Текст книги "Царевна-лягушка"

Валентин Дмитриевич Берестов
Царевна-лягушка

© Берестов В.Д., насл., 2022

© Чукавин А.А., ил., 2022

© Уварова И.А., ил., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

У царя Микидона было три сына: Гаврила, Данила да Иван-царевич.

И решил царь женить в один день всех троих. Надоело старшим братьям дожидаться, пока младший подрастёт, сменит мяч на меч и перестанет возиться со всякими зверушками, птенцами, рыбками и ужами-желтопузиками (Иван-царевич, как теперь говорят, любил животных). Вот они и просят отца:

– Жени нас, батюшка, поскорей. Тогда и младший наш братец Иванушка образумится. Выгонит жена из дому всякое зверьё, с каким Иванушка возится, оставит только собаку в конуре, кошку на ковре да канареек в клетке, пусть себе поют.

Царь Микидон согласился со старшими сыновьями. А Иванушка промолчал, только слёзы из глаз выкатились. С отцами в те времена не спорили.

Не стал царь Микидон спрашивать сыновей, какие невесты им по душе, какого роду-племени. Красавиц тогда прятали в высоких теремах, чтоб никто чужой их не увидел. Родители посылали сватов в дома с теремами, где скучали взаперти невесты. Женихи и невесты до свадьбы даже не видели друг друга. Сватовство – дело долгое, решил царь Микидон. Пусть судьба сама определит, кому какая суженая-ряженая достанется.

– Стреляйте, – говорит, – прямо с нашего царского двора. В какой терем попадёте, там и ваша судьба.

– Стрелять? Из пушки? – обрадовался Гаврила. – Сейчас попаду ядром вон в тот богатый терем! Вот будет шум-гром!

– И разнесёшь его вместе с невестой и приданым, – захохотал Данила. – Лучше стрелять из лука!

– А если стрела попадёт невесте прямо в глаз? – испугался Иван-царевич.

Но царь-отец и об этом подумал. И велел слугам подать каждому сыну по свадебной стреле. Стрелы-то бывают разные: есть, например, с тупыми концами, чтоб белке или соболю шкурку не испортить. У золотых свадебных стрел наконечники были в виде мягких красных сердечек, а оперение на концах – из самых красивых павлиньих перьев.

Вышли на широкий двор. Пустил Гаврила стрелу прямо на терем с золотым верхом. Влетела она в окошечко, за которым томилась боярская дочь. Та позвала отца-боярина. Видит боярин: не простая это стрела, а свадебная. Послал дочь со стрелою на серебряном подносе к воротам – встречать жениха. Обрадовался Гаврила: невеста у него и румяна, и бела, и дворец с золотым теремом он получит в приданое.

– Бери, – говорит, – себе стрелу на память. Это мой первый тебе подарок.

А Данила послал стрелу туда, где стояла купеческая усадьба. Там на красном крыльце сидели девушки и пели песню. Свадебная стрела упала прямо к ногам купеческой дочки.

– Стрела с царского двора! – сказала она купцу. – Благослови, батюшка, выйти к жениху.

Обрадовался Данила невесте: и румяна, и бела, и в приданое купец даёт корабли с дорогим товаром.

– Теперь ты стрельни! – говорят братья Иванушке. – Посмотрим, кто тебе стрелу принесёт.

Взял Иван-царевич лук и стрелу и задумался. Куда стрелять? На какой двор ни пустишь стрелу, на чьё крыльцо ни попадёшь, отовсюду выплывет, как лебёдушка, этакая важная невеста со стрелой на подносе. Женишься, и мяч с ребятами не погоняешь, никакой живности в дом не притащишь. А он ещё мальчишка, начнёт жена им командовать: «Не вертись! Не чавкай! Посмотри, на кого ты похож! Кафтанов и камзолов на тебя не напасёшься! Сколько раз я тебе говорила!» И пустил стрелу не в поле (а вдруг там девицы снопы вяжут), не в лес (и там найдутся красавицы с корзинами для грибов или туесками для малины и брусники). Летит стрела в болото, где даже клюква не растёт, никого там не встретишь.

– Эх ты, мазила! – сказали братья. – Ладно, пойдём на болото. Вдруг тебе оттуда какая-нибудь кикимора стрелу вынесет.

Идут братья с кочки на кочку. Глядь, навстречу им лягушка прыгает, глаза выпучила, а во рту золотая стрела с красным сердечком на одном конце и с павлиньими перьями на другом.

– Отдай стрелу! – смеётся Иван-царевич. А лягушка в ответ человечьим голосом: – Квак-квак же я тебе её отдам? Видно, судьба твоя такова. Ну, квак-квак? Не побоишься взять меня в жёны?

Иван-царевич так и ахнул: говорящая лягушка! Ему уже давно казалось, что лягушки могут говорить по-человечески. Бывало, одна лягушка начнёт ругать других: «Ду-у-уры! Ду-у-ры!» А те отвечают: «Сама какова! Сама какова!» Да и взрослые люди, услышав весною лягушек, сразу догадываются: «Лягушки заквакали – сеять пора» или: «Лягушки квакают к дождю». Иногда и лягушки людей понимают. Есть поговорка: «В холерный год и лягушкам не квакалось». Значит, жалели людей, что на них напала такая хворь. И всё-таки, с какими бы словами не обращался Иван-царевич к лягушкам, они ещё никогда ему не отвечали.

А эта поняла, что надо отдать стрелу, и ответила. Только бы братья не отняли у неё стрелу, не заставили Иванушку ещё куда-нибудь стрельнуть.

Но братья лишь рассмеялись:

– Гы! Вот какая у него судьба! Я б на его месте утопил бы её, пучеглазую!

– Да ты что! Вода для неё – дом родной! Я б на месте Иванушки сам утопился, чем брать в жёны такую уродину!

Старшие часто считают младшего дурачком, не понимают, что он тоже умный, только ум у него свой, детский.

Иван-царевич и невесту не утопил и сам не утопился, а расстелил перед лягушкой платок и сказал:

– Прыгай сюда! Как тебя зовут?

– Ква-ква-квасилиса!

– Поехали, Василиса! – сказал Иван-царевич, взял платок за углы, и лягушка оказалась словно в котомке.

Пришли во дворец. Ждут их на красном крыльце царь Микидон и две других невесты, любопытно им, что за невеста досталась Иванушке.

– Где же она? – спрашивают боярышня и купеческая дочь.

– Сначала разгадайте загадку, – смеются Гаврила с Данилой. – Пучеглазая сидит, на воду глядит, по-французски говорит, по-человечьи плавает.

Боярышня с купеческой дочкой решили, что это заморская принцесса, наверное, за морем все только на море глядят да в море плавают.

Тут Иванушка раскрыл платок. Лягушка из него – прыг-скок! Боярышня как завизжит! А купеческая дочка её успокаивает: «Не бойся! Это же лягушка, а не мышь!»

Удивился царь Микидон и говорит Ивану-царевичу:

– Опять ты какую-то животину в дом приволок да ещё свадебную стрелу к ней в пасть положил! Куда ж ты невесту дел?

Испугался Иванушка, что лягушку у него отнимут. А та и говорит:

– Ква-ква-кваше величество, я и есть невеста.

Ахнул царь:

– Ишь ты, человеческим голосом говорит! Знать, не простая лягушка тебе, сынок, досталась. Вот только в церкви вас не обвенчают, некрещёная она.

А лягушка отвечает:

– Квак-квак это некрещёная? Крестили меня в церкви, Ква-квасилисой нарекли!

– Журавль тебя крестил на болоте! – рассмеялся Гаврила.

– Кикимора болотная крёстной матерью была! – добавил Данила.

И тогда, чтоб лягушку в церковь не брать и не смущать народ, царь Микидон решил их с Иванушкой пока не венчать, а по древнему обычаю окрутить вокруг ракитова куста. Вышли в чисто поле, нашли ракитов куст и семь раз обошли вокруг него. Иван-царевич с важным видом нёс невесту на серебряном блюде. Поблагодарили они ракитов куст, спели ему старинную песню «Ах, ты, батюшка част ракитов куст!» Потом помолились на храм, белеющий вдали, прощенья у него попросили. Царь поздравил молодых и сказал, что покажет их народу, когда они вернутся из свадебных путешествий. Гаврила с женой-боярышней поедут осматривать имения, какие боярин дал за дочерью в приданое, Данила с женой будут принимать во владение лавки, склады и корабли с дорогими товарами, а Иван-царевич с лягушкой-царевной, так и быть, пусть отправятся куда хотят. А на прощанье каждая невестка что-нибудь для царя споёт.

Первой к ракитову кусту подошла боярская дочь, вынула своё любимое зеркальце и запела:

 
Тень моя в меня влюблена.
Куда я, туда и она.
Мне скучно с докучною тенью.
Милей мне моё отраженье.
Меж ними огромная разница.
Тень только и знает, что дразнится.
Зато отраженье на глади стекла,
А также воды и металла
Мне шепчет: «Вчера ты красивой была,
А нынче прекрасною стала».
 

За боярскою дочерью вышла купеческая и запела, гремя своей любимой связкой с ключами:

 
Коплю, коплю, коплю
Копеечки в кубышке.
Куплю, куплю, куплю
Засовы и задвижки,
Запоры и замки
Для комнат и кладовки,
Заслонки и крюки,
Стальные сундуки
И прочие обновки.
Найму сто сторожей
Стеречь свои палаты.
Глядь, денег нет уже.
Да где ж они, ребята?
 

Понравились царю песни невесток:

– Верно. Нельзя тенью гоняться за людьми. А вторая песенка и царям полезна. Оборонялись, оборонялись, столько денег на оборону пустили, что и оборонять стало нечего. А ты, царевна Василиса, спой нам про лягушек, что они сами могли бы людям о себе поведать.

Лягушка для начала поквакала, а потом вдруг запела чистым красивым голосом:

 
У нас глазища, как алмазы.
А кожа цвета изумруда.
И мы рождаемся три раза,
А это, братцы, просто чудо.
Икринка малая в комочке,
И головастик в резвой стайке,
И вот лягушечка на кочке
Сидит иль скачет по лужайке.
Вмёрзла в лёд и вновь жива!
Вот лягушка какова!
Мы дышим жабрами, как рыбы,
Мы дышим лёгкими, как люди.
Как птицы, мы летать могли бы,
Но лучше петь, как птицы, будем.
Конечно, мы холодноваты,
Но песни наши так напевны.
Мы в ваших баснях глуповаты,
Но в ваших сказках мы – царевны.
Стань царицею – ква-ква! —
Царствуй силой волшебства!
 

– Да, не простая ты лягушка! – восхитился царь Микидон. – А может,и не лягушка?

Иван-царевич с гордостью посмотрел на свою Василису. И даже боярышня

с купеческой дочкой нашли, что у лягушки красивые глаза, бриллиантовые

с золотыми донышками.

Вернулся Иван-царевич домой, а на лавке уже стоят для царевны-лягушки три банки с молоком, хочешь ешь, хочешь плескайся, и четвёртая – со сметаной. Если царевне захочется лично заняться домашним хозяйством, то она может прыгнуть в эту банку и бултыхаться в ней, бить лапками, пока вся сметана не собьётся в масло, лягушка оттолкнётся от него и выпрыгнет из банки. На лавке стоит коробочка на случай, ежели царевичу вздумается взять царевну с собой на прогулку.

А ещё лягушка попросила Иванушку поставить банку с водой, а в ней невысокую лесенку.

– Буду, – говорит, – твоей погодницей, как в старину делали. К ненастью лягушка-погодница садится на дно, а к ясной погоде со дна по лесенке поднимается.

С тех пор Ивана-царевича просили узнавать у младшей царевны, какая будет погода. И прозвали её Погодницей, хотя кроме царской семьи ещё никто не знал, что это лягушка.

Хотел Иванушка позвать приятелей и поиграть с ними в «лягушку» с настоящей лягушкой, да ещё и говорящей, но Василиса напомнила ему про отцовский запрет, рано, мол, ей показываться людям. Пришлось играть вдвоём. Иванушка стоял в углу, это был как бы его дом, а лягушкин дом был посреди комнаты. Иванушка подбежал к ней и запел:

 
Я в лягушечьем дому.
Что хочу, то и возьму!
 

Василиса с первого раза его не догнала, он опять подбежал и спел свою песенку. Тут лягушка прыгнула и шлёп его лапкой по ноге. Пришлось Ивану-царевичу самому быть «лягушкой», стоять посреди комнаты и слушать дразнилку. Играли, играли, а потом лягушка сказала:

– Поиграли и хватит. Пора, Иван-царевич, спать-почивать! Рано поутру в путешествие отправляемся.

– А на чём? А куда? А зачем?

– Утро вечера мудренее, – отвечает лягушка. – Спи, ни о чём не беспокойся!

Заснул Иван-царевич и чудилось ему то ли во сне, то ли сквозь сон, будто девичий голос скликает каких-то нянек, мамок готовить их с Иваном-царевичем в дорогу.

Рано поутру проснулся царевич, позавтракал. Никогда ему такого вкусного завтрака не подавали. Смотрит, под лавкой – пара сапог. Откуда они взялись?

– Это сапоги-скороходы, – сказала лягушка и прыгнула в коробку. – Ну, обувайся, бери коробку – и в путь! Ква-ква! Ать-два! – скомандовала из коробки лягушка. И добавила, что сапоги сами знают, куда идти, где и когда остановиться.

И пошли они тайными тропами через леса, поля и горы, да так, чтоб их никто не увидел. Где-нибудь у речки в укромном местечке сапоги вставали как вкопанные, на берегу появлялся шатёр, в шатре накрытый стол да постель. А лягушка скакала к воде и забивалась в зелёную тину, лягушачий шёлк. Как-то Иван-царевич спросил её, куда они идут. Лягушка ответила, что за приданым, какое батюшка ей оставил. Всё отнял Кощей, но одна вещь осталась и она придётся Ивану-царевичу по душе. Какая вещь и за что лягушку обидел Кощей, Василиса отвечать не стала: «Много будешь знать, скоро состаришься». Стариться Иван-царевич не хотел и расспросы свои прекратил.

И вот однажды, ложась спать, увидел Иван-царевич зарево от одного края неба до другого. Утром снова в путь. Чем дальше шли, тем жарче делалось. Вышли на крутой чёрный берег и увидели реку, что текла не водой, а огнём. И волны были огненные, и пена, и струи в водоворотах.

– Нам с тобой нужно попасть на тот берег и взять там моё приданое, – сказала лягушка. – Как переправиться, спрашиваешь? Да очень просто! Мы эту огненную реку перепрыгнем. Или я не лягушка? Садись на меня!

– Я ж тебя раздавлю! – испугался Иванушка.

Но тут лягушка стала раздуваться. Иван-царевич вскочил на неё, уцепился как мог. Лягушка всё раздувалась, сделалась больше лошади, оттолкнулась великанскими лапами и пронеслась над огненной рекой. Иван-царевич спрыгнул, и лягушка опять уменьшилась. Оглянулся, река текла уже не огнём, а дымом.

– Скоро она паром пойдёт, потом кипятком, а там остынет и сделается просто рекой, рыбы в ней опять заведутся, – сказала лягушка. – Злой Кощей её поджёг, чтоб не добралась я до своего приданого, Но ты меня выручил. Видишь вон то высокое горелое дерево? Влезь на него и достань то, что лежит в чёрном гнезде.

С трудом взбирался Иванушка на горелое дерево. Но где вы видели мальчишку, который не сумел бы этого сделать? Сунул руку в гнездо, достал оттуда странное яйцо с кожаной скорлупой и спустился к лягушке. Положил перед ней яйцо и удивился: да это же мяч! Кожаный, а внутри пух. Такие в те времена были мячи. Только и всего? И ради мячика надо было прыгать через огненную реку?

– Этот мяч мне батюшка подарил, – сказала лягушка. – Я спрячусь, а ты ему скажи: «Мячик-мяч, ищи, а не прячь!» Вот посмотришь, что будет, – и как сквозь землю провалилась.

– Мячик-мяч, ищи, а не прячь! – сказал Иванушка. Мячик запрыгал, совсем как лягушка, хоть и без лапок, допрыгал до горы и покатился вверх. Докатился до вершины, а там лягушка сидит, смеётся:

– Видал? Он везде меня найдёт. Только огненной рекой его и остановишь. Смотри, река уже водой пошла!

– Будем опять прыгать? – спросил Иванушка. Лягушка вместо ответа поскакала к реке, мячик – за ней. Потрогала воду лапкой, отдёрнула, слишком тёплая ещё. И тут не лягушка стала раздуваться, а мяч.

Соскользнул он на воду, раскрылся, как цветок, и превратился в лодочку с пуховым ковром на дне. Сели в лодку, нашлись и вёсла. Переправились через реку, лодочка опять стала мячом. Мяч прыгнул за лягушкой в коробку. Иван-царевич поднял коробку и пустился в обратный путь.

Братья уже его поджидали:

– Вот он! Лягушонку с приданым в коробчонке тащит! А приданое-то какое! Гы-гы! Мячик! А сам уже скакать у лягушки научился! Ишь, как к дому сиганул!

Не знали братья про сапоги-скороходы.

Иван-царевич переобулся, сапоги-скороходы – под лавку. А лягушка – к банкам с молоком. В той умылась, в другой поплавала, из третьей попила. В стеклянной банке узнала, какая будет погода. И прыг в банку со сметаной – для Иванушки свежее масло сбивать.

После ужина попросил Иванушка лягушку рассказать про Кощея Бессмертного.

– Страшно рассказывать, – вздохнула лягушка.

– А ты что-нибудь смешное про него расскажи! – предложил Иванушка. И вот что он услышал.

В некотором государстве росла девочка, да такая умница, что даже старые люди ходили к ней за советом. И прозвали девочку Премудрой. Прослышал про то Кощей Бессмертный: а вдруг она вырастет и разузнает или разгадает, где Кощеева смерть спрятана. Прилетел, дохнул на девочку огнём, окутал дымом и унёс. Её отец пустил с крыльца волшебный клубок и пошёл за ним искать дочь. Но Кощей поймал старика и спрятал в потайном подземелье. А клубок покатился к девочке, Кощей его не сразу приметил.

– Может, не клубок, а мяч? – перебил Иван-царевич. – Может, ты и есть Василиса Премудрая? А в сказке твоей ничего смешного пока нет!

– Ква-ква! Много будешь знать – скоро состаришься. Смешное сейчас будет.

С тех пор, как премудрая девочка появилась у Кощея во дворце, никуда он больше не летал, никого не похищал, а сидел вместе с Премудрой. Днём золото своё считал, ночью следил, как она воду переливает. Какую воду? Да всю, что была у Кощея: из ведра в бадью, из бадьи в рукомойник, из рукомойника в таз, чтобы вся вода в доме к утру оказалась не в той посуде, в какой вечером была. А чтобы удержать Кощея дома, девочка одну монетку спрячет, Кощей её недосчитается, и давай заново считать. Из одной посудины воду не перельёт, Кощей узнает и давай искать, какая вода не перелита.

В конце концов Кощей разгадал её хитрости, разгневался и говорит: «За то, что столько времени из-за тебя негодницы я просидел дома и никаких злодейств не совершал, казню тебя страшною казнью. Одно только может тебя спасти: придумай сказку, у какой нет конца. Надоело мне ваше «и стали они жить-поживать, добра наживать»! А по-моему, лучше «и продолжали они бить-убивать, добро воровать!»

– Она придумала сказку? – спросил Иванушка.

– Такие сказки давно придуманы, – ответила лягушка. И вот что услышал Кощей. «В одном болоте жила-была лягушка, по имени Квакушка, по отчеству Поскакушка. Вздумала лягушка вспрыгнуть на мост, присела, и завяз у неё в тине хвост. Дёргала, дёргала, выдернула хвост, да завяз в тине нос…» «А дальше?» – спросил Кощей. «Дальше? Дёргала лягушка нос, так завяз в тине хвост». Тут Кощей рассмеялся: «Дура ты, хоть премудрой зовут! Нет у лягушки хвоста! Рассказывай дальше!» Девочка опять про то, как лягушка дёргала то нос, то хвост, и конца сказке не было. А Кощей смеялся: «Вот дура! Это у головастиков или у тритонов хвосты, а у лягушек их нет! Так и быть, помилую тебя за твою глупость. А чтобы ты убедилась, есть у лягушки хвост или нет, превращу тебя на три года в лягушку. И если кто тебя, уродину, полюбит, ты опять станешь человеком» В тот же миг неведомая сила перенесла лягушку за тридевять земель на грязное болото. И вдруг Кощей увидел, как за нею поскакал… Ну, неважно, что поскакало.

– Мяч поскакал! – закричал Иван-царевич. – Это тебя лягушкой сделали! А скоро ли пройдут эти три года? А сколько ещё осталось? А я тебя сразу полюбил. Я вообще люблю животных!

– Это не совсем то, – вздохнула лягушка. – Главное, ты согласился взять меня в жёны. Спасибо тебе!

Тут в дверь постучали и позвали Ивана-царевича во дворец.

Вернулся он весь в слезах:

– Царь-батюшка созвал нас, своих сыновей, и велел, чтоб каждая из трёх его невесток за ночь соткала ему ковёр. Но ведь ты лягушка. Твоя ткань – болотная тина.

– Не горюй! – успокоила его лягушка. – Ложись спать. Утро вечера мудренее.

Лёг Иван-царевич и увидел то ли во сне, то ли сквозь сон, как лягушка раздувается, растёт. Лопнула на ней лягушачья шкура, упала на пол, а из неё вышла весёлая девушка в золотом кокошнике на голове, в зелёном платье с узорами, будто цветы на лугу, в красных остроносых сапожках. Наподдала лягушачью шкуру носком сапожка, затолкала её под лавку. «Ну и красавица! Куда красивее, чем жёны старших братьев! – подумал Иван-царевич. – Может, лучше бы она такой и осталась? А как же лягушка? Жёны у многих есть, а говорящей лягушки нет ни у кого!»

А красавица выбежала на крыльцо и позвала:

– Эй, няньки, мамки, поварихи, ткачихи! Сотките для меня ковёр, как у батюшки моего ткали!

Проснулся Иван-царевич. Глядь, посреди горницы лежит длинный круглый свёрток.

– Вот и ковёр, – говорит лягушка. – Неси его царю-батюшке!

Обрадовался Иванушка и ковру, и лягушке, но чуть-чуть пожалел, что пропала куда-то красивая, добрая девушка. Поднял он большой тяжёлый свёрток, поволок его во дворец. Тут его обогнал сначала Гаврила с маленьким свёртком, потом Данила со свёртком чуть побольше.

Развернул Гаврила свой свёрточек. Посмотрел царь Микидон и сказал:

– Что ж, коврик пригодится. Постелем у порога, пусть ноги об него вытирают.

Развернули другой коврик, побольше.

– А этот, – сказал царь, – постелем в опочивальне, чтоб не вставать голыми пятками на пол.

И вот перед царём развернули ковёр, какой дала Ивану-царевичу лягушка. Царь ахнул, никогда он такого дива не видал! На ковре – всё его царство с городами и деревнями, лесами и полями, реками и озёрами. И даже с одним болотом, у края которого, если получше вглядеться, выткана золотая стрелочка с красным сердечком на конце.

– А этот ковёр, – сказал царь Микидон, – мы велим повесить в зале, где я чужеземных послов принимаю. Пусть видят и моё величество в короне, и всё моё прекрасное царство!

Узнали про это старшие невестки царя:

– Вот тебе и лягушка! Жалко, не подглядели, как она ковёр ткала.

Прошло время, царь опять призвал сыновей:

– Хочу, чтоб ваши жёны снова показали своё искусство. Пусть каждая за ночь испечёт мне пирог!

Иван-царевич вернулся домой весь в слезах и говорит лягушке:

– Царь-батюшка велел за ночь испечь ему пирог. Как же ты его испечёшь своими лягушачьими лапками? Ты же только масло умеешь сбивать!

– Не печалься, – утешила его лягушка. – Ложись-ка спать. Утро вечера мудренее.

Лёг Иванушка и опять увидел то ли во сне, то ли сквозь сон, как надувается лягушка, как лопается её шкура в пупырышках, как выходит из неё красавица в платье цвета изумруда, как заталкивает она острым носком красного сапожка лягушачью шкуру под лавку, как бежит на крыльцо: – Эй, няньки, мамки, ткачихи, поварихи! Испеките мне пирог, какой батюшке моему пекли!

Неужели завтра, проснувшись, он больше не увидит этой красавицы? А как было бы хорошо, если б остались и она, и лягушка. Ведь добрая красавица никакого зверя, даже ужа-желтопузика, из дому не прогонит. Как дружно, как ладно жили бы втроём! С такими мыслями Иван-царевич окончательно уснул и не узнал, что две старших невестки посылали своих служанок подглядывать за лягушкой, как она пирог печёт. Но Василиса разгадала их хитрость и велела нянькам, мамкам, поварихам продолбить печь сверху, поставить рядом с дырой квашню с тестом и скрыться на время. Быстро вынула из-под лавки лягушачью шкуру, превратилась в лягушку, вспрыгнула на печь, дождалась, пока носы служанок прижмутся к окнам, и давай лапками бросать тесто через дыру внутрь печи.

Служанки всё рассказали хозяйкам, те вывалили тесто в печь, в золу, пепел и сажу. Пироги у них, когда испекли, вышли чёрными, горелыми, невкусными. Один пирог царь Микидон велел отдать свинье, другой – дворовой собаке. Зато Василиса той ночью опять вылезла из лягушачьей шкуры и допекла вместе с помощницами пирог. Тем временем ткачихи выткали полотенце с красными узорами: тут были и цветы, и девушки в хороводе, и конь, у которого вместо хвоста была ещё одна голова с гривой, а на коне между конскими головами сидела всадница, подняв к небу руки. Гости так и ахнули.

Развернули полотенце и увидели чудо: грозные башни, зубчатые стены, внутри них сахарные дома-терема. Есть жалко и не есть жалко! Гости ели да нахваливали и пирог, и хозяйку, что его пекла. Вот бы её увидеть!

– Лягушка она! – кричат Гаврила с Данилой. – Квакушка пучеглазая!

А гости думают:

– Что ж, лицом, наверное, некрасива, зато душа добрая. А искусница какая!

А Иванушка только о красавице и думает, тоскует по ней. Неужели она ему всего-навсего привиделась? Вернувшись домой, первый раз лягушке не обрадовался.

– Много думаешь, Иванушка, – сказала она. – Вот и состарился, но, к счастью, самую малость. Был мальчик, стал добрый молодец! Да красавец какой! Не горюй, скоро сбудется то, о чём и не мечталось.

Тут его опять вместе с братьями позвали к отцу:

– Ведите жён во дворец. Устраиваю праздник. Пусть люди полюбуются на ваших красавиц!

Пришёл Иван-царевич и чуть не плачет. Полились бы слёзы, да стал он большим, даже перед лягушкою плакать постеснялся.

– Что, Иванушка, невесел, что – ква-ква! – головушку повесил? – спрашивает лягушка.

– Как не печалиться? – сказал Иван-царевич. – Устраивает батюшка праздник, велел нам с братьями своих жён привести. Что ж, прыгай в коробку, понесу тебя на пир. Будь там ребятишки, они б тебе обрадовались. А это взрослые. Начнут смеяться над тобой, надо мной, а там, глядишь, и над самим батюшкой царём Микидоном. Женил, мол, сына на лягушке! Ни в каком царстве отродясь такого не бывало! А как ты сядешь? Прямо на стол? Или раздуешься, вырастешь, как было перед огненной рекой, рассядешься, как все, на лавке?

– Не горюй, Иван-царевич, не сокрушайся! – отвечает лягушка. – Иди-ква-ква на пир и скажи, что буду через час. Услышишь шум-гром, гости всполошатся, а ты их успокой: это, мол, твоя лягушонка в коробчонке едет.

Явился Иванушка на пир, а Гаврила и Данила с жёнами уже там. Жёны разодетые, все в золоте-серебре, в камнях-самоцветах. Губы накрашеные, лица в белилах, щёки в румянах, брови сажею подчернили, каждая как картина.

– А где ж твоя жена? – потешаются братья. – Или ты коробчонку потерял? Так принёс бы свою красавицу хоть в платочке. Право слово, все болота обойдёшь, нигде другой такой не сыщешь!

Сели за столы. Рядом с Иваном-царевичем пустое место, а перед ним два нетронутых прибора. Кто ест, кто пьёт, а разговор об одних лягушках, Вот над головами гостей лебеди проплывают, да только жареные, на блюдах, которые слуги разносят. Сразу такой разговор:

– Журавли и аисты лягушек едят. А лебеди едят их или нет? А лягушки лебедей? Ну, это мы скоро увидим.

– Хватит! – рассердился царь Микидон. – Чем языками болтать, лучше вы, снохи мои разлюбезные, спойте нам что-нибудь!

Тут встала жена Гаврилы, запела, а гости подхватили знакомую песню:

 
Иван, а Иван, проводи меня домой!
Мой домок недалёк.
Собачка на речке побрёхивает,
А курочка на печке лепёшки печёт,
А хозяин на печи обувается,
А медведь на дворе умывается,
А свинья под мостом овёс толчёт,
А лягушка на дворе песню поёт.
Ква-ква-ква!
 

– А тебе, Иван-царевич, – продолжала жена Гаврилы, – как у вас, у ребятишек, поётся, желаю сорок стаканов сухих тараканов, сорок кадушек мочёных лягушек!

Тут и жена Данилы спела частушку:

 
У моего милёночка
Новенькие тапочки.
Выставляет, выйдя в пляс,
Как лягушка, лапочки.
 

Подхватила жену Гаврилы под локоток, пляшут с топотом и орут на всю трапезную палату:

 
Мы с милёночком сидели
У прудочка, у пруда.
Нас лягушки напугали.
Не пойдём больше туда.
 

А пьяные гости грянули уж совсем несуразное:

 
Головы мышиные,
Ноги лягушиные! Ква-ква!
 

Рассердился царь Микидон, как даст кулаком по столу, все сразу протрезвели и замолкли. И тут как бы в ответ что-то загремело, загрохотало за окнами. Повскакали гости с мест, кто к окнам, кто под столы.

– Не бойтесь! – успокаивает Иван-царевич. – Это моя лягушонка в коробчонке катит.

Все бегут на крыльцо, в окна глядят. Подкатывает к крыльцу шестёрка белых коней, гремят кони золотыми подковами, из ноздрей огонь пышет. А за конями золочёная карета. Открыл Иван-царевич дверцу кареты, подал руку царевне. И на землю ступила такая красавица, какой, наверное, до тех пор и земля-то не носила. На кокошнике сияет золотой месяц, а платье изумрудное, с частыми звёздами, золотыми и серебряными. Идёт она величавой плавной поступью, будто лебёдушка плывёт. «Не хочу, – подумал Иван-царевич, – чтобы она после всего этого опять лягушкой скакала».

– Ну, что? – сказал царь Микидон. – Видали, какова лягушонка? А вы-то раскричались, расквакались! Был бы чародеем, превратил бы вас в лягушек, а кого и в жаб!

Но Иван-царевич на радостях всех простил и представил царевну гостям:

– Величают её Василиса Премудрая. Прошу любить и жаловать! – взял свою красавицу под руку и повёл к праздничным столам.

Глядят гости на Василису Премудрую, не наглядятся. А пристальнее всех глядят жена Гаврилы и жена Данилы, прямо-таки глаз с неё не сводят, следят за каждым движением. Глядь, что такое! Поднесут Василисе чару с вином, она пригубит, а вино тайком выльет в широкий рукав. Поднесут лебединое крылышко, она косточки в другой рукав кинет. А лицо печальное: жаль Василисе Премудрой красивую птицу. Старшие царевны решили, что она не зря так делает, и давай потихоньку кости кидать в один рукав, а остатки щей (меда с вином им было жалко) льют в другой рукав.

И вот за окнами раздались звуки гуслей, гудков (так назывались старинные скрипки), дудок, труб, бубнов, барабанов. Все вышли на широкий луг перед дворцом плясать-танцевать. Иван-царевич – с Василисой Премудрой, Гаврила и Данила – с женами. Царь Микидон сел в кресло, любуется на них. Гости ждут, когда царевичи с царевнами начнут танец, за ними и все пойдут.

Василиса Премудрая с Иваном-царевичем вошла в круг, сначала плавно выступала, потом закружилась под музыку. Все только на неё и смотрят. Тут она как взмахнёт рукавом, и все оказались на берегу озера, не было его, и вдруг появилось. Взмахнула Василиса другим рукавом, по озеру поплыли белые лебеди. Тогда жёны Гаврилы и Данилы тоже замахали рукавами, сначала щами гостей облили, потом обглоданными косточками их закидали. Одна кость угодила царю Микидону прямо в глаз. Поднялись шум, крик, неразбериха.

Никто и не заметил, что Иван-царевич куда-то пропал. А он, пользуясь суматохой, прибежал домой, вылил кошкам всё молоко и сметану из банок, вылил воду из стеклянной банки, куда лягушка спускалась по лесенке предсказывать погоду, вытащил из-под лавки лягушачью шкуру. Шкура вертелась в его руках, словно выскользнуть хотела. Иван-царевич швырнул её в горящую печь, вспыхнула шкурка зелёным огнём и осталась от неё только горсточка пепла. «Больше не быть моей Василисе лягушкой! – обрадовался Иван-царевич. – Вот как умно я придумал!» Хотел было бросить в печь и лягушкину коробку, но услышал печальный голос Василисы Премудрой:

– Что ж ты наделал, глупенький Иванушка! Зачем сжёг шкурку? Не ты её на меня надевал, не тебе её и снимать. Ну, побыла бы я лягушкой ещё два дня и две ночи, только всего и оставалось от трёх лет. Повенчались бы мы с тобой по-настоящему и весь век прожили бы вместе! А теперь ищи меня в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, у Кощея Бессмертного. Если я сейчас же туда не вернусь, прилетит Кощей, погубит всё царство ваше, а тебя возьмет с собой, прикуёт цепями в подземелье, начнёт пытать на медленном огне. Прощай, Иван-царевич, суженый мой! Не поминай лихом!

Иван-царевич и оглянуться не успел, как она пропала. А если б успел, то увидел бы, как Василиса Премудрая сняла красные сапожки и надела на ноги сапоги-скороходы. Держит Иван-царевич красные сапожки с острыми носами и плачет. Вот и всё, что у него осталось от Василисы!