Текст книги "Ярко-серый"

Мы с Лаймией тоже собирались посидеть там, но не стали пытаться обогнать их компанию и пошли в другую сторону.

– Не обижайся на него, Внекаст. Я не знакома с лордом Фруктисом лично, но он, кажется, всегда такой. Так что это всё не со зла.

– Что ты, я и не обижаюсь, – отмахнулся я, – смешной тип.

Хотя я и не воспринял болтовню Фруктиса близко к сердцу, я надеялся, что контактировать с ним в этот вечер больше не придётся. Но мои надежды не оправдались. Уже глубокой ночью (расходиться никто не собирался) нас обоих позвали в главный зал.

– Вне… Лорд Внекаст, мы наслышаны о вашей великолепной игре на фортепиано, – проворковала какая-то леди, настойчиво подводя меня к инструменту, – уверена, с великолепным голосом лорда Фруктиса вы составите очаровательный дуэт!

Уж не знаю, почему она была в этом так уверена, но это тоже делалось из добрых побуждений, да и отказаться было бы невежливо. К чести хозяина дома, инструмент оказался просто отличным. Мне предложили сыграть что-нибудь из классики. Фруктис тут же назвал арию главного героя из одной оперы, написанной лет двести назад. Скорее всего, это тоже была проверка, но благодаря урокам отца я неплохо разбирался в классической музыке, поэтому не ударил лицом в грязь. Я даже добавил к простенькому мотиву кое-что от себя. Если честно, я безумно нервничал, думая, что это всё чья-то шутка, что все буравят взглядом мою спину, ожидая, когда я облажаюсь.

Впрочем, музыка быстро вытеснила все посторонние мысли, и я заиграл свободно и вдохновенно. Во второй раз за вечер мне было действительно приятно находиться здесь, разве что, мяуканье Фрукти немного портило эстетическое удовольствие. Даже Инди, с его преждевременно сломавшимся из-за курения хрипловатым голосом спел бы лучше. Я решил, что добьюсь у директора Академии разрешения для группы Инди играть на высшекастовых инструментах.

У Фруктиса вскоре перестало хватать дыхания, и он сконфуженно замолчал. Я доиграл до конца, отдёрнул руки от клавиш и вскочил с крутящегося стула, словно он вдруг раскалился, и повернулся к благородной публике, готовый отвечать на агрессию, иронизировать, язвить, пропускать мимо ушей… Огромный зал купался в полумраке и блаженном молчании. Послышались отдельные хлопки. Сначала одиночные, размеренные – это аплодировал мой отец. Затем к ним присоединились хлопки Лаймии: быстрые, как трепетание птичьего сердца, доносящиеся из самого тёмного угла. И вот, заглушая бешеный стук крови в ушах, обрушилась лавина аплодисментов и криков "браво".

Я понимал, что это далеко не означает всеобщее признание, тем более, к этому моменту девяносто девять процентов взрослых были далеко не трезвыми. Может, поэтому они так восторженно приняли мою игру.

"Им зашло! Размажь меня по спектру, им зашло!" – перекрывая сомнения, билась в моей голове восторженная ультрамариновая мысль.

Глава 7. Цвет боли.

Я стоял на мосту для терробусов, над рекой Скитс, где-то в глубине низшекастовых кварталов. Снова. Мой взгляд бесцельно скользил по сырому зимнему небу цвета мокроты, длинным кривым параллелепипедам домов фиолетовых, грязной реке, лениво несущей дроблёный, похожий на осколки костей, лёд.

Из-под моста медленно и торжественно выплыла "санитарная баржа". В тот год среди низших каст гуляла очередная эпидемия, и на фиолетовых, как всегда, не тратили медикаменты. А денег, чтобы самим купить лекарства, у них не было. Да и не верили они в могущество медицины: предпочитали прикладывать к язвам травы, пропылённые выхлопными газами, глотать вымоченные в желчи угольки, пить отвар из короньих костей. И умирать.

Трупы фиолетовых собирали, погружали на санитарные баржи и грузовики и отправляли в пункты переработки, производя дешёвое мыло и отличные органические удобрения. Что ж, по крайней мере их смерть пойдёт обществу на благо, чего не скажешь о моей, если я сейчас залезу на перила и перенесу вес тела вперёд. Забавно будет прыгнуть не в ледяные воды Скитса, а на эту баржу. Лежать поверх рваного брезента, чувствуя сквозь него ненавязчивое тепло гниющих тел, и пялиться в медленно уезжающее назад небо. Белое, как моя кожа.

Я перевёл взгляд на свои руки. Раздражения от кислотных ванн, язвы от щелочных. Шрамы. Вот сюда она пыталась привить кусочек оранжевой кожи (боюсь представить, где она его раздобыла), но он не прижился. Думаю, если б ей дали волю, она бы всю шкуру с меня содрала и обклеила новой, спектральной. Хоть самой что ни на есть фиолетовой, но цветной. Я и сам мечтаю иметь другую кожу, но пожалуйста, пусть она будет налеплена поверх моей, а не вместо, только бы не было так больно!

Моё внимание привлекла стая корон – больших чёрных птиц, падальщиков с мощными клювами. Интересно, за что их так назвали? Может быть, за звук, который они издают: "Кор-р-р! Ко-р-р-р!", или всё-таки за зубчатый кольцевой хохолок из перьев на голове?.. Птицы дрались между собой за места у дырок в брезенте. Хоть этого стараются не допустить, чтобы предотвратить дальнейшее развитие эпидемии, короны всегда так или иначе добираются до лакомства.

Сначала я не поверил своим глазам: одна из корон была не аспидной, а грязно-белой! Я даже думал, что это другая птица, но она издала характерный крик. Это умное существо прошлось по краю баржи, нашло, где брезент был закреплён неплотно и откинуло большой кусок полотна. Даже с моста я увидел путаницу фиолетовых тел и отвернулся, стараясь подавить рвотный спазм. Моё внимание привлекло обратно и буквально приковало надсадное сердитое корканье: чёрным собратьям не понравилось поведение белой короны, и они набросились на неё, отгоняя от удобного места кормёжки и вообще от баржи. Ей бы улететь по добру по здорову, но белая корона вступила в неравный бой.

Птица дралась с такой безумной злобой, которая, как я думал, присуща только людям. В конце концов аспидные птицы всё же заклевали её, и белый трупик поплыл наравне с санитарной баржей, по-ангельски раскинув крылья, и вскоре затерялся в мешанине льдин.

Тут бы и мне, наконец, нырнуть вслед за ним, но почему-то я убежал, рыдая, с моста и вовсе из фиолетового квартала. В дом, где никогда не чувствовал себя дома, к женщине, которая всё пыталась исправить меня, перекроить на свой лад. Больше я никогда не возвращался на берега Скитса.

Учиться в жёлтом классе (меня определили туда из соображений, что белый максимально похож на жёлтый, к тому же, жёлтой была моя мать) было легко, но я чувствовал, что получаемых знаний недостаточно, чтобы вырваться из этой клоаки. Так что примерно с двенадцати лет я проводил за самообучением ночи напролёт. Для этого приходилось уходить из дома. В тёплое время года я нередко ночевал на улице. Всё лучше, чем находиться под одной крышей с этой сумасшедшей, я имею в виду мою тётку. Она была единственной моей родственницей, оставшейся в живых: мать умерла при родах, а отец покончил с собой, увидев, что она произвела на свет.

Возможно, было бы лучше, если бы меня отдали в детский дом. У тётки были не все дома, и опекунша из неё была никакая: как она только не изголялась, чтобы сделать меня "нормальным". Я уже рассказывал про кислотные, щелочные и соляные ванны? Как несколько месяцев подряд я пил исключительно подкрашенную воду, пока не попал в больницу? Как она где-то вычитала, что для усиления пигментации можно применять электрошок?.. Думаю, от всего этого у меня самого немного съехала крыша, но я всё же осознавал, что будь я детдомовцем, мне бы светил только фиолетовый класс, и тогда бы я точно завяз навсегда. Не то чтобы правительству на пёрпов вообще плевать, но как-то я подсчитал, что финансирование одного фиолетового ребёнка за всё нелёгкое детство равно недельному обеспечению одного красного. Я вообще любил узнавать подробную информацию о разных кастах, хотя и не думал, что она мне когда-нибудь пригодится.

Мне было без малого пятнадцать, когда я в очередной раз проснулся в холодном поту из-за кошмара о белой короне. Этот случай крепко врезался мне в память, что и говорить. Я был уверен, что если бы смышлёная птица была чёрной, её бы превознесли за идею откинуть брезент. Вот если бы она искупалась в битумной луже, и её перья были покрыты тончайшей чёрной плёнкой… Вы будете смеяться, но я думал об этом всю ночь.

С тех пор плёнка на коже стала моей идеей фикс. Я и раньше увлекался анатомией и медициной и всегда преуспевал по биологии больше всех в своём жёлтом классе. Только, разумеется, не афишировал свои успехи из боязни быть заклёванным. Я втёрся в доверие к преподавателям биологии и химии, они оценили моё рвение и позволили пользоваться школьной лабораторией даже в их отсутствие. После того как мой проект выиграл в какой-то местной олимпиаде, мне позволили работать в лаборатории высших каст.

Я называл этот концепт "биомаск". Только потом он получил название "синтетелий", когда я начал стажировку в компании "Фармука". Уже тогда она была крупнейшей фармацевтической корпорацией. Я очень хотел сам податься туда со своим изобретением, но уж очень боялся быть отвергнутым: жёлтых туда брали только на низшие должности, вообще не связанные с наукой. Но, пройдя собеседование с самим лордом Стробериусом, я стал младшим лаборантом. Даже тётка одобрила моё новое начинание: хотя денег мне не платили, я по крайней мере бывал дома ещё реже.

Я занимался своей обычной работой – обрабатывал спиртом и мыл пробирки и другую лабораторную посуду. Все сотрудники из этого корпуса уже разошлись по домам, а мне было некуда спешить. Вдруг в дверь кабинета негромко постучали.

– Да-да… – откликнулся я.

– Альбрутус? Я так и знал, что застану тебя здесь. Похвальное трудолюбие! – в лабораторию вошёл директор Фармуки собственной персоной: невысокий кирпично-красный старичок с птичьей шеей, – я как раз закончил изучать все материалы твоего проекта и весьма заинтересовался. Я и сам несколько лет назад работал в этом направлении, но не смог решить проблему с комплексом гистосовместимости и заморозил проект. У тебя же она решена. Если тебе ничто не мешает, не хотел бы ты стать полноценным сотрудником Фармуки?

– Это моя мечта, милорд! – воскликнул я.

– Ты можешь работать в соавторстве со мной. Только я бы предпочёл взять название "синтетелий", оно лучше отражает суть. А биомаск звучит как изобретение суперзлодея из комиксов, – он улыбнулся, поправляя массивные квадратные очки, – а тебя я буду называть Брутто, если не возражаешь.

– Как вам угодно, лорд Стробериус, – я прищёлкнул каблуками потёртых ботинок. Меня немного трясло от радости, потому что мой организм не знал, как реагировать на эту неведомую эмоцию. Впервые в моей жизни всё складывалось так удачно!

Как я узнал, порывшись в архивах Академии и киберпаутине, люди неспектральных цветов рождались и раньше. Их ещё иногда называют тусклыми. Их существование не афишируется, всё связанное с ними стараются всячески замять, а им самим чаще всего даже не разрешают пройти нормальную стажировку. Обычно для тусклых обучение заканчивается после четырёх лет основной Академии, а если они уж очень рвутся к высшему образованию – неспектральных отправляют в самые непрестижные и труднодоступные места: к полюсам или вовсе на Леталику.

Однако меня ждала другая судьба. Когда я рассказал лорду Стробериусу, куда меня собираются отправить, он был крайне возмущён и сам договорился с директором моей Академии о том, что год стажировки я пройду в Фармуке. Для меня это было как нельзя кстати – ведь я мог продолжать как ни в чём не бывало работать над проектом!

Я всё больше времени проводил в лабораториях Фармуки, в основном один или наедине с директором. Единственное, что меня тяготило – необходимость каждый день возвращаться к тётке, тратить большую часть денег на лекарства для неё, а большую часть свободного времени – на уход. Старуха совсем развалилась, и к тому же почти выжила из ума. Вместо того, чтобы поблагодарить меня за помощь или хотя бы молча принимать как должное, раз уж я ей так омерзителен, она постоянно кричала на меня, и нередко даже распускала руки.

В один из рабочих дней, после ночи, когда тётка особенно разбушевалась, лорд Стробериус заметил, как я маскирую синтетелием порез на щеке от осколка разбитой тарелки.

– Брутто? Ты не в порядке? Я вижу, у тебя очень тяжёлая обстановка в семье, – он рассматривал меня долгим и пристальным взглядом.

– Да, ерунда. Просто сумасшедшая тётка. О ней некому позаботиться кроме меня.

– Как, у тебя нет родителей?! – воскликнул директор, – почему ты не рассказывал мне этого раньше?

– Вы не спрашивали, – пожал плечами я.

– Я бы не хотел, чтобы ты маскировал свои шрамы, – неожиданно заявил он, – всё-таки они неотъемлемая часть тебя. Твоя особенность, уникальность, как и белая кожа. Мне так жаль, что из-за неё ты подвергся стольким несчастьям…

С этими словами лорд Стробериус протянул руку и стёр слой синтетелия с моего лица (тогда это было сделать легко, крепление препарата к коже было ещё не совершенным). Я удивлённо отпрянул.

– Прости, я сам не понимаю, что творю, – проговорил учёный, кашлянул и отвернулся, – если бы я только мог забрать тебя оттуда! Ведь эта психованная, похоже, просто сживает тебя со свету! Ты был бы не против переселиться ко мне?

Честно говоря, я растерялся, услышав такое неожиданное предложение.

– Я… Разумеется, нет… Милорд.

– Но тогда мне придётся усыновить тебя, – вслух размышлял лорд Стробериус, – надеюсь, мне удастся сделать так, чтобы у твоей тётки отобрали опекунские права. Через суд… Боюсь, эта канитель растянется больше чем на год… Но я обещаю сделать всё, что в моих силах!

– Спасибо, милорд. Но, возможно, бедная женщина и не протянет столько.

Моё предположение оказалось верным. Тётушка скончалась в ту же ночь от несчастного случая: подушка упала ей на лицо, зажала дыхательные пути и не отпускала до тех пор, пока сумасшедшая карга не перестала дёргаться. Что ж, никто не застрахован от превратностей судьбы.

Глава 7. Музыка бунта.

Разумеется, лорд Пиропус не допустил группу Инди до игры на хороших инструментах Ансамбля Тёплой Части Спектра. Карманные деньги у синих долго не задерживались, поэтому даже Инди уже отдавал себе отчёт в том, что затея провальная. Я, в первую очередь, просто хотел помочь своему другу, но в глубине души понимал: идея этого протеста гораздо глубже. Впрочем, я отложил выполнение своей затеи на несколько месяцев: экзамены зелёных были уже не так просты, а я совсем забросил учёбу в последнее время, пришлось навёрстывать упущенное.

Середина учебного года. Я учусь в классе зелёных, но общаюсь в основном с Инди и ещё, иногда, Лаймией. Зелёные то ли по природе своей не очень общительны, то ли просто стараются избегать проблем. В общем, занудные ребята, к тому же с отвратительным музыкальным вкусом (притворяются друг перед другом, что слушают классику, как высшие касты, а на деле – не слушают ничего). Что ж, по крайней мере, они не агрессивные. Единственная их привычка, которая действительно раздражает – удлинение имён. У зелёных распространён стереотип, что чем выше каста, тем длиннее имя, поэтому они постоянно пихают лишние буквы и слоги, куда ни попадя.

Впрочем, не стоит судить всю касту по одной мерке. Зельнер (именующий себя обычно Зеленелером) – довольно милый и дружелюбный паренёк. У нас с ним что-то вроде приятельского симбиоза: он помогает мне писать дурацкие сочинения и доклады по истории Виоленсии, а я объясняю ему математические и информатические задачи.

– П-привет! – вспомнишь лучик, вот и солнце. Как раз думал о Зельнере, когда услышал его запинающийся голосок.

– Минус бэ, плюс-минус корень из дискриминанта, делить на два а, – машинально ответил я. Скорее всего, он опять забыл именно эту формулу.

– Нет, я не об этом хотел спросить, Внекактус…

Нет. Ну это уже выше моих сил! При всей моей симпатии к скромняге Зельни я вспылил почти всерьёз.

– Внекактус у тебя в штанах! Сколько раз повторять, хватит прилеплять к моему имени то, чего в нём нет. Когда ты наконец поймёшь, я не Внекаспер, не Внекастро, не Внекаспиан, и даже не Внекассиопея, – вам-то смешно, но я слышал пару раз и такой вариант, – просто: ВНЕКАСТ. Как "без рамочек". Понял?!

– Ага… – смущённо кивнул Зельнер, – а я просто спросить хотел… Тебе ещё нужен бас-гитарист для твоей группы?..

– Ну да, нужен. Так-то я даже ударника нашёл. Ла.

– Какое-то фиолетовое имя…

– Так он и есть фиолетовый, – я с удовольствием подметил, как Зельнер вздрогнул, – подхожу я к нему и говорю: "Не хочешь играть на ударных в рок-группе?", а он такой: "Ы?". Ну, я и объяснил: "БА-РА-БА-НИТЬ. Е-Е-Е, РОК-К-К!". Он понял, вроде бы.

– Но, при всём уважении, зачем ты взял именно фиолетового?!

– Во-первых, у парня прекрасное чувство ритма, это я понял ещё… При первой нашей встрече. Во-вторых, так впечатление будет полнее. Ты ведь знаешь, что мы затеяли? И не боишься?

– Н-нет… Вообще да, но всё равно готов.

– А ты в курсе, что остаться анонимным не удастся? Нам, скорее всего, не дадут даже закончить. Тебе могут прилететь неприятные последствия. Из Академии, конечно, не исключат, но… Зачем тебе всё это, если не секрет?

– Вообще секрет… Только я… – в своей манере замямлил он, сбивчиво и торопливо, – в общем, знаешь двойняшек из жёлтого класса? Одна из них, она… Она мне, ну… Ради неё я не побоюсь рискнуть даже местом в Академии!

– Да понял я, не идиот, можешь себя не мучить, – улыбнулся я. Вот уж не ожидал от зелёного такого смелого романтического порыва, тем более от Стесняшки-Зельни, – Лаймия, да? Она действительно классная, могу тебя с ней познакомить. Мы хорошие друзья.

– Лаймия? Не-е-ет… – мечтательно протянул тот, прикрыв глаза.

– Аури? Хм, странный выбор, – разочарованно фыркнул я.

– Мой выбор, – ответил Зельнер, второй раз подряд удивив меня твёрдостью в голосе.

***

– Размажь тебя по спектру, Инди, ты что, вообще не различаешь нот?! Ещё раз повторяю, слушай внимательно, – я пропел две строчки из припева, которые моему другу никак не давались.

– Да я стараюсь, Касти! Но, по-моему, это бесполезно. Почему бы тебе, с твоим абсолютным слухом, самому не спеть?

– Я пою как второклассница в душе, – хмуро отрезал я, – у тебя самый подходящий голос для рока.

– Знаешь, не очень-то хочется быть фронтменом нашей группы, исходя из твоего плана…

– Об этом не переживай. Камера будет в основном на моих руках, да и в любом случае достанется в основном мне – им же только повод дай. Проклятие, этот низшекастовый синтезатор такой короткий! Они бы ещё сделали всего семь нот, как в детском пианино. Ну, ничего, мы им покажем.

– Они не оси-и-илят нас, перестанут притесня-я-ять нас!.. – пением откликнулся Инди.

– Вот-вот, бро! И кстати, прекрасно получилось! Думаю, на сегодня хватит, а то Зетьни стёр все пальцы об струны, да и с Ла семь потов сошло. Ла, тебе бы помыться… Так вот, ещё пара репетиций, и мы будем готовы.

***

– Итак, в какой-то момент ионов накапливается столько, что запускается потенциал действия. Это цепная реакция – теперь на протяжении всего аксона сигнал ничто не остановит. Всем видно?

– Леди Апфелия, доска выключилась! – подал голос кто-то из класса. Преподавательница испуганно обернулась: она уже знала, чем это черевато. Изображение исчезло, зато из динамиков заиграла музыка. Она явно исполнялась на прекрасных высшекастовых инструментах, и сначала леди Апфелии пришло в голову, что это группа лорда Фруктиса решила дать внезапный концерт. Но тут инструментальное вступление приобрело более агрессивный характер, а потом в барабанные перепонки ударил хриплый синий голос. Это же варварская синяя музыка! Та самая, под которую свершаются кровопролитные массовые беспорядки! Преподавательница попыталась выключить доску и динамики, но они ей больше не подчинялись: похоже, кто-то взломал школьную систему медиа-оповещения, так что им оставалось только наслаждаться представлением. Святые радуги, а эти слова… Только один человек мог сочинить такую безумную песню:

– ВНЕ-Е-КАСТ!! – в отчаянии и бессильном гневе вскричала бедная оранжевая леди и грохнулась в обморок. Ученики бросились приводить её в чувства, но так и застыли от изумления: белый шум на экране сменился видео-трансляцией. На экране в полстены громадные серые руки летали над клавишами дорогущего синтезатора, с которого клавишник группы Фруктиса сдувал каждую пылинку (хотя играл крайне посредственно).

Изображение стало поступать с другой камеры: губы цвета индиго поют в навороченный микрофон, с которым Фруктис чуть ли не целовался на выступлениях. С бас-гитарой – зелёный, такой же, как они… Да это же Зеленериус! А за ударной установкой… ФИОЛЕТОВЫЙ! Это немыслимо, чудовищно, неестественно, отвратительно!.. Но почему же тела подчиняются этому бешеному ритму, как загипнотизированные? Почему разум жаждет выкрикивать мерзкие, запрещённые, непростительные слова?!

Безумие охватило всю Академию: в классы фиолетовых было страшно зайти – ученики восторженно вопили, танцевали на партах, вторили ритму оглушительным топотом и ударами. Синие выбегали из кабинетов, образовывая в коридорах потоки, бурлящие и непреодолимые, как горные реки. Зелёные и жёлтые наконец наплевали на приличия и впервые в жизни срывали уроки. Некоторые оранжевые и красные пытались сбежать из здания Академии, затыкали уши и жаловались, что эта НЕмузыка оскорбляет их эсетическое чувство, но большинство, как не удивительно, тоже прониклись её духом и уже на втором припеве начали подпевать. Внекасту, с его виртуозной игрой на синтезаторе, удалось соединить элементы рока и классики, так что высшие касты тоже подпадали под влияние его музыки, как только хоть немного пытались понять её.

– О-о-о, мой синтезатор! – стенал Краттер, клавишник, – он лапает его своими мерзкими серыми клешнями!

– А-а-а, мой микрофон! Мои фанаты! Моя популярность!! – вопил в истерике Фруктис, брызгая от ярости слюной, – тебе это с рук не сойдёт, Внекаст!!!

Пожалуй, единственным, кто мыслил относительно трезво в момент начала акции и принял взвешенное решение, был лорд Пиропус. Мало кто знал, но в тот день в Академию пришёл проверяющий из правительства сектора. И если бы он увидел выступление Внекаста, которое, благодаря хакерским старанием Инди транслировалось из запертого кабинета музыки по всем экранам Академии, Внекасту грозило бы нечто куда более серьёзное, чем выговор или даже отчисление.

На счастье, директор и проверяющий в те секунды, когда звук уже пошёл, а изображение ещё не подключилось, стояли напротив двери на лестницу в подвал – единственное место, где экранов не было. Лорд Пиропус колебался ровно полторы секунды. За это время он вспомнил один случай из своей далёкой юности.

Дело в том, что директор был действительно очень некрасив: бесформенный нос, близко и глубоко посаженные глаза, низкий рост и полнота в подростковом возрасте ещё усугублялись многочисленными прыщами. Но несмотря на всё это он всё же решился как-то рассказать симпатичной жёлто-оранжевой сверстнице о своих нежных чувствах. Та в ответ лишь рассмеялась и заявила, что скорее стала бы встречаться с фиолетовым, чем с ним. И на следующий день юный лорд Пиропус, сын уважаемого банкира, одного из богатейших людей сектора, пришёл в фиолетовый класс и, как ни чём не бывало, сел за парту. Несмотря на все уговоры и укоры учителей, шпильки от одноклассников, побои от фиолетовых, он проходил туда аж две недели, пока обеспокоенные родители не отвели его насильно к психотерапевту.

Именно эти воспоминания вспыхнули в мозгу лорда Пиропуса за секунду до того, как он втолкнул проверяющего на лестницу, запер дверь в подвал и крикнул:

– А вот посмотрите на нашу инновационную систему хранения инвентаря! Ой, прошу прощения, лорд проверяющий, кажется, дверь заело! Я сейчас вызову мастера.

– Что происходит?! Лорд Пиропус, что вы творите?! Что за ужасная музыка там гремит?! – завозмущался проверяющий, колотя в дверь изнутри.

– А, это ребята экспериментальную самодеятельность устраивают. В нашей Академии развит творческий сектор и индивидуальный подход. Согласен, на этот раз они перегнули палку: ох уж это современное искусство! Ладно, я за мастером.

Тем временем, в одном из классов жёлтых, где как раз шёл урок музыки, всё побросали инструменты и растерянно прекратили пение. И только одна тщедушная девочка со скрипкой не прервала игру: она за несколько секунд подобрала на слух незамысловатую мелодию и вдохновенно вторила ей, смеясь, зажмурившись, медленно кружась по классу. Все уставились на неё во все глаза, никто не ожидал от этой девушки такого поведения. Смысл криков учительницы сводился к тому, не тронулась ли она умом. То, разумеется, была Лаймия.

А лорд директор действительно поторопился за слесарем, но не для двери в подвал, а для вскрытия высшекастового музыкального кабинета. На последних секундах перед остановкой трансляции вся Академия видела и слышала, как с грохотом распахивается дверь, и в класс врывается несколько преподавателей из корпуса средних и низших каст: рослые зелёные и жёлтые физруки с трудовиками. Выбор пал на них, потому что директор опасался, что группа Внекаста окажет сопротивление, но не хотел вызывать полицию. Привычным движением (а вы попробуйте проработать пару лет с классами фиолетовых!) крупный жёлтый, опрокинув барабаны Ла, добрался до Внекаста и, оттащив парня от синтезатора, заломил ему руки за спину.

Он неудачно протащил его прямо перед камерой, и последним кадром было лицо Внекаста крупным планом: подмигивающее, издевающееся, неприлично счастливое.

Глава 8. Становясь никем.

Очень смутно помню свою жизнь до изгнания, словно её проживал другой человек, на другой планете.

Уже в раннем детстве я понял, что отличаюсь. Отличаюсь от всех людей своего племени, то есть, по моим тогдашним понятиям, от всего человечества. И дело было не только в том, что мне не доступно одно из их чувств – зрение. Но как раз отсутствие зрения мешало мне понять, почему они избегают меня и перешёптываются у меня за спиной. Они произносят странные слова, которых мне никогда не понять: цвет, свет, взгляд, тень. Хотя свет, по крайней мере, от солнца и огня, я могу воспринимать – там, куда он попадает, становится теплее.

Я провёл в своём племени всё детство, и за это время все более-менее привыкли ко мне, несмотря на моё «проклятие», как они это называли. Единственное, чего соплеменники не хотели допускать – чтобы проклятие распространилось, потому что, согласно свято чтимым местным верованиям, тогда всю деревню захватит злой дух. Моё проклятие не передавалось от человека к человеку, подобно болезни, зато, как считалось, могло проявиться у моих потомков. Впрочем, я и не собирался заводить детей, я ведь и сам был ребёнком в те времена.

Тяжелее всего мне приходилось лет в восемь-двенадцать, когда другие деревенские мальчишки, обычно собравшись стайками, внезапно подкрадывались ко мне и нападали. Почему-то среди них считалось особой честью побить "проклятого". В конце концов, я больше не мог этого выносить и обратился к воинам, прося их научить меня за себя постоять. Сначала они только посмеялись надо мной, но потом несколько молодых охотников сжалились и согласились тренировать меня. Их тренировки были весьма жестоки: иногда я даже жалел, что обратился к ним. Однако несколько месяцев спустя я стал лучше владеть своим телом и постепенно компенсировал отсутствие их загадочного зрения другими, доступными мне, чувствами.

Я стал крупнее. Понял я это потому, что уменьшились по сравнению со мной все предметы, особенно домашняя утварь. Теперь на меня никто не рисковал нападать. Я присоединился к отряду охотников и преуспел в их нелёгком деле: особенно хорошо мне давалось ночная охота на дневных животных. Благодаря этим заслугам, у меня наконец-то появилось имя: Ночной Охотник. И всё же, невзирая на приобретённое уважение, я чувствовал себя очень одиноко и подавлено. Чтобы избавиться от гнетущих чувств, я частенько бродил по ночам по деревне (как я понимаю, ночью зрение у людей и других дневных зверей не работает, и они становятся беспомощными). Я прислушивался к тому, что происходит в хижинах, и представлял, что я тоже нахожусь в них, рядом со своими близкими вокруг домашнего очага.

Однажды во время такой прогулки я вышел за пределы деревни, довольно далеко от неё, и был очень удивлён, услышав шорох человеческих шагов. Кому же ещё взбрело в голову погулять в такое время? Шаги были двух видов: лёгкие и осторожные – это, очевидно, с опаской шла молодая девушка, и крадущиеся, зловещие – они принадлежали троим мужчинам. По запаху я понял, что они, во-первых, не из нашего племени, а во-вторых – замышляют что-то неладное. Другие охотники всегда поражались, как я определяю по запаху такие вещи, но для меня это стало обычным делом.

Я подкрался к травянистой полянке, на которую вышла девушка, и затаился. Узнать, что именно она делает, я, разумеется, не мог. Как я и опасался, люди из другого племени тоже наблюдали за ней. Они сидели совсем близко, но не догадывались о моём присутствии. Забавно. Внезапно тишину прорезал задушевный голосок девушки:

– О, Светлая Ночная Спутница, поведай мне мою… – проникновенный полушёпот прервался испуганным визгом: наблюдатели выскочили на поляну и схватили её. Тут уж я не мог остаться в стороне! Не успели мужчины обменяться и парой фраз на своём непонятном языке, как я уже был у них прямо за спинами. Какое же это наслаждение, чувствовать себя сильнее их! Мы поменялись ролями: сейчас они были слепы.

Я быстро разделался с незнакомцами, убив одного, а двоих только хорошенько оглушив (я слышал их слабое дыхание). Единственный вред, который мне успели нанести – небольшой ножевой порез. На протяжении нескольких секунд, которые я потратил на это, девушка стояла, остолбенев от ужаса. Её сердце всё ещё бешено колотилось, когда я подошёл к ней и успокаивающе похлопал по плечу.

– Т-ты… Ночной Охотник? – спросила она.

– Угу, – кивнул я. Только бы она снова не начала вопить и не убежала, вот уж что было бы очень обидно.

– А в темноте ты ничем и не отличаешься от обычного человека, – задумчиво протянула она.

– Разве что я гораздо сильнее, чем обычный человек! – гордо заявил я, – раз уж ты знаешь, кто я, скажи, как тебя зовут.

– Я Знающая Травы.

– П-ф-ф, забавное имя.

– Посмотрим, покажется ли оно тебе таким забавным, если тебя укусит ядовитый скорпижук, и я буду единственным человеком в деревне, который сможет тебя вылечить!

– Так-то да… – смутился я.

– Кстати, спасибо, что спас меня, – спохватилась девушка, – надо поскорее вернуться в деревню и рассказать, что в окрестностях шныряют чужие, – проводить тебя?