Текст книги "У истоков «Тихого Дона»"

Серафимович Александр Серафимович.

Донской казак (фамилия неизвестна), на защите отечества в первую мировую войну 1915 год.

Михаил Александрович Шолохов.

Чекист, Лев Миронов и его друг автор «Тихого Дона» М.Шолохов – купеческий сынок. 1928 год, во дворе Миллеровского ГПУ.

Конечно, при компиляции романа, Шолохову неоценимую помощь постоянно оказывал Серафимович и наверняка не только он, а Шолохов при этом играл, как я уже напоминал, второстепенную роль, скорее техническую, а чаще созерцательную.

Давно бы надо поставить символический крест на авторстве Шолохова этого романа, но вопреки фактам и доказательствам о его плагиате, не многие наши граждане хотят серьёзно обсуждать эту тему. Да почему же здравомыслящие люди не хотят, чтобы исследователи и другие небезразличные граждане, своим упорством и неустанным трудом, восстановили историческую справедливость, назвав истинного автора «Тихого Дона», а продолжают привычно поклоняться фальшивому кумиру? К сожалению, прискорбный ответ лежит за пределами здравого смысла и литературы в её научном понимании. Следующее белое пятно, название романа– «Тихий Дон». Меня заинтересовало, кто и когда о нём упомянул первым и в дальнейшем истинный автор, наверняка, каким-то образом, изредка о нём

упоминал, а возможно в воспоминаниях его знакомых есть такие сведения? Результат получился удивительный. Вот что пишет Владимир Касьянов в своей публикации «О плагиате Тихого Дона». «А. Солженицын вспоминал, «как Наталья Кручинина, ленинградский терапевт, «оказалась в доверии у своей пациентки Марии Акимовны Асеевой. И та открыла ей, что давно в преследовании от шолоховской «банды», которая хочет у неё вырвать заветную тетрадочку: первые главы «Тихого Дона», написанные ещё в начале 1917 года в Петербурге. Да откуда же?? Кто? А-Фёдор Дмитриевич Крюков, известный (не нам) донской писатель. Он жил на квартире её отца горняка Асеева в Петербурге, там оставил свои рукописи, архив, когда весной 1917 года уезжал на Дон-временно, на короткие недели. Но никогда уже не вернулся, по развороту событий. Сходство тетрадки с появившимся в 20-е годы «Тихим Доном» обнаружил отец: «Но, если я скажу-меня повесят». Теперь М. А. так доверилась Натане, что обещала ей по наследству передать эту тетрадку, но не сейчас, а когда умирать будет. Это был конец 1969 года». После прочтения этих воспоминаний глубоко вздохнём и выдохнем, чтобы ненадолго задуматься о написанном. Речь идёт о тетрадочке, в которой были написаны, по мнению Асеевой, первые главы «Тихого Дона». Сомневаюсь, чтобы в тетрадочке, а не в толстой тетради, были написаны первые главы большого романа, который он начал писать с 1911 года. И приступил к работе над «большой вещью»-романом о жизни донского казачества, и там должны были написаны первые главы романа – законченная рукопись первых четырёх частей «Тихого Дона». Далее речь идёт о рукописи «Тихого Дона» и об архиве писателя, якобы, оставленным им у Асеева, но шолоховская «банда» почему-то охотилась за тетрадочкой, но не за его архивом. И откуда бы эта «банда» узнала, что у гражданки Асеевой хранится только тетрадочка с текстом романа, но об архиве писателя им, почему-то, не было известно. Не слишком ли много странностей в воспоминаниях Асеевой? Уверен, что Ф. Крюков не мог оставить в Питере законченную рукопись романа над которым постоянно работал, вписывая в него новые строчки, а возможно и главы по источникам, собранным воедино в первых двух книгах и наполнявшие третью. В пользу моего мнения говорит издание Шолоховым первых двух книг этого романа в 1928 году поразительно схожими с законченной рукописью Ф. Крюкова. Невозможно представить, чтобы рукопись Крюкова одновременно находилась в двух местах – в Петербурге – у Асеевой и в станице Вешенской – у Шолохова. Да и как мог Ф. Крюков оставить рукопись и архив в Петербурге, в назревавших в стране грозных событий, которые он всем сердцем предчувствовал и не был уверен, что может вернуться. И как в последствии стало известно из публикаций исследователей, рукопись романа и небольшой архив всегда с ним находились, до кончины и никому всё это хранить он не доверял. Скорее всего у Асеевых писатель оставил черновики романа и ещё, какие-то, не очень важные для него документы, брать которые в дальнюю дорогу не посчитал нужным. И всё-таки, интересно бы взглянуть исследователям на те черновики и архив, которыми, по воспоминаниям Асеевой, обманным путём, завладел некто Колосов из шолоховедов и не вернул, потому, наверное, и назвала их «бандой». Изложенные воспоминания Асеевой конечно интересны, хотя местами и сомнительны, поэтому закидывать их на чердак воздержусь, в надежде на появление в печати новых исследований по этому вопросу. Привожу письмо Ф. Крюкова Николаю Асееву, у которого на квартире он действительно оставил свой архив, уезжая из Петербурга на Дон и неизвестно, как исчезнувший из квартиры.

«Коля»! Береги архив, он мне будет нужен. Это мое вечное поселение на земле. Там есть некоторые сведения, которые пригодятся кому-либо. Это на случай, если меня не будет… Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца своих дней. За это время я столько пережил, столько перестрадал и передумал… Если мне поможет Бог, то я порадую тебя и друзей. Необходимо жить только тем, что хочешь сказать. Я много брожу по нашим садам любуюсь игрой света и тени. Учусь у природы доброте и терпению. Я каждый день приобщаюсь к чувству прекрасного. Я глубоко верю, что настанет время, когда наш народ победит все…» Оказывается, Мария Акимовна была права об оставленном у неё архиве писателя. Интересно во что? Неужели компилятор Шолохов нигде и никогда о таком названии задуманного романа не говорил и не писал, а при компиляции романа списал и его название, хотя чуть раньше говорил, что пишет роман о казаках Дона под названием «Донщина». Ответ на этот вопрос мы уже, наверняка, не получим. Следующее упоминание о «Тихом Доне» связано со стихотворением «Родимый край» написанное Крюковым летом 1918 года. В сотнях тысяч экземпляров было напечатано это стихотворение и распространено на Дону, когда он был Секретарём Большого Войскового Круга Донского Войска. Ниже привожу отрывок из его стихотворения, где упоминается «Тихий Дон».

«И взволновался Тихий Дон

Клубится по дорогам пыль,

Ржут кони, блещут пики…

Звучат родные песни

Серебристый подголосок

Звенит вдали, как нежная струна…

О писателе Ф. Крюкове современники писали: «Вряд ли мы найдём другого человека, столь беззаветно преданного своей земле – и столь долго покрытого прахом забвения. Любимец Дона, певец донского края, он мечтал быть похороненным дома, в Усть – Медведицкой». Жаль, но его предсмертное желание не сбылось, похоронен он вдали от родного дома, в безвестной могиле и без креста.

Название книги «Тихий Дон» им было выстрадано многолетними наблюдениями

за нелёгкой жизнью донских казаков и их трагической судьбой в ходе Гражданской войны. Более того, в одном частном письме Крюков сообщал, что пишет большую вещь, которую хочет назвать «Тихий Дон». Нет, не случайно свой грандиозный роман писатель Фёдор Крюков назвал «Тихий Дон». «Путь к нему был долог. Не во временном, а в художественном смысле. Для Ф. Крюкова, как и для любого другого большого писателя, важно было не «что» сказать своим произведением, а «как» сказать». Ничего и близко похожего не было в молодой и дерзкой голове Шолохова при замысле написать такой роман. Днём с огнём ищите в его разговоре со знакомыми, переписке с ними и ничего не найдёте об упоминании названия романа «Тихий Дон». Кроме того, свой очерк «На тихом Дону» Фёдор Крюков написал ещё в конце 19-го века, когда скорого на бесчестный поступок Шолохова, и в проекте не было. Однако, по всем понятиям обычной человеческой морали, такой великий роман как «Тихий Дон» непременно должен иметь своего истинного и общепризнанного автора, вопреки матёрым политическим интриганам, защищающим не щадя усилий, фактически разоблачённого плагиатора М. Шолохова. Невозможно с этим не согласиться.

Следующее белое пятно в публикациях об авторстве «Тихого Дона», это кончина Ф. Д. Крюкова, которая до конца не исследована и вряд ли кому это удастся сделать в наши дни, пока не будет открыто для исследователей дело М. Шолохова и Крюкова хранящихся в закрытом архиве ФСБ, или МВД, более девяносто лет. Признаюсь, что разнообразие версий о смерти Крюкова меня удивляет, настораживает и вызывает подозрение, как специально, кем-то, придуманные, чтобы сбить со следа будущих исследователей и любознательных, которые непременно должны появиться, если не в России, погрузившуюся во мрак немоты на семьдесят с лишним лет, то обязательно за рубежом. Они не ошиблись. Для убедительности приведу различные и краткие версии, чаще взаимно – противоречащие, а порой надуманные, изложенных разными людьми. По одной версии, Ф. Крюков умер 4 марта 1920 года и тайно был похоронен в станице Новокорсунской близ монастыря, у ограды. Информация для размышления. 5–6 марта 1920 года Новокорсунская станица и хутор Незаймановский были полностью освобождены от белых, значит 3 и 4 марта шли жестокие бои за освобождение этих населённых пунктов и умереть в лазарете монастыря, да ещё быть отпетым священником и похороненным близ ограды представляется маловероятным. По другой версии очевидцы говорят, что Крюкова привезли в хутор Незаймановский ещё живого и умер он, якобы, тоже 4 марта 1920 года в госпитале монастыря этого хутора и здесь был похоронен. По воспоминанию 92-летней жительницы хутора, «Над его могилой стоял белый памятник, увенчанный крестом. Он был сделан так, что можно было войти внутрь его. Днём и ночью горела лампада и свеча, за которыми следили монашки…» Информация для размышления. Я не мог точно установить, монастырь был один на два хутора, или в каждом был свой? Вымысел о его смерти в названном монастыре, на мой взгляд очевидный и требует подтверждения неопровержимыми доказательствами. Воспоминание престарелой старушки о созданном памятнике Крюкову, это сочинённая народной молвой легенда и принимать её всерьёз не следует. Спрашивается, да где бы энтузиасты монастыря или хутора сумели найти в то грозное время скульптора и нужный материал для создания памятника, понять невозможно. Кроме того, и это главное, занявшие названные хутора красные этого допустить не могли, поскольку их ненависть к церкви и её служителям была чрезмерной. Вот что об этом свидетельствует история этих хуторов. Заняв станицу Новокорсунскую и хутор Незаймановский, красноармейцы въезжали в церкви на лошадях, в шапках, с папиросами во рту. В церкви врывались с руганью, взламывали замки, похищали деньги и церковные ценности, иконы срывали со стен, а священников рубили шашками, чаще расстреливали, выведя на улицу. И кто бы после этого разбоя красноармейцев, осмелился из хуторян, или монашек просить этих палачей, рискуя жизнью, поставить памятник, пусть даже с надписью, учёному монаху Крюкову. Немыслимая история с этим памятником, скорее выдуманная задним числом, но с какой целью, непонятно. В бывших очагах большевистских жертв, очевидцы рассказывали, что в станице Константиновской озверевшие большевики устроили венчание в станичной церкви местного священника с кобылой, а в станице Цимлянской повесили священника в царских вратах церкви. Да разве можно было станичникам в то грозное время поставить памятник Крюкову в присутствии злобствующих красноармейцев? Конечно же, на такой смертельный подвиг никто бы из станичников не решился, да и некому было ставить памятник, всё мужское население с оружием в руках воевали против нашествия красных войск. Следующая версия о гибели Ф. Крюкова ещё более замороченная и я постараюсь изложить её по возможности кратко. «Жена украинского поэта М Йогансена, по его совету пошла послушать их знакомого Днепровского, тяжело больного в то время, который обещал пришедшим рассказать, что-то очень важное. Он рассказал, что, по его мнению, был невольным свидетелем гибели автора «Тихого Дона», когда служил писарем у красных в одной из воинских частей. Его жена не запомнила название населённого пункта, где находилась эта часть, ни фамилию её командира, ни расстрелянного офицера, у которого расстрельщики изъяли два деревянных чемоданчика с рукописями, и командир отдал их писарю прочитать. Он, якобы, прочитал и сказал, что рукопись представляет ценное художественное произведение, но антисоветского содержания и вернул их командиру. Через восемь лет, прочитав, только что вышедший «Тихий Дон, Днепровский был поражён, узнав в нём произведение, которое давал ему прочитать для оценки красный командир». Не буду комментировать эту версию из-за её явной надуманности, но в ней впервые упоминается, что автор романа, белый офицер, был расстрелян, а не умер от тифа. Укажу лишь на одну недосказанность в этих воспоминаниях и её уточняю, что Ф. Крюков был статским советником и носил форму соответствующей его званию, а по военной иерархии был офицером в звании полковника, но в какой форме отступал в рядах белой армии неизвестно. Следует выяснить. Ещё одна версия о гибели Ф. Крюкова, удивительно загадочная и совершенно не исследованная. Вспомним, что на последней странице «Тихого Дона» описан Новороссийск 14 марта 1920 года-эвакуация белой армии и казачьих её частей, описанная очевидцем с фотографической точностью. Не без оснований считалось, что Ф. Крюкова уже две недели как нет в живых. «Трудно поверить, что это стилизация. Не о Шолохове речь, но и для опытного литератора Серафимовича такая проза просто недоступна. Да и рука узнаваемая, крюковская…» Если это так, то Крюков с белой армией не эвакуировался, остался в городе, а всё остальное, что с ним произошло представить не трудно. Его арестовали и вне всяких сомнений расстреляли, возможно в Москве, как крупного идеолога белой армии, а его рукопись и возможно архив также отправили вышестоящему командованию, и она оказался в Москве. В таком случае их следы можно обнаружить лишь в архивах МВД или ФСБ. И тем не менее о пропавшей рукописи писателя говорить много нет оснований. Никому из исследователей так и не удалось найти следов этой рукописи после её пропажи. Неизвестно где она «блукала» все эти годы, в чьих руках побывала за пять лет, с 1920 года по 1925, но, каким-то непостижимым чудом, оказалась на письменном столе у Шолохова, в Вешенской. Это самое, пожалуй, большое белое пятно без единой помарки в бесплодных поисках рукописи Крюкова. А дальше начинается самое интересное и загадочное в этой истории, связанной с мутной биографией Шолохова и неожиданно появившейся у него чужой рукописи, что невольно принуждает крикнуть, «факты в студию», как в телепрограмме «Поле чудес». И их нам приносят из далёкой дали. Свидетельствует Римма Николаевна Шахмагонова, вдова шолоховского секретаря Фёдора Фёдоровича Шахмагонова, живущая в Бельгии, в г. Льеже. Муж ей говорил, что, когда отступали под натиском красных, то вещи и рукописи Крюкова хранились на чердаке у Марии Петровны, (дочери Громославского, будущей жены Шолохова) и это, по её мнению, не является тайной». Таким образом можно сделать вывод, что рукопись «Тихого Дона» попала в руки Шолохова от его тестя П. Громославского, который ранее был атаманом Букановской станицы. Он с Крюковым и Серафимовичем учился в Усть-Медведицкой гимназии, они были земляками. Никто из исследователей до сей поры этот факт не подтвердил и не опроверг, ибо точно не установлено оставлял ли и, когда Крюков свою рукопись и архив у Громославского, если известно, что в день смерти писателя Громославский находился в Новочеркасской тюрьме по приговору военного трибунала белых и о кончине Крюкова не мог знать, тем более у его смертного одра не был и завладеть рукописью и архивом возможности не имел. Значит свидетельству Р.Н. Шахмагоновой отчасти можно верить, что рукопись и архив писатель оставил у Громославского. Дело в том, что нет доказательств отбывания срока Громославким в Новочеркасской тюрьме и рукопись Крюкова, каким-то образом, могла оказаться у бесчестного человека Громославского, как отзывались о нём станичники, тогда остальной её путь понятен. Но, учитывая, что имеются другие версии гибели писателя и загадочного исчезновения рукописи, версия Шахмагоновой блекнет. Вот ещё одна версия о пропаже рукописи Крюкова, близкая к истине. «По устным преданиям, а также в результате исследований доцента Ростовского университета М.Т. Мезенцева «перемётные сумы», туго набитые литературным наследием писателя, были отправлены по совету старейшин с нарочным Ивлевым, жителем станицы Глазуновской, для передачи сестре Крюкова, Марии Дмитриевне, в родную станицу Фёдора Дмитриевича. Но до сестры его архив и рукопись не дошли. Неисповедимыми путями они осели в доме бывшего атамана станицы Букановской Громославского и их след, вроде бы, теряется. Обратим внимание, что его архив со слов очевидцев и свидетелей второй раз оказывается в доме Громославского. Но будем искать. Пожар, случившийся в доме Крюкова в 1918 году во время прихода большевиков в Глазуновскую, уничтожил дом и, наверное, остатки домашнего архива Крюкова». Нет, рукопись Крюкова не исчезла, она чудом воскреснет и обретёт нового, хозяина, хваткого на лёгкую поживу и путём различных его компиляций с рукописью, превратится в знаменитый роман, прославивший его на весь мир и на своих могучих крыльях вознесёт новоявленного автора на литературный олимп, где он станет Нобелевским лауреатом.

Вспоминает родственница Крюкова Анна Семёновна, по свидетельству Юрия Войтова, она ему следующее рассказывала о прощании с писателем: «Когда Фёдор Дмитриевич отступал, все мы, кровные, собрались под крышей его дома. Пришли проститься и проводить. Помолились Богу. Присели на минутку. Когда подали тройку, Фёдор Дмитриевич приказал выносить свой походный сундучок и сказал нам всем: «В нём нет ни серебра, ни золота, но он дороже золота и серебра. Здесь мой роман о тихом Доне и моих казаках. Но он ещё не увенчан». Вместе с Крюковым в составе армии Деникина отступали и его земляки, был там и молодой казак Астах Ивлев, который потом вернётся в Глазуновскую станицу и поведает о последних минутах писателя. Он расскажет, что больной тифом Крюков лежал на подводе, а сундучок был в изголовье, и когда умирал, то плакал и говорил: «Смерти я не боюсь. Умирать всё равно когда-нибудь надо. А плачу я потому, что в этом сундуке, как сирота, остался главный труд всей моей жизни – роман о батюшке тихом Доне и моём народе». Последние слова запомнят глазуновцы на всю оставшуюся жизнь. Из поколения в поколение будут они передавать их своим детям и внукам. Скончавшегося Фёдора Крюкова похоронят за оградой церковного кладбища станицы Новокорсунской, по другой версии возле кладбища станицы Незаймановской. Умерших от тифа на кладбище не хоронили. Можно и нужно понять последние прощальные слова умирающего Крюкова о своём романе-сироте «Тихий Дон» и любимом Доне и его народе. Это убойный ответ упёртым шолоховедам, что этот роман Ф. Крюковым к этому времени был уже написан, но не был им увенчан, зато вместо него с этим лихо управился за полтора года 22-й продкомиссар Шолохов. Но будет ли для усопшего, утешением, что его детище – роман «Тихий Дон» был увенчан самой большой славой и сейчас знаменит на весь мир, а его компилятор, вернее плагиатор, как автор, был незаслуженно удостоен самой престижной литературной наградой, как издевательская насмешка над справедливостью? Не сомневаюсь, что эта невольная и глумливая ухмылка над правдой жизни недолго проживёт по историческим меркам, пока не явится миру фамилия истинного автора величайшего романа 20-го века, века волкодава, сожравшего десятки миллионов невинных людей. Уверен, что истинный автор этого романа, как Сфинкс, воскреснет у нас на глазах и навеки вечные останется в памяти благодарных ему потомков. Жаль наш доверчивый народ, коварно обманутый коммунистами, которые в течение 73-х лет пытались ему вдолбить, что сказку о счастливой жизни, которую они могут превратить в быль, так и осталась сказкой, но в беспамятстве забыли, как манкурты, своё близкое и далёкое прошлое и великих людей, прославивших на века своё отечество и не отделимых от него никакими преградами. Да станет ли этот жуткий кровавый урок впрок следующим поколениям в нашей стране? Затрудняюсь ответить. Но уверен, что имя Ф. Крюкова, как истинного автора этого романа обязательно будет написано золотыми буквами на первой обложке к столетию выхода в свет романа «Тихий Дон», а фамилия плагиатора слиняет, как майский снег. Без сомнения, Ф. Д. Крюков, как талантливый русский писатель и мыслитель, займёт достойное место среди русских классиков, таких как И. Бунин, А. Куприн,Л. Толстой и другие. Даже Ленин в 1913 году писал о Крюкове: «Крюков – писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первым дал настоящий колорит Дона». А. М. Горький называл его в числе литераторов, которые «не льстят мужику», советовал молодым писателям учиться у него «как надо писать правду». В.Г. Короленко в августе 1920 года сообщал С. Д. Протопопову: «От Горнфельда получил известие о смерти Ф. Д Крюкова. Очень жалею об этом человеке. Отличный был человек и даровитый писатель…». Сегодня аргументов и свидетельств в пользу авторства Ф. Крюкова сотни и, кажется уже нет необходимости, что-то ещё доказывать, но шолоховеды из последних усилий стараются доказывать недоказуемое, но их напор в этом заметно ослабевает, на глазах блекнет. Однако, работу по поиску фактов плагиата Шолохова надо продолжать. Интересно, что в сети можно видеть подлинник записки миллеровского чекиста Степана Болотова, который 4 сентября 1928 года сообщает своему начальнику Ефиму Евдокимову: «…Шолохов имеет дом в Вешенском, купленный им недавно, для того, чтобы иметь возможность спокойно работать над материалом. Большею же частью он живёт в Москве с 1923 года и на родину является лишь периодически. В 1923 году работал в 4-ом отделении ЭКУ ОГПУ у Миронова…». Поясню, что ЭКУ ОГПУ-это экономическое отделение ведомства Дзержинского, а Миронов-начальник отделения. Он и завербовал на Дону пойманного на приписках налогового инспектора Шолохова, мелкого экономического уголовника и зятя П. Громославского. Видимо Лев Григорьевич Миронов вместе с Серафимовичем и раскручивали проект «Тихий Дон» после того, как им в руки попала рукопись Крюкова. Возможно рукописей было две: вторую передала А. Серафимовичу через Демьяна Бедного сестра Крюкова Мария Дмитриевна, но в это не верится, скорее всего она передала черновики романа. Чекисты предложили Серафимовичу поставить на «Тихом Доне» его имя. Старый писатель, земляк и поклонник Крюкова, отказался. Но– ради спасения романа (есть обоснованные сомнения в этом) принял чекистскую игру вместе с должностью главного редактора журнала «Октябрь». Принял и легенду о новоявленном авторе, взрослом юноше с тремя классами образования, иногороднем (то есть не казаке), будущем коммунистическом «гении». Информация о Л. Г. Миронове: он же Лев Мирумов, далее Леон Мирумян, а фактически, урождённый Лейб Гиршевич Каган (1895-29.08. 1938 г.) Начальник ЭКУ ГПУ. 14 января 1937 г. арестован. Приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Не реабилитирован. Загвоздка для читателя в том, что Мирумян и есть Миронов. Добавлю, что в Москве Л.Г. Мирумян неожиданно обрусел и стал Лёвой Мирумовым, затем Миронвым. Он то и дал юному другу комнату в Георгиевском переулке, у Тверской и там же непыльное место счетовода в жилищной конторе. А до этого Шолохову, якобы, пришлось быть грузчиком, разгружать вагоны, мостить улицы, заниматься счетоводной работой, в рабочем жилищно– строительном кооперативе «Берите Пример». Но документально это не подтверждено. Известно лишь, что председательствовал в нём на общественных началах Лев Мирумов, по должности сотрудник ВЧК, хорошо законспирированный, но по призванию литератор, оказавший Шолохову неоценимую помощь в его начинающей литературной деятельности. Что удалось в столице, начинающему писателю Шолохову, так это опубликовать в восемнадцать лет три очерка в «Юношеской правде». На этом основании можно предполагать, что природный дар беллетриста у Шолохова, всё-таки имелся, а при помощи «друга» Л. Мирумова наверняка усилился.

Всё вышеописанное говорит лишь о том, что в голове Шолохова в то время и мысли не было о написании большого романа. Судите сами, в 1922 году он по доносу Марии Громославской, его будущей жены, был привлечён к уголовной ответственности за махинации при налогооблажении станичников и ему маячило серьёзное наказание вплоть до расстрела, как ошибочно пишут многие исследователи его творчества. По мнению станичников, его спас отец и кто-то, видимо, из влиятельных чекистов, сделавшие ему документ, что он на два года моложе. И ему, как несовершеннолетнему, по приговору суда, присудили год условно, а возможно год принудительных работ, как некоторые исследователи пишут. Замечу, что без вмешательства чекиста, никакой следователь в то время не рискнул бы пойти на такую аферу, грозящей ему, в случае разоблачения, большими неприятностями. С обывательской точки зрения, Шолохову тогда дико повезло. После всего случившегося с молодым и энергичным Шолоховым, восстановить «комиссарскую» карьеру на Дону оказалось для него невозможным, поэтому в конце весны 1923 года он уезжает в Москву, ловить свою жар-птицу, выпорхнувшую из цепких рук на Дону. Там начал заниматься делами далеко не литературными и ни о каком написании романа, в то время, в его голову даже шальная мысль не залетала, не до этого было. Судебная тяжба с обнаруженными злоупотреблениями налогового инспектора на бывшей службе всё же его измотала, но кончилась для него более– менее легко, но к его удаче он попал под полную зависимость от сотрудников НКВД. Уже не секрет, что Лёва Мирумов, у которого начинающий писатель жил в Москве на чекистской квартире и якобы там писал «Донские рассказы, а по рапорту чекиста Болотова их помогал ему писать чекист Мирумов, по призванию литератор, а на деле палач, измаранный по ноздри в крови своих жертв. Перехожу к самой болезненной теме, исчезновение законченной рукописи Крюкова, с которой впоследствии мастырил (если сказать грамотно, то компилировал) роман Шолохов, находясь в Вешенской. По мнению некоторых исследователей, они не без оснований считают, «что обнаружение прототекста романа уже невозможно и коварные чекисты здесь ни причём. Без сомнения, протограф уничтожен самим Шолоховым, причём привычным способом: в огне. Намекнул об этом сам Шолохов в беседе с литературоведом Гурой». С этим нельзя не согласиться. Известно, что по логике уголовного жанра, любой преступник после совершённого преступления, как правило, старается замести следы своего преступления, чтобы избежать наказания. Применительно к Шолохову, использовавшего рукопись Крюкова для переписки романа под своей фамилией, он действовал, как преступник, скрывая свой плагиат при помощи огня, самого надёжного способа сокрытия преступления. Возражения в этом случае неуместны, но текст беседы Шолохова с литературоведом Гурой было бы крайне необходимо сегодня опубликовать. Мне его отыскать в сети не удалось, как и приговор по уголовному делу Шолохова. Вот что пишет в своей книге молодой историк А. Гаврилов: «Окружной продкомиссар С. К. Шаповалов назначил Михаила Шолохова налоговым инспектором в станицу Букановскую, Хопёрского округа, в народе их все звали продкомиссарами, видимо потому, что они были прямыми представителями власти. В составе группы инспекторов М. Шолохов в начале мая 1922 года прибыл в станицу Вешенскую.

С 25 июля 1922 года все продовольственные работники были объявлены военнослужащими, а вся продовольственная работа милитаризована. Шолохов получил военное обмундирование и с тех пор чаще всего появлялся на людях в военной форме с оружием – в гимнастёрке, галифе, сапогах и шинели в холодную погоду. У него был мандат и денежно-вещевые и продуктовые аттестаты. В мандате указывалось, что «все учреждения, как гражданские, так и военные, обязаны оказывать Шолохову всемерное содействие к исполнению возложенных на него обязанностей. Лица, не выполнившие его законных требований, будут привлечены к судебной ответственности». Вот что писал в своём донесении Шолохов председателю окрпродкома Шаповалову. «В настоящее время смертность, на почве голода по станице и хуторам высокая. Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья и единственным предметом питания является трава и древесная кора. Вот та причина, благодаря которой, задание не сходится с цифрами фактического посева. Списки на Временный налог окончены без особых затруднений, так как скрытие молочного скота было лишь в единичных случаях, которые обнаружились. Все имеющиеся промышленные предприятия мною обследованы и взяты на учёт, составлены надлежащие акты технического обследования, на предмет обложения промысловым налогом». Прилежно трудился Шолохов в должности продкомиссара в станице Вешенской. В подтверждение работы многих налоговых инспекторов, привожу письмо Ленина о работе продработников, как он их тогда называл: «…Затем, ряд продовольственных работников был расстрелян за порки, пытки, изнасилование, и другие уголовные преступления. Нужно видеть в этом проявления прямо уже уголовного безобразия, как и обстановке, в которой происходит продовольственная работа, требует кары свыше обыкновенной. В. Ульянов-Ленин». А вот из доклада органов ВЧК Губпрокурору о том же: «Основными преступлениями на местах продработников являются: пьянство, физическое насилие, истязания, изнасилование женщин, превышение власти, дискредитация власти, насильственное заключение под арест в холодные амбары, вымогательство». Вот в такую незавидную компанию тогда и вляпался по своим моральным качествам будущий знаменитый писатель Шолохов и ничего героического в его работе никто не приметил, героики там не было и не могло быть. И, получившие огромную власть над бесправными гражданами, озверение носителей власти, особенно «человека с мандатом», достигло в станицах крайних пределов; они бросились во всё тяжкое, вплоть до преступлений, каких не знала мировая история до падения российской империи, а когда узнала, содрогнулась, замерла в ожидании конца этой кровавой вакханалии. И надо признаться недолго ждал удивлённый мир, чем это закончится в обезумевшей стране, обескровленной братоубийственной войной, разрухой и, как следствие, невиданным голодомором? Наконец дождались, вместо всеобщего счастья в стране социализма, с изумлением услышали, ещё об одной кровавой мясорубке, победившего пролетариата в этой загадочной стране – массовых репрессий среди мирного населения. Потом была Вторая мировая война с многомиллионными жертвами советских победителей со слезами на глазах. Но это уже другая страшная история, вскоре случившуюся, как на беду, с участием граждан страны Советов. Прежде чем закончить эту главу, напомню большевистский лозунг того времени: «ГИМН РАБОЧЕГО КЛАССА ОТНЫНЕ БУДЕТ ГИМНОМ НЕНАВИСТИ И МЕСТИ!» Он им и стал к ужасу мирного населения Дона и Кубани, да и всей России». Есть различные версии привлечения Шолохова к уголовной ответственности. Наиболее вероятную из них я опишу. По признанию Шолохова, его привлекли к уголовной ответственности за халатность и превышение власти при взыскании налогов со станичников. По другой версии, он выбивал налог у станичника и наганом переусердствовал, по следующей версии его судили, за обмен Михаилом Александровичем пары изъятых быков у станичника на красивого жеребца для собственных целей. Эту историю рассказали исследователям М. Мезенцеву и А. Гаврилову жители Букановской станицы Иван Маноцков и Петр Шапров, родственникам которого и принадлежал конь». Это, скорее, возможная сплетня обозлённых станичников про быков и жеребца в то голодное время, придуманная задним числом ему в отместку, остальное правда. Есть и другие версии о его махинациях с налогообложением станичников, но суть его возможных правонарушений от этого не меняется. Учитывая все версии скажу так, как в народе в таких случаях говорят, что «дыма без огня не бывает». Растиражированная биографами и СМИ, да и самим Шолоховым не раз подтверждённая, что его приговорили к расстрелу за халатность и злоупотребление властью, но присудили лишь к году условно по малолетству, подтверждённой справкой представленной в суд его отцом. Можно ли верить Шолохову, в данном случае? Вот что пишет об этом Вадим Гарин, житель Ростова не Дону, профессор, ныне пенсионер, подробно исследовавший расстрельное дело Шолохова и написавший о нём очень интересную статью, основанную на документах. Я взял из неё маленький отрывок, который ниже и привожу.