Текст книги "Свободный полет"

Евгений Цыганов
Звезды сошлись

Как-то Евгений Каменькович, в то время педагог Мастерской Петра Фоменко в ГИТИСе, сказал мне: «У нас на курсе есть фантастический парень – его фамилия «Цыганов», ты еще о нем услышишь». Слова Каменьковича оказались пророческими, – взлет Евгения ЦЫГАНОВА случился довольно быстро.

Мы встретились в 2002 году – на съемках программы «Кто там…», Цыганову тогда было 23 года, он уже снялся в громкой картине Дениса Евстигнеева «Займемся любовью», сыграл свои первые роли в театре «Мастерская П. Фоменко», и только что состоялся его дебют в Московском Художественном театре имени Чехова – в роли Раскольникова в «Преступлении и наказании».

В передаче Женя рассказал, что в детстве много читал, даже в какой-то момент родители запрещали ему это занятие – ребенку надо и гулять тоже. Он любил Майн Рида и Жюля Верна, мечтал ходить в ботфортах или, как раненый боец, с забинтованной головой. Хотел быть плохишом – потому что «обвиняли, что я мальчиш-кибальчиш».

Мне понравилось высказывание молодого актера: «Я у Павича прочитал, что судьба мужчины определяется его «нет», а судьба женщины – ее «да». У меня существует это «нет» – то есть то, что я себе не позволяю, потому что я так решил». Или вот еще: «Для художника, мне кажется, это необходимое состояние – состояние немножечко непотребщины, немножечко конфликта, состояние неуспокоенности. То есть у меня была стена, и я сломал эту стену. Просто для того, чтобы не успокоиться. Созидание – безусловно, важная вещь. Но созидание невозможно без того, чтобы разрушить. Нельзя создать без того, чтобы не сломать стену. И пока во мне не родилось это понимание – я спал».

Тот Евгений Цыганов, из 2002 года, ершистый, ищущий, знал цену своим поступкам. «Я не боюсь прослыть дурновоспитанным человеком. Я не боюсь, что скажут: Цыганов – это ужасно неделикатный человек. То есть какой я – я не очень хорошо еще знаю. Мне не хочется всех убедить, что я такой «панк-распанк», что я очень агрессивный, злобный и так далее. Не хочется убеждать, и что я добрейший человек. Я сложный, во мне есть какие-то противоречия, желания и нежелания. Просто я к этому стараюсь прислушиваться. И быть адекватным. Быть честным с людьми, не копить в себе какое-то раздражение. Проще сказать, что меня что-то не устраивает. Мне проще расстаться с человеком, чем терпеть». Думаю, максимализм свойственен Цыганову и сегодня. Во всяком случае, в профессии. У него не бывает случайных ролей. Он четко знает, что «его», а что нет.

Творческие искания привели Цыганова в режиссуру. Пять лет назад в родном театре «Мастерская П.Фоменко» он поставил спектакль «Олимпия» по пьесе драматурга Ольги Мухиной.

– Скажи, как у тебя возникла сама идея стать режиссером? По принципу «хочу быть владычицей морскою»?

– История была простая. У нас в театре есть такая практика, называется «Вечер проб и ошибок».

– Да, я знаю.

– И вот я решил сделать режиссерскую работу по чеховской «Даме с собачкой». В общем, я сделал такую историю, минут на пятьдесят, мне казалось, что это может быть частью какого-то спектакля по Чехову. Я не думал, что это может быть самостоятельным спектаклем. В театре эта история была принята, но Пётр Наумович Фоменко сказал мне: «Актеры, которые приходят в режиссуру, часто перестают быть хорошими актерами». А через пару месяцев всё же благословил меня на эту работу.

– Одобрение самого Фоменко невероятно важно!

– Внутри «Дамы с собачкой» есть сцена в провинциальном театре, где герои смотрят оперетту «Гейша». Мне понравился сам этот ход – театр в театре, и тогда я вспомнил о пьесе японского драматурга 18-го века Тикамацу Мондзаэмона, где главная героиня – гейша. Я понял, что история, рассказанная Тикамацу, стала увлекать меня гораздо больше, чем рассказ Чехова. И мне уже захотелось поставить эту пьесу. Евгений Борисович Каменькович (нынешний художественный руководитель театра «Мастерская П. Фоменко». – Прим.) меня поддержал. На сезон 2013/14 были намечены репетиции спектакля. Но к тому моменту Ольга Мухина написала пьесу «Олимпия», специально для нашего театра. И я оказался среди тех, кому эта пьеса понравилась. Каменькович спросил меня: «Ну вот если на весы положить пьесы Тикамацу и Мухиной, что перевесит?» Я ответил, что Тикамацу в принципе триста лет ждал и еще подождет. Так я начал ставить спектакль по пьесе Мухиной.

– «Олимпия» – пьеса сложная. Там много исторических событий (все начинается с Олипиады-80), ярких эмоций, открытых чувств.

– В меня всё это попало. Тексты Мухиной мне вообще нравятся, я снимался в фильме по Олиной пьесе…

– …«Летит».

– Да, фильм называется «Икона сезона». Я видел спектакли по ее пьесам «Ю», «Таня-Таня». У Оли есть такое удивительное качество: она очень любит своих персонажей. Мне кажется, для современной драмы это нечастое явление. Все-таки современная драма, новая драма, она…

– …в большинстве своем агрессивная.

– Не то чтобы агрессивная, там больше намечены какие-то болячки, какие-то аномалии, вывернутые какие-то дела. А Оля любит людей. Они у нее чуть более поэтизированы, они возвышенны.

– А почему ты в принципе решил заниматься режиссурой? У тебя хорошо складывается карьера в театре и кино, ты человек востребованный, всё идет по накатанной колее, и всё выше и выше. Зачем тебе этот шаг в сторону? Это же огромный риск. Тебя могут назвать дилетантом в режиссуре, да кем угодно.

– Ну, ты знаешь, Вадим, я когда-то учился в Московской международной киношколе, и там были мастерские – «Режиссер театра», «Актер», «Мультипликатор» и прочее. Я пошел в мастерскую «Режиссер театра», мне было тогда тринадцать лет, а до этого, будучи мальчиком, я четыре года, можно сказать, жил в Театре на Таганке.

– Ты играл там детские роли.

– Да, в спектаклях Юрия Любимова «Борис Годунов», «Живой», «Дом на набережной» – играл с восьми до двенадцати лет. Всё было очень серьезно. У меня температура сорок, а я вынужден идти на спектакль. И когда я попал в киношколу, то понял, что хочу учиться именно в режиссерской мастерской. Перед глазами был пример Юрия Любимова, его спектакли. У меня сложилось свое представление о театральной режиссуре, и захотелось попробовать что-то сделать в этом направлении. Потом я поступил в ГИТИС, на режиссерский факультет, правда в актерскую группу. Я понимал, что в свои восемнадцать лет приходить с какой-то режиссерской амбицией – это странно.

– По крайней мере, рано.

– Ну странно, в восемнадцать лет… Но мы, ребята из актерской группы, тоже делали постановочные работы и показывали их мастерам. Так что я не могу сказать, что для меня постановка спектакля – какой-то фантастический отход в сторону. Если бы я открыл ресторанное дело или там виноделие какое-то, это был бы бо́льший кульбит, нежели режиссура. Я думаю, всё это касается какого-то движения. Знаешь, в какой-то момент, учитывая нашу индустрию и предложения, ты сам себе становишься не очень интересен. Тобой немножко пользуются, уже используют в определенном…

– …амплуа.

– Ну, в кино в большей степени. Например, говорят: а тут у нас нужен такой…

– …типаж Цыганова.

– Да, что-то вроде того.

– Я сам не раз слышал такую формулировку.

– А в театре, ну конечно, ты можешь старичка сыграть при желании или бабушку – всё что угодно. Тем не менее… Слушай, мы живем одну жизнь, и у нас есть возможность либо съездить в кругосветное путешествие, либо отказаться от него, сказать: у меня есть такой замечательный дом на Волге, чего я поеду по всему миру, это и опасно, и долго, и, наверное, противно местами, а у меня там, в деревне, всё супер. Ну не знаю, я в этом смысле любопытный человек, я бы, наверное, ломанулся.

– Вот, насчет поступков. Ты ведь сначала учился в Щукинском институте.

– Много было исканий. Я ведь сбежал из Мастерской «Режиссер театра» в киношколе, потому что решил, что буду рокером и буду играть на гитаре. И пошел в звукорежиссеры, чтобы научиться разбираться со звуком. Но в результате поступил на актерский факультет в «Щуку». Отучился год, за что я страшно благодарен педагогам, особенно мастеру Алексею Владимировичу Граве – хорошему актеру, очень чувствительному и интеллигентному человеку. В конце первого курса я не стал сдавать экзамены и пошел заново поступать, с самого первого тура, В ГИТИС, потому что хотел учиться у Петра Наумовича Фоменко. Когда я сказал о своем решении Граве, он меня выслушал, а потом сказал: «У меня одни девчонки остались. Эх, ну ладно…» Главное, он меня понял.

– Обнуление может случиться у человека в любой момент, важно этот самый момент не пропустить.

– Для каждого человека такое состояние – подарок. Вот мы репетировали с Петром Наумовичем «Бесприданницу». Фоменко записывал всю партитуру. А через год наших репетиций он вдруг говорит нам: «Я думаю, давайте начнем всё заново».

– Здорово. У тебя, кстати, отличный Карандышев получился. А какая Полина Агуреева в роли Ларисы Огудаловой!

– Для нас всех это важная работа. Это наша битва за то, чтобы прорваться через драматургию Островского и через эти роли, которые крупнее, мощнее нас. Фоменко предложил такой материал, который нам был еще не по зубам. Это тяжелый спектакль, но тем и прекрасный. Никто не обещает тебе, что будет победа, – каждый раз ее надо заработать.

– Пройдя такую мощную школу Фоменко, не страшно было самому занять режиссерское кресло?

– Ну, доверие – это, наверное, самое важное в совместной работе, и его, конечно, надо заработать. Вот с Екатериной Сергеевной Васильевой не было проблем. Потому что ей не страшно, она вообще бесстрашный человек. Она может попробовать и глупость, если ей кажется таковой какое-то мое предложение по мизансцене, – вместо того чтобы убеждать меня, – а остальные артисты… Во-первых, мне кажется, что они все прекрасные, ну и мне захотелось, чтобы были именно они.

– Я уверен, что ты, Женя, как человек рефлексирующий, открыл в себе новые грани благодаря этому опыту.

– Мне кажется, мы с этого начали наш разговор – про открытия. У меня была такая история. Когда мне было 20 лет, мы с ребятами решили записать альбом, нас было шесть человек. Я снялся у Юрия Грымова в фильме «Коллекционер», взял эту небольшую сумму, которую мне тогда заплатили, пришел на студию грамзаписи и сказал: хочу с парнями записать альбом. В общем, у нас и материал был не то чтобы такой жирный, но мы начали записывать, и я получил колоссальное удовольствие от этого процесса. Пару месяцев мы писались, две недели сводили звук. Я учился тогда на четвертом курсе ГИТИСа, то есть мне нужно было урывками мотаться между дипломными спектаклями и еще чем-то, но это был, наверное, ярчайший период в моей жизни: ты это придумал, осуществил, и тебе не жалко на это тратиться ни энергетически, ни эмоционально. Это была большая история. Мы много работали, мало спали. Понятно, что дело молодое, но это не тяжело, когда у тебя внутри есть включение… В этом смысле самая сложная история – полюбить материал, увлечься им. Когда ты не финансово мотивирован, а творчески. Бывает, ты приезжаешь на съемочную площадку, тебе дают текст, ты понимаешь, что он чудовищный, но ты должен его сказать. Плюс на картине элементарно отсутствует художник по костюмам. Бывает всё что угодно. В результате начинаешь понимать: ты профнепригоден именно в силу того, что потерян интерес к тому, что ты делаешь. Вот это неприятная история. Думаю, в режиссуре то же самое.

– Ты легко существуешь в параллельных творческих мирах или погружаешься в один-единственный проект?

– Предпочитаю все-таки второй вариант. Хотя бывает, что сочетаются две какие-то истории съемочные, и иногда это хорошо, чтобы окончательно не заиграться. Вот я выпустил спектакль, и вскоре, первый раз за прошедший год, у меня начались большие съемки, то есть появилась возможность немножечко себя переключить на другую работу.

– Ты имеешь в виду фильм «Утиная охота» по Вампилову?

– Ну, это не совсем «Утиная охота». Это скорее фантазия на тему пьесы Вампилова. Режиссер Александр Прошкин перенес действие в наши дни. Знаешь, на съемках этой картины была удивительная атмосфера, редкая для сегодняшнего кино. Вот озеро, идет дождь, стоят два человека, закутанные во что-то, – это оператор Шандор Беркеши и сам Прошкин, – на них льется этот ливень, они стоят, смотрят куда-то вдаль, и рядом стоит человек под зонтиком, с микрофоном. Страшно унылая картинка, но ты сидишь под козырьком, видишь всё это и понимаешь, что такой и должна быть, наверное, работа на съемочной площадке. Без каких-то криков, без этих «ребята, ребята, не успеваем, давайте, у нас сегодня еще четыре сцены». Это можно сравнить с тем, чем виниловая пластинка отличается от «цифры», – это ощущение тепла.

– Ты так вдохновенно описываешь эту картину. Теперь будешь двигаться в кинорежиссуру?

– Думаю, да, это интересная история.

– Ты же снял короткометражку, или я ошибаюсь?

– Это было давно, для канала «Звезда» мы снимали, «Личные отношения» называлось. Снимали с оператором Петей Духовским – по-взрослому, на пленку, что вообще уже редко делается. У нас был один съемочный день, я выбирал артистов, декорации. Это такое счастье: один день снимаешь – и фильм уже готов. Когда мы закончили, Петя Духовской, очень опытный человек, сказал: давай сразу еще что-нибудь снимем… У меня есть три истории, которые лежат и с которыми я время от времени к кому-то суюсь. Но пока продюсерская мысль во мне не очень работает. Есть и театральные истории, а еще какие-то незаписанные песни – они ждут своего часа, когда мы с парнями опять соберемся вместе. А еще в Московской филармонии мы сделали концертную программу с дирижером Владимиром Юровским. Называется «Прометей», по трагедии Эсхила. На сцене – четыре рояля, арфа, духовые инструменты и целый хор. И мне нравится, что я являюсь частью этого музыкального безумия.

– Все-таки удивительно. Ты так насыщенно и интересно живешь, и при этом я знаю, что твой мир достаточно замкнутый.

– Ну может, это какие-то страхи. Есть такой вариант.

– А чего ты боишься?

– Ну, иногда не наговорить лишнего.

– Я не верю, что ты закомплексованный человек, который боится что-либо не так сделать или сказать.

– И тем не менее. Нет, ты что, предлагаешь мне сейчас провести анализ себя, как это я такой классный получился?

– Получился такой, какой ты есть.

– Не знаю, – кажется, мне в детстве сильно дали по голове, и я перестал суетиться. (Улыбается.) Оценивать себя, какой я классный или негодяй, сложно. Я не помню, кто это сказал: «Я учился по лучу света из кабинета отца». Я видел, как папа работает, вот и всё воспитание. Вроде родители старались, а папа говорит: тебе всегда очень везло.

– Действительно везло?

– Мне сложно с этим не согласиться.

– А что вызывает у тебя чувство гордости прежде всего?

– Как сказать?.. В Болонье на кинофестивале ко мне подошел итальянец и спросил: «Ты гордишься тем, что ты русский?» Я его спросил: «А ты гордишься тем, что ты мужчина?» – «Конечно». – «А я к этому отношусь как к данности». Гордиться вообще тем, что ты русский, – странно. Можно гордиться достижениями – в музыке, литературе, автопроме, космонавтике. Вот Аня Меликян снимала кино «Про любовь». Я играл художника-граффитчика. И мы изучали, что у нас происходит в этой области. По сравнению с подобным движением в Европе, Азии, Южной Америке у нас этой субкультуры вообще не существует. У нас не существует музыкальной индустрии, то есть те группы, которые двадцать лет подряд играют на «Нашествии», на всех этих фестивалях, не могут сравниться с тем, что происходит в мире. В этой проклятущей Америке, которую все так страшно не любят, у любого пацана в подвале есть своя музыкальная студия. А мы до недавнего времени не могли найти точку, базу, куда можно прийти в любой момент и просто поиграть. Или другой пример. Я приезжаю в Екатеринбург, спрашиваю: у вас есть киношкола какая-то? Они говорят: нет.

– А ведь там находится Свердловская киностудия, которая в советские годы была одной из главных в стране.

– Но она давно не работает. А как же может киностудия работать, если на всем Урале нет ни одной киношколы?! Притом что в Германии, например, практически в каждой Земле есть своя киношкола, и эти школы еще между собой конкурируют: здесь есть бассейн для подводной съемки, а в другой школе можно проводить вертолетные съемки. У нас же во ВГИКе кто что сам принес, то и снял. Вот как-то так.

Понимаешь, у нас спектакль «Олимпия», наверное, отчасти об этом – о какой-то надежде, о каком-то трепетном отношении к прошлому и настоящему, и, будем надеяться, к какому-то будущему. Но это же вопрос акцента – куда мы движемся, что происходит, на что мы обращаем внимание.

– Ты говоришь очень правильные вещи, но еще важно, чтобы об этом задумалось как можно больше людей, и не обязательно в глобальном плане.

– Знаешь, мой друг однажды обратил внимание, что на билбордах написано: не пейте это, не смотрите это, завязывай с этим, начни читать и прочее. Он видит это и кричит: задолбали! Ну почему с каждой стены мне рассказывают, что мне делать и чего не делать?

– Ну да, такой указующий перст.

– Мне очень нравится название нашего театра – «Мастерская». В общем-то, это история про какие-то возможности. Мастерская – это место, где можно что-то пробовать, в чем-то ошибаться и снова пробовать. Живая история, настоящая. А указующий перст… Как Набоков писал про отличие царской цензуры и советской: в царской цензуре могли наказать за то, что ты написал, сослать куда-нибудь, но никогда не указывали, что писать. А советская и фашистская цензуры заявляли: художник может делать всё что угодно, только если он разделяет нашу позицию. Вот и вся разница. Не хочется ничего указывать. Мы в театре занимаемся совсем другими вещами. Это счастье. И я благодарен судьбе за то, что нахожусь здесь и сейчас. Не хочу анализировать, как и зачем это произошло. Просто звезды так сошлись.

– «Звезды сошлись» – хорошее определение. Здесь поставим многоточие.

Виктория Исакова
«В кино важно научиться ждать»

Виктория ИСАКОВА как-то призналась мне, что в юности хотела стать адвокатом. «Мне казалось, что это такая всеобъемлющая помощь людям». При той целеустремленности, которая присуща Исаковой, всё так бы и случилось, если бы ее планы не изменились и она не стала бы актрисой. Причем сначала она поступила в ГИТИС, на вокальное отделение (голос у Исаковой и вправду очень красивый), ее приняли сразу на второй курс. Но через год она все-таки решила стать драматической актрисой, и стала заново поступать – на этот раз в Школу-студию МХАТ. Приняли Вику на платное обучение, но уже через полгода перевели на бюджетное место.

Она позитивна, динамична, и такое ощущение, что у нее в жизни всё должно быть легко и просто. На самом деле не совсем так. Я помню время, когда Вика уходила из Московского Художественного театра имени Чехова. Уходила, поскольку в театре не видели ее творческой перспективы. Это при том, что она успела сыграть там Нину Заречную и героиню в музыкальном спектакле «Лесная песня» (на мой взгляд, это одна из ее лучших ролей). Можно только представить, что творилось тогда у Исаковой в душе! Вот ее слова: «Из такого существа, у которого всё было прекрасно, из благополучной девочки, которая выросла в хорошей семье, я превратилась в человека, который будет идти тараном. У меня был очень долгий период, когда я говорила себе: «Я еще докажу, что не лыком шита!» Я точно знала, что это мое место и моя профессия, и что я принадлежу ей, а она принадлежит мне». Но это всё таилось внутри, а внешне – всё та же обворожительная улыбка и гордый взгляд.

После МХТ Вика сразу стала актрисой Театра Пушкина, и ее судьба в этом театре складывается достойно и счастливо. Кстати, спустя годы Исакова вернулась в Художественный театр: режиссер Александр Молочников пригласил ее в свой спектакль «Светлый путь. 19.17». Ее даже звали в труппу МХТ, но она осталась верна Пушкинскому театру. Такую же верность она хранит «Гоголь-центру», где занята в нескольких спектаклях, и называет Кирилла Серебренникова одним из самых важных людей в своей жизни.

Кинокарьера Исаковой идет по нарастающей. Она невероятно востребованная актриса. При этом Вика очень избирательна, – может быть, поэтому каждая ее роль – это попадание в десятку. Муж Вики, кинорежиссер Юрий Мороз, с грустью как-то говорил мне, что видит свою жену намного реже, чем хотелось бы: съемки, репетиции, спектакли – такой бесконечный у нее круговорот. Но я точно знаю, как важна для Исаковой семья! Юра – ее опора и главный советчик, а в своей маленькой дочери она полностью растворяется, и когда рассказывает о ней, то умиротворенная улыбка не сходит с ее лица.

В 2004 году я снимал Вику в своей программе «Кто там…» на «Культуре». Мы предварительно пообщались, чтобы обсудить съемку. На мой вопрос, есть ли у нее хобби, Вика сразу ответила: «Конечно. Я рисую». – «Отлично. Покажешь свои рисунки в кадре». Приезжаем на съемку к Вике домой. В центре комнаты – мольберт, кисточки, краски и несколько рисунков. И только лет через десять Исакова призналась мне, что никогда в жизни не рисовала и все придумала буквально на ходу: «Раз ты спросил о хобби, – значит, это обязательно должно быть, поэтому я сказала: «Да, конечно». Ну а дальше… Отступать было некуда, и я специально для съемки купила мольберт, краски и в кратчайшие сроки стала учиться рисовать». Кстати, рисунки получились очень симпатичные – такой абстракционизм со смыслом.

…Наше новое интервью с Викой случилось в очень необычное для меня время: я снимался в кино – в фильме Александра Молочникова «Мифы». Это был декабрь 2017 года. Там снималась и Исакова (правда, в другой новелле). Естественно, мне захотелось поделиться с ней своими впечатлениями.

– У меня, Вика, вчера был первый съемочный день в фильме Молочникова. Это мой дебют, и я на своей шкуре уже почувствовал, что такое актерский труд. Чтобы на две минуты войти в кадр, сколько времени нужно ждать! Кино – это бесконечный зал ожидания.

– Поздравляю, Вадик! Ты абсолютно прав: в кино важно научиться ждать. Много-много лет назад, когда я только начинала сниматься, мне сказали, что главное – правильно прожить промежуток между тем, когда ты приехал на съемочную площадку, и тем, когда вошел в кадр. Это ожидание может длиться и шесть часов, и семь, и восемь, съемки могут быть на улице, в холоде. Так что теперь ты понимаешь, какая это тяжелая профессия и как важно в ожидании кадра научиться сохранять хоть какую-то энергию.

– Как ты эту энергию сохраняешь? Поделись.

– В идеале в паузах нужно спать, просто присесть или прилечь и спать. Я вот могу спать в любом положении – стоя, сидя. Организм уже приучен к режиму сохранения энергии.

– После нашего интервью я опять поеду на съемки к Молочникову…

– А я посплю! (Улыбается.)

– На самом деле я в восторге от проекта «Мифы». Саша – режиссер-дебютант в кино, а собрал такое количество великолепных актеров! Сергей Безруков, Фёдор Бондарчук, Вика Исакова, Ксения Раппопорт, Паулина Андреева, Ирина Розанова, Иван Ургант, мой брат Игорь… Замечательный оператор Леван Капанадзе, он снимал «Даму Пик» режиссера Павла Лунгина и его же сериал «Родина».

– Мы на «Родине» с Леваном полгода отработали. Вообще команда на «Мифах» прекрасная, ты прав.

– В этом фильме ты предстаешь в непривычном амплуа – играешь острохарактерную роль.

– Да, моя героиня – жена артиста, великого артиста, который переиграл уже всех и вся (в этой роли Серёжа Безруков). Она абсолютно сумасшедшая, потому что невозможно сохранить здравый ум, живя с таким человеком. Ее муж пребывает в постоянных истериках, он всё время в состоянии нервного срыва. В общем, они нашли друг друга.

– Ты, кажется, входишь во вкус. Только что на канале ТНТ показали сериал «Пьяная фирма» режиссера Григория Константинопольского, и у тебя там роль тоже очень эксцентричная.

– К сожалению, я не успела посмотреть ни одной серии «Пьяной фирмы». У меня уже давно существует такая история, что я дорожу процессом больше, чем результатом. Так складывается жизнь. Ты сам это поймешь, когда будешь сниматься из картины в картину. (Смеется.)

– Спасибо, конечно, Вика, что ты прочишь мне блистательную актерскую карьеру, но все-таки занятие журналистикой мне пока ближе.

– Посмотрим. (Улыбается.) Безусловно, как нормальный, амбициозный человек я хочу, чтобы результат был «ах какой» фантастический! А результат ведь зависит не только от тебя. Поэтому, повторяю, моя настоящая любовь – это кинопроцесс, театральный процесс. И если везет, если ты оказываешься в команде, в которой процесс проходит на ура, это значит, что жизнь прожита не зря. Вот Гришу Константинопольского я знаю с шестнадцати лет, но никогда у него не снималась, он мне ничего не предлагал. И я всегда думала: ну значит, во мне нет чего-то такого, что нужно ему, он же абсолютный безумец, с фантастическим чувством юмора, часто снимает черные комедии. Я думаю, как же в его голове столько всего варится, как всё это возникает?.. После стольких лет нашего общения он присылает мне сценарий «Пьяной фирмы», и я ему говорю: «Боже, боже, Гриша, я даже читать не буду, я так хочу у тебя сниматься!» А потом читаю и понимаю, что у меня там какая-то микроскопическая роль, всего две сцены. Я расстроилась, а Гриша мне говорит: «Ты сошла с ума – ты будешь играть мечту! Ничего важнее в жизни не может быть».

– Как красиво звучит: «Ты будешь играть мечту».

– Эта героиня по сценарию – женщина-мечта персонажа Миши Ефремова, она очень странная, не совсем здоровая опять же, настоящая королева гротеска. Ее зовут Мальвина, она ходит с пуделем Артемоном, которого пытается вывести… из запоя. У меня был потрясающий партнер – пудель, он гениально сыграл.

– Похоже, у тебя, Вика, началась новая эра. Ты со своими предыдущими героинями уже так «настрадалась» в кино.

– Да, наплакалась, точно. Хотя я совсем не против драматических ролей, переживаний, характера, в котором скрыт глубокий смысл. Кино – это же про отношения. На самом деле первый раз я поняла, что такое смех, когда мы сыграли в Театре Пушкина «Женитьбу Фигаро». До этого у меня не складывалось с комедиями. И я ужасно боялась этих предложений, потому что не знала, как подступиться к таким ролям, тут какая-то другая система координат. А сейчас мне это так нравится, – может, время пришло. Но ведь начать смеяться никогда не поздно. Наверное, я и правда немного «переела» драмы.

– И в жизни в том числе?

– Ну нет, жизнь моя очень спокойная, а вот в театре и кино – да, перенасытилась.

– Этим летом мы вместе были на Каннском кинофестивале, где фильм Кирилла Серебренникова «Ученик» с твоим участием попал в программу «Особый взгляд». Я был свидетелем того, как великолепно приняли картину.

– С «Учеником» на самом деле непростая история. Я не понимаю, с чем это связано, но она здорово принимается иностранцами и очень сложно принимается русскими. Хотя картину смотрят и обсуждают. Помню, несколько лет назад я шла по «Мосфильму» – тогда только что вышел «Левиафан» Андрея Звягинцева, который мне очень понравился, – и чуть ли не в каждом кабинете ругали эту картину. И это при том, что у фильма уже были и номинации, и регалии. «Ученика» не то чтобы ругают, но его расчленяют, будто раскладывают по каким-то отдельным полкам.

– Ну послушай, фильм был в Каннах, и это уже победа. Ты, кстати, великолепно выглядела на красной дорожке. А какие у тебя самой были ощущения?

– Во-первых, я ужасно хотела туда поехать.

– Ты первый раз была на этом фестивале?

– В Каннах в качестве участницы – да, первый раз. Это совсем другая история, нежели просто поехать посмотреть кино, погулять и так далее. Как раз в это время я снималась в картине Карена Шахназарова «Анна Каренина» (я играю там Долли). И вот захожу на «Мосфильм» к Карену Георгиевичу, объясняю ему, как мне важно поехать в Канны, умоляю перестроить график. Шахназаров говорит, мол, хорошо, я попробую, а через несколько дней слышу от него: «Вика, это невозможно, у нас экспедиция, без тебя там нечего делать, мы не можем ничего изменить, к сожалению. Но ты не отчаивайся, ты же потрясающая артистка, будешь ездить в эти Канны с новыми картинами каждый год». А я думаю: «Боже мой, у меня больше никогда не будет никаких Канн, я хочу туда попасть прямо сейчас!» Но в результате всё идеально сложилось, видимо, потому что я должна была там оказаться. А недавно я встретила Карена Георгиевича, и он говорит мне: «Вика, к сожалению, твоя роль не вошла в фильм». – «Как это не вошла? Я же так долго снималась?!» Он уточнил, что роль не вошла в киновариант, но мой персонаж есть в телеверсии.

– Сильно расстроилась?

– Да нет. Опять же, это к вопросу о процессе.

– А как насчет актерского тщеславия?

– Стараюсь с этим справляться. (Смеется.)

– У нас в ноябре была премия ОК!. Ты победила в номинации «Главный герой. Кино». Так проголосовали зрители.

– Для меня эта победа важная и неожиданная. Когда я вышла на сцену, подумала, надо ведь было как-то подготовиться на всякий случай. А я сказала какую-то ерунду, ничего толкового. Но мне было особенно приятно, что в этой номинации я оказалась в такой хорошей компании артистов. Это имеет значение, с кем в компании ты проигрываешь или выигрываешь. Важно, когда артиста замечают и отмечают, и этого не бывает много.

– Кирилл Серебренников, например, заметил актрису Вику Исакову давно. Мне кажется, это абсолютно твой режиссер.

– Сказать «давно» – это не сказать ничего. Я еще в 2003 году снималась в его сериале «Дневник убийцы», в театре мы много работаем вместе. Я его понимаю, у меня какое-то ощущение, что с ним я чувствую сегодняшнее время. Сейчас мы планируем новую постановку – «Маленькие трагедии» Пушкина в «Гоголь-центре». Я так распределила свою жизнь, чтобы два месяца полностью принадлежать театру.

– Поздравляю! Кого же ты играешь?

– Сразу две роли – Дону Анну и Лауру. (Спектакль «Маленькие трагедии» вышел в «Гоголь-центре» в сентябре 2017 года. – Прим.).

– Ты работаешь нон-стоп, у тебя, кажется, нет ни пауз, ни остановок.

– Есть-есть! Прошлым летом у меня была достаточно большая пауза: с середины мая по сентябрь.

– И как ты заполнила эту паузу?

– До конца июня был театр. А потом?.. Что же было потом? Видишь, я всё измеряю рабочими графиками. Потом месяц с семьей отдыхали на море, в Черногории.

– Я знаю, что ты переехала в Подмосковье.

– Да! Теперь я садовод-любитель, грядки всякие: перец, кабачки, огурцы, зелень…

– Вот уж никак грядки с тобой не ассоциируются.

– Ты что, я это всё обожаю! Могу часами сидеть и копаться в клубнике. Это мой личный способ релаксации. Иногда бывает так, что ночью приезжаю, иду с фонариком и смотрю, как у меня там что выглядит. А зимой мы обязательно наряжаем елку на улице. В общем, мы стали абсолютно деревенскими жителями. Никогда не думала, что так выйдет. Правда, сам переезд из Москвы давался мне тяжело.