Текст книги "Минин и Пожарский"

Ярославль

Ополчение двинулось не прямой Московской дорогой, а по правому, нагорному берегу Волги, направившись к Ярославлю.

Гаврилка Ортемьев как пушкарь ехал верхом на одной из лошадей, тащивших телегу с пушкой. Он весело улыбался, посматривая кругом на своих товарищей-ополченцев. Наконец-то сбылась мечта ополченцев! Наконец-то вышли из Нижнего на выручку Москвы!

Перед выступлением в поход Пожарский объявил всему войску о том, почему он не повел ополчение прямой дорогой на Москву. По пути в Ярославль к нижегородцам должны были присоединиться многие новые ратные люди, в том числе большой отряд юрьевских татар. Кроме того, надо было наладить мир со шведами, угрожавшими нападением с тыла. Да и запастись новым оружием и продовольствием тоже не мешало.

Ополченцы одобрили разумное решение своих полководцев.

– Так-то лучше, – говорили они. – Тихая вода берега подмывает и плотины рвет.

Мартовское солнце сильно пригревало землю. Днем дороги распускались: снег таял, пересекали путь мелкие речушки и ручьи. Идти было трудно, вязли ноги, проваливались кони, телеги в оврагах. Однако ничто не могло поколебать настойчивости и бодрости ратных людей. И пешие, и конные, и пушки, и обозы, растянувшись длинной живой вереницей по высокому нагорью, неудержимо продвигались все дальше и дальше.

Лица воинов были суровы, упрямы; конные знаменосцы высоко держали над головами воинов сотканные нижегородскими женщинами знамена. Пушкари, сидя на телегах, любовно придерживали руками отлитые в Нижнем орудия.

Люди в обозах на своих плечах вытаскивали из снежной топи тяжелые, груженные доспехами и продовольствием телеги.

Остался позади Нижний Новгород, осталась позади и Балахна с Юрьевцем, а затем Кинешма, Плёс, Кострома, и наконец ополчение вступило в Ярославль.

Встреча в Ярославле была еще радушнее, чем в прежде встречавшихся на пути городах. И то сказать, сколько страхов натерпелись ярославцы, пока дождались ополчения! Давно поляки зарились на этот город, ключ к северным городам, не тронутым войной. Как самых дорогих, родных людей приняли ярославцы ополченцев.

Минин и Пожарский, как это было и в Нижнем, собрали общий совет, который впоследствии стал называться «Советом Всея Земли». В состав его вошли избранные народом представители разных городов и ополченские воеводы. Здесь же, в Ярославле, для управления государством было избрано правительство. Оно состояло из нескольких приказов, то есть учреждений, ведавших денежными, земельными и другими государственными делами.

Правительство это рассылало свои грамоты по всей стране, призывая жителей даже самых отдаленных уголков государства на борьбу с общим врагом, с польскими панами.

Гаврилке приходилось не раз бывать в карауле у воеводской избы. Он видел, как Пожарский даже ночью писал со своими дьяками воззвания в иные города и как скрывались во тьме ночной всадники, увозившие его грамоты.

Гаврилка же был свидетелем того, как подосланный врагами ополчения казак покушался на жизнь Пожарского, когда он осматривал пушки перед выходом из Ярославля в Москву. Покушение не удалось: Пожарского спас другой казак, загородив собой воеводу.

Четыре месяца простояло ополчение в Ярославле. Много было сделано полезного за это время, а главное, ополчение окрепло численно, запаслось хлебом, хорошо оделось и вооружилось.

В конце июля 1612 года, в один из ярких солнечных дней, улицы Ярославля огласились звуками боевых труб и боем литавр. Нижегородское ополчение начало готовиться к походу. Все население города высыпало на городские валы. Загудели колокола, заиграли рожки гудошников, и понеслась их песнь по окрестностям:

 
Уж оседланы кони добрые,
Уж отточены копья меткие,
Рать усердная лишь приказа ждет,
Чтоб пуститься ей в путь намеченный.
 

Опять Гаврилка и его товарищи взвалили свою «сестричку» (так они звали пушку) на телегу, запрягли коней, и опять Гаврилка сел на одного из запряженных цугом коней.

Двинулись!

 
Ах, прости-прощай
Уж ты, батюшка мой
Ярославль-город!..
 

В Москве

Двадцатого августа ополчение увидало Москву.

К заставе, навстречу ополчению, выехал князь Трубецкой, веселый, нарядный, на белом коне, окруженный своими атаманами. Встреча была дружественной, но на приглашение Трубецкого стать лагерем у него в таборах, восточнее Кремля, Пожарский ответил отказом. Трубецкой сразу переменился: сухо улыбнулся, надменный, с недобрыми маленькими глазками. Он молча повернул коня и ускакал обратно в свой лагерь.

Теперь один Трубецкой верховенствовал в подмосковном ополчении: Ляпунов был убит, а Заруцкий, смекнув, что с приходом в Москву нижегородцев ему несдобровать, бежал в южные степи.

Ополчение расположилось в том месте, которое заранее наметили Пожарский и Минин, – в соседстве с прежде посланными нижегородскими полками, у Арбатских ворот. Здесь сообща с московскими разоренцами в одну ночь возведено было сильное укрепление. На другой день Трубецкой опять прислал приглашение соединиться с ним на Яузе, и оно снова было отклонено Пожарским.

Князь и Козьма рассудили по-своему.

Посланный королем в помощь полякам, сидевшим в Кремле, гетман Ходкевич движется с запада по Можайской дороге, и войска надо ставить с западной стороны. Укрепиться следовало именно здесь. Оставить же западную сторону открытой, уйдя на восток, за Кремль, к Трубецкому, стало быть, открыть Ходкевичу свободный доступ к Кремлю. А ведь он вез продовольствие для осажденных поляков.

Нижегородцы заняли Белый город, от Тверских до Пречистенских ворот, полукругом, крепко окопавшись и огородившись со стороны, откуда ждали прихода Ходкевича.

Работали круглые сутки все, как один.

Польские паны пустили слух, будто Пожарский пренебрегает казаками, а земские люди держат камень за пазухой против оборванной, полуголодной казацкой голытьбы.

Сам Трубецкой говорил то же, науськивая казаков на земское ополчение.

– Я стою под Москвою немалое время, – обозленно воскликнул Трубецкой, убедившись в непреклонности Минина, – а взял только Бел-город и Китай-город. Что будет у мужика того – увидим!..

Весь свой гнев он излил на Минина.

Привод

Войско гетмана Ходкевича, по своему походному обычаю, двигалось к Москве продолговатым четырехугольником, со всех сторон окруженным повозками.

За передними повозками, внутри четырехугольника, тянулись пушки, в середине – пехота, а за ней – панцирная конница[16]16
  Па́нцирная конница – то есть конница, состоящая из всадников, одетых в панцири – длинные, до колен, кольчуги с короткими рукавами (кольчужные рубахи).


[Закрыть].

Впереди войска на вороном коне ехал сам гетман Ходкевич, окидывая суровым взором окрестности Москвы. Перед ним верховой пахолик[17]17
  Пахо́лик – оруженосец (пол.).


[Закрыть] вез громадную булаву, украшенную драгоценными каменьями и лентами.

Конницу, делившуюся на хоругви, или эскадроны, вели знатные шляхтичи, ротмистры. Она была пестра, разноплеменна.

Тут были и закованные в тяжелые латы неповоротливые немецкие ландскнехты, и польские панцирники, и венгерцы – кто с длинными копьями, кто с палашами[18]18
  Пала́ш – меч с длинным прямым клинком.


[Закрыть], иные с саблями, кинжалами и даже с боевыми молотами. У многих за спиной висели пищали[19]19
  Пища́ль – старинное кремневое ружье.


[Закрыть], а за кушаками воткнуты были пистолеты. Вооружение, кони, сбруя – все было дорогое, нарядное.

Около ротмистров гарцевали пахолики в кафтанах из волчьей шкуры, с орлиным крылом за спиной.

Легкая конница Ходкевича состояла из немцев, венгров, валахов и убежавших из Сечи запорожцев. На прекрасных конях они следовали рядом с тяжело двигавшимся коренным войском, с трудом сдерживая своих скакунов.

Широко раскинулись по обе стороны Москвы-реки таборы нижегородцев и казаков, преградив дорогу полякам.

Ходкевич ошибся. Он думал найти под Москвой жалкие остатки ляпуновского ополчения, которые, испугавшись его, сами разбегутся из-под стен Кремля. Вышло иначе: перед ним оказалось большое сильное войско.

Он отдал приказ остановиться.

Вечерело. Посинели поля. Река, как стекло, неподвижна. В лагере русских стояла тишина, хорошо знакомая гетману тишина, соблюдаемая накануне боя серьезным противником, не склонным к уступкам.

Поляки раскинули табор на Поклонной горе. Они огородили шатры возами, связанными между собой цепью. Ходкевич приказал саперам возвести земляные укрепления. На валы втащили пушки.

Осторожный и умный воевода, он счел нужным устроить свой тыл так, чтобы в случае неудачи укрепиться и послать гонцов к королю за помощью.

В польском лагере тоже наступила тишина: ни рожков, ни песен, ни криков.

Нижегородских ратников охватило любопытство. Хотелось знать, что за противник, с кем придется тягаться силой, из-за кого столько разговоров и хлопот.

Ополченцы подползали к самой воде, вглядываясь в польские таборы. Расширенными от удивления глазами следили за тем, как польские гусары, спустившись вереницей с берега, поили коней.

Начался шепот:

– Гляди, гляди! Кони-то какие гладкие да большущие!.. Ой, Господи!

– Нашими овсами, чай, откормили…

– Гляди-гляди… А сами-то ровно коты – одни усы.

– Без бороды что за человек! Силы той нет.

– Айда, ребята, к ним! А?

– Для ча?

– Покалякаем… Почто пришли? Мало им своей деревни!

– Завтра калякать будем, на поле. Накалякаемся вдоволь…

– Слышите – смеются! Глядите – покатываются!..

– Смеялась верша над болотом, да сама там и осталась.

– Сесть бы в челнок, да приплыть бы к ним, да испробовать бы… Думается, и не доживешь до завтра. Внутри горит.

Послышались подавленные вздохи.

Кто-то сердито сказал:

– Не искушай народ, помело! Лежи смирно. Воевода какой объявился!..

Польские конники были веселы. Одни уходили, другие спускались с горы на смену им. И казалось, конца им не будет.

Начало боя

Трубецкой стоял на том берегу, за Москвой-рекой, где и Ходкевич, – близ Крымского брода. Нижегородцы – на этом берегу.

Трубецкой прислал послов. Он обещал действовать против поляков заодно с нижегородцами и дал слово ударить полякам в тыл. Трубецкой просил воинской помощи у нижегородцев. Он уверял, что с честью послужит земскому делу.

Пожарский согласился. Он не послушался Козьмы, который убеждал его не верить Трубецкому, человеку ненадежному. Пожарский отобрал пять сотен самых храбрых казаков и отправил их на ту сторону Москвы-реки, к Трубецкому.

Рано утром Замоскворечье огласилось воем резких, пронзительных фанфар. Было в этом что-то страшное, зловещее, новое для слуха нижегородцев. Грянули выстрелы пушек, дерзко, вызывающе.

Минин и Пожарский стояли на сторожевой вышке. Им видно было, как по противоположному берегу стала приближаться к реке блестящая железом огромная масса польского войска. Грозно сверкало оружие в лучах восходящего солнца. Всадники, имея за спиной по одному пехотинцу, спустились в воду первые. За ними поползли через реку громадные, сооруженные за ночь плоты с остальной пехотой. Непривычно было видеть реку, покрытую лесом копий и знамен.

В действиях гетманского войска чувствовались сила и уверенность в собственной непобедимости. Хорошо вооруженное, закованное в заморскую броню, увенчанное славой прежних побед, оно красовалось перед нижегородцами своей отвагой, открыто, на виду у неприятеля, совершая переправу через реку.

Трубецкой бездействовал.

Он и не думал мешать гетману переправляться через реку, равнодушно наблюдая за тем, как поляки перебираются на московский берег. Его приближенные позволили себе даже издеваться над гонцами Пожарского, говоря:

– Богаты вы пришли из Ярославля, сами и отражайте гетмана…

Трубецкой не сдержал своего слова. Минин оказался прав: атаман даже не шевельнулся, когда более искусная польская и венгерская конница стала теснить бросившихся ей навстречу всадников нижегородского ополчения.

На Девичьем поле произошло первое столкновение нижегородцев с поляками.

Пожарский видел, что ополченским всадникам не побороть превосходной конницы поляков и венгерцев, и отдал приказ спешиться.

Началась жестокая сеча. Польские гусары набросились с саблями на пеших нижегородцев. Но пригнувшиеся к земле ополченцы, пронзая вражеских коней своими длинными копьями, создали великое замешательство в эскадронах противника. Кони опрокидывались на спину, давили людей.

В самый разгар боя и полякам пришлось спешиться: тучи стрел, выпускаемых татарскими, мордовскими и чувашскими наездниками, мешали сидеть на конях. Брошенные седоками лошади бешено заметались в толпе, становясь на дыбы, брыкаясь задними ногами, наводя ужас на сражающихся.

Ходкевич бросал в бой все новые и новые подкрепления.

Бой разгорался. Бились врукопашную до полного уничтожения друг друга.

При этой сече пушкарям делать было нечего. Гаврилка с кучей своих земляков-смолян тоже пошел врукопашную. Увидели группу шляхтичей, подкрались незаметно, хоронясь среди конских трупов, и вдруг, по команде Гаврилки, грянули из самопалов.

Шляхтичи вскрикнули, лошади их взбесились, поскакали прочь, теряя по пути всадников.

В это время выбежала толпа венгерцев. Черные, разъяренные, со сверкающими белками, ловкие и беспощадные, они набросились на смолян. Тут только ребята поняли, в какую западню они попали.

Венгерцы дрались саблями, смоляне – копьями, мечами и кистенями[20]20
  Кисте́нь – старинное боевое оружие в виде короткой палки с подвешенным на ремне иди цепи увесистым набалдашником.


[Закрыть]. И те и другие озверели. Рослый воин, у которого Гаврилка мечом вышиб саблю, вцепился ему в руку зубами, рычал, как зверь. Силой этот человек обладал необычайной. Гаврилка изловчился и уложил венгерца кистенем.

Несколько смолян пали в этой стычке.

Была солнечная, тихая погода. Звон железа, стоны и вопли разносились далеко по окрестностям.

Нижегородское войско отступило к Чертольским воротам.

Присланные Пожарским в помощь Трубецкому пять сотен казаков, увидав, в каком опасном положении находятся нижегородцы, переправились через Москву-реку и вновь пристали к ополченцам. Вслед за ними на глазах Трубецкого лучшие его атаманы, Филат Межеков, Афанасий Коломна и другие, с большой толпой казаков тоже бросились вплавь на ту сторону Москвы-реки в помощь Пожарскому. Они наказали товарищам передать Трубецкому: «По вашим ссорам настает гибель Московскому государству и войску».

Дружно врезались казаки в толпу поляков с правого фланга, остановив их наступление. Польские эскадроны принуждены были снова убраться в свой лагерь.

Тут сделали вылазку в тыл нижегородскому ополчению осажденные в Кремле поляки. Собрав последние силы, худые, с бледными лицами, похожие на скелеты, с факелами в руках, как пьяные пошатываясь, пошли они на ополченцев. Их крики, похожие скорее на стоны тяжелобольных, в ночной тишине напугали ополченцев хуже всяких стрел и мечей. Втискиваясь в толпу ратников, костлявые рейтары[21]21
  Ре́йтары – наемная тяжелая конница в Западной Европе в XVI–XVII вв. (нем.).


[Закрыть] падали от собственных ударов – так обессилены были они голодом.

Лишь только ополченцы сами двинулись на нападающих, как остатки их в ужасе побежали обратно. Немногим из них удалось скрыться в Кремле.

Удача гетмана

Темная, непроглядная ночь. Гетман Ходкевич сидел на походной скамье в своем шатре, окруженный офицерами.

– Для первого знакомства, – говорил он, улыбаясь, – мы были достаточно учтивы с москвитянами. Встреча вышла теплой, тем более ночь должна быть приятной. Мы – хозяева на правом берегу. Казацкий сброд Трубецкого – не воины, их региментарь[22]22
  Регимента́рь – командир войсковой части (нем.).


[Закрыть] не расположен ссориться с нами. Мой приказ – доставить четыреста возов с продовольствием нашим героям соплеменникам в Кремль. Есть человек – он проводит караван в южные ворота Кремля.

На усатых лицах польских военачальников усталость. У некоторых на головах повязки. Цветные с позументами кафтаны порваны, на них следы крови.

Слово гетмана – закон: четыреста возов в Кремль!

В этом – полное презрение к противнику и твердая уверенность в бездействии Трубецкого.

Заскрипели тысяча шестьсот колес. Затопали восемьсот обозных коней. Раздались голоса четырехсот возниц. В сопровождении шестисот всадников караван шумно тронулся в путь.

Князь Трубецкой как будто не видел и не слышал всего этого. Поляки спокойно проходили мимо него по Замоскворечью. Караван благополучно достиг южных ворот Кремля. Четыреста возов продовольствия оказались в руках осажденных поляков.

Шестьсот всадников конвоя мирно возвратились мимо казацких таборов опять в гетманский лагерь.

Ходкевич, дождавшись их возвращения, сказал:

– Добре! Завтра приведем в Кремль и нижегородского мясника. Пускай рубит мясо для королевских людей.

Гетман засмеялся, отпустил офицеров и, довольный, отправился спать. Полученное панами продовольствие подкрепило и ободрило их.

23 августа осажденные сделали вылазку из южных ворот Китай-города, переправились через реку и без труда взяли в Замоскворечье русское укрепление у церкви Георгия, распустив на колокольне польское знамя. Обороняли это укрепление воины прежнего, ляпуновского ополчения, начальником которых был теперь Трубецкой, но никто из его лагеря не помешал полякам занять этот острог.

– Будем считать, ясновельможные паны, что Москва наша, – сказал Ходкевич, осматривая с вершины Поклонной горы Москву. – На правом берегу княжеские люди не мешают нам… Боятся гнева Божьего… И мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что Пожарский будет благодарен нам за побитие Трубецкого на этом берегу, а Трубецкой не пожалеет, если мы уничтожим Пожарского на том берегу. Московские вельможи умеют ценить нашу поддержку и не скупятся на жертвы ради своих родословных раздоров.

Было хорошее, ясное утро. Кремлевские стены, башни, купола соборов, Иван Великий[23]23
  Иван Великий – то есть колокольня Ивана Великого. Была сооружена в XVI в. на месте церкви Иоанна Лествичника (отсюда название – Иван Великий). В течение нескольких столетий она была самым высоким зданием на Руси (81 м).


[Закрыть] – все засверкало белизной и золотом в лучах восходящего солнца.

Среди зелени садов и кустарников величественно застыла синеватая поверхность Москвы-реки. Кое-где медленно плыли по течению бревна от раскидных мостов и отбившиеся от берега челны. Стрекотали сороки, перелетая с места на место, норовя приблизиться к возам с фуражом. Дышалось легко.

В то время как гетман в своем шатре подсмеивался над ополченцами, Пожарский и Минин, узнав о ночном маневре поляков, решили переправить часть ополчения на правый берег реки, в Замоскворечье.

В этот день войско Ходкевича, бросив свое укрепление, двинулось с Поклонной горы вглубь Замоскворечья, к Донскому монастырю, в обход, чтобы охватить Кремль и Китай-город с южной и юго-восточной сторон, совершенно незащищенных русскими.

Пожарский быстро перекинул на правобережье два полка отборных воинов, расположившись в районе Пятницкой улицы.

Трубецкой и в этот раз не помог нижегородцам. Он как бы нарочно, чтобы не мешать польским войскам, отвел казацкие полки в сторону, к Лужникам.

Серпуховские ворота оказались незащищенными. Через них свободно прошли эскадроны Ходкевича.

Пожарский видел, что ему придется сражаться в неравном бою, однако он решил во что бы то ни стало воспрепятствовать подходу поляков к Кремлю и Китай-городу.

Ходкевич, узнав о смелой переправе нижегородцев на правый берег, хозяином которого считал себя, пришел в ярость.

Он снялся с Поклонной горы и двинул войска к Донскому монастырю.

24 августа на рассвете вихрем налетели польские гусары на ополченцев. Громадное чудовище, ощетинившееся лесом пик, навалилось на нижегородцев с разбега по скату берега.

Ополченцы приняли удар, нагромоздив на пути эскадронов бревна, лодки, камни. Нижегородцы сжались в плотный треугольник копий, самопалов, сабель, о который с треском и звоном разбилась польская конница.

В тылу у нижегородцев была река, впереди – озверелая вражеская орда. Оставалось либо победить, либо всем погибнуть.

Пожарский, показывавший ратникам пример бесстрашия, твердил одно:

– Наша правда. Бейтесь до смерти.

Берег быстро покрылся грудами убитых людей и коней. Гусары давно уже спешились и дрались врукопашную.

С той и другой стороны становилось все меньше и меньше бойцов. Казалось, сражающиеся решили начисто уничтожить друг друга.

В это время вдали поднялись облака пыли. То шла польская пехота, высланная гетманом в помощь коннице.

Гусары, ободрившись, с новой силой накинулись на ополченцев, но тут дали о себе знать и ополченские пушкари. Из двух имевшихся у них на этом берегу пушек они принялись стрелять по пехоте, испугав и остановив ее.

Трубецкой, вместо того чтобы ударить в тыл польской пехоте и тем решить победу, отвел свои войска еще дальше от места сражения. Он освободил хорошо укрепленный Клементьевский острог. Его немедленно заняли поляки. Вышло так, что он добровольно предоставил гетману выгодное для ведения боя место.

Ходкевичу ясно было видно из острога, как нижегородские пушкари бьют его пехоту. На помощь по приказу гетмана помчались стоявшие в запасе немецкие ландскнехты и венгерцы.

Минин с замиранием сердца следил за ходом сражения. Он видел, что поляки превосходящими силами жмут ополченцев к реке. Тогда он собрал толпу ратников и велел готовить переправу в тылу у Пожарского. Затяжной бой, который продолжался уже пять часов, дал возможность ополченцам устроить мост через реку.

С прибытием немцев и венгерцев перевес оказался явно на стороне Ходкевича.

Отважно отбиваясь от врага, нижегородцы все до единого, даже тяжелораненые, благополучно перебрались опять на левый берег Москвы-реки.

Последним воином, который покинул правобережье, был сам Пожарский.