Текст книги "7 злых гениев, шокировавших мир"

Примечательно, что практически единоличную власть над всеми, с сохранением возможности применения и деструктивных мер, имел только сам Чингисхан. Власть введенных им курултаев, как и религиозная власть шаманов, должна была оставаться фикцией и заменителем его верховной власти, заканчиваясь там, где начиналась его личная власть. Классическим примером может служить эпизод уничтожения неугодного и получившего слишком заметную власть шамана Теб-Тенгери, которому, как только он начал заслонять собою Чингисхана, просто и безо всяких объяснений переломали хребет. «Все, чем он не мог управлять, Чингисхан уничтожил», – подытожил ситуацию после объединения племен историк Д. Уэзерфорд.

И что же сделал Чингисхан после создания нового государства? То единственное, что он умел, но только в увеличенном масштабе. Если раньше он убивал отдельных людей, которых считал врагами, затем десятки и сотни стоящих на пути к достижению доминирования над оставшимися в живых, то отныне, укрепив свою власть мощью оружия, он мог уничтожать тысячи и десятки тысяч. Нужны были новые и новые военные кампании, расширение могущества за счет низвержения новых государств и получения новых богатств. Несмотря на совершенствование военных стратегий, жизненная стратегия была хаосом, множеством пересекающихся и противоречащих друг другу линий. Единственной видимой целью воинственного Чингисхана оставался процесс войны, ибо даже победами хан не умел распорядиться. Историки приводят строки из письма географа Якута аль Хамави, отмечавшего, что выдающиеся архитектурные строения монголы «стерли с лица земли, как строки письма стирают с пергамента, и эти обители стали жилищем для сов и воронов, в них теперь лишь сипухи перекликаются и ветры стонут». Военная добыча просто складировалась как хлам, служивший в глазах современников вещественным доказательством побед и материализованным эквивалентом могущества. После смерти Чингисхана его сын Угедей будет швырять богатства из сокровищницы отца прямо в беснующуюся толпу.

Кстати, необратимое устремление Чингисхана к ложным целям любопытно отразилось на его детях. Двое старших смертельно враждовали за власть и были лишены ее отцом (самый старший Джучи вскоре умер при загадочных обстоятельствах), а двое младших (третий сын Угедей и унаследовал империю, едва не развалив ее), понимая, что по обычаю монголов им не светит власть, рано пристрастились к другому пороку – пьянству. По случаю своего восшествия на престол Угедей провел в пьяной оргии несколько месяцев, а самый младший сын, Тулуй, в сорокалетнем возрасте так напился, что отдал Богу душу. Фактически это было иной проекцией неспособности к продуктивности, уходом в противоположную жажде агрессии плоскость, но также лишенную смысла и идей.

Но новые расширения границ, похоже, уже не приносили счастья Чингисхану. Покорив Китай и большую часть Средней Азии, а при помощи сына Джучи и военачальника Субедея дотянувшись едва ли не до центра Европы, Чингисхан стал «владыкой владык». Нет смысла перечислять сожженные города, сметенные с лица земли народы и покоренные государства. В некоторых, ожесточенно сопротивлявшихся городах после осады и штурма неделями полыхали пожарища, а неустрашимые воины великой империи просто резали, насиловали и замуровывали людей в стены. Получившие из рук Чингисхана полномочия убивать, они не преминули воспользоваться своим правом. Разбуженные демоны вырвались наружу, показав истории худшие проявления человеческих качеств. Жаждущий крови дикарь мог уютно чувствовать себя лишь в шкуре предводителя зверей, воинственного главаря, движущегося к смерти и толкающего в ее объятия тысячи тысяч, которые выкрикивали его имя из Ада, называя великим героем и не менее великим извергом.

Внутренний мир «властелина мира»

Видевший много смертей с детства и с малых лет перешагнувший через табу убийства ближнего и старшего в роду, Чингисхан не тешил свой взор видом отдельных истязаемых и насилуемых. Он «довольствовался» монотонным превращением в золу целых народов и городов. «Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, сесть на его меринов с гладкими крупами, обладающих хорошим ходом, превратить животы его прекрасных супруг в новое платье для сна и подстилку, смотреть на их розовоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать!» Эти слова, приписываемые Чингисхану Рашид-аддином, несомненно, говорят об истинных устремлениях властелина степи. И в глаза бросается прежде всего отсутствие целей. В мертвом безыдейном пространстве Чингисхана жизнь заключалась в убийстве врага, грабеже его материальных ценностей и обладании его женщинами. Этот круговорот бесконечен и не несет в себе ничего, что могло бы рассматриваться потомками как достижение.

Как большинство людей, ставших разрушителями во имя своего тщеславия, Чингисхан старался подкреплять свои наиболее противоречиво воспринимаемые действия религиозно-мистическими знаками. К Небу Чингисхан обращался множество раз, как только следовало внушить управляемому им народу веру в необходимость того или иного рискованного шага. Таким образом он не только укреплял свою позицию, подкрепляя свое мнение мнением несуществующих богов, будто стоящих за спиной завоевателя, но и перекладывал часть ответственности за будущие потери и невзгоды на них. Он, определив себе роль полубога, беззастенчиво пользовался посредническим мостиком между Небесами и всем остальным миром.

Но все искусство управления Чингисхана меркнет в тот самый миг, как только появляется осознание того, что ни приобретение исполинской власти, ни завоевание половины мира не открыло перед предводителем монголов никаких заманчивых просторов бытия, отличных от войны. Дикий и необразованный, лишенный стремления к высшим знаниям, он так и остался воинственным животным, облаченным в доспехи бога.

В войне же Чингисхан совершенствовал искусство истребления народов. Он научился даже возбуждать звериные импульсы у врагов, как во время китайского похода, где монголы искусно провоцировали каннибализм и восстания внутри осажденных городов. Хорошо зная психологию борющегося за жизнь человека, они запирали многочисленных жителей внутри городских стен, чем вызывали такое психическое напряжение, которое на фоне голода прорывалось в животном поедании друг друга и даже восстании внутри осажденных городов. Источники свидетельствуют, что во время одного из таких мятежей при осаде города в Китае армия осажденных уничтожила несколько тысяч своих же мятежных крестьян.

Чингисхан и многие другие завоеватели ради своих побед дали могучий толчок распространению деструктивных идей, закрепивших исковерканное представление о могуществе. Среди прочего, они пробуждали дьявольские импульсы как в своих современниках, так и у тех, кто жил сотни лет спустя. Небезынтересна одна из многочисленных легенд на тему подобного иррационального могущества. Когда при штурме одного из крупных городов был сражен зять Чингисхана, он позволил дочери, потерявшей мужа, решить судьбу жителей. Удивительно, но женщина, ждавшая в тот момент ребенка, распорядилась уничтожить все население, включая маленьких детей. Можно утверждать, что Чингисхан и его воины привнесли в мир такой заряд отрицательной энергетики, импульсы которого, похоже, не иссякли и поныне в противоречивой цивилизации, которая все еще занята совершенствованием своего оружия.

Внутреннем мир завоевателя был тусклым и лишенным продуктивной духовной силы, ибо стремление завоевывать не имело никаких иных целей, кроме как обеспечить себе более безопасное существование. Достигнув беспрецедентного влияния на окружающих, Чингисхан оказался в тупике – он не знал, как распорядиться этой властью сполна. Воин по сути, он старался не позволять себе таких излишеств, как представители его клана и родные дети, но так или иначе без войны он ощущал пустоту. Он не страдал таким диким обжорством, как его лучший полководец Субедей, и не напивался до такого состояния, как его младший сын, но все же не ведал ничего, кроме бессмысленного прожигания времени на пирах и охотах. Беспробудное пьянство и разврат затягивали основателя империи, как трясина.

На первый взгляд кажется, что Чингисхан исповедовал воздержанность в сексуальной сфере. Это представление имеет место, по всей видимости, потому, что в жизни мужчин-монголов существовало слишком мало эротических запретов. У Чингисхана не было недостатка в женщинах, и, имея нескольких жен, он почти всегда находился на грани сексуального пресыщения. Согласно повествованию китайского генерала Мэнхуна, кроме многочисленных жен и наложниц, в походе повелителя монголов всегда сопровождал оркестр из семнадцати или восемнадцати красавиц, «весьма искусных в игре». Желая шокировать знатных послов, Чингисхан организовывал празднества с участием множества наложниц, взятых преимущественно из аристократических родов. «Когда наш [китайский] посланник, отправленный на Север, представился их царю, то по окончании церемонии встречи ему велено было сесть пить вино вместе с его женой, царевной Лаймань, и восемью наложницами, которых величали дамами; при всяком угощении и после они также присутствовали. Эти наложницы – ослепительной белизны и красивой наружности; четыре из них суть княгини цзиньские, а четыре другие были женами татар; они весьма красивы и пользуются чрезмерной любовью».

Но правда и то, что все внимание вождя монголов целиком было сосредоточено на власти как цели. Власть в его системе ценностей была намного выше женщин, она символизировала выживание и доступ к любым утехам. Власть была несоизмеримо выше, потому что давала переживания более сильные, чем секс. Например, смерть, причем для множества людей. И хотя историки указывают, что монголы никогда не калечили и не истязали пленных, это не совсем верно. Потому что ставший традиционным во время Чингисхана перелом позвоночника означал не только медленную мучительную смерть врага, но и созерцание беспомощности поверженного. Визуальное насилие и упование властью над живым, но уже безнадежно парализованным человеком, несомненно, имело сакрально-сексуальный оттенок. Для Чингисхана важно было сознание вседозволенности, и он много раз демонстрировал, что именно он и только он имеет право совершать то, что запрещено всем остальным окружающим. Это было то единственное, чем он стремился овладеть и на что потратил всю жизнь.

Чингисхан проявлял заметную заботу о своем имени, он желал стать для потомков путеводной звездой, вещателем деяний космического масштаба. Чем старше он становился, тем больше задумывался об этом. Одна из легенд повествует о встрече Чингисхана с авторитетным мусульманским казием Вахихад-дином Бушенджи, когда монгольский владыка спросил о том, будет ли прославлено его имя в потомстве. После обещания безопасности со стороны Чингисхана казий прямо ответил, что о славном имени монгола будет некому рассказывать, потому что он несет смерть всему живому. Разочарованный от таких слов Чингисхан в ярости прохрипел, что о нем сохранят память «другие народы», «другие цари». Подлинность этого случая установить невозможно, но желание признания Чингисхана будущими поколениями очевидно. Это также один из устойчивых мотивов, гнавших его на все новые и новые завоевания. Он полагал, что боль, причиненная современникам, станет в глазах потомков отражением его неугасимого света, свидетельством его неистребимой энергии и желания побеждать.

Если рассуждать об истории человечества, Чингисхан силой вмешался в ее ход и внес свои определенные коррективы. Самонадеянный «апостол смерти» создал империю всепоглощающего мрака для себя и считал вполне справедливым пользоваться ею для распространения своего влияния в мире. Империю, основанную на игре его инстинктов. Страх смерти и жажда возвышения путем доступа к реальной власти завоевателя или использования богатств стали основной опорой этого несокрушимого и вместе с тем фальшивого властелина своей эпохи, распространившего эпидемию разрушений далеко за пределы своего времени. Но если говорить о вкладе Чингисхана как творца истории, то он не создал ничего, оставив потомкам лишь смрадный дух смерти, обрамленный знаменем насилия и безжалостного, остервенелого убийства. А его растянутая до океанических размеров империя вскоре пала, поглощенная более многочисленными народами, что стало свидетельством призрачности кровавого похода на цивилизацию. Могилы павших в фатальных бойнях воинов и их жертв вскоре развеяли долго создаваемый миф о величии героев, их имена стерлись из коллективной памяти, оставив на поверхности лишь раскаленную, как угли, энергетику смерти, код неумолимого стремления одних людей низвергать других и господствовать над побежденным пространством.

Иван IV Грозный
(25 августа 1530 года – 17 марта 1584 года)

Русский царь (1533–1584 гг.), небывалый деспот и мучитель, один из наиболее ярких садистов в мировой истории

А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе…

Иван IV Грозный

Первый русский царь, заметно укрепивший централизацию государственного управления и расширивший границы державы, был между тем отъявленным маньяком-убийцей, неисправимым садистом и редким мерзавцем. Он отличался тем, что издевался над невинными людьми ради потехи.

Как и жажда мщения Чингисхана, враждебное ко всем отношение Ивана Грозного могло бы быть оправдано нравами времени: не будь он таким жестоким и не пролей столько крови, возможно, был бы устранен властолюбивыми боярами, то и дело затевавшими смуты. Можно также принять во внимание выводы ряда ученых о психических заболеваниях царя Ивана Васильевича, и в частности о генетических истоках его поведения. К. Валишевский, например, настаивает на необходимости принимать во внимание и слабость ума прадеда царя Василия Темного, и предрасположенность к нервным заболеваниям его бабки Софьи Палеолог. Н. Михайловский признает Ивана IV маньяком и психопатом, человеком с явно помутившимся рассудком. Р. Скрынников намекает на связь признаков вырождения царской семьи (младший брат царя Юрий был глухонемым идиотом, сын самого Ивана Федор страдал слабоумием) с поведением Ивана IV. А согласно мнению психиатра П. Ковалевского, Иван Грозный страдал паранойей с манией преследования. Таких оценок достаточно много, но они все мое представляются вторичными, поскольку поведение кровавого правителя очень последовательно, шаг за шагом взлелеяно его ближайшим окружением и им самим. Более того, на фоне довольно высокого уровня образованности самодержца и даже признаваемого многими исследователями неординарного ума поступки Ивана Васильевича кажутся осознанными и вполне логичными. К слову, образование царя, его часто восхваляемая биографами начитанность и отчаянные пробы пера отражают не только стихийность натуры, но и отсутствие четких устремлений, использование творческого потенциала лишь для того, чтобы замаскировать свои живые инстинкты и звериные побуждения. Ведь не случайно В. Ключевский отмечал «беспорядочность» содержания сочинений царя, его «хаотическую память», не приспособленную для служения плодотворным идеям, и наконец, его внутренний идеальный мир, где Иван мысленно пребывал в общении с пророками и великими мыслителями, пытливо стараясь разглядеть свои собственные черты в их нетленных обликах. По сути, образование оказалось востребованным царем Иваном лишь в одном – в поисках многочисленных доказательств божественности своей власти. Человек, не достигший ничего благодаря напряжению собственной воли и силы ума, он тщательно искал «Божьего соизволения» для своих поступков. Собственно, он искал небесного оправдания своим преступлениям, ужасам, ответственность за которые он намеревался возложить на Бога.

Нецарское детство царя: жизнь среди крови порождает тиранию

Уже в самом рождении и первых годах жизни наследного великого князя Ивана содержится немало предпосьшок явления в мир нового чудовища. Не сам он, а аристократическое великосветское окружение обнаружило и развило в новом государе тот нескончаемый перечень вредных привычек, который, в конце концов, и стал основой для формирования его противоречивой личности.

Путь потрясений в детстве Ивана начался еще до того, как он осознал себя. Когда ему было всего три года, его отец, великий князь Василий III, простудился на охоте и умер, успев перед смертью назначить семерых бояр в качестве опекунов сына, чем, собственно, породил раскол в заправлявшей в государстве Боярской думе. Историки единодушно отмечают, что аристократическая элита заметно влияла на решения великих князей, которые фактически делили с нею власть в государстве. Женщины к управлению государства не допускались: и без того не слишком жаловавший прекрасный пол Василий III не упомянул свою жену среди управителей после своей смерти. Появление новой княгини Ольги на русском троне оказалось невозможным. Это решение великого князя, навеянное патриархальными традициями, оставило один из самых глубоких рубцов на психике малолетнего Ивана. Ибо обладающая сильной, совершенно неженской волей, поражающая прямолинейной решительностью, Елена Глинская при поддержке своего представителя знатной семьи Ивана Овчины-Оболенского перешла в наступление и сумела выхватить власть из рук назначенных бояр менее чем через год после кончины мужа. Само по себе это кажется невероятным кульбитом, совершенным с бесстыдной улыбкой и неотвратимой готовностью крушить сомневающиеся головы. Вместо «вдовьего удела», определенного Елене женоненавистником Василием III, женщина оказалась у штурвала государственного корабля. Конечно, следует помнить, что за спиной влиятельного Овчины-Оболенского стояла обладающая мощью и авторитетом Боярская дума, которая, в принципе, и управляла страной. Но маленькому Ивану эта ситуация представлялась совсем в ином свете; он, не помня отца, видел мать-владычицу, величественную и самонадеянную женщину, наделенную непомерными полномочиями. Свидетельством этого являются как поздние записи самого Ивана, так и летописи страшащихся царского гнева писцов, фиксировавших едва ли законное и единоличное правление Елены. Кажется, именно в этот период и именно тут зарождается акцентуация будущего царя на мать, обретение веры в свою звезду и осознание своей исполинской роли владыки русских земель. Но стоит ли подчеркивать, что и без того ясно: самобытная литовка даже при минимальном участии во власти представлялась горделивым боярам белой вороной, инородным телом. Даже в те времена не казалась случайной ранняя смерть этой цветущей молодой женщины, а более поздние исследования говорят о явном отравлении великой княгини, в останках которой и через пятьсот лет было отмечено повышенное содержание ртути. Уверен был в убийстве боярами своей матери и ее малолетний сын, который стал еще больше угрюм, насторожен и недоверчив. Иван с головой ушел в себя, боясь делиться чувствами с кем бы то ни было. Как маленький зверек, отсиживался он в темном уголке своих покоев, наблюдая за охотой хищников. Подсознание ребенка идентифицировало боярское сословие исключительно с враждебной средой, а болезненная одинокая душа взывала к небесным силам, чтобы те помогли отомстить за любимого человека. Кажется, эти переживания способствовали тому, что он утратил данную Богом способность любить.

Для дальнейшего анализа необходимо сделать два отступления, чтобы рассказать о тех личностях и событиях, которые заметно повлияли на последующую жизнь Ивана Васильевича.

Первое связано с его рождением, и хотя задевает царя косвенно, непременно должно было дурным образом отпечататься на личности наследника престола. Дело в том, что, как указывает известный исследователь гомосексуальности Лев Клейн, великий князь Василий III слыл непоколебимым приверженцем мужеложства и, будучи ярым женоненавистником, пренебрегал супружескими обязанностями. Его наследник Иван родился лишь через пять лет после его второй женитьбы на молодой и своенравной литовской красавице Елене Глинской, которая была вдвое моложе московского правителя. Более того, как далее указывает Л. Клейн со ссылкой на профессора Саймона Карлинского, для осуществления полового акта Василий III даже приглашал в спальню помощника, некоего сотника. К этому можно добавить устойчивую молву о том, что Иван был сыном не Василия III, а фаворита Елены, князя Ивана Овчины-Оболенского. Хотя эти слухи вроде бы прямо не относятся к наследному великому князю, он не мог не знать о них, а они не могли не влиять на него. Мысли о странностях отца отразились на восприятии окружающего мира будущим царем, который вскоре станет таким же женоненавистником.

Второй ключевой нюанс раннего восприятия окружающего мира Иваном был связан с непрекращающимся противостоянием внутри московской знати. Взрослея среди этих распрей, он был немым вынужденным свидетелем жестоких расправ одних группировок бояр над другими. На будущего правителя не обращали внимания, совершая на его глазах немыслимые поступки. Влиятельные бояре неожиданно попадали в опалу, некоторые из них заканчивали жизнь в мрачных камерах холодных подземелий, а затем выжившие, также неожиданно возвратившись, нещадно мстили недавним обидчикам, заковывая их в железные маски, травя и отправляя с унижением в ссылку.

Слабый и забитый вначале, мальчик постепенно начал осознавать, что сила и могущество, если их достаточно, обеспечивают безопасность и вседозволенность, а если их нет, то человека неминуемо затягивает в ужасающую воронку небытия. Он сам убедился в этом, когда в воронке смерти оказались и его властолюбивая мать, и ее могущественный покровитель Овчина-Оболенский. Как в красочном кино, он видел летящие с плеч головы бояр, в пугливом и настороженном напряжении слышал зловещий шепот, повествующий, как изводили голодом, ядами и тюремными пытками десятки людей.

Будущему царю жилось в роскошных покоях явно нелегко. Страхи росли, навязчивые мысли преследовали его беспокойное воображение, а каждая темная коморка великокняжеского двора казалась наполненной коварными неосязаемыми и невидимыми, но всегда присутствовавшими врагами. Его, как указывал Василий Ключевский, «ласкали как государя и обижали как ребенка». В его детстве это жгучее омерзительное напряжение было вечным спутником. Под воздействием обстоятельств, во враждебной обстановке всеобщего предательства и угроз, которые начали отчетливо проявляться после смерти матери, будущий самодержец чувствовал себя незащищенным. Он становился все более замкнутым, в нем формировался безнадежный интроверт с затаенными противоречивыми и, по большей части, враждебными чувствами ко всему окружающему.

Уйдя целиком в себя, он с трудом находил в себе силы бороться с одиночеством, подтачивавшим его изнутри.

Некоторые исследователи отмечают, что Иван с малых лет много читал. Эдвард Радзинскии утверждает, что Иван Грозный был одним из наиболее образованных государей в Европе, добавляя, что он дивился самовластию своего отца и деда, читая о них в книгах. По всей видимости, книжные сентенции вкупе с сатанинскими раздражителями холодного и желчного детства взяли верх над всеми остальными ощущениями, направив все мысли Ивана Грозного в русло исступленного поиска для выхода накопившейся энергии. Ему хотелось не создавать, а жечь, он жаждал поставить всех на колени, продемонстрировать выдающиеся качества. В результате развитый изобретательный ум будущего самодержца вместо блистательных идей государственного преобразования и самосовершенствования изрыгал лишь сценарии издевательств и разрушений. В нем рано начала проявляться крайняя неустойчивость психики, выражающаяся в склонности поддаваться наговорам и влиянию, а также в неустанном поиске новых впечатлений при отсутствии привязанности к кому бы то ни было.

Пожалуй, годы отрочества стали определяющими в становлении будущего самодержца. Он то и дело капризничал, демонстрировал извращенность восприятия, совершая поступки один ужаснее другого, но взамен получал от бояр-опекунов только похвалы. Никто не одергивал юного великого князя, более того, некоторые хитроумные представители боярской знати только подзадоривали его, чтобы досадить другим. Поэтому неудивительно, что прошло еще немного времени, и Иван с разгульной компанией сверстников, больше напоминавшей банду, начал носиться по Москве, зашибая лошадьми людей, наезжая на прохожих и не испытывая при этом смущения или угрызений совести. По свидетельству летописца, потерявший всякое понятие о приличии отрок грабил на улице «всенародных человеков, мужей и жен… скачуще и бегающе всюду неблагочинно». Более того, как потом рассказал Курбский, сначала один из близких людей великого князя, а после своего бегства из России от надвигающихся репрессий злейший враг и красноречивый обличитель тирана, в молодые годы Иван приказал замучить до смерти нескольких своих сверстников. Безнаказанность и вседозволенность сделали свое дело: появился новый маньяк вселенского масштаба.

Иваном долго манипулировали, не подозревая, что он также научается и делает свои страшные выводы. Нет сомнения и в том, что свое первое политическое убийство, имея четырнадцать лет от роду, малолетний царь совершил по науськиванию бояр, ловко сыгравших на его желании отомстить за смерть матери, лишение его кормилицы Аграфены и убийство Овчины-Оболенского, которого, будучи еще мальчиком, Иван справедливо считал своим защитником. А еще – за испытанные и испытываемые страхи перед опекуном и дальним родственником, не знавшим пределов в своих поползновениях: Андрей Шуйский ворвался однажды в столовую палату, и в присутствии великого князя Ивана его люди избили боярина Воронцова, а на митрополите Макарии изорвали роскошную мантию.

Эти действия опекуна хоть и испугали Ивана, но одновременно возбудили в нем ненасытную жажду крови и насилия. Именно эти ощущения припомнились будущему Ивану Грозному, когда он неожиданно приказал верным псарям схватить самого Шуйского и лишить жизни без положенных в таких случаях разбирательств. Молодой правитель уже упивался убийством, своим «узаконенным» правом государя вершить судьбы; он не только ликовал от ощущения, что вызывает ужас у окружающих, но и стал испытывать потребность унижать убивая. Ему все больше стал нравиться процесс падения человека в бездну; он жаждал увидеть вначале душевное смятение и шок от психологической атаки, превращение некогда сильного и авторитетного мужа в животное, всеми силами борющееся за жизнь. Самою смертью после ее частого повторения он пресытится, ему вскоре станет интересен сам процесс убивания, чтобы он был непременным автором сценария и главным зрителем. Иван-палач уже жаждал зрелища грубого насилия, по всей видимости получая от этого наслаждение, не исключено – психосексуального характера.

На сексуальном подтексте издевательств стоит заострить внимание. Иван Грозный слишком часто казнил своих жертв обнаженными, как бы демонстрируя свое мужское доминирование над поверженными. Уже с первого убитого по приказу великого князя были сорваны одежды, после чего обнаженный труп бывшего опекуна два часа лежал на улице. Иван отомстил тому за свою заброшенность в детстве. Потом подобные вещи проделывались не раз, причем садистские методы царя все совершенствовались. Когда однажды к нему явились псковские жалобщики, он приказал облить их горячим вином и опалить бороды свечой, причем делал это самолично, а потом велел их «покласти нагих на землю». Что это, если не чудовищное сочетание насилия и психосексуальных отклонений?

Рано начала проявляться и Иванова некрофилия, странное безумное влечение к смерти. В юности он любил предаваться игре в покойника, вызывая негодование и раздражение богобоязненных бояр. Переодеваясь в саван и ложась в гроб, Иван требовал «отпевания», более всего забавляясь тем, что «покойника» собранные на отпевание девки должны были целовать в губы. Эротический инстинкт у молодого правителя самым неподобающим образом переплетался с инстинктом смерти, тем самым нарушая культурные традиции и преступая табу. Этот дикий симбиоз доводил молодого князя до исступления. Вполне естественно, что воспитанные на традициях частичного отказа от удовлетворения своих влечений влиятельные бояре пытались в резких тонах прекратить это шокирующее богохульство. Но неожиданно нарвались на звериную ярость отпрыска великих князей, приказавшего схватить нескольких знатных бояр (среди которых был и его дядя) и отсечь им головы у своего шатра. Примечательно, что одного из них, конюшего Федорова, великий князь нагого держал перед шатром. Иван Грозный совсем не считал нужным бороться с этими отклонениями, ибо зачем бороться с тем, что дозволено?!

Большим событием в жизни Ивана оказалось пребывание при нем (при содействии митрополита Макария) новгородского священника Сильвестра. Историки говорят о появлении религиозного лидера на жизненном пути царя ранее 1545–1546 годов, то есть еще до коронации, а может быть, и до первого убийства. Сильвестр, внушив Ивану трепетное отношение к Богу, не только серьезно подтянул образование княжеского недоросля, но и какое-то время служил сдерживающим фактором деструктивных проявлений. Религия на поверку оказалась могучей силой, уводящей от насилия, правда, стоит сказать, что Сильвестр умело играл на самолюбии самодержца. В частности, велись нескончаемые беседы пророка и терпеливого ученика о миссии последнего и его божественном предназначении. Кроме того, советы Сильвестра оказались полезными для начавшейся семейной жизни монарха. Некоторые исследователи уверены, что царь Иван по-настоящему любил жену свою Анастасию. Но вряд ли стоит верить в такие гипотезы. Хотя любовь способна исцелять, Иван уже давно стал на путь зверств, которые щекотали его нервы намного сильнее, чем трепетно-нежные любовные чувства. Что сила любви в сравнении с разгулом диких инстинктов, испытанным ощущением убийцы и насильника?! Поздно! Он лишь загнал рано разбуженных демонов поглубже вовнутрь своей ненасытной утробы. На время. Можно даже поверить, что самодержец делал искренние попытки измениться. Но если это и было так, его дальнейшая кровавая история свидетельствует, что легче преступить через неписаные законы человеколюбия, чем заставить себя потом вернуться в лоно Природы, во второй раз родиться и осознать себя ее частью. В случае с Иваном Грозным это оказалось невозможным. Гиена проснулась, ее привлекала смерть и только смерть.