская выделяет следующие две ее основные характеристики: «Любовь изначально присуща человеку как биологический атрибут и человеческая любовь имеет социальную природу»[164]164
  Шапинская Е.Н. Дискурс любви. Любовь как социальное отношение и ее репрезентация в литературном дискурсе. М., 1997. С. 28.


[Закрыть]. К этим двум характеристикам я добавлю третью: любовь – неотъемлемая характеристика личности.

Анализируя становление любви в архаической культуре, можно понять, какие особенности поведения человека выступили в качестве биологической предпосылки любви. В Австралии исследователи еще застали племена, в которых интимные отношения почти не связывались аборигенами с социальными; для них половые отношения понимались скорее как насыщение, напоминающее процесс еды. Половое влечение (притяжение), половое общение (ритуалы ухаживания и прочее), соитие, возникновение через определенный промежуток времени нового влечения – вот основные элементы биологического плана любви, еще не преображенного социальными и личностными отношениями.

Антрополог Маргарет Мид описывает два типа социальных отношений, так сказать, мало благоприятных для зарождения любви: когда отношения между супругами в семье антогонистические (они в прямом смысле боятся друг друга) и, наоборот, предельно родственные, как в племени арапешей, где будущий муж воспитывает свою будущую супругу в собственной семье; в результате между ними складываются теплые родственные отношения, но не возникает дистанция и напряжение, столь необходимые для возникновения любви[165]165
  Мид М. Культура и мир. – М., 1988. С. 196–197, 274, 280, 298.


[Закрыть]. Но именно в архаической культуре складывается такая социальная организация (деление племени на фратрии и правила заключения брака), которая создает нужную дистанцию полов и напряжение между ними, способствующие зарождению любви. Из всех упорядочивающих факторов в архаической культуре, считает Е. Мелетинский, "на первом плане оказывается социальный, то есть введение дуальной экзогамии и вытекающий отсюда запрет браков между членами одной «половины» (фратрии). Оборотной стороной введения экзогамии является запрещение кровосмешения (инцеста)»[166]166
  Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. – М., 1976. С. 199.


[Закрыть].

Все указанные здесь аспекты социальной организации, как я показываю в книге «Культурология» (1998–2003), архаический человек осмыслял с помощью представлений о душе. Например, деление на семью, род и племя связано с родством и неродством соответствующих душ, а на тотемы – с их различным происхождением в первоначальном мифическом времени («архе»), нарушение социальных отношений, например, запрета инцеста понималось как влияние души, человека нарушившего табу, на другие души, что влекло за собой конфликты в обществе и космические трансформации. На основе представлений о взаимоотношениях душ и духов с человеком, задающих картину мира архаический человека, последний осмыслял интимные и брачные отношения. Например, он понимал их как охоту, позволяющую жениху-охотнику перегонять души умерших предков в тела матери и будущего ребенка.

Важно, что подобное осмысление брачных отношений, обусловленное вовсе не биологическими потребностями человека, а представлениями о душе, то есть семиотическим изобретением, решительно повлияло на понимание и практику этих отношений. Брачные отношения теперь истолковываются не только и не столько как удовлетворение полового чувства или средство деторождения, но главным образом как общение с душами и единственный способ воспроизводства рода. Поэтому, кстати, во многих племенах первые брачные отношения поручаются не жениху, а шаману, как специалисту по общению с душами, а девушки в период менструации рассматриваются как опасные для племени и изолируются (ведь кровь означает врага, а девушка еще не живет с мужчиной, следовательно, она вступила в отношение с чужим, опасным духом). Другой яркий пример, приведенный выше, брачные отношения в семье арапешей: поскольку они считают, что ребенок образуется из семени отца и крови матери, то до беременности матери стараются совершить как можно больше актов соития, но затем полностью прекращают половые сношения.

Понимание брачных отношений как охоты или как у арапешей, поручение первых отношений шаману, изоляция девушек в период менструации – не биологические потребности человека, а "жизнь архаической культуры", реализация ее смыслов, но осуществляемые посредством человека, в механизме становления, так называемых, «производных» потребностей. При этом социальные отношения (план) решительно трансформируют биологический план, не только обеспечивая его (создавая необходимые условия для полового влечения, общения и соития), но и подчиняют его себе. В отличие от полового влечения, общения и соития любовь как социальный, точнее социокультурный феномен – это влечение (влюбленность), общение и соединение, совместная жизнь, опосредованные культурными сценариями (дискурсами), например, понимаемые как связь с другими фратриями, как способ воспроизводства рода, как сакральная охота, как контакт с душами. Биологический план при этом не исчезает, а претворяется, преображается; он обеспечивает социальный план, не «забывая», так сказать, и самого себя. Теперь половое влечение, общение и соитие полностью осуществляются в лоне социальных и культурных отношений. И не всегда здесь имеет место гармония. Например, поручение первых брачных отношений шаману или полное прекращение сношений супругов у арапешей противоречат «логике» биологических отношений, но совершенно необходимы в плане социального архаического понимания любви.

С формированием, начиная с античности, личности, то есть человека, переходящего к самостоятельному поведению и создающего поэтому индивидуальные представления о мире и самом себе (вспомним Сократа и Платона), возникает необходимость в третьем плане любви. Здесь вырабатываются первые личностные концепции любви (платоническая любовь, одухотворенная любовь в семье и браке и другие), которые ставятся в связь с социальными представлениями о любви. Платоновская концепция любви, понимаемой как стремление к целостности личности, как поиск своей половины, как вынашивание духовных плодов, как стремление к благу, красоте и бессмертию, – не только подготавливает новые формы социальных отношений, в которых большую роль будет играть античная личность, но и позволяет реализоваться эзотерической личности самого Платона.

В личностной концепции любовь выходит на первое место в ценностях человека, что особенно видно по знаменитым письмам Элоизы к Абеляру. Более того, Элоиза, по сути, отвечает на проблему поставленную Платоном – в каком смысле без любви человек не целостен. Если, говорит Элоиза, человек любит, любимый (любимая) становятся для него высшей непосредственной реальностью. Если же он не любит, ему нечем жить, и в этом смысле он не целостен.

«Во всю свою жизнь, – пишет она Абеляру, – что бы ни происходило, я больше боюсь обидеть тебя, чем Бога; больше жажду угодить тебе, чем ему. Я стала монахиней не ради божественной любви, а по твоей воле… Бог ведает, что я точно так же, ничуть не сомневаясь, по твоей воле последовала бы за тобой или упредила бы тебя, даже если бы ты поспешил во владения Вулкана, ибо душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может» [1, стр. 70, 87].

Если вспомнить, что для средневекового человека Бог – высшая реальность, то нельзя не поразиться смелости Элоизы. Она ставит любимого выше Творца. Подобное решение имело как свои достоинства, так и недостатки. Объявив любовь высшей ценностью личности, Элоиза вслед за Платоном сделала ее предельно притягательной, действующей на протяжении всей жизни. Любовь становится не кратковременным и мало значимым увлечение, а средоточием жизни, без любви жизнь немыслима. Приписав любимому качество быть высшей реальностью, любящий создал, как бы сказал Фрейд, ни с чем не сравнимое препятствие на всю жизнь.

Но одновременно жизнь любящего ставится в зависимость от другого (другой личности), который может не отвечать на любовь или отвечать не так, как нужно любящему. Что и происходит в случае Элоизы: оскопленный врагами и посвятивший себя Богу Абеляр не в состоянии ответить на чувства своей бывшей возлюбленной и жены. Другая проблема не менее серьезная, хотя впервые она возникла уже у Платона. Личность может понимать любовь не так, как общество, то есть личностная концепция любви входит в противоречие с социальной моделью любви. Именно это имеет место у Платона и Элоизы.

Известно, что в европейской культуре были созданы и другие личностные концепции любви – родственная любовь в браке (для личности типа Плутарха), любовь к Богу (для личности подобной св. Августину), куртуазная любовь (для личности типа Абеляра и Элоизы), любовь как ничем не сдерживаемые страсть и наслаждение (от Гая Калигулы к маркизу де Саду и дальше), любовь как моральное занятие (Кант и Фихте), романтическая любовь, американский вариант любви (Т. Драйзер), любовь-секс, и этими примерами ряд не заканчивается. Главная функция личностной концепции – создать условия для реализации идеалов и ценностей в области любви самого человека как личности. Понятно поэтому, что если человек кардинально меняется (именно как личность, а не вообще), он должен вырабатывать и новую концепцию любви. Ясно также, что личностная концепция любви входит (должна входить) в общую концепцию человека как личности.

И опять же становление личностного плана не отменяет два других. Человек любит и как личность и как социальный индивид, причем в общем случае в плане биологического субстрата необходимо половое влечение, общение и соитие. Другое дело, что в культуре складываются формы любовного поведения, которые можно назвать "усеченными". К ним, например, относится однополая любовь, любовь к Богу, предполагающая безбрачие и девственность, любовь к родителям или авторитетному лицу и прочее. В данном случае любовное поведение на биологическом плане так трансформируется, удовлетворяя требованиям двух других планов, что существенно расходится с природным прототипом. Впрочем, человек вообще – существо предельно искусственное. Что в любви является границей и нормой, а что патологией можно решить только на уровне культуры и социума, а не отдельного человека. Правда, личность, претендуя на социальную автономию, часто решает эти вопросы самостоятельно. Но социум (общество) в праве игнорировать эти решения. По сути, конкретное решение этого вопроса выстраивается в ходе непростых взаимоотношений и диалога общества и личности.

Возникновение секса Мишель Фуко относит к XVIII–XIX векам и связывает со становлением социальных институтов религиозной исповеди, образования, медицинского контроля и лечения, правосудия в отношении половых отклонений. Во всех этих случаях он намечает следующую единую схему объяснения. Первый шаг – появление в рамках определенного социального института (церкви, школы, медицинского учреждения, суда) задачи отслеживать отклонения от нормального поведения своих клиентов и подопечных с целью возвращения их в лоно нормы (возвращение к Богу, выздоровление, исправление и наказание). При этом, естественно, подразумевалось, что существует норма и отклонение от нее (патология поведения). На самом же деле граница между нормой и патологией проводилась как раз в рамках социального института.

Второй шаг – развитие под воздействием этих идей различных практик контроля и подавления (лечения, исправления). В школах насаждается институт тьюторов, надзирателей, классных дам, которым предписано следить и наказывать. В медицинских учреждениях разрабатываются техники обследования, контроля и лечения. В пенитенциарных учреждениях сочиняются многочисленные правила и запрещения, за строгим исполнением которых следят надзиратели и т. д. Причем содержанием всех этих практик являются формы поведения, относящиеся к интимной, половой стороне жизни человека, ранее не замечавшиеся, а теперь понимаемые как сексуальные нарушения.

Третий шаг – реакция индивида на воздействие новых практик контроля и подавления. Все, что с ними связано, начинает рассматриваться со вниманием и толкуется как запретное и от того часто как притягательное. Индивид, особенно под влиянием науки (физиологи и психологии), ищет и находит причину и источник своих проблем и девиантного поведения. Это и есть секс. Под «власть» народившегося и быстро окрепшего секса постепенно переходят интимные органы и формы поведения человека: гениталии, все привлекательные и притягательные части тела, над которыми в течение трех-четырех веков основательно потрудилось искусство Нового времени (грудь, живот, ноги, шея и т. д.), кокетство, эротика и т. д. Фуко пишет:

«Понятие секса позволило, во-первых, перегруппировать в соответствии с некоторым искусственным единством анатомические элементы, биологические функции, поведения, ощущения и удовольствия, а во-вторых, – позволило этому фиктивному единству функционировать в качестве каузального принципа, вездесущего смысла, повсюду требующей обнаружения тайны: секс, таким образом, смог функционировать как единственное означающее и как универсальное означаемое»[167]167
  Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания. власти, и сексуальности. М., 1996. С. 262.


[Закрыть].

Существенную роль в формировании секса сыграли формы рефлексии, сначала в искусстве, затем – в науке. Многие писатели романтизировали и поэтизировали не только возвышенные формы любви, но и простое любовное наслаждение. При этом они уловили, что наслаждение или сладострастие в любви может выделяться в самостоятельный процесс. Например, Мопассан в рассказе "Ласки" пишет:

«Природа научила нас ласкам, чтобы скрыть свою хитрость, чтобы заставить поневоле, без конца плодить новые поколения. Так давайте похитим у нее сладострастие, присвоим его, преобразим, сделаем утонченным, идеальным, если хотите! Обманем в свою очередь эту обманщицу Природу! Сделаем больше, чем она хотела, больше того, чему она могла или осмелилась нас научить. Сладострастие – словно необработанный драгоценный камень, добытый в недрах земли: возьмем его и станем шлифовать, чтобы придать ему красоту, не заботясь о первоначальных намерениях, о тайной воле того, кого вы зовете богом»[168]168
  Мопассан Г. Ласки // Соб. соч.: В 12 т. М., 1958. С. 346–347.


[Закрыть].

Второй по значимости шаг в направлении к сексу сделали ученые, особенно Фрейд. Именно последний объявил сексуальное влечение и энергию (либидо) источником и причиной не только и не столько полового влечения, сколько развития всей личности человека. При одном направлении развития либидо личность тяготеет к творчеству, при другом – к психическому заболеванию, при третьем – имеют место оговорки, юмор, сексуально окрашенные сновидения. Психоанализ с его почти детективными процедурами выявления блокированных бессознательных сексуальных влечений сделал сексуальность тайной, подлежащей раскрытию, и тем, что определяет саму личность.

«Секс, – пишет Фуко, – эта инстанция, господствующая, как нам представляется, над нами; эта тайна, которая кажется нам лежащей подо всем, чем мы являемся; эта точка, завораживающая нас властью… желание секса – желание его иметь, желание получить к нему доступ, его открывать, его освобождать, артикулировать его в дискурсе, формулировать его в виде истины»[169]169
  Фуко. Воля к истине. С. 265, 273–274.


[Закрыть].

Здесь Фуко точно указывает на первоначальный исток сексуальности – свободу человека в отношении своих желаний. Вспомним «Речь о достоинстве человека» эпохи Возрождения. «О высшее и восхитительное счастье человека, – писал Пико делла Мирандола, – которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!»[170]170
  Пико делла Мирандола Дж. Речь о достоинстве человека // История эстетики. М., 1962. Т. 1. С. 507–508.


[Закрыть]. Второй по значимости момент (на него Фуко тоже обращает внимание, но меньше) – рациональные формы осмысления, трактовка человека в естественнонаучной онтологии, приписывание природе человека конечных причин, объединяющих все его желания и поведение. По Фуко получается, что секс в отличие от любви всегда запретен и патологичен. Вряд ли. Помимо той линии формирования, которую проанализировал М. Фуко, можно указать еще две области факторов, определивших становление секса.

Первая область – действие СМИ, рекламы, дизайна, искусства, пропагандирующих секс, обнаженное тело, сексуализированные формы жизни и общения. За всем этим стоят вполне практичные интересы (т. е. опять-таки особые практики): заставить купить, приобрести предметы и атрибуты, необходимые и для секса, и для любви, повлиять на стандарты поведения, расширить зону удовольствий и наслаждений, повысить интерес к интимной жизни и т. п. Известно, что действие и влияние индустрии секса и любви в нашей культуре значительны и постоянно расширяются.

Особенно велика здесь была (и есть) роль таких видов искусства, как кино и телевидение, а также рекламы. Кинооператоры и сценаристы, подхватив достижения живописи в культивировании и разработке тела, сделали в этом направлении очередной прорыв. Техники "наплыва", "крупного плана", "перебивки планов", сама возможность изобразить "движение тела" позволили наделить интересом и сексуальной энергией буквально каждый значимый элемент тела, многие до того вполне невинные его движения. Когда же кинематограф стал изображать соитие и шагнул в область порнографии, последние преграды пали и зритель оказался в реальности, которую кроме как сексуальной и действительно патологической не назовешь. Если для Н. Бердяева именно лицо любимой (любимого) символизирует любовь, то для известного режиссера и кинооператора Тинто Брасса, одного из создателей "Калигулы", секс символизирует "женская попка", а для современного американского писателя Генри Миллера, пожалуй, женское лоно и гениталии.

Вторая область факторов, определяющих формирование секса, уже нормального, там, где он рассматривается, с одной стороны, как источник удовольствий и наслаждений, с другой – как условие психического здоровья и телесной гигиены. Это направление сексуальности поддерживается как СМИ, так и специальными практиками (психологические группы и тренинги, участники которых делятся своим сексуальным опытом и неудачами, консультации психологов и сексологов, образовательные курсы полового воспитания и пр.). Цель подобных практик – нормальное развитие сексуальных желаний, правильное использование секса в семье и во взаимоотношениях, смягчение коллизий и конфликтов, складывающихся в интимной жизни, и т. п.

Если учитывать эти две области, то в целом можно говорить об амбивалентной природе современного секса. С одной стороны, секс воспринимается как тайна, патология и интимная сущность человека, с другой – как обычная техника («технология любви»), норма и всего лишь как один из планов жизни человека, где он может получать удовольствие и поддерживать свое физическое и психическое здоровье.

Любовь и секс не только противоположны (первая ориентирована на сложные формы культурные жизни, на общение и родственность, включая, естественно, и интимные отношения, вторая – только на наслаждение), но и связаны друг с другом. Секс постоянно "крадет" у любви, использует ее ауру, эксплуатирует ее разнообразные жизненные формы. Любовь пользуется более скромными плодами: заимствует, и то в своих пределах, технологию секса и связанные с сексуальностью внешние формы.

Но секс не только крадет у любви, он ее разрушает, причем весьма успешно. К каким последствиям может привести культивирование секса и создание индустрии сексуальных удовольствий? Ну, во-первых, к дальнейшему кризису и разрушению романтической концепции любви, которая и так уже серьезно пострадала от современного быта и низкой личной культуры супругов. Во-вторых, что не менее и даже более важно, к провоцированию разнообразных сексуальных отклонений, к расшатыванию естественной связи психического, любовного поведения с его телесной основой, в конечном счете, к снижению сексуальных потенций населения. Нужно заметить, что сама концепция любви-секса, поддержанная средствами массовой коммуникации, деформирует естественные связи любовного поведения с телесностью. Содержание и образы сексуальных фильмов, произведений, изображений построены так, чтобы разрушать нормальные культурные сценарии любовного поведения. В погоне за острыми ощущениями и переживаниями отрицаются любые границы, запреты, тайна, т. е. убивается сама культурная основа любви, любовного поведения (а ведь в любви, особенно возвышенной, 99,9 % держится на тайне, границах, дистанции, противоположности). Есть в концепции любви-секса и демоническое начало. Культивирование (разглядывание) гениталий, а также эксперименты с ними и телом только ради острых чувственных ощущений рано или поздно вступают в противоречие и конфликт с духовностью и нравственностью человека. Нужно учесть и то обстоятельство, что пол и тело человека наряду с нравственностью, семьей, личностью являются универсалиями, определившими развитие человеческого духа и культуры. Как универсалии они не могут быть существенно трансформированы или тем более элиминированы. Сегодня, однако, наблюдается опасная тенденция экспериментирования с этими универсалиями (генная инженерия, эксперименты в области пола и секса, эксперименты с психикой и т. п.). Вероятно, необходимы не призывы к свободе в области пола и сексуальных потребностей, а серьезная политика в сфере сексуальной, а точнее любовной культуры. Именно культуры. И в России здесь есть своя традиция. Достаточно вспомнить нашу литературу и поэзию (от Пушкина до Пастернака), работы наших философов начала века и современных, обсуждавших тему любви и русского эроса.

Итак, действительно, половое влечение и половая жизнь человека были кардинально преображены под влиянием культуры, выступив в роли субстрата для любви и секса. Но и другие биологические начала человека (потребность в еде, сне, отдыхе, движении и прочее) были преображены в ходе развития человека и работают на культуру. Например, наше питание служит не только источником насыщения, энергии и нужных калорий, но и работает на удовольствие и общение. Культурная еда – это еда вкусная, и лучше, чтобы при этом происходило общение с приятными людьми.

Сдвиг биологических начал на удовольствие и общение, преображение их под влиянием культурных и социальных факторов создает серьезные проблемы. Где, спрашивается, нужно остановиться, почему бы не сделать удовольствие и общение основными целями жизни личности? К примеру, есть только то, что нравится, любить только ради наслаждения. Не дойдем ли мы здесь до такой границы, за которой начинается падение и разрушение самого человека? И как нам относиться к следующим заявлениям Фуко?

«Фуко, – пишет С.С. Хоружий, анализируя эстетику существования Фуко и его отношение к суициду, – рассматривает не только субкультуру геев; одна длинная беседа почти целиком посвящена «субкультуре С/М», то бишь садомазохизму. Философ признает в ней ту же природу, это – еще одна разновидность эстетики существования, причем идущая в ценном и интересном направлении, указывающая новые пути: «С/М – это действительно субкультура. Это процесс изобретения… это эротизация власти, эротизация стратегических отношений… реальное творчество новых возможностей удовольствия… Практики С/М показывают нам, что мы можем продуцировать удовольствие посредством очень странных предметов, используя некоторые причудливые части наших тел, в самых необычных ситуациях… Нечто очень важное – это возможность использовать наше тело как возможный источник множества удовольствий… Мы должны [171]171
  Michel Foucault, une interview: sexe, pouvoir et la politique de l’identitй. DE II, 358. P.1562, 1561, 1557.


[Закрыть]создавать новые удовольствия». Т. о., субкультура С/М наглядно указывает, каким должно быть новое русло развития человека и культуры; и становится ясно, какие еще субкультуры надо выстраивать: «Элементом нашей культуры должны стать наркотики… как источник удовольствия. Мы должны изучить наркотики… должны производить хорошие наркотики – способные порождать очень интенсивное удовольствие. Сейчас наркотики – это часть нашей культуры. Как есть хорошая и плохая музыка, есть хорошие и плохие наркотики. И как нельзя сказать, что мы «против музыки», так же нельзя сказать, что мы «против наркотиков». [Реплика: ] – Цель – это испытание удовольствия и его возможностей. [Ответ: ] – Да»[172]172
  Ib. P.1557.


[Закрыть].

Итак, субкультура геев, садомазохистская, наркотическая субкультуры. Любой способ получать удовольствие может быть ядром субкультуры эстетики существования, если только его адепты не формализуют и не институционализируют его, а, творчески развивая, делают из него произведение искусства. Могут быть, видимо, субкультуры каннибалов, охотников за черепами, серийных убийц. – так ли уж они далеки от радостно одобряемых садистов? Нигде, ни намеком философ не говорит, что должна быть хоть где-то, хоть какая-то грань запрета, непреступаемая черта – напротив, признание такой черты противно всей логике его мысли.

Фуко суицидный модус существования выстраивается не в ключе суровой героики, а в ключе наслаждения. Его основной текст на эту тему – лирический этюд, воспевающий суицид, под манящим названием «Такое простое удовольствие». Название – не просто манящее, но знаковое: в дискурсе позднего Фуко, «удовольствие» – верховный принцип его антропологической утопии, и включение суицида в категорию удовольствий значит, что философ отводит ему свои модус субъектности и свою субкультуру, равноправно входящую в ансамбль субкультур «эстетики существования». Вот некоторые установки этого модуса, открыто спорящие с платоновской догмой о философии как научении смерти: «Меня слегка раздражают премудрости, сулящие научить умирать, и философии, толкующие, как надо об этом мыслить. Мне безразлично, что нам воспрещается «подготавливать это». Ее нужно готовить, обустраивать, мастерить по кусочкам, рассчитывать и подбирать наилучшим образом ингредиенты, воображать, выбирать, советоваться, трудиться над ней, чтобы создать из нее произведение без зрителя, существующее для меня одного кратчайшую секунду жизни… У нас есть шанс заполучить в наше распоряжение этот абсолютно уникальный момент… чтобы сделать из него безмерное удовольствие, терпеливая подготовка которого осветит всю жизнь»[173]173
  Un plaisir si simple. DE II, 264. P. 778–779.


[Закрыть]. И надо, пожалуй, еще добавить, что здесь, в сфере отношений со смертью, значащими факторами в сегодняшнем антрополандшафте являются не только тексты Фуко и Делеза, но и их личные судьбы. Эти судьбы – суицид, смерть от СПИДа – органично входят в этот ландшафт, ибо это не судьбы «субъектов», а реализации принадлежащих обоим философам способов субъективации или, если воспользоваться формулой Фуко (которая стала уже избитой, применяясь всеми к нему самому), – их жизни как произведения искусства. По нешуточной актуальности, а не виртуальности исполнения – скорее модернистского искусства, нежели постмодернистского.

И у Делеза, и у Фуко тема занимает достаточно серьезное место, чтобы требовать «оргвыводов». Налицо их общая (в крупном и основном) философская позиция, имеющая и свою историю в западной мысли»[174]174
  Хоружий С.С. Практики себя и духовные практики: две парадигмы неклассической антропологии // В печати.


[Закрыть].

С. Хоружего можно понять. В настоящее время ко многим телесным реалиям в культуре существует амбивалетное отношение. Возьмем, например, отношение общества к мастурбации. Во времена моей молодости в России мастурбация считалась патологией, грозящей молодому человеку тяжелыми последствиями. Сегодня медики и психологи уверяют, что занятие мастурбацией абсолютно безвредно, напротив, это полезная компенсация.

«Отношение к мастурбации в обществе, – читаем мы в Интернете, – было и остаётся неоднозначным. В истории человечества мастурбация появилась с развитием общества, по мере того, как начал увеличиваться разрыв между биологически обусловленным возрастом полового созревания и социально обусловленным возрастом начала половых контактов. При этом она по-разному воспринималась в различных культурах. По всему миру находят доисторические наскальные рисунки, изображающие мастурбацию человеком…

В античной Греции и Риме мастурбация воспринималась как один из естественных способов наслаждения. Греки рассматривали мастурбацию как нормальное и здоровое замещение других форм получения полового удовольствия, видя в ней предохранительный клапан от разрушительной половой неудовлетворенности. Было придумано и изготовлялось множество видов приспособлений для мастурбации, основным из которых являлся олисбос – искусственный половой член, который мог изготавливаться из таких материалов, как дерево, кожа, глина и т. д. В искусстве и литературе Греции уделяется внимание также женской мастурбации.

Напротив, в Южной и Юго-Восточной Азии, где было распространено представление о сперме как о вместилище и источнике жизненной силы, мужская мастурбация и связанная с ней потеря спермы осуждались, поскольку считалось, что чрезмерное излияние спермы влечёт за собой развитие многих заболеваний. Схожие представления имелись и в мусульманской культуре. Авиценна (XII век) считает вредным как чрезмерно частое семяизвержение, так и задержку семени и оценивает мастурбацию, как менее вредное явление, чем нормальный половой акт…

В средневековом христианстве грехом считалось любое семяизвержение, не связанное с половым актом, в том числе мастурбация и поллюции. Вообще отношение к мастурбации в западной культуре неразрывно связано с библейским отрывком, описывающим «грех Онана»…

В новое время Тиссо явился пионером медицинских исследований мастурбации, обосновав, исходя из господствовавших тогда в медицинской науке представлений, вред мастурбации. Он связал с избыточным излиянием спермы такие расстройства, как импотенция, слепота, психическое и физическое истощение. Болезнью признавались и непроизвольные поллюции. Необходимо отметить, что хотя уже в те годы публиковались работы, говорящие о безвредности мастурбации, обществом, в котором была принята пуританская культура, была воспринята именно теория Тиссо, поддержанная такими известными «властителями дум», как Вольтер и Кант.

Так, Кант рассматривал мастурбацию как нарушение закона морали. В своем труде «Метафизика морали» (1797), рассуждая о мастурбации, он пишет, что «такое неестественное употребление (которое таким образом превращается в злоупотребление) своих половых способностей является нарушением обязательств человека перед самим собой и определённо является в высшей степени аморальным». Кант считал мастурбацию грехом более страшным, чем самоубийство, поскольку последнее требует смелости, а мастурбация не представляет собой ничего, кроме отбрасывания человеком своей личности в угоду животной потребности…

В XIX веке представления о вреде мастурбации оказались общепринятыми как в медицине, так и в обществе в целом. Медики (включая пионеров сексологии) считали, что мастурбация влечёт формирование сексуальных девиаций и моральных отклонений, а также психических расстройств. Родители стали усиленно наблюдать за детьми, стараясь не допустить вредных мастурбаторных проявлений…